Текст книги "Грипп. В поисках смертельного вируса"

Трое из четверых продолжили затем путешествие дальше. Летели на маленьком самолете. «Помню, как мы везли наши контейнеры прямо в пассажирском салоне, но никто и не догадывался, что в них. Мы говорили, что это – туристическое снаряжение, – вспоминал Хултин. – Это было пятьдесят лет назад, и вам сейчас трудно себе представить, как часто маленьким самолетам того времени приходилось совершать посадки для дозаправки. И при каждой такой остановке мы заходили куда-нибудь за угол, чтобы из огнетушителей добавить сухого льда в термосы». При этом, добавлял он, огнетушители «издавали страшный шум, и мы старались отходить как можно дальше от самолета. Лишние расспросы были нам совершенно ни к чему.

По прибытии в Айову именно Хултину предстояло постараться извлечь вирус из замороженных легочных тканей, используя традиционные методы, к которым вирусологи прибегают до сих пор, чтобы вырастить вирус инфлюэнцы. Он начал с измельчения тканей, а затем поместил их в соляной раствор и прокрутил в центрифуге, чтобы отделить вирус от посторонних примесей. В жидкость он добавил антибиотик, чтобы уничтожить любые сопутствующие бактерии – вирусы не реагируют на антибиотики, – и был готов к требующей терпения задаче внедрения жидкости в оплодотворенное куриное яйцо. Хултин старательно вырезал в скорлупе отверстие диаметром в полдюйма, приоткрыв тонкую оболочку. В это «окошко» он и ввел жидкость, которая, как он надеялся, содержала вирус гриппа 1918 года, проткнув оболочку иглой шприца, чтобы проникнуть в белок. Вместе с лаборанткой Салли Уитни Хултин повторил эту операцию на сотнях яиц. «Мы потратили на это полтора месяца, прежде чем в дело пошел весь имевшийся материал», – рассказывал Хултин.

Он пребывал в состоянии невероятного возбуждения, дожидаясь результатов эксперимента. Удастся ли вырастить вирус? «Помню все свои бессонные ночи. Я просто не мог дождаться наступления утра, чтобы броситься в лабораторию и осмотреть яйца».

Но каждое утро его ожидало одно и то же. Антибиотик не давал развиться бактериям, но околоплодная жидкость оставалась прозрачной. Вирус так и не проявился.

Расстройству Хултина не было предела, но он не сдавался, надеясь добиться успеха другим методом.

Он вводил жидкость, содержавшую легочные ткани, в носовые полости морских свинок, белых мышей и, следуя по стопам Шоупа, хорьков. Работать с хорьками оказалось особенно тяжело. Крепкому мужчине-лаборанту в плотных рукавицах приходилось держать извивавшегося зверька, пока Хултин усыплял его с помощью эфира, чтобы потом получить возможность ввести частички тканей жертв гриппа. «Они всегда сопротивлялись и оказались на редкость сильными животными, – рассказывал Хултин, но тесты на хорьках виделись ему наиболее важными. – В научной литературе говорилось, что именно хорьки особенно восприимчивы к гриппу».

Однако все опыты Хултина с куриными яйцами и грызунами закончились неудачей. «Я использовал все добытые образцы, но не получил ничего. Не срабатывал ни один метод. Стало очевидно, что вирус был мертв».

И все же на случай, если вирус окажется жив (на что он поначалу очень надеялся), Хултин принял меры предосторожности. Он и Уитни работали в масках и стерилизованных халатах, а тесты проводились под колпаками с обратным направлением давления, подобными нынешним кухонным вытяжкам, когда загрязненный воздух принудительно удаляется по специальной трубе, не распространяясь в помещении. Это были всего лишь предписания Макки для тестов с особо опасными бактериями вроде возбудителей туляремии[10]10
  Острое инфекционное заболевание животных и человека.


[Закрыть], хотя в то время ничего лучшего еще попросту не придумали.

