Текст книги "Грипп. В поисках смертельного вируса"

Проблемы возникли в ходе первого же слушания дела о свином гриппе, которое проводил Файнсилвер. Пациенткой оказалась Дженни Альварес – 63-летняя женщина из небольшого фермерского поселка близ Грили в Колорадо. До ухода на покой в 1975 году она сменила множество мест работы, последней из которых оказалась должность завхоза в окружной больнице.

28 октября 1976 года Дженни Альварес сделали прививку от свиного гриппа. По ее словам, через три недели она начала чувствовать повышенную утомляемость и недостаток энергии. Жаловалась на острые приступы болей в плечах, локтевых суставах, кистях рук и коленях. Через семь месяцев после вакцинации Альварес доставили в больницу. Диагноз: синдром Гийена-Барре. Два года спустя, когда настал ее черед явиться в зал суда, нижние конечности уже оказались полностью парализованными, и ее привезли в инвалидном кресле.

Казалось бы, все выглядело предельно ясно. Вот причина, а вот и последствия. Но чем больше подробностей всплывало из прошлого Дженни Альварес, тем менее простым становился ее случай.

А история ее болезни оказалась весьма подробным документом начиная с 1968 года, когда у нее впервые обнаружили артрит. Причем со временем он настолько обострился, что в апреле 1976 года она слегла с ним в больницу, а запись свидетельствовала, что «артрит поразил все ее суставы, она с трудом передвигается, при ходьбе горбится и переставляет ноги очень медленно из-за постоянных болей и дискомфорта».

Но артрит оказался не единственным ее недугом. У нее был выявлен целый набор внутренних болячек, таких как язва желудка, гастрит, колит и дивертикулез, а артрит распространился в плечи и шею. Уже тогда она жаловалась на боли в ступнях и бедрах. В октябре 1975 года ее лечащий врач Роберт Портер поставил ей диагноз «нервное истощение».

Альварес тем не менее заверяла всех, что именно прививка привела к ее быстро прогрессирующей утомляемости и слабости, переросшим затем в синдром Гийена-Барре. По ее словам, с каждой неделей, с каждым месяцем, проходившими после иммунизации от свиного гриппа, ее слабость усугублялась. Она доказывала, что, несмотря на некоторые проблемы со здоровьем, она до этого была полной жизненных сил женщиной. К примеру, весной 1976 года собственноручно разбила огород для овощей, а тем же летом сама покрасила стены в кухне и выложила кафельной плиткой пол в ванной комнате.

Альварес настаивала, что настоящее заболевание развилось у нее лишь через три недели после прививки от свиного гриппа. У нее так разболелись кости, она стала так быстро уставать, что не смогла даже приготовить ужин в День благодарения, а повышенная утомляемость заставила ее прервать празднование Рождества и отправить свою родню по домам необычно рано, поскольку она чувст вовала полный упадок сил. Именно в ужасные месяцы, последовавшие за вакцинацией, утверждала в своих показаниях Альварес, она стала ощущать потребность в отдыхе посреди дня. Посещая церковь, она не осмеливалась преклонять колени, опасаясь, что потом не сможет подняться без посторонней помощи. В придачу к утомляемости она жаловалась на острые боли в плечах, локтях, кистях рук и коленях.

Адвокаты Альварес утверждали, что все симптомы свидетельствовали о наличии у истицы синдрома ГийенаБарре, вызванного прививкой от гриппа, который развивался в «вялотекущей форме» в течение семи месяцев. Но в мае 1977 года заболевание резко обострилось, когда у Альварес возник гастроэнтерит. Этот недуг, по словам ее юристов, привел к проявлению дремавшей прежде в ее организме болезни, которая поразила ее нервную систему и переросла уже в полномасштабный синдром ГийенаБарре со всеми характерными приметами.

