Текст книги "Грипп. В поисках смертельного вируса"

И все же окончательное решение, принятое участниками совещания 9 марта, оказалось вполне предсказуемым. В конце концов, это была встреча профессионалов, в чьи задачи входило обеспечение здоровья людей и предотвращение заболеваний. «Лучше вакцинация без эпидемии, чем эпидемия без вакцинации» – так сформулировал это Килбурн.

Когда на следующий день собрался на свое внеочередное заседание Комитет советников по иммунизации, в зале царила атмосфера возбуждения и предвкушения. Ожидалось, что будет впервые объявлено о неслыханной доселе кампании общенациональной вакцинации против свиного гриппа. Присутствовать при этом пожелала пресса, как и многие специалисты вроде Килбурна, который уже открыто высказался в поддержку проведения иммунизации.

Разумеется, сейчас, через многие годы после тех событий, нам трудно понять, что именно чувствовали в тот момент люди. Но Нейштадт и Файнберг, политические аналитики, побеседовали с теми, кто участвовал в принятии решения по вакцинации всего год спустя, когда готовили секретный (но потом преданный широкой огласке) доклад по этому делу для Джозефа Калифано, в то время министра здравоохранения, образования и социального обеспечения. Они задали вопрос, каковы в тот день были взгляды и мнения, которые люди предпочитали держать при себе, чтобы выстроить детальный отчет о процессе принятия столь важного решения.

Беседуя с членами комитета, Нейштадт и Файнберг выяснили, что каждый из них заранее мысленно прикинул, каковы были шансы, что эпидемия свиного гриппа разразится. Оценки варьировались от двух до двадцати процентов, но вслух эту тему никто не поднимал. «Если кто-то и хотел держать по этому поводу пари, то только с самим собой, – отмечали авторы доклада, – ведь свои допущения они строили не на научных фактах, а на чисто внутренних личных ощущениях. Они готовы огласить их сейчас, но не стали этого делать тогда».

Впрочем, тот же Килбурн посчитал неэтичным со стороны аналитиков задним числом критиковать членов комитета и претендовать на проникновение в их сокровенные мысли. «С моей точки зрения, было бы совершенно абсурдно оценивать тогда вероятности в процентах, – заявил он. – Ключевым понятием была сама по себе возможность пандемии. И даже если бы шансы оценивались как один к ста против нее, риск все равно оставался крайне высоким».

Еще несколькими годами позже Нейштадт и Эрнест Мэй, историк из Гарвардского университета, проанализировали критические, с их точки зрения, моменты при принятии решения по вакцинации от свиного гриппа. И они обнаружили черты сходства с другими критическими моментами в американской истории – принятием решений о вторжении на Кубу и о начале войны во Вьетнаме. «В каждом из этих случаев, – писали они, – люди, отвечавшие за ключевые решения, или по крайней мере некоторые из них, оглядываясь назад, задавались одним и тем же вопросом: “Как, черт возьми, мы могли согласиться пойти на такое?”»

Решение, принятое комитетом 10 марта, тоже ознаменовало собой поворотный момент, который наглядно продемонстрировал, что призрак ужасающего бедствия 1918 года одержал верх над доводами ученых-скептиков.

Нейштадт и Мэй снова особо отметили, что участники заседания 10 марта не предали огласке свои личные оценки вероятности, что Соединенные Штаты окажутся во власти смертоносного гриппа, если власти не примут мер по иммунизации населения. В этом-то, утверждали аналитики, и заключалась главная ошибка. Уговорить экспертов публично сделать свои прогнозы стало бы наилучшей возможностью выставить на всеобщий суд фундаментальные слабости аргументов в пользу иммунизации, писали они. Не подлежит сомнению, что перед принятием такого важного решения федеральные чиновники обязаны были попросить медицинских экспертов открыто высказать свое мнение относительно вероятности, что смертоносная эпидемия неизбежна. «И если бы врачи и ученые начали колебаться с ответами, мы бы прибегли к приему, предложенному одним из наших коллег, который немало времени проработал во властных структурах. Поставьте в таком случае вопрос иначе, советовал он. “Если бы я выступал перед прессой, ссылаясь на вас как на своего советника по науке, и сказал бы, что шансы равняются Х, это была бы правильная оценка? Нет? Тогда как насчет Y? И так далее”.