Но насколько же примитивным показалось бы все это современным ученым! Ныне, когда им приходится работать со смертельными организмами вроде вируса Эболы, дело происходит в высокотехнологичных, построенных по специальным проектам лабораториях. Прежде чем туда войти, исследователи снимают с себя повседневную одежду и каждую мелочь, вступающую в соприкосновение с их кожей, включая обручальные кольца и контактные линзы. Затем переодеваются в специальные медицинские халаты и брюки. В таком виде их помещают потом в камеры с отрицательным давлением, откуда воздух не может попасть наружу и закачивается только внутрь. Там же их подвергают обработке ультрафиолетовым излучением, которое убивает любые вирусы.

После этого они надевают перчатки из латекса, герметично прикрепляя их к рукавам, а носки – к брюкам. Наконец, поверх всего этого на них натягивают почти космические скафандры, давление в которых обеспечивается закачкой воздуха по специальным трубкам. Словом, вся система так сложна, что в мире существует не так уж много лабораторий, признанных пригодными для подобных исследований. И если ученые считают все это необходимым при работе с вирусом Эболы, который, конечно, тоже устрашающе убийственен, но передается лишь при непосредственном контакте с кровью или жидкими выделениями больного, то насколько же странным показалось бы им проведение опытов с вирусом гриппа 1918 года под простой вытяжкой в совершенно не защищенной лаборатории!

Но никаких способов изоляции опасных материалов к 1951 году еще не изобрели, а сам Хултин, увлеченный работой, вообще едва ли задумывался о том, что рисковал начать новую смертельную эпидемию. Напротив, он как одержимый пускал в ход самые немыслимые приемы, известные микробиологам, чтобы извлечь живой вирус из легочных тканей трупов, найденных на Аляске.

Подробных записей о ходе экспериментов он не вел и по итогам неудачной попытки возродить вирус 1918 года не написал ни статьи, ни хотя бы курсовой работы. «Мне казалось, что все сохранилось у меня в голове, – рассказывал он, – и может быть в любой момент перенесено на бумагу». К тому времени шестимесячная стажировка растянулась почти на два года. «Предполагалось, что я должен получить степень магистра[11]11
  В США это начальная научная степень.


[Закрыть], и в основу мне хотелось положить исследования вируса гриппа 1918 года. Но позитивного результата я не добился, а значит, не мог ни на что претендовать. Было бы великолепно получить желаемое, но итогом моей работы оказался провал».

Хултин предполагал, что его пребывание в Айове подошло к концу. Диплом магистра ему все же вручили, и он был готов вернуться в Швецию. Но перспектива возвращения домой его не слишком прельщала. Там в науке «ты мог продвинуться по карьерной лестнице только в том случае, если кто-то, занимавший более высокое положение, умирал или уходил на пенсию». Ему по-прежнему претила жесткая классовая система общества, равно как и то, что он описывал как «немыслимо высокое налогообложение и жизнь, целиком диктовавшаяся ограничениями по любому поводу», что сковывало активность инициативных людей, пытавшихся открыть для себя нечто новое. Он влюбился в Америку, которая представлялась ему полной противоположностью Швеции. А потому, когда два года жизни в США стали близиться к завершению, он поневоле загрустил. Это было замечательное приключение, которое хотелось продолжить, но время для него истекло.

Однако, к величайшему удивлению Хултина, глава отделения микробиологии Роджер Портер поинтересовался, не пожелает ли он продолжить и дальше изучать медицину в Университете Айовы. Хултин же был настолько уверен в неминуемости возвращения, что билеты до Стокгольма уже лежали у него в кармане. «Мне потребовались две секунды, чтобы оправиться от неожиданности, одна секунда, чтобы принять решение, и еще одна, чтобы согласиться, – вспоминал он. – Потом я сразу же позвонил жене, уверенный в ее поддержке».

