Текст книги "Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной"

Космология По черпалась из весьма эклектичных источников. Из евангельского милленаризма он позаимствовал апокалиптический огонь и всемогущего Бога, хотя немногие христиане признали бы его видение вечной жизни как безличной дезинтеграции в божественную субстанцию, где Христа нигде не видно. Он впитывал квазиматериальные эфиры месмеристов и повторял метафизические схемы участия в живой, динамичной природе сведенборгианства, трансцендентализма и натурфилософии. Его умирающий и возрождающийся космос, основанный на фундаментальном законе, напоминал стоиков. Возможно, он даже использовал недавно переведенные индуистские космологии, которые начали появляться в филологических кругах.

«Эврика» многим обязана эпикурейскому представлению о том, что жизнь и мысль возникают из взаимодействия мельчайших частиц материи. Как и в поэме Лукреция «Природа вещей», По описывал вихри и водовороты как источник жизни и порядка от мельчайших до самых больших масштабов, от первых скоплений материи, следующих за первобытным колебанием атомов, до завихрений спиральной туманности. Это космическое видение роста материи перекликалось с эпической поэмой Эразма Дарвина о материалистическом творении «Ботанический сад», где также предсказывалось, что космос разрушится и возродится. Дарвин писал:

 
Star after star from Heaven’s high arch shall rush,
Suns sink on suns, and systems systems crush,
Headlong, extinct, to one dark center fall,
And Death and Night and Chaos mingle all!
– Till o’er the wreck, emerging from the storm,
Immortal Nature lifts her changeful form,
Mounts from her funeral pyre on wings of flame,
And soars and shines, another and the same[76]76
Звезда за звездой устремятся с высокого свода Небес,Солнца тонут в солнцах, и системы, системы рушатся,стремглав, угасая, в один темный центр, падают,И смерть, и Ночь, и Хаос смешивают все это!– Пока корабль не потерпит крушение, выйдя из шторма,Бессмертная Природа принимает свой изменчивый облик,поднимается со своего погребального костра на крыльях пламени,И парит, и сияет, другой и тот же самый. (дословный перевод)

[Закрыть].
 

По серьезно относился к случайности. Но, подобно переводчику и апологету Лукреция из девятнадцатого века Джону Мейсону Гуду и в отличие от Эразма Дарвина, в «Эврике» он пытался примирить хаос с божественным провидением и замыслом.

По продолжал проект естественной теологии, хотя и с радикальными изменениями. В его проекте конфликт и дисгармония проявлялись повсюду, а виды и индивидуумы не имели внутренних границ. Жизнь возникла из материи, а материя бурлила жизнью. Симметрия и единство реализовывались в огненном разрушении. Его парадоксальная убежденность во врожденной тяге к извращениям стала моральным эквивалентом предопределенного эпикурейского поворота.

На По, несомненно, повлияли «Следы» и их законы непрерывного порождения солнечных систем и живых существ. Для бриджуотерских авторов Бог всегда присутствовал, управляя инертной материей и сохраняя ее. В отличие от них, автор «Следов» и Чарльз Бэббидж считали, что Богу не нужно поддерживать и корректировать свои законы. Он мог бы запрограммировать их в самом начале и оставить их действовать по своему усмотрению. По писал в «Тайне Мари Роже»: «Дело не в том, что Божество не может изменить свои законы, а в том, что мы оскорбляем его, воображая возможную необходимость изменения».

Однако, несмотря на большое сходство со «Следами», «Эврика» основательно отклонилась от линейного оптимизма «закона прогресса». Научная романтика По начиналась как восходящая линия, но в кульминации она свернула и образовала петлю. Он прервал «прогресс» крахом, за которым последовал возвышенный пожар, а затем все началось сначала.