Адвокаты, выступавшие от имени федерального правительства, напомнили, что Альварес давно страдала прогрессирующим артритом, которым и объяснялись ее слабость и повышенная утомляемость. Что же касалось синдрома Гийена-Барре, выявленного у нее только в мае, его причиной стал исключительно гастроэнтерит.

По делу Альварес дали показания восемь докторов. В пользу истицы высказались доктор Мартин Льюис, профессор и глава отделения неврологии университета в Джорджтауне; доктор Чарлз Посер, профессор неврологии Вермонтского университета; доктор Сидни Дьюман, невролог из Денвера; и доктор Питер Кинтеро, также денверский невролог. Со стороны правительства выступали доктор Барри Арнасон, профессор и глава кафедры неврологии Чикагского университета; доктор Джеймс Остин, профессор и глава отделения неврологии Центра медицинских наук Университета Колорадо; доктор Стюарт Шнек, преподаватель неврологии и невропатологии Центра медицинских наук штата Колорадо; и доктор Лоренс Шонбергер – эпидемиолог из Центра по контролю заболеваемости, чей анализ собранных по стране данных и вынудил правительство остановить кампанию по иммунизации от свиного гриппа.

Те, кто верил, что Альварес стала жертвой вакцины, поддержали теорию вялотекущего заболевания и заявили, что именно инъекция стимулировала ее иммунную систему, вызвав в организме резкое обострение синдрома Гийена-Барре, когда в мае 1977 года у пациентки развились диарея, дурнота и приступы тошноты. Но даже эти эксперты не соглашались между собой по поводу отдельных деталей своей гипотезы. Как записал Файнсилвер в своем заключении: «Мы имеем дело с постоянно развивающейся, еще не устоявшейся окончательно областью медицинской науки. А потому, хотя среди экспертов истицы имеются расхождения по некоторым аспектам, они придерживаются общей теории о том, что вакцина от свиного гриппа привела к сбою функции иммунной системы, из-за чего организм пациентки не смог выдать необходимую реакцию на гастроэнтерит».

Эксперты, выступавшие в защиту государства, оспаривали точку зрения, что прививка от свиного гриппа имела хотя бы малейшее отношение к ухудшению состояния здоровья Альварес. Все ее жалобы, утверждали они, вызваны артритом, но не заболеванием нервной системы. Да, признавали эти медики, по всей видимости, в мае 1977 года у нее действительно развился синдром Гийена-Барре, но добавляли, что вызван он был исключительно вирусом или бактерией, послужившей причиной гастроэнтерита. Хотя возбудитель синдрома Гийена-Барре пока не установлен, приводили свои аргументы они, его возникновение может быть вызвано в отдельных случаях инфекцией или прививкой вакцины. Но синдром проявляется тогда в течение первых недель, а семь месяцев – явно чрезмерный срок. И главное, что они подчеркивали, науке неизвестен такой феномен, как «вялотекущий» синдром Гийена-Барре.

В результате сторонникам Альварес не удалось убедить судью Файнсилвера, который пришел к такому заключению: «Крайне прискорбно, что миссис Альварес страдает от этого во многом еще загадочного заболевания. Всей своей жизнью она показала, что является особой трудолюбивой, умеренной во всем и приверженной семейным ценностям. Однако мы исходим из посыла, что компенсации заслуживают только пациенты, связь заболеваний которых с вакцинацией твердо доказана. Что касается миссис Альварес, то ее стороной не было представлено неоспоримых фактов, что СГБ вызван именно иммунизацией».

Вынужденный рассматривать 126 аналогичных дел из шести штатов, Файнсилвер отнюдь не наслаждался ролью вершителя судеб, который сам волен решать, кому выплатить компенсацию, а кому – нет. Он скоро обнаружил, что пункт 706 Федерального установления о рассмотрении доказательств, которое задает стандарты для судебной практики, позволяет судьям назначать выборные советы независимых экспертов для рассмотрения аргументации адвокатов истцов и обвиняемой стороны, чтобы установить истину. И Файнсилвер принял решение создать такую комиссию, состоявшую из трех специалистов, которая помогла бы ему разгрести кипы дел о вакцине и последствиях ее применения. «Я стал первым, кто воспользовался 706-м пунктом», – не без гордости говорил он позднее.

