Текст книги "Грипп. В поисках смертельного вируса"

Стоило им узнать, что у них по крайней мере появился шанс обнаружить вирус – образцы, взятые из легких жертв гриппа 1918 года, нашлись в хранилище, – как учеными овладело нестерпимое желание скорее начать работу. Но не тут-то было. «Сначала пришлось преодолеть некоторые бюрократические барьеры, воздвигнутые государством», – с усмешкой рассказывал Таубенбергер. Ничто не происходило просто по твоему желанию. Ему пришлось написать обоснование научного проекта, а поскольку речь шла об использовании человеческих тканей, необходимо было также специальное разрешение комитета, ведавшего подобными вопросами. Ожидание затянулось на два месяца, которые они с Энн Рейд как раз и использовали, чтобы прочитать всю имеющуюся литературу о гриппе 1918 года. И как только разрешение начать эксперимент наконец пришло, они тут же заказали образцы, причем, как ни странно, им так и не пришлось самим побывать в хранилище бесценных сокровищ.

А расположен склад всего в нескольких милях от Института патологии, непосредственно по другую сторону географической границы, отделяющей округ Колумбия от штата Мэриленд. Это приземистый ангар из гофрированного железа, надежно защищенный от пожаров, разумеется, где внутри все заставлено рядами металлических стеллажей. На этих полках и хранятся в великом множестве картонные коробки с образцами в виде либо кубиков парафина, либо сосудов с помещенными в формальдегид органами, либо тщательно размазанных по предметным стеклам капель различного рода выделений. Хозяйничает здесь Эл Риддик – добродушный, но весьма мускулистый мужчина, который всегда охотно покажет посетителю, как ему удается находить нужный образец. Получив заявку из Института патологии на образцы тканей легких жертв гриппа 1918 года, он без спешки поставил в нужном месте стремянку и снял с полки некоторое количество коробочек, в каждой из которых лежал кусок парафина размером с ноготь и толщиной в четверть дюйма со вставленным внутрь тонким срезом легкого одного из солдат, умерших во время эпидемии 1918 года.

Какое счастье, сразу же подумала Рейд, что у нее уже был опыт работы с тканями, запечатанными в парафине. Теперь он окажется как нельзя кстати – материала сохранилось так мало, а шансы найти искомое столь ничтожны, что порча даже одного из срезов могла оказаться непоправимым несчастьем. Осознавала Рейд и другое – многие руководители лабораторий трижды подумали бы, прежде чем поручать такую тонкую работу человеку столь еще молодому, как она.

Когда в 1989 году Рейд стала сотрудницей лаборатории Института патологии, она была сугубо техническим исполнителем, имея за спиной всего полгода работы в этой области. «Никогда прежде мне не поручали ничего сделать самостоятельно. Все мои функции сводились к обычному «принеси – подай» для других. Я лишь выполняла чужие поручения», – вспоминает она. Однако постепенно она стала брать на себя все больше и больше ответственности и превратилась в настоящего мастера в том, что касалось тканей, хранившихся в кусках воска. Ей, к примеру, уже доводилось проводить проверку тканей людей, умерших от рака лимфатических узлов, чтобы выяснить, не содержался ли в их клетках вирус Эпштейна-Барр. Она и потом получала образцы запечатанных в парафин тканей людей, умерших от других видов рака, чтобы извлечь из-под восковой оболочки клеточный материал и провести его генетический анализ, определяя, подверглись ли хромосомы пораженных раком клеток разрыву с последующим воссоединением, что в отдельных случаях и приводило к возникновению рака. Вот почему к 1995 году Рейд стала, быть может, одним из лучших в мире специалистов по применению метода ПЦР к извлеченным из воска образцам тканей. Ее опыт был неоценим. И она уж точно была полностью готова начать первую стадию процесса поиска вируса гриппа 1918 года. Но, как она прекрасно понимала, никто не знал, сумеют ли они довести этот процесс до успешного завершения. Им предстояло вести поиски, быть может, всего лишь одной уцелевшей молекулы вируса гриппа. Задача становилась настоящим испытанием, проверкой максимальных возможностей современной молекулярной биологии.

Вот почему, добившись разрешения начать исследования тканей жертв гриппа 1918 года, Таубенбергер и Рейд приступили к работе не без внутреннего трепета. Рейд особо отметила эту дату в своей лабораторной тетради – 19 марта 1995 года.