Более того, космология Эдгара По не преследовала атеизм. «Эврика» была в высшей степени теологическим текстом. В нем Бог представлен не просто как Творец, Управляющий и Хранитель Вселенной, но и как ее реальная и полная субстанция. Если все можно понимать как причину или следствие, то отдельной «первопричины» больше не существует – всё есть или является ее частью. По вписал Вселенную в пантеизм и неустойчивый материализм: материя переходит в состояния, напоминающие дух и разум, и все они вложены «в жизнь божественную». Ранее он оттачивал свои аналитические навыки, эмпатически проникая в мысли шахматной машины, бесчеловечных убийц, хитроумного министра и множества поэтов, романистов, ученых и философов. В «Эврике» он адаптировал свои мысли к уровню Бога и его творения. Разделяя божественные идеи, думая о космосе и вместе с ним, По понял, что он, Вселенная и Божество должны быть едины. Прозрения «Эврики» провели читателей через повторяющиеся процессы разделения, суждения и противопоставления – одновременно материального и ментального – лишь для того, чтобы воссоединить их с тем, что они видят.

«Эврика» представляла собой один из самых творческих, дерзких и идиосинкразических синтезов науки и эстетики в Америке девятнадцатого века. Фраза «Вселенная Звезд» (Universe Stars), написанная с заглавных букв, может навести на мысль о параллели с «Соединенными Штатами» (United States). Попытка автора установить баланс между индивидуальностью и единством, между равенством и различиями – его декларация взаимозависимости – может быть воспринята как подтверждение непреходящих противоречий его нации. Но если это аллегория Америки, то дорога, которую По видел впереди, колебалась между раем и адом, каким-то образом сохраняя в поле зрения и то, и другое – «идея, которой могут увлечься ангелы или демоны».

«Эврика» приберегла свою самую жесткую критику для современной науки. Хотя По компетентно и уважительно опирался на физику, астрономию и естественную историю, он начал с атаки на узость профессиональных «ученых людей». Плывя против течения научной специализации, эмпиризма и профессионализации, «Эврика» стала запоздалым вкладом в затмивший мир проект натурфилософии – поиск единой системы причин для всей природы. Отсюда и посвящение книги Александру фон Гумбольдту, чей многотомный «Космос» осмелился предложить всеобъемлющий и несвоевременный взгляд на все более разрозненные области науки.

По знал, что он поступал не по правилам, что он обречен: он признавал, что его книгу оценят только «те немногие, кто любит его и кого любит он», «те, кто чувствует, а не те, кто думает». Несмотря на свою убежденность в том, что его «Книга истин» «произведет революцию в мире физической и метафизической науки», он заявил: «Я хочу, чтобы после моей смерти эту работу оценили только как поэму». Он подозревал, что его литературная слава помешает завистливым критикам признать его научные идеи: «Поэт, создавший великую (под этим словом я подразумеваю результативную) поэму, должен быть осторожен, чтобы не отличиться в любой другой области литературы. В частности, пусть он не предпринимает никаких усилий в области науки – разве что анонимно или с целью терпеливо дождаться суждения потомков». «Эврика» была явно адресована читателям, которые найдут ее после его смерти.

Он убеждал своего редактора напечатать первый тираж в пятьдесят тысяч экземпляров, но Патнем согласился на пятьсот. Публикация встретила как похвалу, так и осуждение. Hunt’s Merchants’ Magazine назвал «Эврику» «поразительной работой, которую следует отнести к области поэзии или романтики», увидев «много истинного в грандиозной утопии Вселенной». Газета Уолта Уитмена Brooklyn Eagle отметила «новые и поразительные» мысли, а Натаниэль Уиллис поставил По в один ряд с Чалмерсом и ученым из Нью-Йоркского университета Джоном У. Дрейпером в современной «тенденции прояснять научные истины, обращаясь к чувству прекрасного». Газета Грили Tribune признала «смелость», с которой По «отбрасывает все прежние системы философов и теологов».

Теологи пришли в меньший восторг. Журнал New Church Repository, журнал под редакцией Джорджа Буша, дал сдержанный ответ: «Он называет свою работу поэмой, возможно, потому, что, как и мадам де Сталь, считает саму Вселенную скорее поэмой, чем машиной». Рецензия рекомендовала «Принципы философского дискурса о бесконечном» Сведенборга в качестве коррекции пантеистических тенденций По.