Члены совета, в который вошли доктор Стэнли Аппел, невролог из медицинского колледжа Бэйлора в Хьюстоне, Керлэнд из клиники Майо и доктор Кларк Милликан с медицинского факультета Университета Юты в СолтЛейк-Сити, согласились проводить медицинское освидетельствование истцов, изучать документацию, представленную обеими сторонами, и принимать решение, есть ли связь между вредом, нанесенным здоровью пациента, и полученной им прививкой вакцины от свиного гриппа.

По словам Файнсилвера, его тактика сработала как нельзя лучше. Почти все из 126 дел, за исключением четырех, были улажены без необходимости в судебном разбирательстве.

Поток исков против федерального правительства все еще продолжал нарастать, но Леонард Керлэнд не мог так просто избавиться от ощущения, что с вакциной от свиного гриппа разобрались недостаточно объективно. Чем больше случаев он рассматривал, тем сильнее начинал сомневаться, что вакцина имела какое-либо отношение вообще к синдрому Гийена-Барре, а потом пришел к убеждению, что решение об их взаимосвязи принималось слишком поспешно и под давлением склонной к сенсациям прессы.

Первым серьезным подтверждением подозрений Керлэнда стала информация, полученная от вооруженных сил, где иммунизации подверглись 80 процентов из двух миллионов людей, состоявших на действительной военной службе, – то есть примерно 1 700 000 человек. Более того, подчеркивал Керлэнд, каждый из них получил двойную дозу вакцины. Ведь военные, отмечал он, «всегда лишний раз готовы перестраховаться». Теперь возникал вопрос: развился ли после вакцинации такого количества людей синдром Гийена-Барре в мало-мальски заметных масштабах? В отличие от гражданских военные врачи ставили подобные диагнозы с большой осторожностью, направляя пациентов в госпитали, где их надлежащим образом обследовали неврологи. И, как выяснил Керлэнд, среди военных не было выявлено никакой связи между вакциной и синдромом Гийена-Барре. «Мы узнали о 13 случаях возникновения СГБ в трех родах войск после иммунизации», – рассказывал Керлэнд. Затем он с коллегами просмотрел статистику за предыдущие годы, чтобы выяснить обычную ежегодную цифру. И они получили искомое среднее число заболевших. Семнадцать!

Затем очень кстати пришелся пример Нидерландов, где в отличие от большинства других стран последовали примеру США и сделали прививки полутора миллионам человек. Ни малейшего роста заболеваемости синдромом Гийена-Барре при этом не наблюдалось.

Далее Керлэнд обратился к данным по клинике Майо, где и работал сам, в которой хранились истории болезней всех жителей округа Олмстед. Сорок тысяч человек прошли вакцинацию, и не было зафиксировано ни одного явного случая синдрома Гийена-Барре в течение нескольких недель после получения прививок. Впрочем, одна пациентка все же нашлась, но, как особо подчеркнул Керлэнд, ее диагноз ни один специалист не счел бы в достаточной степени обоснованным.

Это была пожилая дама, которую осматривал не невролог, а обычный семейный врач. А вся документация состояла из его краткой записи, констатировавшей, что у женщины восьмидесяти лет от роду развилась слабость в нижних конечностях, а поскольку она была привита от свиного гриппа, существовала вероятность, что она приобрела синдром Гийена-Барре. «Этого явно мало, чтобы признать диагноз достоверным», – отмечал Керлэнд.

Тогда почему же Центр по контролю заболеваемости так легко увидел связь между вакциной от свиного гриппа с синдромом Гийена-Барре? Для Керлэнда ответ был очевиден. Это была та самая проблема, возникновения которой он опасался с самого начала, – специалисты центра сами напророчили ее на свою голову.