«Возможность продолжать образование в США стала для меня настоящим чудом. Я и представить не мог такого благоприятного для себя поворота событий», – ликовал Хултин. Он либо сам вбил это себе в голову, либо до него дошел слушок, что якобы существовал негласный запрет на прием иностранцев в Университет Айовы, и в особенности на медицинский факультет. «Лет тридцать назад у них учился иностранец, с которым произошел неприятный инцидент. Я, правда, так и не узнал, какой именно», – вспоминал Хултин. Кроме того, к учебе как раз в это время стали возвращаться бывшие военнослужащие, да и среди гражданского населения не было недостатка в толковых молодых людях, чтобы университет нуждался в притоке иностранцев. Он не сразу даже поверил, что для него сделали исключение из правил.

Впрочем, у него нашлось для этого объяснение: он помог Университету Айовы в момент, когда это учебное заведение нуждалось в улучшении своего публичного имиджа. В тот день, когда Хултин вернулся с Аляски, в университете разразился скандал. Погибла молодая студентка, бывшая, в свою очередь, дочерью именитого выпускника, а ее возлюбленному предъявили обвинение в убийстве. Университетское начальство попыталось замять дело, но оно попало в газеты, хотя юноша был впоследствии полностью оправдан.

«Университет отчаянно нуждался в позитивной рекламе, – рассказывал Хултин, – и они готовы были цепляться за любую соломинку. Поэтому мое путешествие на Аляску пришлось как нельзя кстати. Они раздули его значение до невероятных пропорций». Университетский отдел по связям с общественностью робко выдвинул идею: не пожелает ли он совершить тур по городам штата, читая лекции о гриппе и рассказывая об экспедиции с показом слайдов? Хултин, конечно же, согласился и чудесно провел время, выступая в местных отделениях Ротари-клуба[12]12
  Ротари-клуб – нерелигиозные и неполитические благотворительные организации, открытые для всех, вне зависимости от национальной и расовой принадлежности, вероисповедания и политических взглядов.


[Закрыть] и заодно совершенствуя свой английский.

Когда осенью начались занятия в аудиториях, Хултина поразил контраст между университетами Айовы и Упсалы. В последнем обучение медицине «представлялось делом несложным при полном отсутствии такого стимула к успехам в учебе, как страх оказаться неудачником».

Легковесный тон в отношении к занятиям в Упсале задал сам декан в обращении к студентам в первый день учебного года. «Что ж, желаю вам в ближайшие несколько лет хорошо провести у нас время, – сказал он. – И не волнуйтесь – дипломы об окончании получат все». Полная программа медицинского факультета была рассчитана на шесть лет, но декан заявил: «Вероятно, кто-то из вас будет учиться лет семь или восемь. Но это не имеет значения. У некоторых уходит даже десять. Я знал одного студента, который проучился пятнадцать лет, потому что по большей части на лекциях он спал. Мне ли не знать таких? Я сам был одним из них».

В Айове же, напротив, студенты относились к занятиям максимально серьезно. Успех в учебе они рассматривали как ключ к преуспеванию в дальнейшей жизни. Университет становился для них первой ступенью в обществе меритократии[13]13
  Принцип управления, согласно которому руководящие посты должны занимать наиболее талантливые люди.


[Закрыть], где процветания добивались только самые способные. Среди студентов-медиков преобладали мужчины, совсем недавно вернувшиеся с фронтов Второй мировой войны, – серьезные, целеустремленные люди, состязаться с которыми в знаниях оказалось на редкость нелегко.

В университете постоянно давали понять, что дипломы врачей получат только лучшие. Сам Хултин был принят сразу на один из старших курсов, но другие студенты рассказали ему, что здесь декан тоже обращался к первокурсникам в начале года со своего рода напутствием. Но только оно не было ни в малейшей степени похоже на речь декана из Упсалы. В Айове он начал с того, что попросил: «Посмотрите на своего соседа слева. А теперь – справа. И запомните их лица. Потому что очень велики шансы, что уже скоро вы их здесь больше не увидите».