Ученые начали с того, что сделали несколько тончайших срезов изнутри кусочка воска. Выполнялось это вручную специально заточенным лезвием бритвы, чтобы срезы получились толщиной всего лишь в один клеточный слой, а это значило, что они были намного тоньше листа бумаги. В каждом срезе насчитывалось едва ли более двух тысяч клеток. И внутри любой из них могли сохраниться фрагментарные последки вируса гриппа.

Когда они получили срезы ткани, первоочередной задачей Рейд стало удалить с них остатки налипшего воска. Для этого она поместила каждый срез в небольшую пробирку и добавила туда ксилол, растворивший частички парафина. Теперь ткани оказались полностью чисты от них.

Затем возникла необходимость отделить ксилол от клеток легких, и с этой целью она поместила пробирки со смесью в центрифугу. В процессе вращения клетки опустились на дно пробирок. Вылив органический растворитель, Рейд промыла клетки спиртом, чтобы избавиться от остатков ксилола, которые все еще могли примешиваться к клеткам.

Следующая стадия предусматривала удаление клеточного «мусора» – мембран и белков, чтобы оставить лишь гены или части генов. Разумеется, подавляющее их большинство будет принадлежать клеткам самого умершего человека, но, если повезет, среди них попадутся и гены вируса, его убившего. Чтобы выделить гены в чистом виде, Рейд положила сгусток легочных тканей в пробирку, а потом добавила туда соляной раствор и энзим, который называется протеиназа К, поглощающий белки. Капля моющего средства затем удалила жировые оболочки клеток. Подождав четыре часа, она вернулась к пробиркам и провела органическую экстракцию, которую можно условно сравнить с приготовлением заправки для салата в лабораторных условиях.

Поскольку гены состоят из химикатов, они растворяются в воде, в то время как частички протеинов и жира оболочек клеток – в масле. Поэтому, чтобы окончательно отделить гены от остатков мембран и протеинов, Рейд добавила в раствор маслянистую смесь из хлороформа и фенола. Она основательно встряхнула пробирку, чтобы белки и жиры, примешавшиеся к молекулам тканей легких, задержались в масляной среде, а генетические фрагменты остались при этом в слое воды. Масло слила. Потом опять поместила пробирку в центрифугу, чтобы снять водный раствор сверху, а на дне получить тонкий слой жидкости, состоявшей из фрагментов генов тканей легких, любых бактерий, которые могли в них попасть, и вируса гриппа 1918 года, если он вообще в этом образце присутствовал.

С целью отделить частички генов от водяной смеси, в которой они были растворены, Рейд добавила в нее спирта. Она снова зарядила каждую пробирку в центрифугу и запустила цикл вращения, чтобы центробежные силы заставили фрагменты генов опуститься на самое дно лабораторных сосудов, образуя крошечные комочки. Она слила из пробирок жидкость, а вместо нее добавила соленую воду, чтобы комочки снова растворились, и у нее получился соляной раствор, содержащий материал, который уже поддавался генетическому анализу.

После многодневных трудов Рейд была готова теперь взглянуть, какого рода гены содержались в образце легочной ткани. «Кто-то в нашей лаборатории пошутил, что суть молекулярной биологии состоит в том, чтобы целыми днями переливать капли прозрачных жидкостей из одной пробирки в другую, – говорит Таубенбергер. – При этом очень важно верить в то, чем ты занимаешься, поскольку результаты работы невооруженным глазом долго не видны».

Настало время пустить в ход ПЦР – волшебный метод, который позволял сделать миллионы копий с, возможно, единственного фрагмента гена, плавающего в растворе. Таубенбергер и Рейд сразу решили, что им следует искать тот фрагмент генетического материала вируса гриппа, который называется матричным геном. Выбор определялся тем, что он очень мало подвержен изменениям, в то время как остальные гены вируса постоянно меняются под воздействием мутаций. Именно матричный ген заставляет клетки вырабатывать белки, которые вирус использует как ножку – прочную структуру, на которую опирается его мягкая и жирная оболочка.