Как выяснил Керлэнд, ЦКЗ не разработал системы тестирования и критериев диагностики синдрома ГийенаБарре. Причем центр даже не позаботился о том, чтобы получить для рассмотрения копии историй болезни. И ни один случай не был должным образом отслежен, хотя диагноз синдрома Гийена-Барре окончательно подтверждается лишь при условии, что медики ведут длительные наблюдения за пациентом, отмечая любые изменения в его симптоматике.

На практике же, возмущался Керлэнд, когда Центр по контролю заболеваемости затребовал данные, собирать информацию по некоторым штатам «отправили студентов или любой другой свободный медицинский персонал, располагавший временем, чтобы вести поиски заболевших. В результате любой случай, в котором хотя бы мельком упоминалось о возможности синдрома Гийена-Барре, попадал в списки общей статистики». К тому времени уже каждый врач знал о подозрениях, возникших в центре по поводу связи вакцины с СГБ, и беспристрастный сбор информации сделался практически невозможным.

Керлэнд еще не раз вспоминал 80-летнюю пациентку в своем округе со слабостью в ногах. «Я был просто в шоке от такого способа постановки диагноза», – рассказывал Керлэнд. Но именно этого он и ожидал, узнав, что Центр по контролю заболеваемости сам напросился на сбор данных по числу случаев возникновения синдрома ГийенаБарре среди людей, которые подверглись иммунизации.

А ведь Керлэнд был всемирно известным экспертом в области эпидемиологии и неврологии, что признавал, например, Роберт Коуч – специалист по гриппу из медицинского колледжа Бэйлора. Коуч поддержал мнение Керлэнда. Что бы вы ни думали о первоначальном докладе ЦКЗ о связи вакцины против свиного гриппа с синдромом Гийена-Барре, вас должны были бы потом переубедить детальные исследования на эту тему, проведенные несколько лет спустя. И вывод из них вытекал только один, как писал Коуч: «В попытках связать противогриппозную вакцину с синдромом Гийена-Барре имелись очевидные нестыковки фактов, которые должны были сами по себе поставить под вопрос само существование такой связи».

Но с ними категорически не согласен Лоренс Шонбергер из Центра по контролю заболеваемости. Его изначальные наблюдения подверглись жесткой проверке, утверждает он, в которой, кстати, принимал участие и сам Керлэнд. Когда его выводы все еще оспаривались, напоминает Шонбергер, группа ведущих экспертов, включавшая Керлэнда, попыталась разрешить споры, изучив истории болезней всех пациентов с синдромом Гийена-Барре в штатах Мичиган и Миннесота за период с 1 октября 1976-го по 31 января 1977 года. И они также пришли к выводу, что люди, получившие прививки от свиного гриппа, в семь раз больше рисковали приобрести этот неврологический недуг, чем те, кто от иммунизации уклонился. Разумеется, Керлэнд все это время продолжал настаивать, что данные не совсем корректны, поскольку врачи стали видеть в любом, кто прошел вакцинацию, а потом подавал признаки неврологического заболевания, пациента с СГБ, но он тем не менее поставил под документом о выводах исследования свою подпись.

«Так что к этим выводам пришел он сам, – подчеркивал Шонбергер. – Он проводил тот анализ. Не я, а лично он».

Что касается информации по вооруженным силам и данных из Нидерландов, то в них можно легко увидеть погрешности, добавлял Шонбергер. Население Нидерландов крайне малочисленно. Отсюда и малое количество случаев заболевания синдромом Гийена-Барре. Не поверив, что вакцина от свиного гриппа может представлять опасность, голландцы проводили иммунизацию в течение двух лет. И в первый год, как выяснил Шонбергер, у них все же наблюдался небольшой рост числа случаев синдрома Гийена-Барре. На следующий год роста уже не было, но, как подсказывал опыт США, любая предыдущая прививка от гриппа снижала вероятность возникновения СГБ после вакцинации от гриппа свиного. А потому, только когда в Нидерландах сложили статистику за оба года в одну цифру, связь между вакциной и синдромом окончательно перестала у них просматриваться.