А когда прозвучат различные цифры, можно начинать выяснять, откуда такая разница, что, в свою очередь, вызовет споры, столкновения мнений и аргументов. И это крайне важно, чтобы эксперты выяснили отношения между собой, объяснили, из каких причин вытекают следствия, прежде чем представители власти, не имеющие отношения к науке, с полным правом могли сказать свое “да”» или “нет”».

Другим способом сделать достоянием гласности скрытые личные мнения или суждения было поставить перед собравшимися то, что Нейштадт и Мэй окрестили «вопросом Александра», по имени одного из участников заседания 10 марта, профессора Вашингтонского университета Александра Рассела. Он задал тогда вопрос, который, по мнению Нейштадта и Мэя, политическим деятелям следовало бы задавать всегда, чтобы избегать ошибок исторического масштаба да и промахов вообще.

«Вопрос Александра» был блистателен при всей своей простоте. Какая информация, поинтересовался он, могла бы заставить членов комитета отменить решение в пользу подготовки к иммунизации населения против свиного гриппа? Достаточно ли им было бы для этого знать, что все пациенты, заразившиеся свиным гриппом, переносили его в легкой форме? Или что свиным гриппом не болел никто, кроме солдат в Форт-Диксе? Имеет ли для них значение время, когда фиксировались заболевания, и места, где они были отмечены?

Однако, как отмечали Нейштадт и Мэй, Александр Рассел «так и не получил ответа. Между тем он сформулировал все абсолютно точно и своевременно. Продолжение разговора на эту тему неизбежно потянуло бы за собой целую цепочку других вопросов. Например, о вероятных побочных эффектах воздействия вакцины, о правильном планировании кампании, о разделении понятий «возможный» и «неизбежный», о предложении временно поместить запасы вакцины на склады и так далее».

Но самое главное, считали Нейштадт и Мэй, ответ на «вопрос Александра» продемонстрировал бы всю фальшь и необязательность бесконечных ссылок на «опыт прошлого», показал бы, что именно искусственно притянутая аналогия с гриппом 1918 года перевесила в глазах ученых имевшиеся у них подлинные факты и повлияла на решение в пользу иммунизации от свиного гриппа.

И хотя вопрос, поднятый Расселом, обошли вниманием, он все же успел высказать свое предостережение и предложил временно складировать вакцину, пустив ее в дело только в том случае, если станет ясно, что опасная пандемия действительно угрожает стране. К сожалению, Александр Рассел был человеком мирным и не умевшим повышать голос, отстаивая свои взгляды. Он не записался в ораторы и высказался с места, услышанный лишь немногими. Да и говорил он так монотонно, что большинство из присутствующих, опрошенных затем Нейштадтом и Мэем, «лишь смутно запомнили «что-то там о складировании» из всего им сказанного». Да и его личность не способствовала успеху выступления. Его всегда считали перестраховщиком, а потому с легкостью отмахнулись от его точки зрения и сейчас.

Когда же при подготовке своего доклада с Расселом пообщались Нейштадт и Файнберг, он высказался более категорично: «Я всегда считал, что следует проявлять крайнюю осторожность, вводя в организм человеку инородные материалы. Это справедливо во всех случаях, но особенно когда речь идет о 200 миллионах человек. Здесь консерватизм мышления только на пользу. Если нет крайней необходимости в инъекции вакцины, лучше к ней не прибегать».

Но опасения Александра Рассела утонули в захлестнувшей тогда всех волне нетерпеливого ожидания исторического момента: принятия решения о первой в мировой практике иммунизации против «смертельного» гриппа населения целой огромной страны. А аргументы ее сторонников в отличие от доводов Рассела уже невозможно было игнорировать, да и оспаривать тоже.

Как вспоминал позднее Джон Сил, один из представителей руководства ЦКЗ в приватном разговоре с Сенсером бросил такую фразу: «Представь себе на секунду, что разразилась эпидемия и мор среди людей. И сразу пойдут кривотолки, что у нас была возможность спасти множество жизней, существовала вакцина против пандемии, но мы положили ее в холодильники. Это само по себе станет прямым обвинением в преступном бездействии. А потом вспомнят и другое: “Они отказались хотя бы рекомендовать министру начать кампанию иммунизации”».