Смысл их идеи состоял в том, чтобы использовать частицу матричного гена как своего рода «рыболовный крючок», чтобы подцепить на него именно вирус гриппа 1918 года. Захватив один такой ген, они могли прибегнуть к ПЦР, чтобы скопировать его. Однако для того, чтобы матричный ген стал ловушкой для вируса 1918 года, Рейд и Таубенбергеру требовалось найти наиболее подходящие его фрагменты, которые бы мало чем отличались в каждом из последующих штаммов вируса гриппа. Чтобы выявить подобные сегменты гена, они поставили перед собой опубликованные прежде рисунки последовательностей матричных генов различных вирусов инфлюэнцы, выискивая в каждом участки, которые были почти абсолютно идентичны друг другу. И уже из этих константных для вирусов участков им предстояло составить те самые «крючки», или генетические образцы.

По мере того как метод ПЦР стал все шире применяться в молекулярной биологии, появились коммерческие фирмы, которые берутся произвести на заказ для ученых любые готовые генетические образцы. Рейд и Таубенбергер воспользовались услугами компании «Интегрейтед ДНК текнолоджиз», расположенной в Коралвилле, штат Айова, направив туда факс с точной генетической последовательностью образцов, которые были им необходимы. Через несколько дней курьерская служба «Федерал экспресс» доставила им посылку с небольшими пробирками, на дне каждой из которых содержался белый сухой порошок. Рейд осталось только добавить в каждую пробирку дистиллированной воды, чтобы получить нужные ей «крючки».

Эксперименты с ПЦР Рейд начала с того, что смешала изготовленные на заказ образцы с генетическими материалами, выделенными ею у шести жертв гриппа 1918 года. Если образцы найдут в тканях совпадающие с ними генетические сегменты, энзимы тут же сделают с них миллионы точных копий. И тогда Рейд сможет обнаружить эти копии с помощью радиоактивных меток, которыми снабдили образцы при изготовлении. Скопившись в больших количествах и приобретя свойства радиоактивности, эти крошечные кусочки генов, которые намного меньше всего, что позволяет увидеть микроскоп, прожгут черные отметины на листе рентгеновской пленки. Оставалось получить ответ на главный вопрос: обнаружатся ли такие гены в тестовых пробирках? То есть попадутся ли готовым образцам фрагменты вируса гриппа 1918 года?

В конце рабочего дня Рейд поместила лист рентгеновской фотопленки размером 15 на 17 дюймов поверх фрагментов генов и отправилась домой, поскольку все равно требовалось время, чтобы частички генов гриппа, если они там вообще присутствовали, оставили отметины на пленке. Следующим утром, упорно отгоняя от себя любые надежды на удачу, она вошла в тесную темную комнату, заменявшую собой фотолабораторию, и сняла пленку. Затем вышла в соседнее помещение и поднесла ее к люминесцентной лампе.

Эксперимент провалился. Там, где она рассчитывала увидеть черные отметины от фрагментов генов гриппа 1918 года, не было ничего. Пленка осталась совершенно прозрачной. Однако Рейд могла быть уверена, что не ее ошибка при работе в лаборатории привела к провалу, потому что провела параллельный эксперимент с генами хорошо известного вируса гриппа, названного ПР34, поскольку он был впервые выделен в 1934 году в ПуэртоРико. Он представлял собой старейший вирус гриппа, последовательность генов которого удалось выявить, что позволяло Рейд и Таубенбергеру надеяться, что она окажется близкой к последовательности вируса 1918 года. Если образцы могли уловить фрагменты матричного гена ПР34, это давало основание надеяться, что они точно так же «отловят» и частички гриппа 1918 года. Но только параллельный эксперимент удался. Матричный ген 1934 года Рейд могла отчетливо видеть на пленке.

Рейд повторяла требовавший нечеловеческого терпения опыт снова и снова. Она использовала уже срезы тканей легких дюжины образцов из хранилища, расходуя бесценные и незаменимые легочные клетки из восковых блоков. Но никаких признаков гриппа 1918 года не обнаруживалось. Хуже всего было то, что она не понимала, в чем причина неудачи. Быть может, вирус в тканях попросту отсутствовал? Или их методы оказались недостаточно хороши?

«Я была до крайности разочарована, – вспоминает Рейд. – Ведь я в буквальном смысле молила Бога об успехе. Но наступает момент, когда ты перепробовала все и никаких других идей уже не осталось».

