Текст книги "Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной"

По словам сторонников новой науки, лихорадочно обсуждаемой в Нью-Йорке, – месмеризма или «животного магнетизма[56]56
  Илл. 45


[Закрыть]», – истинные границы познания расширялись с каждым днем.

Свет в зале погас, и на сцену вышел человек, одетый как врач или проповедник. Он начал с обсуждения новой науки: известные факты, точки соприкосновения с последними открытиями в медицине, электричестве и физиологии, а также тайны, которые все еще не раскрыты.

Затем он вывел «подопытную», женщину, которая, как говорили, обладала удивительной чувствительностью. Они сели в кресла лицом друг к другу. Наполнив свой разум «сильной волей, соединенной с благожелательностью чувств», он смотрел на нее не мигая, оказывая постоянное давление на руки, пока она не закрыла глаза. Затем он стал совершать осторожные движения руками вблизи ее кожи, от макушки головы до кончиков пальцев, к животу, к ногам.

С помощью вопросов он проверял глубину ее транса: «Вы спите? – Да/Нет/Я бы предпочла спать более крепко». Вскоре она входила в магнетическое состояние.

Испытуемая отвечала на вопросы и подчинялась командам, определяла предметы и читала отрывки из книги через повязку на глазах или из другой комнаты. Затем на сцену выводили зрителей и также вводили их в это состояние. У некоторых снимались нестерпимые боли, другие наблюдали давние события, третьи просыпались, ничего не помня о своих действиях.

Такие «эксперименты» проводились в тех же залах лектория, что и лекции Комба, Эспи и Ларднера. Они производили сверхъестественные эффекты, сравнимые с шоу волшебных фонарей, с элементами магии и ритуала. Хотя они были более контролируемыми, чем евангелические возрождения, они намекали на тайны, выходящие за пределы мира обычного здравого смысла. В романе Натаниэля Готорна «Счастливый дол», действие которого происходит в пьянящих потоках утопической философии 1840-х годов, персонаж, присутствующий на месмерическом представлении в деревенском лектории, видит в этой новой науке воплощение «мистицизма – или, скорее, мистической чувственности – необычного века». Ральф Уолдо Эмерсон поначалу воспринял месмеризм как причуду для умов, ставших нездоровыми под влиянием сенсаций: «Я полагаю, что как рынок и переулки нуждаются в стимуляции, так и наши мудрые соотечественники рады, когда их заставляют удивляться чему-то, что прекрасно для чувств». Позднее, оглядываясь на период расцвета, он рассматривал месмеризм как утверждение «единства и связи между удаленными точками», часть исторического «глотка нового воздуха».

Франц Антон Месмер был немецким врачом, он гастролировал по Европе, проводя сеансы лечения хронических заболеваний и боли руками. Связанный с масонскими ложами, Месмер утверждал, что разрабатывает ньютоновскую науку о притяжении и космическом равновесии, работая с невидимой субстанцией, похожей на электричество, которая переносится эфиром и циркулирует в телах. Для многих «лечение» Месмера стало панацеей, для других – абсурдным, развратным мошенничеством. В 1784 году Парижская академия наук организовала комиссию по месмеризму: ее члены, включая Пьера-Симона Лапласа и Бенджамина Франклина, пришли к выводу, что эффекты Месмера, хотя часто и были подлинными, объяснялись лишь воображением его пациентов.

В 1820-х годах в Париже появилась новая волна магнетизеров, работавших с «ясновидящими» и «сомнамбулами», которые утверждали, что видят события, читают книги на незнакомых языках, а иногда общаются с мертвыми. Новая волна докатилась до Лондона, где врач Джон Эллиотсон использовал месмеризм для снижения болевых ощущений у пациентов, нуждающихся в хирургии. В Нью-Йорке месмеризм появился в 1829 году, его впервые представил французский инструктор в Вест-Пойнте Жозеф Дю Коммон, а распространение он получил благодаря Шарлю Пойену, французу, покинувшему плантации своей семьи на Карибах. Пойен впервые практиковал в Лоуэлле, штат Массачусетс, в 1836 году, предлагая месмеризм как способ навязывания дисциплины в цеху среди работниц фабрик. Месмеризм был принят последователями Сведенборга, естествоиспытателя и мистика, который видел соответствия между миром природы и скрытым царством духов и ангелов.