Если же принимать во внимание сводки военных медиков, то и здесь возникала не одна проблема, отмечал Шонбергер. Период подсчета случаев синдрома ГийенаБарре продолжался от трех до четырех месяцев, тогда как болезнь чаще всего возникала в пределах шести недель после вакцинации. Чем больше проходило времени, тем более размытой представлялась связь между прививками и неврологическим заболеванием, полагал он. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и того факта, что военный контингент в целом состоял из молодых людей, которые уже в силу своей молодости подвергались значительно меньшему риску приобрести синдром Гийена-Барре.

Сообщество эпидемиологов разделилось на два лагеря. Они призвали главных участников спора вступить в дискуссию между собой на закрытых для посторонних конференциях Американского эпидемиологического общества, которое организовало, таким образом, подобие «битвы титанов». Одна из первых подобных встреч прошла в Филадельфии перед аудиторией, состоявшей примерно из двухсот ведущих специалистов. На сцене сошлись лицом к лицу, с одной стороны, Керлэнд и полковник Джеймс Киркпатрик, возглавлявший армейскую профилактическую медицину, а противостояли им доктор Александр Лэнгмюр, прославленный эпидемиолог из Гарварда, и Шонбергер.

«Они выдвигали свой аргумент, на что мы отвечали своим», – рассказывал Керлэнд.

Горячие дебаты продолжались без малого час.

Шонбергер чувствовал себя пигмеем среди великанов, но принимал тем не менее живейшее участие в споре, которого еще недавно и вообразить себе не осмелился бы, наблюдая раскрасневшихся от азарта Керлэнда и Лэнгмюра, которые никак не хотели согласиться друг с другом. Между тем оба были для молодого специалиста иконами науки. «Сцена, происходившая на моих глазах, была незабываема, – признавался потом Шонбергер. – Я стал свидетелем, как двое людей, которых я считал настоящими гениями в нашей области, спорили по поводу результатов моей работы».

В конце концов Керлэнд остался при своем мнении в одиночестве. Спросите любого врача, и он вам уверенно ответит, что вакцина от свиного гриппа стала причиной эпидемии синдрома Гийена-Барре. Поинтересуйтесь у любого эксперта, изучающего грипп, и он сообщит вам, что это заболевание способна вызвать любая противогриппозная вакцина, хотя и в очень редких случаях, но применение средства от свиного гриппа было особенно чревато таким осложнением. Узнайте у любого медика, опасается ли он вспышки смертоносной эпидемии гриппа, и он скажет, что фиаско с иммунизацией от свиного гриппа научило его относиться к таким прогнозам с изрядной долей скептицизма.

«В истории произошли, вероятно, всего два основных события, которые определили образ мыслей специалистов в области гриппа, – объяснял доктор Кеиджи Фукуда, главный вирусолог Центра по контролю заболеваемости. – Первым из них стала пандемия 1918 года, поразившая воображение каждого самой своей громадностью. Именно тогда инфекционная болезнь погубила за столь короткое время такое огромное количество жизней. Нечто похожее наблюдалось только в XIV веке, когда свирепствовала “Черная смерть”».

Вторым таким событием Фукуда считает эпопею со свиным гриппом. «Это стало своего рода антитезой катастрофы 1918 года. 40 миллионов человек получили дозы вакцины от свиного гриппа, и несколько сотен в результате заболели синдромом Гийена-Барре. А никакой эпидемии не последовало. Подобные исторические вехи остаются надолго в памяти людей науки».

Главный урок происшедшего в 1976 году, который, по мнению Фукуды, следовало бы извлечь ученым, «это не хвататься за сердце при появлении каждого нового вируса или возвращении уже известного, непременно ожидая вспышки опасной пандемии».