В июне, когда больше года успех обходил их стороной и на рентгеновской пленке день за днем они видели мучившую их пустоту, Рейд и Таубенбергер решили, что пора попробовать нечто иное. Настало время сделать шаг назад и провести более простой эксперимент, просто чтобы понять, выполнима ли их задача в принципе. Они проверят, получится ли выделить вирус гриппа из сохранившихся тканей легких жертвы более поздней эпидемии. Они выберут штамм гриппа, генетическая структура которого была хорошо известна, а тогда, если им удастся что-то обнаружить в легочных тканях, они будут точно знать, что это именно вирус гриппа, и подтвердят корректность методов, к которым прибегали в своих исследованиях. Конечно, это уводило их в сторону от поисков вируса 1918 года, но на этой стадии было явно необходимо.

Возник вопрос: какой именно вирус предпочесть для этих целей? В конечном счете выбор пал на эпидемию 1957 года, которая охватила практически весь мир, унеся жизни 60 тысяч американцев, хотя ее смертоносность не шла ни в какое сравнение с пандемией 1918 года. Гены вируса были известны науке, что делало его вполне подходящим для пробы. А склад Армейского института патологии, несомненно, располагал образцами тканей легких жертв того времени, которые пролежали там уже сорок лет – то есть могли показать, насколько гены вируса устойчивы к длительному хранению. И если бы Рейд и Таубенбергеру удалось извлечь гены гриппа из таких образцов, в них возродилась бы надежда выделить такие же гены из еще более старых материалов.

И склад не подвел. Оттуда услужливо доставили восковые блоки с легочными тканями жертв гриппа 1957 года. Чтобы начать новый анализ, Таубенбергер и Рейд призвали на помощь Эми Крафт, которая стала экспертом по извлечению генов, работая с разложившимися тканями дельфинов. И она начала эксперимент с тканями жертв гриппа 1957 года, не только используя предыдущий опыт, но и продолжая совершенствовать свои приемы. Одновременно она приготовила растворы, используя ткани еще шести людей, умерших в 1918 году. Затем все растворы Крафт передала Энн Рейд для ПЦР.

Рейд снова пустила в ход те же «крючки» для лова матричных генов. В половине седьмого утра на следующий день она зашла в темную комнату за рентгеновской пленкой, принесла в лабораторию и просмотрела на свет. И на этот раз отчетливо увидела нечто, а именно – темную полосу, которую могли прожечь только матричные гены из одного из приготовленных Эми Крафт растворов. После того как пятнадцать месяцев кряду она каждое утро видела перед собой только прозрачную пленку, Энн не сразу поверила своим глазам и осознала, что изображение вполне реально.

С пленкой в руке Рейд кинулась в кабинет Таубенбергера. «Мы чуть не сошли с ума от радости, – вспоминает она. – Мы думали, что добились-таки своего». Но при этом призывали друг друга успокоиться, поскольку это все еще казалось невозможным. Вероятно, на пленку попало постороннее загрязнение, какой-то случайный ген. ПЦР настолько чувствительный метод, что достаточно хотя бы одной молекуле из вчерашнего эксперимента попасть в результаты нового теста, как возникала огромная вероятность ошибки. Но одно им стало ясно сразу – то, что они обнаружили, не было похоже на матричный ген ПР34, который мог быть причиной загрязнения.

И Рейд снова принялась за дело, вычисляя последовательность фрагмента таинственного гена. В длину он насчитывал 70 базовых элементов, то есть был в двадцать раз короче гена гриппа. Значит, Рейд предстояло проделать еще один эксперимент, добавляя эти укороченные цепочки фрагмента гена к крохотным круглым вирусоподобным цепочкам генов, которые называются плазмидами и способны возбуждать бактерии. Эти бактерии начинают расти и множиться, повторяя очертания плазмидов при каждом делении. Рейд могла остановить воздействие плазмид и, используя энзимы, которые действуют подобно молекулярным ножницам, отсекать только интересовавшие ее гены, чтобы дополнить недостающие в генной цепочке элементы.

Когда полная структура оказалась восстановленной, она была готова выяснить, вирусу какого штамма гриппа принадлежал матричный ген. Она включила свой компьютер и зашла на сайт Национальной медицинской библиотеки, где была выложена программа «БЛАСТ», способная сравнить структуру любого гена со всеми уже известными и выдать ответ с перечислением наиболее близких вариантов. Рейд ввела в программу только что полученную структуру. И ответ не заставил себя долго ждать: программа указывала, что введенный вариант полностью соответствовал матричному гену вируса инфлюэнцы 1957 года.