После обеда каждую пятницу на доске объявлений рядом с дверью кабинета декана вывешивались списки студентов, где фамилии располагались согласно занятому каждым месту по итогам еженедельных сводок полученных оценок. И каждую пятницу студенты не без трепета выискивали в списках свои фамилии. Хултин вкладывал в учебу все свое усердие. Он занимался так много, что трудиться больше казалось невозможным даже ему самому. И при этом он почти никогда не попадал в двадцатку лучших своего курса. Но хуже всего было то, что, как знали все, если показатели студента падали ниже определенного уровня, его могли отчислить в любое время – даже в последний год обучения. На курсе Хултина так и произошло. Трое студентов провалили последний экзамен. И только одному была разрешена пересдача. Двое других покинули университет, так и не став дипломированными специалистами.

«И по ходу учебы таких было много, – с содроганием вспоминал Хултин. – Я изнемогал в трудах, но ни разу не попал во главу списка. Меня там даже близко не было. Только однажды на курсе, где было 104 студента, я занял шестнадцатое место. И подумал: “Бог ты мой! Не могу себе представить, сколько же знают те пятнадцать, что оказались лучше меня!”».

Он, разумеется, сумел получить диплом и занялся частной практикой врача-патолога в Калифорнии, где в течение следующих тридцати лет работал в основном в Сан-Франциско и в Лос-Гатос. И жил он на широкую ногу. В его элегантном домашнем кабинете, где каждый дюйм пространства с толком использован для размещения книг и документов, висит большая карта мира, утыканная булавками. Каждая булавочная головка обозначает место, где ему довелось побывать, и, судя по карте, побывал он почти в каждом уголке земного шара. Свободное время в последние двадцать пять лет он использовал, чтобы собственноручно построить дом в горах Сьерра-Невады. Это точная копия норвежской бревенчатой хижины XIV века. Теперь он проводит там все выходные дни, и там же хранится череп супербизона, подаренный ему Отто Гейстом в 1949 году.

По временам Хултин мысленно возвращается в прошлое – к незабываемому путешествию на Аляску, породившему у него неизбывный интерес ко всему, что связано с инфлюэнцей. «Каждый раз, когда мне на глаза попадается статья о гриппе, я внимательно изучаю ее и вырезаю для своего архива», – говорит он.

А между тем в этой области с течением времени делались открытия одно примечательнее другого. Ученым удалось установить, как вирус инфлюэнцы проникает в клетки. Подобно всем остальным вирусам, он не может существовать сам по себе, а должен обязательно просочиться внутрь клетки организма, где его единственной функцией становится размножение. Он использует молекулы клетки как механизм, производящий тысячи новых вирусов. Для того чтобы попасть внутрь клетки, а потом вырваться из нее, вирусы гриппа нуждаются в двух различных протеинах. Во-первых, в геммаглютинине, который одновременно заставляет слипаться красные кровяные тельца, но служит основным инструментом проникновения вируса в клетку, а во-вторых, в нейроминидазе, позволяющей вновь образовавшимся вирусам струей вырываться из клетки и поражать соседние. И геммаглютинин, и нейроминидаза образуют неровности на поверхности вируса, представляя собой главные цели для иммунной системы организма, стремящейся остановить вторжение вирусов.

Именно эти два белка являются важнейшими для вируса гриппа, и потому ученые стали классифицировать и наименовывать штаммы в зависимости от содержащихся в них геммаглютининов и нейроминидаз. Например, штамм, поразивший людей в 1946 году, был назван H1N1. В следующий раз вирус инфлюэнцы претерпел значительные изменения, вылившиеся в пандемию в 1956 году, и получил название H2N2. Нагрянувшая потом крупная эпидемия 1968 года вызвалась вирусом, в котором геммаглютинин претерпел существенные изменения в сравнении с 1956 годом, в то время как нейроминидаза осталась прежней, а потому его классифицировали как H3N2.