Но не все голосовали в пользу иммунизации исходя из одного только желания защитить свой народ от опасной болезни. Кое-кому очень хотелось использовать ее как демонстрацию важности своей отрасли здравоохранения, которая в то время несколько потускнела в глазах публики и казалась менее интересной, чем расцветшая буйным цветом молекулярная биология. Как признавался доктор Руэл Стэллонс, который был тогда деканом факультета общественного здравоохранения Техасского университета, «лично для меня это выглядело возможностью отплатить обществу, которое позволило мне вольготно жить в роли врача. Общество многое мне дало, причем совершенно не ожидая от меня адекватной отдачи. Кроме того, представился шанс показать подлинно гуманную миссию эпидемиологии, которую, на мой взгляд, незаслуженно принижают. Научные награды присуждаются главным образом молекулярным биологам, открытия которых на самом деле мало что значат для человечества с практической точки зрения. А эпидемиология задвинута куда-то на задворки научной иерархии и не ценится по достоинству. Хотя именно она является ключевой медицинской дисциплиной, когда необходимо облегчить человеческие страдания».

И все же несколько ученых призвали к сдержанности, отметив, насколько велика была вероятность, что никакой эпидемии гриппа будущей зимой не случится, а это сделает вакцинацию бессмысленной. Килбурн тем не менее заявил: «Да, мы слышим голоса сомневающихся, но их заглушает дружное согласие большинства в том, что программу необходимо осуществить».

Оглядываясь потом в прошлое, Килбурну еще придется задаться вопросом, почему он сам и его коллеги не согласились на предложение создать запас вакцины на складах, которое стало задним числом казаться ему «столь очевидным и правильным». Чтобы избавиться от уколов совести, он вынужден был напомнить себе и другим две важнейшие причины, «настоятельно склонявшие нас к поддержке всеобщей вакцинации».

Во-первых, приводил свои аргументы он, решение произвести вакцину лишь для хранения на всякий случай «наверняка лишило бы нас поддержки в конгрессе, которая и без того не была единодушной. В глазах конгрессменов это выглядело бы как нерешительность с нашей стороны».

А во-вторых, вспоминал Килбурн, «люди, которым предстояло осуществлять программу на местах, предупредили нас, что в случае если в обычный для гриппа сезон начнется повальная эпидемия, у них не будет времени на достаточно быстрое распределение вакцины, открытие дополнительных медпунктов, как и на саму вакцинацию».

Вот почему задолго до конца рабочего дня 10 марта комитет уже принял решение: начать общенациональную кампанию по иммунизации всего населения США против свиного гриппа.

«Стэллонс подытожил это лучше всех», – как отметил Сенсер.

«Во-первых, мы получили доказательства появления нового штамма с передачей инфекции от человека к человеку. Во-вторых, опыт подсказывает нам, что появление нового штамма в прошлом всегда влекло затем за собой пандемию. И наконец, в-третьих, впервые в истории в нашем распоряжении есть и знания, и достаточное время, чтобы организовать массовую иммунизацию. А потому, если мы вообще верим в профилактическую медицину, другого выбора у нас нет», – закончил свою мысль он.

Сенсер написал девятистраничный меморандум, который стал известен как «программа действий». Теперь главной его целью становилось убедить правительство начать осуществление кампании. И хотя он включил в свою докладную несколько возможных вариантов, первым же из которых был «не предпринимать ничего», в документе приводились доводы, которые легли в основу единогласного решения комитета советников по иммунизации. Там особо отмечалась вероятность возвращения гриппа 1918 года и содержались рекомендации для правительства закупить вакцину в достаточном количестве, чтобы произвести иммунизацию всего населения Америки. При этом Национальный центр аллергических и инфекционных заболеваний должен провести практические испытания, биологическое бюро – выдать лицензию на производство вакцины, после чего саму иммунизацию призваны были осуществить совместными усилиями государственные и частные клиники, а Центр по контролю заболеваемости провести мониторинг результатов. Стоимость самого по себе производства вакцины Сенсер оценил в 100 миллионов долларов. Остальная часть программы должна обойтись в дополнительные 34 миллиона. «Никогда в истории мы еще не осуществляли программы в области здравоохранения таких масштабов и интенсивности, – объяснял он. – А потому не существует ни прецедентов, ни отработанного механизма для проведения столь грандиозного мероприятия».