«Поначалу это стало для нас ударом, – рассказывала Рейд. – Мы-то думали, что восстанавливаем последовательность гена 1918 года, а это оказался ген 1957-го». Однако, по ее же словам, они с Таубенбергером почти тут же сообразили, что совершили невероятный прорыв, и огорчение сменилось восторгом.

«Это же было чудо! – вспоминала Рейд. – В какой-то степени добиться такого оказалось даже важнее, чем получить сам ген 1918 года, потому что теперь мы не сомневались в достижимости цели. Если ген сохранился в течение сорока лет, не существовало ни единой причины, чтобы он не мог выжить все восемьдесят».

После этого работа пошла гораздо быстрее. Рейд, Крафт и Таубенбергер вновь перебрали остававшиеся у них куски воска с тканями жертв гриппа 1918 года. И на этот раз их особое внимание привлекли срезы легких Роско Вона.

Вон был рекрутом 21 года от роду, который умер в сентябре 1918 года в Кэмп-Джексоне, штат Южная Каролина. «Стоило нам прочитать выписку из его истории болезни, как мы поняли, что убил его именно грипп, – рассказывал Таубенбергер. – Болезнь протекала очень быстро, сопровождаясь высокой температурой, болями в груди и кашлем». Но важнее всего для исследователей оказался тот факт, что он умер вскоре после того, как был инфицирован.

Вон почувствовал недомогание и доложил о своей болезни командиру 19 сентября, а умер в половине седьмого утра 26 сентября. В два часа пополудни в тот же день капитан К.П. Хеджфорт произвел вскрытие, отметив наличие в грудной полости рядового Вона одной с четвертью чашки прозрачной жидкости и слабое кровотечение, проступавшее на поверхности его левого легкого. В записях врача говорилось также, что легкие Вона были заполнены жидкостью и молодой человек в буквальном смысле утонул в выделениях собственного организма. Под конец процедуры капитан Хеджфорт сделал срезы легких Вона и тщательно предохранил их от разложения с помощью формальдегида и воска. Образцы он отправил в Вашингтон на хранение, где они и пролежали без надобности, пока через 80 лет их не затребовал Таубенбергер.

Тот внимательнейшим образом осмотрел образцы. «Этот случай показался мне одним из наиболее перспективных в смысле обнаружения вируса 1918 года, – рассказывал он потом. – Я как раз пытался сосредоточиться главным образом на тех пациентах, которые скончались, проболев не более недели. Слишком многие прежние образцы были взяты у людей, причиной смерти которых послужила бактериальная пневмония. Понятно, что в их легких трудно было рассчитывать найти уцелевший вирус гриппа. Но в данном случае мы столкнулись с интереснейшей патологией: левое и правое легкие сильно отличались друг от друга. Это отмечалось как в истории болезни, так и в отчете о вскрытии». Вон умер от обширной пневмонии в левом легком, пояснял Таубенбергер, подчеркивая, что люди гибнут только в том случае, если одно из легких резко и внезапно перестает функционировать, но если этот процесс протекает постепенно, организм успевает перестроиться и респираторная функция восстанавливается через второе легкое. Но у Вона правое легкое тоже было поражено, хотя и совершенно иначе. «Внешне оно едва заметно изменилось, демонстрируя лишь небольшие признаки воспаления, характерные для ранней стадии инфлюэнцы», – констатировал Таубенбергер.

С величайшей осторожностью Рейд и Крафт снова принялись за работу, используя срез ткани правого легкого Роско Вона. Крафт еще раз отделила гены от других тканей и посторонних загрязнений, а Рейд затем запустила свои «крючки» из матричных генов, чтобы поймать на них гены вируса гриппа.

Наконец в который раз настал решающий момент. Фрагменты вирусов гриппа несли на себе радиоактивные «метки», которые должны были позволить Рейд различить их присутствие в соляной смеси с плазмидами. Она разделила фрагменты генов в тонком слое геля, пропустив через него разряд электрического тока, в результате чего гены выстроились в ряд в соответствии со своими размерами и химическим составом. А потом положила поверх геля лист рентгеновской фотопленки, на которой радиоактивные «метки» должны были оставить черные пятна.

Через некоторое время она просмотрела пленку на свет и в изумлении не могла отвести глаз. Они их видела! Она видела те черные точки, которые говорили о наличии матричного гена гриппа 1918 года. Мороз пробежал у нее по коже. Теперь она знала, что вирус-убийца, за которым она так долго охотилась, непременно окажется у нее в ловушке. «Очень немногим людям науки доводилось переживать такие эмоции». В этом она ясно отдавала себе отчет.