7. Глаза Джона Дальтона

то была одна из традиционных встреч сотрудников лаборатории принадлежащего вооруженным силам США Института патологии, которые проводились каждый вторник. Происходила она в уютном, хотя полностью лишенном окон зале похожего на бункер здания института. Человек двадцать ученых и лаборантов уже заняли места в креслах вдоль длинного деревянного стола для совещаний, покрытого сверху стеклом, а опоздавшие вынуждены были довольствоваться стульями, установленными вдоль стен. Повестка дня формировалась традиционно – сотрудник, чья очередь наступала вести семинар, должен был сам выбрать актуальную на сегодняшний день научную работу для обсуждения и представить ее собравшимся. То есть, если угодно, это был почти полный аналог собрания клуба любителей книги, только участвовали в нем ученые. Но в тот день председательствовать выпало доктору Джеффри Таубенбергеру, и он собирался превратить встречу в событие незаурядное.

Таубенбергер, моложавый с виду руководитель группы, вошел в зал чуть не вприпрыжку, держа в руках небольшую пачку ксерокопий научных публикаций. Одна из них была посвящена гистологии глаза, вторая – биохимии цветного зрения, но наибольшую важность и интерес для него представляла третья. Эта статья появилась в журнале «Сайенс», ведущем научном периодическом издании страны, 17 февраля 1995 года. Когда все члены его коллектива устроились на местах, достали из пакетов бутерброды и принялись за еду, запивая ее кто кофе, кто содовой, он начал выступление.

Тему для нее он взял с обложки журнала «Сайенс», анонсировавшей гвоздь номера – материал о глазных яблоках Джона Дальтона. Именно она самым странным образом послужила для Таубенбергера отправной точкой в работе с вирусом, который вызвал грипп 1918 года.

Джон Дальтон, чье худощавое, очень серьезное лицо в очках смотрело с обложки журнала, был легендарным химиком, родившимся в 1766 году. Этот человек первым разработал теорию атомного строения материи, предположив, что любое вещество состоит из мельчайших невидимых частиц – атомов. Он прославился настолько, что до сих в пор в память о нем существует Общество Джона Дальтона – честь, которой удостоились немногие его современники.

Но Дальтон оставил в науке еще один заметный след. Дело в том, что он страдал цветовой слепотой. Причем он далеко не сразу сам понял, что видит цвета иначе, чем большинство людей. Открытие было сделано им неожиданно в 1794 году, когда он надел ослепительно красный камзол вместо черного, которого требовала его квакерская вера. Прочие квакеры не преминули попенять ему за столь вопиющую ошибку. Заинтригованный Дальтон попытался разобраться в дефекте своего зрения и понять, как и почему случилось, что его зрительное восприятие мира отличалось от видения других. Продолжением стала научная работа, в которой впервые описывалась наследственная цветовая слепота, поскольку из всех, с кем он был знаком, только его родной брат обладал такой же особенностью зрения.

Дальтон любил поражать собеседников заявлением, что для него трава и кровь были одного цвета. Синие полевые цветы он воспринимал в цвете, который остальные назвали бы розовым. И его мучила загадка, почему окружающие различают такие цвета, как красный и зеленый, розовый и голубой, а он – нет? Как писал он сам, красный цвет воспринимался им «не более чем игра света, придававшая черному чуть более светлый оттенок». Учитывая, насколько знаменит был больной, скоро и саму болезнь световой слепоты стали называть в его честь. Дальтонизмом.

Постепенно Дальтон нашел, как ему показалось, ответ на вопрос, почему мир виделся ему практически монохромным. Причина, считал он, заключалась в том, что жидкость в его глазах, так называемое стекловидное тело, была синей, а не прозрачной, отчего ему приходилось смотреть на мир через своего рода фильтр. Красный и зеленый цвета в таком случае действительно воспринимались как одинаково темные оттенки серого. Большая проблема с этой гипотезой заключалась в том, что Дальтон не находил способа подвергнуть ее проверке без необходимости извлечь у себя самого глаз, чтобы изучить жидкость. Даже он не был способен на такую жертву во имя науки, а потому остановился на другом, единственно возможном решении. Дальтон распорядился, чтобы после его смерти ассистент произвел вскрытие его глаз и исследовал их.