В то же время его практикующие охотно использовали методы и язык науки. Месмеризм предлагал эмпирический и рациональный подход к явлениям, одновременно психическим и материальным, постоянно вызывая в памяти такие понятия из физики, как электромагнетизм и люминесцентный (т. е. светоносный) эфир. Однако он также бросал вызов фиксированности пространства, времени и материи, на которых строился научный консенсус, казалось, демонстрируя невидимую симпатию между телами на большом расстоянии.

Магнитные представления часто выглядели как битвы воли и разума между магнетизерами, субъектами и скептиками – они были очень зрелищными. Даже те представления, которые не оправдали ожиданий, придавали науке ощущение подлинности. Другие спиритические сеансы вызывали настолько сильные и странные переживания, что даже скептикам приходилось признать, что что-то происходит. В руководстве из Бостона за 1843 год приводился пример обращения могущественного Боза: «Мистер Диккенс в письме к другу говорит, что, став свидетелем экспериментов доктора Эллиотсона в Лондоне, «он был бы нечестен по отношению к этому джентльмену и к самому себе, если бы не решался заявить, что он верующий в эту науку и что он стал таковым вопреки всем своим предвзятым мнениям»».

В Соединенных Штатах вокруг месмерических явлений возникли новые теоретические основы: Джон Бови Додс выдвинул систему «электрической психологии», «лечение разума» Финеаса Куимби поместило источник всех болезней в разум, а Орсон и Лоренцо Фаулер – нью-йоркские френологи, которые пропагандировали новые науки и методы лечения, включая целебные свойства восьмиугольных домов – были убеждены, что френология и месмеризм – «братья-близнецы». «Этерология» Стэнли Граймса также привела «факты месмеризма и «френомагнетизма» в гармонию с известными и признанными законами электричества и магнетизма», и По высоко оценил эту попытку за ее «изобретательность и правдоподобность».

Месмеристы разделяли навязчивые идеи По о границах эмпирической науки и теневых отношениях между материей и духом, наблюдением и воображением. В умопомрачительном рассказе «Повесть скалистых гор» 1844 года, действие которого происходит в сельской местности вокруг Шарлотсвилла, По представил себе гипнотическую связь, пересекающую десятилетия и континенты. Главный герой, Бедлоу, любит гулять по лесу после утренней дозы лауданума. Во время одной из прогулок в «странный период между сезонами, который в Америке называют индийским летом», его охватывает видение, и он переживает опыт британского солдата, убитого во время восстания в Калькутте. С «ударом, как от гальванической батареи», его сознание покидает тело и возвращается к «первоначальному я». Благодаря своей зеркальной, хиастической структуре, эта повесть показывает, что сознание общается между временем и пространством, а едва подавленные воспоминания о колониальных репрессиях против «индейцев» – в Америке и Азии – пытаются вновь воззвать к сознанию.

По еще глубже погрузился в тайны в «Месмерическом откровении», опубликованном в «The Columbian Magazine» в августе 1844 года. Она имела формат медицинской статьи, повторяя отчеты о случаях из практики в New-York Dissector и журнале Фаулеров The American Phrenological Journal. Однако в руках По месмеризм открывал странные истины о Боге, космосе и человеческих страданиях.

«Как бы сомнительны ни оставались пока попытки дать месмеризму научное объяснение, поразительность его результатов признана почти безоговорочно. Только «записные скептики» отрицают, что опытный месмерист может ввести субъекта в «патологическое состояние», напоминающее смерть, во время которого пациент «воспринимает с исключительной чуткостью явления, обычным органам чувств не доступные»».

По представляет себя как П., магнетизера с пациентом под его опекой, мистером Ванкирком. Однажды Ванкирк вызывает его к себе, охваченный тревогой о «бессмертии души». Читая работы философа-спиритуалиста Виктора Кузена и трансценденталиста Ореста Браунсона, Ванкирк в состоянии гипноза прослеживает удивительные цепочки мыслей, где «рассуждение и вывод, причина и следствие» проявляются одновременно. Очнувшись, он все забывает.