В сражении атакующих организм вирусов и защитной системы человека белые кровяные тельца вырабатывают антитела, которые прилепляются к геммаглютининам и нейроминидазам вирусов, блокируют их и обезвреживают вирусы. Но могут уйти несколько дней, прежде чем иммунная система выработает достаточное количество антител, чтобы справиться с болезнью, если только ее вызывает не тот же штамм гриппа, который уже пытался атаковать человека прежде. В таком случае иммунная система срабатывает незамедлительно и не дает инфекции распространиться в организме вообще. И только когда в геммаглютининах и нейроминидазах генов вируса происходят действительно радикальные изменения, организм легко поддается вторжению, что и вызывает пандемию.

Однако, как обнаружили ученые в 1957 году, человеческий организм обладает дополнительным средством защиты, чем-то вроде естественного антибиотика, который уничтожает вирусы, причем не только гриппа, но и других болезней. Этот протеин, получивший название интерферона, тоже выделяется белыми кровяными тельцами. Он вырывает клетки из-под контроля вирусов и заставляет их вырабатывать ряд белков, встающих на пути проникновения вирусов внутрь. Важнейшим из таких белков является фосфокиназа в РНК, которая не позволяет вирусам использовать РНК в качестве генетического материала для размножения.

Хултин внимательно следил за прогрессом науки в этой области, обращая особое внимание на пандемии гриппа и на уязвимость для них организмов людей.

Масштабная пандемия разразилась, как уже было упомянуто, в 1946 году, когда впервые у врачей появилась противогриппозная вакцина. Проблема же заключалась в том, что разработали ее на основе штамма гриппа предыдущего года и резкие изменения в генетической структуре нового вируса застали ученых врасплох – они уже ввели вакцину людям, когда выяснилось, что она неэффективна. Затем последовала пандемия 1957 года – так называемый азиатский грипп, зародившийся в Китае и распространившийся по всему миру. И снова вакцина оказалась против него бессильна. В 1968 году, когда наступила очередь еще одного выходца из Азии – гонконгского гриппа, – изготовители вакцины встретили его во всеоружии, но население США почти полностью само уклонилось от вакцинации. И хотя ни одна из этих эпидемий и близко не могла сравниться по смертоносности с гриппом 1918 года, Хултин поневоле беспокоился. Если бы только ученые располагали образцом того вируса, они могли бы заранее заготовить нужное количество вакцины и провести широкую пропагандистскую кампанию, объясняя людям важность приобретения иммунитета. В таком случае, рассуждал Хултин, случись ему когда-либо вернуться, грипп 1918 года не стал бы больше гуманитарной катастрофой.

После пандемии 1957 года мысли Хултина вновь обратились к Аляске. Когда же разразился грипп 1968 года, он даже попытался связаться с учеными из Университета Беркли в Калифорнии. «Быть может, мне стоит вернуться и попытаться найти другие уцелевшие тела жертв?» – подумал он и выступил с таким предложением. Но его запросы остались без ответа, и он просто стал ждать того момента, когда наука достигнет стадии, при которой станет необходимым его повторное путешествие в Бревиг в поисках уцелевшего вируса гриппа 1918 года. «Я знал, что рано или поздно, но до этого дойдет».

5. Свиной грипп

В среду 4 февраля 1976 года 18-летний рядовой Дэвид Льюис почувствовал жар и ломоту. Из носа текло, голова болела, его бил озноб. Он доложил, что болен, и ему приказали улечься в постель. Целый день он пролежал в горячечном состоянии, то засыпая, то бодрствуя, но воспринимая действительность, как сквозь сон. Однако ближе к вечеру он усилием воли заставил себя подняться. Льюис был новобранцем в Форт-Диксе – военном лагере, расположенном среди поросших редкими соснами пустошей Нью-Джерси. В ту ночь его подразделению предстоял марш-бросок на пять миль, и он был преисполнен решимости ни в чем не отставать от товарищей.