Студент-теолог Джон Х. Хопкинс, друг Марии Луизы Шью, встретился с По, чтобы попытаться отговорить его от ереси. В своей рецензии в The Literary World он беспокоился за душу каждого, кто прислушается к утверждениям «Эврики». Он протестовал против колебаний произведения между христианством, деизмом и политеизмом. Самое ужасное, заметил он, что «система пантеизма так или иначе вплетена в текстуру». Он считал, что книга – «бессмыслица, если не богохульство; очень возможно, что и то, и другое».

Под заголовком «Великий литературный крах» ехидный Томас Данн Инглиш сообщил об обрушении книжного стеллажа в издательстве Патнема: «Новый носильщик, еще не знакомый с удельным весом различных американских авторов, неосмотрительно навалил на эти полки всё издание новой поэмы По “Эврика”».

В «Эврике» По принимал научные факты в той мере, в какой они соответствовали действительности. Но простые факты никогда не заходили достаточно далеко: взятые сами по себе, они ограничивали знания узкой, разобщенной плоскостью. В наборе инструментов официальной науки, говорил он, интуиция и воображение заменились осторожным сочетанием дедукции и индукции, а общие взгляды и скачкообразные аналогии были запрещены.

Он также бросил вызов формирующейся институциональной инфраструктуре науки и авторитету, которым она наделяла небольшую, самоопределяющуюся группу экспертов. Газета Boston Journal, цитируя отчет о лекции в Morning Courier, саркастически заметила: «Мистер По уже великий человек. Если он установит эту теорию к удовлетворению ученых и философских астрономов, его величие не будет знать границ».

Однако многие ученые астрономы и другие профессиональные деятели американской науки в тот самый момент сознательно отворачивались от публики. После многолетних уговоров они создавали учреждения, в которых могли вести свои дела на безопасном расстоянии от вмешательств, спекуляций и надувательств толпы.

Как и планировалось годом ранее, в сентябре 1848 года бывшая ААГН собралась в Филадельфии. Теперь они называли себя Американской ассоциацией содействия развитию науки (ААСРН). Генри Дарвин Роджерс в составе комитета с Пирсом и Агассисом разработал устав: ассоциация будет собираться каждый год в новом городе под руководством избранного президента и должностных лиц. Членами могли стать все, кто связан с наукой, при условии, что они были выдвинуты одним из членов ассоциации и одобрены постоянным комитетом. В ААСРН войдут также женщины, в том числе наблюдательница комет Мария Митчелл. Членство будет зависеть от известности человека и одобрения «истинных ученых».

На собрании 1848 года члены ассоциации заявили о своем общем намерении. С помощью «периодических и мигрирующих» собраний они должны были связать разрозненные регионы, обеспечить «общее» и «более систематическое направление научных исследований», добиться финансовой поддержки и «более обширного применения» своих трудов.

Первым президентом ААСРН стал Уильям Редфилд, нью-йоркский инженер-пароходчик и метеоролог, заслуживший международную известность благодаря своей теории вихревых бурь. Он заказал первый коллективный проект, финансируемый государством: они запросили у министра военно-морского флота средства для Мэтью Мори, директора Военно-морской обсерватории, на сбор информации из судовых журналов для составления улучшенных океанографических карт.

Бейч не присутствовал на первом собрании, что объясняет, почему ассоциация предоставила такие важные роли Редфилду – яростному сопернику Бейча и соратнику «Короля бурь» Джеймса Эспи – и Мори. Будучи главой Военно-морской обсерватории, Мори конкурировал с Национальной геодезической службой Бейча за государственную поддержку. Витиеватые, теологически окрашенные, угодные толпе сообщения Мори (и, по словам Бейча, слабое понимание математики) приводили «шефа» в ярость.