Они договариваются об эксперименте: П. будет задавать Ванкирку вопросы, пока тот находится в состоянии «сон-бодрствование». Пациент во сне излагает «последовательность убедительных рассуждений», начиная с природы Бога, который не является ни духом, ни материей в обычном понимании. Материя эта имеет градации, от грубой до очень тонкой, и представляет собой чрезвычайно тонкую жидкость, состоящую из атомов настолько крошечных, что они «неделимы и едины». «Эта первоматерия, или нерасторжимая материя, не только проникает собой все сущее, но и является побудительной причиной всего сущего и, таким образом, сама в себе и есть все сущее. Эта материя и есть бог». Действительно, месмерическое откровение.

Ванкирк объясняет, что эта «редкая материя» слишком тонка для восприятия нашими органами чувств, пока она не сгущается, образуя «туманности, планеты, солнца и другие тела», и только ангелы, не наделенные органичностью, воспринимают ее наиболее утонченное состояние. Наши органы чувств, воспринимающие при контакте с грубой материей, приспособлены к земной атмосфере и сущностям. В то же время,

«На Земле найдется немало такого, существования чего жители Венеры не могли бы воспринять, и многого, что на Венере видимо и осязаемо, мы бы не были в состоянии заметить и воспринять. Но для существ, не наделенных органичностью, для ангелов, – вся нерасторжимая материя является сущностью, то есть, иначе говоря, все, что мы определяем словом «пространства», для них – вещественнейшая реальность, и в то же время звезды – именно в силу того, что мы считаем доказательством их материальности, – оказываются вне восприятия ангелов, и эта их невосприимчивость прямо пропорциональна тому, в какой мере нерасторжимая материя – в силу тех своих свойств, которые заставляют ее казаться нам не материей вообще, – не поддается восприятию органической[57]57
  Перевод В. Неделиной (здесь и далее)


[Закрыть]».

Жители Венеры, утверждает он, имеют органы, позволяющие приспособиться к их окружающей среде, так же как мы, земляне, приспособлены к своей. Только ангелы чувствуют самую тонкую материю, которую мы называем пространством.

Смерть меняет все. «Существует два вида телесности: зачаточная и полная – соответствующие состояниям гусеницы и бабочки. То, что мы называем словом «смерть», – всего лишь мучительное преображение. Наше нынешнее воплощение преходяще, предварительно, временно. А грядущее – совершенно, законченно, нетленно. Грядущая жизнь и есть осуществление предначертанного нам».

Но почему, спрашивает П., необходимо пройти через несовершенную, болезненную, рудиментарную жизнь?

Ванкирк бормочет: «В неорганической жизни страдание немыслимо, отсюда – необходимость органической».

«П. А какая благая цель при этом достигается?

В. Все сущее хорошо или плохо в сравнении с чем-нибудь. Обстоятельное исследование убеждает, что наслаждение во всех случаях является не чем иным, как только противоположностью страдания. И в чистом виде наслаждение – фикция. Радость нам дается лишь там, где мы уже страдали. Не испытать страдания значило бы никогда не познать блаженства. Но я уже указывал, что в неорганической жизни страдание немыслимо, отсюда – необходимость органической. Страдания в начальной, земной жизни являются залогом блаженства конечной, небесной жизни».

Диалог По стал месмерическим вкладом в теодицею – термин, введенный философом Лейбницем для объяснения причин, по которым благосклонный и всемогущий Бог допускает зло и страдания. Завороженный пациент По доказывает «сравнительную» или «относительную» природу удовольствия и боли: чтобы испытать блаженство вечности, мы должны сначала познать боль тела.

По набросал новую натурфилософию: систематическое объяснение творения, метафизики и жизни. Он утверждал, что всё есть материя, но материя может достичь такого утонченного состояния, что ее невозможно отличить от электричества, магнетизма или духа. Это был материализм, который объяснял силы души, духа и разума. Сам Бог был неотличим от этого всеохватывающего тонкого эфира. Опираясь на труды Сведенборга о чувствах, его провиденциальный замысел требовал непрерывного создания органических существ с органами чувств, приспособленными к их обстоятельствам. Их боль являлась прелюдией к блаженству, которое должно было за ней последовать.