Но, продвигаясь вместе со всеми вперед, он чувствовал себя все хуже и хуже. Стало трудно дышать. С какой бы силой он ни втягивал в легкие воздух, его туда попадало недостаточно. Потом он упал, был доставлен в госпиталь, где через несколько часов умер. Диагноз: инфлюэнца, осложненная пневмонией.

Первой реакцией на эту новость в Форт-Диксе стали шок и недоверие к диагнозу. Ведь Льюис был еще очень юным, здоровым, без малейших признаков каких-либо хронических заболеваний, и он находился в прекрасной физической форме. Но уже через несколько дней армейских врачей Форт-Дикса и экспертов общественного здравоохранения поджидал еще один сюрприз, заставивший их всерьез задуматься, была ли смерть Льюиса всего лишь трагической случайностью или стала предзнаменованием чего-то зловещего. Неужели случилось немыслимое? – задавались вопросом они. Неужели гибель рядового стала первым признаком возвращения гриппа 1918 года?

Вообще говоря, вспышка заболеваемости среди личного состава лагеря в Форт-Диксе была отмечена месяцем ранее. Несколько человек слегли с высокой температурой и ознобом, но большинство просто перенесли легкое недомогание и насморк на ногах.

Вот и полковник Джозеф Бартли, отвечавший в ФортДиксе за меры медицинской профилактики, не особенно встревожился. Он пребывал в уверенности, что солдаты подхватили аденовирусную инфекцию – легкую разновидность вирусов, вызывающих обычную простуду, при которой проявляются лишь незначительные симптомы, сходные с гриппом. Когда же доктор Мартин Голдфилд, заместитель руководителя отдела общественного здравоохранения штата Нью-Джерси, высказал свою точку зрения, предполагавшую эпидемию гриппа среди военнослужащих Форт-Дикса, Бартли был настолько уверен в своей правоте, что заключил с коллегой пари. Чтобы выиграть его и доказать свою правоту, 29 января он взял образцы из полости рта у больных солдат и отправил в лабораторию на анализ.

Вот так с обычного пари при одном умершем солдате началась эпопея, которую можно рассматривать двояко: либо как генеральную репетицию крупного кризиса в здравоохранении, которого так и не случилось, либо как один из самых громких медицинских скандалов в истории США. Но этот эпизод служит для врачей скорее предупреждением, нежели уроком – ничего в будущем не предпринимать слишком срочно. Потому что даже сейчас, спустя многие годы, остается не до конца ясным, была ли у медиков альтернатива в их действиях, как и вероятность, что, случись ситуации повториться, они приняли бы теперь радикально иные решения. В этой истории столько нюансов и тонкостей, что в ней трудно все разложить по полочкам. В одном нет сомнений: это оказалось проверкой в общенациональном масштабе, результаты которой многие восприняли как абсолютный кошмар с точки зрения паблисити.

Дело о свином гриппе наглядно показало, во что превращается недостаток познаний в сочетании с реальными страхами, попадая под влияние политических сил, трансформируясь в мнения, не подкрепленные научными данными, и высказывания, основанные в большей степени на вымыслах, чем на фактах. И в конечном счете это стало демонстрацией свойственной средствам массовой информации способности превращать цепочку случайных совпадений в логически построенную версию, способную вызвать у населения панику. И от самого своего начала в Нью-Джерси до постепенно затухавшего окончания в залах судов по всей стране эта история проиллюстрировала всю мощь одного только образа, ужасающего воспоминания о гриппе 1918 года, который, казалось, восстал из могилы подобно призраку.

Когда Бартли бился об заклад с Голдфилдом, у него были свои причины считать болезнь в Форт-Диксе не более чем аденовирусом. Военнослужащие в Форт-Миде, штат Мэриленд, лагере, расположенном всего в паре часов езды, тоже страдали от схожего набора симптомов – озноба, повышенной температуры, насморка. И когда врачи из того лагеря послали образцы на лабораторный анализ, ответ пришел успокаивающий: аденовирусная инфекция. И не было бы ничего удивительного, если бы такой же недуг, вспышки которого наблюдаются каждой зимой, распространился и в Форт-Диксе тоже.