Бейч быстро исправил свою оплошность. Генри избрали вторым президентом ААСРН, третьим стал Бейч, а за ним последовали Агассис и Пирс. После первого года деятельность ассоциации полностью направлялась внутренним кругом Бейча. Эта клика вскоре стала величать себя заговорщическим именем «Лаццарони», в честь неаполитанских нищих – теневое братство, готовое пойти на все, чтобы получить правительственные подачки и достичь своей цели.

Во время своего президентства Бейч провел бюрократическую реформу, чтобы ААСРН функционировала не как клуб джентльменов, а как «система», как это было в случае с Бюро мер и весов. Все ее аспекты должны были обрести стандартную, методичную регулярность. Теперь, когда у «настоящих людей науки» Америки появилась общенациональная организация, Бейч и его союзники будут держать ее в крепкой узде – так же, как они делали это со Смитсоновским институтом и Национальной геодезической службой.

В президентском обращении Генри кратко сформулировал миссию ААСРН: отстаивать «претензии науки на общественное уважение» и продвигать «природу и достоинство этого занятия». Религии тоже отводилось место. Ассоциация могла указывать на те «элементы, которые с помощью науки влияют на материальное и духовное совершенствование человека». Но самое главное, она должна была стать научным авторитетом нации, трибуналом для отделения настоящей науки от шарлатанства, всегда готовая «разоблачить козни притворщиков». Бейч и его союзники устанавливали верховную власть над наукой и нерегулируемыми дебатами предыдущих десятилетий. Они определяли и защищали границу между законными и незаконными темами, методами, аргументами и авторами.

Космология Эдгара По в «Эврике» стала именно тем видом публично ориентированных, свободных, обобщающих, идиосинкразических и нелицензированных спекуляций, для исключения которых была создана ААСРН. Как и «Эврика», ААСРН появилась сразу после спора о «Следах», который показал ученым, как легко их авторитет может быть поколеблен хорошей историей, подкрепленной доказательствами и аргументами и широко освещенной в прессе. ААСРН будет стоять выше мимолетных энтузиазмов и разрушительных страстей как в науке, так и в религии и политике.

По мере приближения выборов 1848 года кампании кандидата от вигов, героя Мексиканской войны Закари Тейлора, и Льюиса Касса от Демократической партии оказались такими же острыми и спорными, как и все предыдущие. Столкновение из-за рабства ставило Союз под сомнение. Несмотря на первые попытки Агассиса, Мортона и Джосайи Нотта придать палингенезу и науке о расах печать легитимности ААСРН – например, представив их на собрании в Чарльстоне в 1850 году, где Нотт прочитал лекцию «Физическая история евреев», а Агассис представил аргументы, доказывающие, что «европеоид и негр» всегда были разными зоологическими видами, – Бейч и Генри отодвинули такие темы на второй план в интересах научного единства. Однако, какими бы ни были взгляды отдельных членов организации на Мексиканскую войну и распространение рабства на Запад, земли, открытые для заселения белыми, означали постоянный спрос на научных экспертов: геодезистов, геологов и инженеров-строителей. Члены ААСРН, работая вместе с Бейчем, Генри и Пирсом на институциональных базах в НГС, Смитсоновском институте и элитных университетах, будут готовить и поставлять их.

Зарождалась американская наука. Новая профессия заявляла о себе в общественной жизни, покорно расширяя американскую империю и подчиняя природу универсальному закону, стандартным методам, скромным личным привычкам и центральному управлению. У нее было большое будущее. Здесь будут составлять карты новых территорий и давать рекомендации по телеграфам, железным дорогам, заводам, портам и маякам. Здесь будут помогать накапливать боеприпасы и строить оборонительные сооружения как для Союза, так и для Конфедерации, которую возглавлял друг Бейча по Вест-Пойнту Джефферсон Дэвис. После Гражданской войны американские ученые отправятся работать в трансконтинентальные отрасли нефтяной, химической, сталелитейной и финансовой промышленности, ускоряя угрожающее планете производство и потребление.