И вскоре после кончины Дальтона 27 июля 1844 года в возрасте 78 лет его помощник Джозеф Рэнсом исполнил волю покойного. Он извлек из трупа глазные яблоки и перенес образец стекловидного тела одного из них на предметное стекло микроскопа. Оно оказалось совершенно прозрачным, «полностью светопроницаемым», отметил в записях Рэнсом. Теория Дальтона не выдержала проверки. Затем ассистент сделал срез с другого глазного яблока и посмотрел сквозь него, чтобы проверить, не покажутся ли красные или зеленые предметы серыми. Этого не произошло, и Рэнсом пришел к заключению, что причина световой слепоты Дальтона крылась не в самих по себе его глазах, а в нервах, соединявших органы зрения с мозгом. Поскольку же Дальтон при жизни был так знаменит, а его заболевание настолько загадочно, его глазные яблоки были заспиртованы внутри сосуда и по сей день хранятся Обществом Джона Дальтона в Великобритании.

И вот теперь, поведал Таубенбергер своим слушателям, 150 лет спустя после смерти Дальтона настал момент истины. Молекулярная биология достигла такой стадии развития, что исследователи, взяв лишь немного ткани глаза Джона Дальтона, могли определить, почему он был невосприимчив к цветам. Первопроходцы заложили фундамент, выяснив, что цветовую слепоту вызывает мутация одного из генов, в котором обнаруживаются пустоты, нарушающие всю генетическую формацию и не позволяющие ей правильно функционировать. Оставалось только установить, присутствовала ли мутация гена у Джона Дальтона. Иными словами, была ли его цветовая слепота чем-то необычным или всего лишь явлением из общего ряда подобных ему?

С помощью революционной технологии, получившей наименование ПЦР (полимеразной цепной реакции), ученые получили возможность работать с крошечными частицами клеток, извлеченными из глазных яблок Джона Дальтона, чтобы убедиться в наличии или отсутствии мутации гена. Именно об этом и рассказывалось в статье журнала «Сайенс», озаглавленной «Химические основы цветовой слепоты Джона Дальтона». Ответ, как сообщил Таубенбергер сотрудникам своей лаборатории, оказался прост – Джон Дальтон страдал самой обыкновенной наследственной цветовой слепотой.

Чем больше Таубенбергер задумывался над историей изучения дефекта глаз Джона Дальтона, тем острее начинал чувствовать необходимость сделать в науке нечто подобное. Тем утром еще до начала семинара он успел поговорить на эту тему со своей помощницей и лаборанткой Энн Рейд, когда в шесть утра они оба приехали на работу. Его мечтой было осуществить эксперимент, заголовок о котором попадет на обложку «Сайенса», сотворить нечто, что поразит коллег во всем мире. Тогда его работа тоже станет темой обсуждения во время сотен и тысяч семинаров ученых, а ему, вероятно, удастся найти разгадку тайны, ключ к которой исследователи безуспешно искали многие десятилетия. Конечно, он трудился во всего лишь маленькой лаборатории и руководил небольшой группой технических сотрудников. Конечно, до сих пор его имя оставалось совершенно неизвестным среди светил науки. Но в то же время он осознавал, что в его распоряжении находится «аладдинова пещера» молекулярных сокровищ. Он мог получить для работы образцы тканей людей, умерших много лет назад. Их был целый склад – таких образцов.