Зима 1975/76 года вообще выдалась суровой. Холода заставляли даже самых закаленных людей по большей части находиться в помещениях. Посеревшие сугробы смерзшегося снега обрамляли стоянки для машин и лежали по обочинам дорог. И повсюду – в автобусах, в вагонах метро, в школьных классах и в конторах – люди кашляли и чихали.

А Форт-Дикс представлял собой идеальную цель для распространения аденовируса. Несколько тысяч новобранцев прибыли туда после Нового года, и к ним вскоре присоединилась большая группа старослужащих, вернувшихся с рождественских каникул, которым предстояло стать инструкторами начальной военной подготовки. И в этом столь удобном котле, где «варились» люди, съехавшиеся со всех концов страны, было бы даже странно, если бы удалось избежать респираторных инфекций. К тому же заболевания протекали в такой легкой форме, что появлялась дополнительная причина подозревать в них аденовирусы.

Так и возникла идея легко выиграть пари.

Разрешилось оно очень быстро. Бартли собрал образцы горловых слизей больных из Форт-Дикса и отправил на анализ в лабораторию управления общественного здравоохранения Нью-Джерси. Через несколько дней оттуда поступили результаты. Одиннадцать из девятнадцати присланных образцов содержали вирус инфлюэнцы, гулявший среди населения в том году и известный как А/Виктория, по названию австралийского штата, где он зародился годом ранее. Бартли, таким образом, свою ставку проиграл.

Но при анализах вирусологи столкнулись с затруднениями. И проблема возникла как раз с теми образцами, в которых вирус А/Виктория обнаружен не был. Семь таких образцов все же содержали вирус гриппа, однако сотрудники лаборатории в Нью-Джерси не смогли определить, к какому штамму его отнести. Ничего необычного в этом факте не было, и сам по себе он не вызывал никакой тревоги. Просто требовалось провести дополнительные исследования. А потому Голдфилд, сам в прошлом эпидемиолог, переслал образцы по почте в Центр по контролю заболеваемости (ЦКЗ), расположенное в Атланте учреждение федерального уровня, где эксперты имели возможность для проведения более сложных тестов на вирусе и были способны помочь решить его загадку.

Тем временем болезнь охватывала все больше солдат в Форт-Диксе. А уж после смерти Льюиса врачи из лагеря немедленно отправили образцы его выделений на лабораторный анализ.

И хотя лаборанты из Нью-Джерси обнаружили вирус гриппа, они опять-таки не смогли классифицировать его, как не удалось им определить штамм вируса в анализах еще одного рядового из Форт-Дикса, заболевшего примерно в то же время. Оба образца Голдфилд поспешил перенаправить в ЦКЗ.

В тот день, когда спецы из Атланты получили два новых образца, они только-только закончили обработку семи предыдущих. В пяти они установили наличие вируса А/Виктория, однако в двух содержался возбудитель, с которым не были знакомы даже они. Тот же таинственный штамм они чуть позже обнаружили в анализах покойного Льюиса и другого заболевшего в Форт-Диксе солдата. Таким образом, уже насчитывались четыре человека, зараженных вирусом инфлюэнцы, не поддающимся немедленной идентификации.

Светилам из лаборатории ЦКЗ понадобилась целая неделя повторных исследований, чтобы понять, с чем они столкнулись. Это был вирус свиного гриппа, который был схож, если не полностью совпадал по своим характеристикам, с вирусом, который благодаря трудам ученых 1930-х годов (и в особенности Ричарда Шоупа) считался возбудителем пандемии 1918 года. Доказательства были получены при помощи стандартных иммунных тестов. Антитела, которые перехватывали и обезвреживали вирусы свиного гриппа, проделывали то же самое с вирусами нового образца. Для проведения такого теста вирус сначала выращивали в оплодотворенном курином яйце, откуда затем откачивали помутневшую жидкость. Ее потом смешивали с красными кровяными тельцами. Если они начинали слипаться, это означало несомненное присутствие вируса. После этого вирус смешивали с антителами, реагировавшими на определенный штамм, и снова добавляли красные тельца. Если подбор антител оказывался верным, вирус погибал, а тельца переставали слипаться.