По предвидел многое из этого: он видел, как метод и механизм расширяют свои владения, растут в силе, сужая реальность до вопросов пользы и выгоды. В «Беседе Моноса и Уны» он предрекает мрачный исход, поскольку божества Земли скрываются: «Появились огромные, бесчисленные дымящиеся города. Зеленая листва сжалась перед горячим дыханием печей. Прекрасный лик природы обезобразился, как от какой-то отвратительной болезни».

Своей змеевидной логикой «Эврика» выдвинула альтернативное видение. В отличие от неживой машины, этот космос обладал живой мыслью и страстью, познавался благодаря скачкам интуиции и сочувствия. Он никогда не будет полностью укрощен анализом и таблицами – в лучшем случае его можно будет проследить и расширить по маршрутам, подсказанным самой природой. Несмотря на эстетику дизайна, он не предлагал наивного возвращения к эдемской гармонии. По утверждал беспорядок и разрушение в основе существования, а также хрупкую связь человеческих идей и действий с миром.

Несмотря на факты и «незыблемые истины» «Эврики», По посвятил ее «мечтателям и тем, кто верит в мечты». Его рассказчик был опьянен великолепием мира, его головокружительными хитросплетениями, его бесконечными перерождениями. Его потрясло наше необходимое, абсолютное участие в его жизни и неразрешимая неясность. Красота, симметрия и интуиция давали По понимание великолепно созданного, но неконтролируемого космоса, чьи яростные круговороты между созиданием и разрушением оказались идентичны его собственным.

Год спустя, отчаянно нуждаясь в деньгах и страдая от галлюцинаций, По напишет Марии Клемм: «Теперь бесполезно рассуждать со мной. Я должен умереть. С тех пор, как я написал “Эврику”, у меня нет желания жить. Я больше ничего не смогу сделать».

Глава 17
Падающая звезда

После выхода «Эврики» в печать в июле 1848 года По собрал свои силы для очередного лекционного турне по продвижению The Stylus, ища поддержки «среди друзей на Юге и Западе». В отчаянной попытке обрести стабильность он также стремился снова жениться. Осенью того года он предпринял лихорадочную погоню за Сарой Хелен Уитман, поэтессой-вдовой из Провиденса, увлекавшейся месмеризмом.

Странный роман начался в то время, когда Уитман, будучи подругой Эдгара по нью-йоркскому клубу, написала оду По, чей голос «как далекий гром» очаровал ее «фантазию». Впервые стихотворение было прочитано на вечеринке в честь дня святого Валентина у Энн Линч в 1848 году. Хотя Линч предупредила ее о «глубоко укоренившемся предубеждении против поэта», Уитман опубликовала его в марте в Home Journal под названием «Ворон».

В ответ По послал ей свое раннее стихотворение «К Елене», вырванное из опубликованного сборника, с личным посвящением, а также новое стихотворение, которое он опубликовал в Home Journal и также озаглавил «К Елене». Он воспевал ее глаза, которые, как ему казалось, он видел издалека, когда посещал Провиденс вместе с Фрэнсис Осгуд в 1845 году: «Они наполняют мою душу Красотой (которая есть Надежда)».

Осгуд вычислила предполагаемого читателя Уитман: «Ваше прекрасное воззвание достигло “Ворона”, и я полагаю, что до этого он набросился на ваш маленький голубиный домик в Провиденсе. Да защитит вас Господь, если это так! Он и в самом деле “славный дьявол, с большим сердцем и умом”».

Уитман ждала до конца лета, чтобы ответить ему напрямую, после чего между ними начались мучительные, изнурительные ухаживания.

По начал запланированное лекционное турне в Ричмонде. Друзья юности были рады его увидеть. Томас Уайт умер, и его первая встреча с новым редактором Southern Literary Messenger Джоном Р. Томпсоном была малоприятной: «Человек, называющий себя По, бродил по Рокетсу (довольно неприглядному пригороду Ричмонда) в состоянии опьянения и явной нищеты». Десять дней спустя Томпсон встретил его в «Альгамбре», салуне, «посещаемом игроками и фанатами спорта», где он, стоя на мраморном столе, декламировал отрывки из «Эврики» толпе, для которой это было так же непонятно, как иврит. В пьяном виде он вызвал редактора на дуэль.