И Рейд начала вылавливать из ткани легкого Виктора Вона один ген вируса 1918 года за другим. Современные технологии работали как нельзя лучше – ей теперь то и дело попадались следы каждой составляющей генетической структуры вируса: нейраминидазе, нуклеопротеид, матричные гены М1 и М2. Вскоре наступил август, и Рейд почувствовала, что теперь ей стоит отправиться с семьей на давно запланированный месячный отдых в лесной домик в Вермонте. Ведь она беспрерывно проработала над проектом более полутора лет и могла уехать со спокойной душой, зная, что метод сработал и вирус практически был у них в руках.

В начале августа 1996 года Таубенбергер полностью взял завершение проекта на себя. Ему оставалось выделить лишь то, что ученые считали ключевым геном вируса – геммаглютинин. В хижине Рейд не было телефона, но как только Таубенбергер добивался очередного успеха, он звонил жившим неподалеку от нее свекру со свекровью, чтобы те передали ей радостные новости.

Рейд же не просто радовалась. Она была поистине потрясена достигнутым успехом. Но при этом знала, что хотя и была важным членом группы, которой удалось напасть на след неуловимого прежде вируса-убийцы, большинство ученых не воспримут ее как коллегу. В конце концов, она же всего-навсего лаборантка, у которой за спиной нет даже магистратуры. «В науке царит жесткая иерархия, – жаловалась она. – Бывали случаи, когда кто-то заговаривал со мной, а потом спрашивал, где я писала кандидатскую. И после того как я признавалась, что не имею ученой степени, человек просто поворачивался ко мне спиной и уходил».

И тем не менее именно Рейд оказалась лучше всех подготовленной к работе с тканями, хранящимися в парафине, именно она сумела извлечь фрагменты вируса гриппа из тканей легких. И остальные члены группы пришлись в ней как нельзя более кстати. Среди них была Эми Крафт, прошедшая отличную практическую школу, исследуя причины гибели дельфинов. И был еще один сотрудник лаборатории, доктор Томас Фаннинг, накопивший огромный опыт изучения микроорганизмов, оказавшийся бесценным, когда понадобилось установить этиологию гриппа 1918 года. Не забудем и о докторе Тимоти О’Лири, их начальнике, совершенно одержимом идеей найти наилучшее применение для объектов из институтского хранилища. И наконец, их вел за собой Таубенбергер, молекулярный патолог, чье воображение воспламенила публикация о Джоне Дальтоне и у которого хватило умения и настойчивости, чтобы заняться поисками вируса гриппа 1918 года.

«Я не перестаю удивляться тому, как совершенно произвольно собралась команда людей, каждый из которых мог по-своему способствовать успеху, – отзывалась о своих товарищах по работе Энн Рейд. – Оглядываясь назад, я порой думаю, что это могло быть только предначертано свыше».

К октябрю 1996 года группа была готова оповестить мир, что им удалось обнаружить генетические следы гриппа 1918 года в сохранившихся тканях легких Роско Вона. Они написали научную статью, изложив суть достигнутого ими поразительного результата. Конечно, им пока не удалось восстановить целостную генетическую последовательность вируса, но они продемонстрировали свою способность выделять его гены. А это значило, что постепенно им удастся изучить вирус во всех деталях. Они обладали методами, позволявшими сорвать с убийцы маску и даже отыскать его смертоносное оружие.

Отправить статью было решено в журнал «Нейчер». Уверенные, что их открытие представляет собой нечто сенсационное, они даже послали в редакцию предварительное уведомление, какого рода материал тем следует ожидать. «Я отправил электронную почту в вашингтонское бюро журнала, – рассказывает Таубенбергер. – И уже через полтора часа мне позвонили из лондонского центрального офиса со словами: отлично, это звучит грандиозно, с нетерпением ждем получения статьи». И он отправил ее, пребывая в уверенности, что «такого рода статья получит приоритет и будет опубликована в ближайшем же номере». Надо ли описывать изумление Таубенбергера, когда «Нейчер» тут же вернул материал обратно, отвергнув его даже без предварительной отправки на отзыв экспертам? К ответному конверту прилагалась стандартная отписка, что статья не представляет интереса даже для публикации на нее рецензии.

Озадаченный Таубенбергер отправил статью в «Сайенс» – то есть основному конкуренту журнала «Нейчер», не уступавшему лондонцам в престиже.