Разумеется, подобные исследования с помощью антител не могли служить определенным подтверждением того, что вирус из Форт-Дикса был идентичен возбудителю гриппа 1918 года. В конце концов, никому еще не удалось выделить этот вирус, а единственное, что указывало на полное его сходство с вирусом свиного гриппа, было удивительное наличие антител к свиному гриппу у людей, переживших ту пандемию, и отсутствие таковых у тех, кто родился после 1918 года. Но ученые уже установили, что вирусы, которые обезвреживали одни и те же антитела, были либо одним и тем же микроорганизмом, либо очень с ним сходным. А антитела – убийцы свиного гриппа – не действовали на вирусы других штаммов инфлюэнцы, от которых страдали люди.

Надо отметить, что после 1918 года свиной грипп постоянно стал поражать животных, но все подобные эпидемии охватывали исключительно свиней. Лишь в отдельных и крайне редких случаях больное животное могло передать инфекцию человеку, вызвав у него лишь легкое недомогание. Причем эпидемии среди людей больше не возникало. От заболевшего зараза не передавалась окружающим. Штаммы свиного гриппа уже не грозили людям. Да и мора среди животных не наблюдалось.

Но вот ситуация, возникшая в Форт-Диксе, выглядела иначе. Солдаты из лагеря никак не могли вступить в контакт со свиньями, а это означало, что свиной грипп в этом случае переходил от человека к человеку. И один из четырех инфицированных уже умер.

В четверг 12 февраля, то есть через восемь дней после смерти Льюиса, доклад вирусологов о том, что в ФортДиксе от свиного гриппа погиб один военнослужащий, а всего заразившихся было четверо, попался на глаза доктору Уолтеру Доудлу, руководителю лабораторного подразделения Центра по контролю заболеваемости. И он сразу понял, что происходят экстраординарные события.

Уж слишком обстоятельства напоминали о гриппе 1918 года, чтобы чувствовать себя спокойно: молодой человек, совсем недавно здоровый и полный сил, таинственным образом умер всего через несколько дней после того, как заболел. Кроме того, практически весь контингент военного лагеря относился к той возрастной категории, которая стала первоочередной целью катастрофической эпидемии 1918 года. Только люди, которым перевалило за пятьдесят, выживали тогда и вырабатывали в своих организмах антитела, спасавшие им жизни. А это означало, что именно молодые люди, составлявшие теперь большую часть населения страны, могли стать уязвимыми, если бы тот грипп вернулся.

Доудл догадывался, что чиновники федеральной системы здравоохранения окажутся перед трудным выбором. Не получится же у них просто отмахнуться от вероятности, что вспышка в Форт-Диксе могла быть первым признаком возвращения убийственного гриппа 1918 года? И если все обстояло именно так, то нельзя было терять драгоценного времени. Ведь за прошедшие десятилетия медики научились выделять вирусы гриппа, а потом и вырабатывать вакцины против них. Но в таком случае не само ли провидение вовремя подало сигнал, послало предупреждение достаточно рано для того, чтобы успеть предотвратить катастрофу, аналогичную той, что постигла планету в 1918 году? Если грипп действительно нанесет новый удар, оставляя после себя горы трупов молодых людей, то как настоящая пандемия он проявится только осенью, когда штамм, впервые появившийся годом ранее, претерпит некоторые изменения и станет преобладающим. Это означало, что, приложив беспрецедентные усилия, фармацевтические компании способны успеть произвести достаточно вакцины, чтобы защитить всех американцев от новой волны свиного гриппа.