Сенсер передал меморандум своему непосредственному начальнику, доктору Теодору Куперу, заместителю министра по вопросам здравоохранения, хотя адресован он был на имя самого Дэвида Мэтьюза – министра здравоохранения, образования и социального обеспечения. А потом этот документ двигался все дальше вверх по лестнице федеральной власти, пока не лег на стол президента Джеральда Форда, превратившись в основу для принятия окончательного решения.

Как отмечали Нейштадт и Файнберг, меморандум «был составлен так, словно его намеренно написали, чтобы выбить нужное решение президентской администрации, поставив ее в положение, при котором она не могла отвергнуть идею, а потом, ничем не рискуя, сделать это достоянием гласности». Именно такой эффект бумага и возымела.

Сенсер написал свою докладную в субботу 13 марта. А в понедельник 15 марта он уже был в Вашингтоне, где встречался с Мэтьюзом, чтобы пропихнуть идею. Мэтьюз принял Сенсера сразу же по окончании ежедневного совещания с сотрудниками своего ведомства. Его помощник доктор Джеймс Диксон присутствовал на совещании в тот день и предварительно проинформировал босса о том, как Сенсер обрисовывал сложившееся положение. Со всей неизбежностью в центре дискуссии оказалась угроза повторения убийственного гриппа 1918 года.

Позднее Диксон поделился своим впечатлением, что Мэтьюз был изначально обречен на то, чтобы дать «добро» на проведение кампании иммунизации. «Я изложил ему суть вопроса… Он спросил: «Какова вероятность?» «Этого никто не знает», – ответил я. И по выражению лица Мэтьюза можно было безошибочно угадать, каким будет его решение».

Мэтьюз сам подтвердил подобный вывод: «Выслушав Диксона и Сенсера, я отчетливо понял, что политические власти должны будут как-то реагировать. Это сразу представилось мне неизбежным».

Рассуждал он просто. Если вероятность возвращения гриппа 1918 года представлялась величиной неизвестной, это означало, что она выше нуля, чего уже было достаточно для принятия положительного решения. «Я не мог представить себе, как буду потом смотреть в глаза избирателям, если катастрофа все-таки разразится, и оправдываться: “Слушайте, парни, вероятность была так низка, что мы решили ничего не делать. Всего-то от двух до пяти процентов, понимаете ли. И мы подумали, что в таком случае не стоит разбрасываться общественными деньгами”».

В то же утро Мэтьюз написал письмо Джеймсу Линну, директору департамента управления и бюджета, объясняя, почему он рекомендовал осуществить иммунизацию: «Есть все признаки, что мы столкнемся с возвращением вируса гриппа 1918 года – то есть самой убийственной его эпидемии в истории. В 1918 году погибли полмиллиона человек (он имел в виду только американцев). Если спроецировать ситуацию на 1976 год, число жертв в США может достигнуть миллиона».

Так всего в течение пяти дней после заседания Комитета по иммунизации ничтожные шансы возврата катастрофической пандемии переросли у некоторых в абсолютную уверенность. Во время заседания выступавшие говорили всего лишь о «вероятности» пандемии. Но, как не преминули отметить Нейштадт и Файнберг, в программе действий Сенсера уже употреблялось выражение «высокая вероятность». А у Мэтьюза слово «вероятность» трансформировалось в реальную угрозу. В то время как на заседании вирус из Форт-Дикса описывался Сенсером всего лишь как напоминающий вирус 1918 года, поскольку на оба реагировали антитела против свиного гриппа (а это едва ли можно было считать доказательством их идентичности), Мэтьюз уже безоговорочно писал о «возвращении гриппа 1918 года». Более того, подчеркивали Нейштадт и Файнберг, «хотя ученые не переставали твердить, что не способны оценить мощи и смертоносности нового штамма, Мэтьюз, вольно оперируя цифрами, превратил полмиллиона погибших в 1918 году в миллион потенциальных жертв в 1976-м только потому, что население Соединенных Штатов за этот период удвоилось».