В других случаях самообладание По радовало бледных джентльменов: Томпсон признал в нем «безошибочно образованного и воспитанного гражданина, с неописуемыми признаками гениальности на лице, которое казалось почти мраморной белизны»: «Он был одет с идеальной аккуратностью, однако его гардероб отчетливо говорил о бедности». По навещал свою сестру, Розали, в доме ее приемных родителей, Маккензи, и читал «Ворона», когда его просили.

Получив письмо от Сары Хелен Уитман, По поспешил вернуться на север. Из Фордхэма он написал ей письмо под вымышленным именем с просьбой дать автограф – ненужная уловка, поскольку общий друг обеспечил ему знакомство.

По появился у дверей Уитман в Провиденсе 21 сентября. Он был готов произвести впечатление и был готов к тому, чтобы его поразили. Взглянув на нее, По почувствовал «существование духовных приливов, совершенно недоступных разуму».

Позднее он сказал ей: «Голова кружилась под опьяняющими чарами вашего присутствия, и я не видел и не слышал вас никакими человеческими чувствами – только душой».

Они говорили о поэзии. Уитман спросила По, знает ли он недавно опубликованное анонимное стихотворение «Улялюм».

– Я его написал, – ответил По.

В качестве подходящего экстремального завершения их пьянящего первого свидания По попросил Уитман выйти за него замуж. Неделю спустя, после возвращения По в Нью-Йорк, она отказалась, но с душевным пылом: «Будь у меня молодость, здоровье и красота, я бы жила для вас и умерла с вами. Теперь же, если бы я позволила себе любить вас, я могла бы лишь насладиться ярким кратким часом восторга и умереть». Ее слабое здоровье и возраст – сорок четыре года, а ему тридцать девять – обрекли их надежды. По пообещал в ответ: «Я буду утешать вас, успокаивать, умиротворять. Моя любовь – моя вера – должна вселить в ваше лоно сверхъестественное спокойствие. Вы бы отдохнули от забот, от всех мирских волнений. Вам станет лучше, и вы окончательно поправитесь». «Возможны и другие исходы», добавил он с мрачной уверенностью: «А если нет, Хелен, если нет, если вы умрете, то, по крайней мере, я сожму вашу прелестную руку и с готовностью – о, с радостью, с великой радостью – спущусь с вами в могильную ночь». Она упомянула слухи о том, что у него «нет принципов, нет морального чувства», на что По возмущенно отмахнулся.

В конце октября По вернулся на север, остановившись сначала на несколько дней в Лоуэлле, штат Массачусетс, в доме Нэнси Ричмонд, которая называла себя «Энни». Согласно письмам, которые, по ее словам, были отправлены По и в которых он признавался в страстной любви к ней, он неохотно покинул Лоуэлл и отправился в Провиденс в плачевном состоянии. После «долгой, отвратительной ночи отчаяния» в гостинице он проснулся. «Я попытался успокоить свой разум быстрой ходьбой по холодному воздуху, но все было без толку: демон по-прежнему меня мучил». Он пытался покончить с жизнью: «Я купил две унции лауданума и, не возвращаясь в гостиницу, поехал на машине обратно в Бостон». Он написал предсмертное письмо, но прежде чем он добрался до почтового отделения, «рассудок полностью исчез», и его тело отвергло лауданум. Ужасно больной, он вернулся в Провиденс.

Что бы ни произошло накануне, Уитман обнаружила его в ужасном состоянии, ожидая в Атенеуме. Она мало что сделала, чтобы успокоить По, ткнув в него письмами от «друзей» из Нью-Йорка, которые ставили под сомнение его характер. В тот вечер он послал ей прощальную записку дрожащей от волнения рукой, а утром вернулся в ее дом в «состоянии бреда», говоря о «какой-то ужасной надвигающейся гибели». Уитман рассказывала: «Тон его голоса был ужасающим и разносился по всему дому. Никогда еще я не слышала ничего столь ужасного». В результате ему вызвали врача, который обнаружил «симптомы церебральной конгестии».