Но там продемонстрировали такое же равнодушие. «Мы послали материал в «Сайенс», но и им он оказался ненужным, – вспоминает Таубенбергер. – Почему? По всей вероятности, у ученых, которые ознакомились со статьей, вызвали сомнения сами ее авторы – некая группа из Института патологии. Тесный круг экспертов в области гриппа оказался в шоке, узнав о работе, проделанной с вирусом гриппа группой, никакого отношения к исследованиям инфлюэнцы прежде не имевшей. Ведь никто из научных светил в этой сфере никогда о нас прежде не слышал». И только после того как в пользу Таубенбергера высказались несколько серьезных и авторитетных в научном мире людей, его статья попала наконец в руки рецензентам. Вот тогда уже появились первые восторженные отзывы, а материал был принят к публикации. Но сам Таубенбергер оказался до глубины души потрясен пережитыми треволнениями. «Мы были чертовски напуганы, – рассказывает он. – В какой-то момент уже начинало казаться, что статья никогда так и не будет напечатана». Он и сам признает теперь, что ему не хватало опыта вращения в высоких научных сферах, и он по наивности полагал, что стоит тебе совершить нечто важное, как специализированные журналы начнут рвать материал прямо у тебя из рук.

«Для нас это стало хорошим уроком, – вспоминает Таубенбергер – Ведь до тех пор мы писали только статьи, которые ничем не выделялись на общем фоне. И я впервые в жизни создал нечто из ряда вон выходящее».

Так Таубенбергер столкнулся со своеобразным, полным капризов миром крупных научных журналов, которые не раз просто отмахивались от по-настоящему революционных открытий, без раздумий принимая в печать самые заурядные материалы. Это случилось, например, летом 1998 года с доктором Риузо Янагимочи из университета на Гавайях, который не только сумел клонировать мышь, но и создать клон от клона. К несчастью для него, это случилось, когда многие ведущие ученые еще громко фыркали, узнав о Долли – первом в мире крупном животном, клонированном из клеток взрослой овцы. «Откуда нам знать, что Долли на самом деле клон? – иронично вопрошали критики. Быть может, вы там в своей лаборатории просто перепутали клеточный материал? И когда вы собираетесь повторить клонирование? Результат в единственном экземпляре – это пока не более чем занятная история, которую нельзя считать удавшимся экспериментом», – твердили они.

А Янагимачи удалось совершить почти невозможное – по его методу клонирование стало казаться вообще процессом несложным. Он сам вывел десятки клонов. Статью об этом он отправил в «Сайенс», посчитав, что если уж из двух ведущих мировых научных изданий одно выходит в Англии, а второе в США, то ему, как истинному американцу, следует предпочесть публикацию в американском журнале. Как и Таубенбергер, он ожидал, что редакторы сразу же отправят статью в печать, и его точно так же озадачил ответ из журнала. «Сайенс» вернул ему рукопись, даже не проверив ее у рецензентов, с припиской, что статья не представляет интереса для читательской аудитории издания. Тогда Янагимочи отправил ее в «Нейчер», где она провалялась несколько месяцев, после чего попала наконец к рецензентам и была опубликована, вызвав громкий резонанс в научном мире.

Таубенбергер, естественно, тоже понятия не имел, в какие собственные игры могли играть сотрудники и рецензенты научных журналов: некоторые из них были попросту невежественными людьми, кто-то ревновал к чужому успеху, кто-то оказался вовлеченным в конфликт интересов других людей. И когда с его статьей обошлись так небрежно, это оскорбило его в лучших чувствах.

Но, всегда оставаясь человеком сдержанным, Таубенбергер дождался, когда его материал приняли все-таки в печать и стала известна дата публикации, прежде чем связался с Альфредом Кросби – историком, чья книга во многом подвигла его и Рейд на их одинокие и порой такие тяжелые полтора года исследований. Зайдя на страницу Техасского университета в Интернете, Таубенбергер нашел электронный адрес профессора истории и отправил ему письмо. Он напомнил Кросби слова из его книги о том, что если только где-то в неведомом месте не существует «окна» для возвращения в прошлое, тайна гриппа 1918 года утеряна для человечества навсегда. И Таубенбергер сообщал, что ему удалось найти способ вернуть прошлое, которое имело вид ткани легкого жертвы пандемии 1918 года, хранившейся на складе Армейского института патологии.