В тот же день у президента Джеральда Форда состоялась встреча с членами его администрации – Джеймсом Линном, отвечавшим за распределение бюджетных средств, его заместителем Полом О’Нейлом и Джеймсом Кавано – заместителем директора Совета по внутренним делам. Свиной грипп не значился в повестке дня, но все трое подняли этот вопрос, предупредив Форда, что проведение кампании по иммунизации потребует дополнительных ассигнований. Неделю спустя Форду пришлось снова услышать об этом, но на этот раз проблема официально значилась в программе заседания, в которой отводилось полчаса на ее исчерпывающее рассмотрение.

В кабинете, помимо уже упомянутых лиц, собрались теперь и новые для президента участники обсуждения. Присутствовали Мэтьюз, как и его непосредственный начальник Теодор Купер, а также министр сельского хозяйства Эрл Бутц, заявивший Форду, что, хотя и потребуется невероятное количество куриных яиц для выращивания вирусов, которые пойдут на изготовление вакцины, «американские петушки готовы исполнить свой долг перед Родиной».

Участникам совещания раздали копии «меморандума Сенсера» с его тревожными предсказаниями и убедительным призывом действовать. Некоторые из приближенных предупреждали Форда о том, что, как бы он ни поступил в данном случае, критики ему не избежать. Доклад Сенсера на глазах превращался в нечто вроде пистолетов, приставленных к вискам политических советников. Если бы администрация предпочла ничего не предпринимать, а потом содержание меморандума просочилось в печать, это превратилось бы в настоящий кошмар, учитывая, что все происходило в год президентских выборов.

И Форд, который слышал теперь только предостережения об опасностях, ожидавших его, если он откажется отдать распоряжение об иммунизации, но не о рисках, связанных с проведением этой кампании, пришел к заключению, показавшемуся многим предопределенным заранее. Вот как он объяснял свое решение: «По моему мнению, в таких случаях необходимо делать ставку на осторожность. Я всегда лучше перестрахуюсь, чем буду потом сожалеть. Уверенности мне придавали позиции, занятые Тедом Купером и Дэйвом Мэтьюзом, которые с самого начала держали меня в курсе событий. И теперь Тед Купер выступал за скорейшее начало иммунизации, за оперативные действия, в которых особенно нуждались дети и пожилые люди. Я понял, что так нам и надлежало поступить, и помешать нам могли бы только непреодолимые препятствия технического характера».

Следующим шагом Форда стал созыв совещания с ведущими учеными, которое бы создало видимость, что его решение принималось с санкции наиболее известных специалистов. Этот форум собрался в главном зале Белого дома в половине третьего пополудни 24 марта. Среди приглашенных были Килбурн, Стэллонс, а также Джонас Салк и Альберт Сабин – двое враждовавших друг с другом врачей, ставших в свое время настоящими героями Америки, когда разработали вакцину против полиомиелита.

Некоторые из экспертов в области борьбы с гриппом увидели в новом штамме и попытках связать его с пандемией 1918 года всего лишь предлог для того, чтобы провести новую иммунизацию, которая окажется намного успешнее той, что была предпринята в последний раз, когда в 1968 году разразилась эпидемия гонконгского гриппа. Тогда вакцину успели ввести лишь немногим и со слишком большим опозданием, чтобы остановить распространение болезни. Однако другие официальные лица в большинстве своем отреагировали на сравнение с 1918 годом совершенно иначе.

Для многих из тех, кому предстояло принять решение, это стало «подобием грома среди ясного неба», писали Нейштадт и Мэй. «Сравнение захватывало воображение людей и формировало их отношение ко всему. Хотя инфлюэнце 1918 года уделено совсем немного места в исторической литературе, биографиях и мемуарах современников, выяснилось, что почти у каждого из представителей высших эшелонов власти 1976 года был кто-то близкий – один из родителей, дядюшка, тетушка, кузен или, на худой конец, друг дома, – кто в свое время поведал им ужасающие истории о пережитом во время пандемии 1918 года. Они знали убийцу под именем испанского гриппа, а термин «свиной грипп» ничего не значил для тех, кто не провел детства на ранчо. Но стоило всплыть упоминанию о 1918 (а если точнее, 1918–1919) годе, как почти шестьдесят лет спустя это вызвало среди правящих кругов Вашингтона живейшую реакцию. В памяти людей всплыли образы, укоренившиеся в семейном фольклоре и от этого лишь более яркие».