Уитман по понятным причинам опасалась брака, который «при любых обстоятельствах» казался всем ее друзьям «полным дурных предзнаменований». Однако, увидев По в таком жалком состоянии, она была тронута, как никогда.

Семья Уитман с отвращением отнеслась к этому союзу. «Моя мать не раз говорила в его присутствии, что моя смерть не будет для нее таким большим злом, как мой брак при столь ужасных обстоятельствах». И все же Уитман была готова взять на себя «бремя ответственности», чтобы спасти По от самого себя: «Любой, кто видел его в здравом виде, не мог находиться радом, не любя и не веря в искренность и доброту его натуры».

В Провиденсе Уитман посоветовала ему сделать дагерротипный портрет[77]77
  Илл. 56, 57


[Закрыть]. В результате получился незабываемый образ человека, смотрящего на мрачную судьбу и пытающегося сохранить самообладание. В состоянии возбуждения Уитман «все казалось предзнаменованием или знамением». Прощаясь с По 13 ноября, она посмотрела на горизонт «и увидела там Арктур, сияющий сквозь разрыв в облаках». В ту ночь, «под странным наплывом пророческой экзальтации», она написала стихотворение, напоминающее об астрономической мистике По: «Не спустилась ли ты с небес, прекрасная звезда, чтобы побыть со мной в час агонии? Я, глядя на твою близость и лучезарность, как будто лежу зачарованная в волшебном сне».

Вернувшись в Нью-Йорк, По успокоил ее: «Вы говорите, что все зависит от моей стойкости. Если так, тогда все в порядке, ибо ужасные муки – известные только Богу и мне самому – похоже, пропустили мою душу через огонь и очистили ее от всего слабого». Мать Уитман, все еще не одобряющая их союз, составила юридические документы, чтобы завладеть наследством дочери.

По вернулся в Провиденс, чтобы прочитать лекцию 20 декабря, организованную благодаря значительному местному влиянию Уитман. Он написал: «Не падайте духом, ибо все будет хорошо. Моя мать шлет вам привет и говорит, что воздаст добром за зло и будет относиться к тебе гораздо лучше, чем твоя мать относилась ко мне». Однако, по словам Мэри Хьюит, которая встретила его перед отъездом, он сомневался. «Этот брак может никогда не состояться», – сказал он. Лекция состоялась в лицее Франклина в Провиденсе перед двухтысячной аудиторией. Он прочитал «Поэтический принцип», новую декларацию литературной веры, обращаясь с отрывками к Уитман в первом ряду.

После лекции она приняла его предложение, а на следующий день были составлены брачные объявления.

Однако на собрании 22 декабря 1848 года По, хотя был спокойным и уравновешенным, опьянел. В тот вечер он дал новые обещания, а на следующий день они с Уитман поехали кататься в карете. Заехав в библиотеку Атенеум, Уитман вспоминала: «Мне передали сообщение, предостерегающее от неосмотрительного брака и информирующее о многих вещах в недавней карьере мистера По, с которыми я ранее не была знакома. В то же время мне сообщили, что он уже нарушил торжественные обещания, данные мне и моим друзьям накануне вечером» – выпил бокал вина за завтраком. «Я чувствовала себя совершенно беспомощной и не могла оказать какое-либо влияние на его жизнь». Как она позже заключила: «Если бы я никогда не видела По в состоянии опьянения, я бы никогда не согласилась выйти за него замуж; если бы он сдержал свое обещание никогда больше не пробовать вина, я бы никогда не разорвала помолвку».

Они вернулись в ее дом. «Пока он пытался добиться от меня заверения, что наше расставание не должно быть окончательным, моя мать спасла меня от ответа, настояв на немедленном прекращении беседы». Больше она его не видела.