Как и рассказ о воздушном шаре, который он написал по прибытии в Нью-Йорк, «Месмерическое откровение» представляло собой произведение воображения, замаскированного под фактический отчет. Но это не было мистификацией: По проверял серьезные предположения о природе реальности. Если его выводы бросали вызов фундаментальным методам и предположениям науки и теологии – что ж, тогда теология и наука должны были измениться.

В том же году в прессе появился более серьезный вызов устоявшейся науке и религии: анонимная книга «Следы естественной истории творения». Впервые опубликованная в Эдинбурге в 1844 году, книга выдержала семь изданий в течение последующих трех лет, завоевав читателей в США и Великобритании.

«Следы» называли «научным романом». С помощью увлекательного языка и ярких образов она рассказывала единую историю происхождения Солнечной системы и жизни, сплетая воедино современные открытия всех наук. Она заменила, по сути, статичную христианскую Вселенную, где между сотворением мира и апокалипсисом происходили лишь незначительные изменения, на Вселенную, находящуюся в постоянном развитии. Эта «эволюция» разворачивалась в соответствии с едиными механическими законами, заложенными в самом начале.

Роман (или романы) начался с небулярной гипотезы – идеи о том, что Солнечная система образовалась из облаков рассеянной материи. Это был яркий пример «закона развития», проходящего через всю историю Вселенной: он предполагал, что «образование тел в космосе продолжается и в настоящее время», а туманности, видимые в ночном небе далеко от Земли, постепенно формируют свои собственные планеты и солнца. Далее в книге подробно описывалась геологическая история, возникновение микроскопических «инфузорий» и «анималькуль», а также постоянное, непрерывное появление все более сложных форм жизни – растений, млекопитающих и приматов, вплоть до «многочисленных народов» человеческой расы.

Единый процесс жизни, разворачивающийся в нескольких сериях в соответствии с относительно ограниченным набором физических и органических законов, распространил «одушевленные племена» живых существ по всей планете. Книга заявляла, что «разница между разумом у низших животных и у человека – это разница только в степени, а не в специфике». Напротив, объяснял ее автор, «жизнь везде одна. Низшие животные – лишь менее совершенные виды той формы бытия, которая совершенна в нас самих».

Центральное место автор отвел небулярной гипотезе, подвергнув теорию новому тщательному изучению. Хотя один из ее создателей, Лаплас, подозревался в атеизме, Уильям Уэвелл предложил гипотезу в качестве доказательства божественного творения: Солнечная система могла образоваться из туманного пара – но, спрашивал Уэвелл, что, «кроме замысла и разума», могло спровоцировать этот процесс? В 1837 году астроном из Глазго Джон Прингл Никол в своей работе «Взгляды на архитектуру небес» еще больше популяризировал гипотезу, восхваляя Лапласа за открытие «той первобытной творческой мысли, которая зародила нашу систему, спланировала и определила ее судьбу». Никол рассматривал теорию как подтверждение единого естественного закона и использовал ее для поддержки радикальной, неявно материалистической программы. Джозеф Генри восхищался «точным описанием явлений, связанных с устройством Солнечной системы» и счел гипотезу «величественным, но простым представлением о процессе, который Божество приняло при создании Вселенной». Даже богословский журнал The Princeton Review рискнул предположить, что небулярная гипотеза – «вероятно, истинная теория Вселенной».

Однако в новой книге «Следов» гипотеза о небулярных образованиях оказалась на опасной территории. Она напрямую связывает теорию с материалистическими теориями трансмутации, предполагая, что жизнь возникла непосредственно в результате взаимодействия обычной материи и электричества. В качестве доказательства она ссылался на эксперименты Эндрю Кросса, в ходе которых крошечные организмы, казалось, возникали при воздействии электрического тока на силикат калия и нитрат меди. Обновляя деизм восемнадцатого века, книга подчеркивала, что творение – непрерывный, «прогрессивный акт», подчиняющийся единому закону развития – не было завершено. Автор выдвинул «предположение», что человечество в его нынешнем виде готовит «возможное развитие более высоких типов человечества», – «вида, превосходящего нас в организации, более чистого в чувствах, более мощного в устройстве и искусстве».