А потому, когда Сенсер и другие ведущие эксперты встретились с Фордом и представителями его администрации, только и было разговоров что об аналогии с гриппом 1918 года. И эта аналогия подталкивала к принятию однозначного решения.

Сенсер открыл совещание, перечислив факты, подтверждавшие вероятность возникновения эпидемии свиного гриппа, в том виде, в каком они виделись ему самому. Форд затем поинтересовался мнениями Салка и Сабина. Неожиданно оба с энтузиазмом высказались в пользу иммунизации против свиного гриппа. Под конец президент попросил поднять руки тех, кто считал общенациональную иммунизацию необходимой мерой, и руки подняли все присутствовавшие.

Заручившись, таким образом, недвусмысленной поддержкой ученых, Форд объявил собрание закрытым, но предупредил, что перейдет работать в Овальный кабинет. Любой, кто пожелал бы переговорить с ним с глазу на глаз, высказать свое частное мнение, получал возможность сделать это. «Просто стучитесь и смело входите», – поощрил их Форд. Но на приглашение никто не откликнулся.

Теперь Форд был уверен, что медицинское сообщество целиком и полностью выступает в пользу начала кампании по иммунизации населения. Но, как указывали Нейштадт и Мэй, собрание едва ли отражало действительно общую точку зрения всех экспертов в этой области. Достаточно посмотреть на состав участников совещания у президента.

Да, там присутствовали Салк и Сабин, и то был редкий случай, когда эти двое сошлись во мнении и поддержали Сенсера и Купера – горячих сторонников программы. Заметим, что приглашенных на совещание отбирал лично Сенсер, отдавая предпочтение тем, кто, как он знал, непременно проголосует за иммунизацию. Александр Рассел тоже удостоился этой чести, но, как отмечали Нейштадт и Мэй, он «не любил выступать и делал это крайне неохотно». А все остальные, за редкими исключениями, «уже практически подписались» под программой действий Сенсера. В результате «единодушие, так понравившееся Форду, на деле ничего не значило. Оно не помогло хотя бы Салку и Сабину вновь сблизиться (не прошло и трех месяцев, как Сабин изменил свое отношение к программе) и совершенно не соответствовало подлинным настроениям среди ученых, которые относились к иммунизации с возрастающей враждебностью (или полным равнодушием) по мере того, как проходили месяц за месяцем, а эпидемия свиного гриппа никак не давала о себе знать».

Форд, конечно же, понятия не имел о таких нюансах. После того как никто не воспользовался предоставленным шансом наедине высказать ему сомнения, он посчитал, что сомневающихся попросту нет. И решил дать свое согласие, рассудив, по его собственному выражению, так: «Если все остальные едины во мнении, то лучше к ним присоединиться».

Президент вернулся в главный зал, пригласил Салка и Сабина присоединиться к нему, а потом вышел к прессе, чтобы объявить стране о начале беспрецедентной попытки остановить смертельную эпидемию.

Стоя рядом с Салком и Сабином, Форд начал свое обращение: «Советники поставили меня в известность о высокой вероятности возникновения на территории Соединенных Штатов с наступлением осенне-зимнего сезона эпидемии крайне опасного заболевания, если нами не будут своевременно приняты соответствующие меры».

Затем Форд подчеркнул: «Хочу быть понятым правильно. В данный момент никто в точности не знает, насколько серьезна угроза. Но мы тем не менее не можем себе позволить рисковать здоровьем нации».

Покончив с преамбулой, Форд объявил, что обращается к конгрессу с запросом о выделении 135 миллионов долларов в целях «производства вакцины в достаточных количествах для того, чтобы прививки были сделаны каждому мужчине, каждой женщине, каждому ребенку из числа граждан Соединенных Штатов». Прививки от заболевания, добавим мы, даже само существование которого еще никем не было доказано.