Хранилище принадлежало Армейскому институту патологии, в котором он работал, и было основано лично президентом Линкольном. В свое время Линкольн распорядился, чтобы каждый военный врач, изучая ткани умерших людей или тех, у кого развились опухоли, как и любые другие аномалии, отправлял затем частицы этих тканей в запасники принадлежавшего вооруженным силам США Института патологии.

И образцы поступали как от военных, так и от гражданских докторов. «Наш институт ежегодно получает для повторного анализа материалы по десяткам тысяч случаев заболеваний», – рассказывает Таубенбергер. В наши дни пациенты в основном находятся на обследовании в университетских исследовательских клиниках, но до недавнего времени военные эксперты делали всю работу бесплатно. Сейчас с гражданских врачей взимается плата, от которой по-прежнему освобождены их военные коллеги. Но есть один нюанс, как объясняет Таубенбергер: «Когда мы получаем образцы, чтобы высказать о них свое мнение, мы затем сохраняем их в своем архиве. Там складируется все – клиническая документация, предметные стекла, куски парафина». И что особенно важно, образцы тканей, полученных и положенных на хранение многие десятилетия назад, находятся примерно в таком же хорошем состоянии, что и присланные совсем недавно. Хотя по сравнению с XIX веком медицина ушла далеко вперед, приемы сохранения образцов тканей, придуманные более ста лет назад, практически не претерпели никаких изменений. Остались даже старомодные блоки из свечного парафина. Это может показаться примитивной технологией, но смачивание небольшого фрагмента ткани в формальдегиде, а потом впечатывание его в кусок воска до сих пор считается наилучшим способом сохранения образца в течение неограниченно долгого времени.

С годами коллекция таких образцов все множилась, пока их число не стало измеряться миллионами единиц хранения – образцов тканей, запечатанных в кусках парафина размером с ноготь большого пальца руки, или залитых формальдегидом в специальных сосудах, или размазанных по предметным стеклам для микроскопов. Все это сложено в картонные коробки и расставлено по полкам здания склада из гофрированного железа, расположенного в нескольких милях от лаборатории Таубенбергера. Это как бы аналог Библиотеки конгресса для мертвых. И наверняка, рассуждал Таубенбергер, там можно обнаружить истинные жемчужины. Главной задачей стало определиться, что именно искать, как выбрать для себя беспроигрышный вариант.

Таубенбергер расхаживал по своей лаборатории, в тысячный раз задаваясь вопросом, чьи ткани затребовать на анализ. На какую интригующую медицинскую загадку постараться получить ответ? «Мы должны заняться кем-то из знаменитостей, – размышлял он. – В хранилище должны лежать образцы тканей всемирно известных людей, как, к примеру, президент Гарфилд[16]16
  20-й президент США, занимавший этот пост с марта по сентябрь 1881 года и погибший от пули убийцы.


[Закрыть] или кто-то подобный ему.

В тот день он встречался со своим шефом, доктором Тимоти О’Лири, возглавлявшим отделение клеточной патологии, и доктором Марком Микоцци, директором Национального музея здравоохранения и медицины, также принадлежавшего Армейскому институту патологии, и поделился с ними своими мыслями, вдохновив старших коллег на поиск вариантов важного эксперимента в духе исследования глаз Джона Дальтона, который они могли бы осуществить сами. Быть может, раздумывали они, стоит взяться за желтую лихорадку, нечто, связанное с великим медиком рубежа XIX–XX веков Уолтером Ридом, который установил, что желтую лихорадку вызывает вирус, переносившийся москитами? В конце концов, даже здание их института располагалось в комплексе Центра медицины вооруженных сил, носившего имя Уолтера Рида. Но им никак не приходило в голову, какой аспект желтой лихорадки или личности самого Рида можно превратить в перспективный научный проект. Не обошли они вниманием и так называемую болезнь военных лагерей времен Гражданской войны, которой заражались тысячи солдат, умиравших как мухи. Не исследовать ли им образцы тканей погибших от нее и проверить, действительно ли это был сыпной тиф, как писали теперь в любом учебнике истории?