Собрав воедино разрозненные и специализированные науки, «Следы» переписали историю Вселенной. Бог больше не принимал активного участия в управлении каждым моментом творения, вместо этого законы, заложенные давным-давно, разворачивались постепенно, с течением времени, продвигая каждую новую главу вперед в соответствии со сложной программой, раскрываемой поэтапно. На земле борьба души отдельного человека за спасение больше не играла центральной роли – ее заменило стремление отдельных «видов» и «жизни» в целом к реализации целей прогресса.

Представление о том, что даже самые резкие изменения в природе подчиняются «единому закону», выдвигали френолог Джордж Комб, геолог Чарльз Лайель и, что еще более провокационно, математик и изобретатель Чарльз Бэббидж в своем Девятом Бриджуотерском трактате – незваном дополнении к Бриджуотерской серии естественно-теологических трактатов. Чтобы объяснить появление закономерных изменений в природе, Бэббидж использовал пример своей собственной вычислительной машины (того самого удивительного устройства, которое По сравнивал с «Турком Мельцеля»). Бэббидж мог запрограммировать свою машину на неожиданный скачок в последовательности напечатанных чисел. Точно так же, утверждал он, удивительное новшество в природе, которое может показаться «чудом», стоит рассматривать как результат заранее установленного механического закона, который мы еще не понимаем.

Автор «Следов» одобрительно цитировал книгу Бэббиджа. По словам одного американского рецензента, «Следы» стали «самой тщательной попыткой, которая была предпринята в наше время, создать механическую теорию Вселенной». Но поскольку подобные аргументы возлагают ответственность за создание видов на законы самой Вселенной, их трудно отличить от атеизма. Йельский химик и выдающийся редактор Бенджамин Силлиман жаловался, что в Англии все ошибки книги были «проглочены высшими классами, для которых каждая вещь, смело заявленная в увлекательном стиле, является Евангелием». Он счел послание книги «ложным в религии и философии».

Для второй американской публикации «Следов» издательство Wiley and Putnam приняло неординарное решение включить в книгу предисловие конгрегационалистского священника Джорджа Чивера (чьи стихи По назвал «второсортными»). По сути, Чивер советовал читателям игнорировать аргументы, за которые они заплатили хорошие деньги, отвергая книгу как «изощренную попытку исключить Бога из его собственного мира». Фрэнсис Боуэн, редактор бостонского North American Review, увидел в книге «истинный характер и тенденцию» как возрождение материалистического атомизма Демокрита, Эпикура и Лукреция. Тайлер Льюис, профессор греческого языка в Нью-Йоркском университете, резюмировал ее как «пустой атеизм, холодный, безрадостный и бессердечный».

Книга вынудила признанных ученых искать ответ. Чарльз Лайель ее осудил, Джон Гершель посвятил свое выступление на конференции БАН в 1845 году ее опровержению. Геолог Адам Седжвик предупреждал: «Если книга правдива, то труды трезвой индукции напрасны, религия – ложь, человеческий закон – глупость и несправедливость, а мораль – вздор». В США Джеймс Дэвенпорт Уэлпли, врач и геолог из Нью-Йоркского университета, отверг «ложные выводы» книги и высмеял ее утверждения.

Анонимность автора «Следов» тщательно оберегалась, что только добавляло вопросов. Читателям пришлось потрудиться, чтобы догадаться о происхождении книги и понять, как интерпретировать ее цели. Был ли автор шарлатаном, дилетантом, провокатором или ученым, получившим свободу анонимности, чтобы отстаивать свои истинные взгляды? Подобно тому, как По спрашивал о «Какбишь Васе», читатели по обе стороны Атлантики с нетерпением спрашивали: «Кто это написал?», а затем расхватывали экземпляры. The Broadway Journal, новый литературный еженедельник Чарльза Бриггса, заметил: «Она прекрасно рассчитана на миллионы и, будучи проданной по низкой цене, должна <…> быстро раскупаться». Барнум вряд ли мог сделать лучше.

Одно из самых ранних американских объявлений о «научном романе» появилось в февральском номере The American Review за 1845 год: Whig Journal of Politics, Literature, Art, and Science.

В том же номере было опубликовано новое поразительное стихотворение, в котором затрагивались тайны жизни и смерти. Его автор оставался неизвестен – оно было подписано псевдонимом. Как и «Следы», стихотворение сразу же произвело сенсацию.

Кто его написал? Кто скажет?

«Ворон» в конечном итоге принес По настоящую славу.