Текст книги "Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной"

Он затронул колоссальную тему. Он будет говорить о «Физической, метафизической и математической – материальной и духовной – Вселенной: о сущности, происхождении, создании, нынешнем состоянии и судьбе». Чтобы обозначить курс, он объявил общую тему: «В Начальном Единстве Первого Существа заключается Вторичная Причина Всего и Всех, с Зародышем их Неизбежного Уничтожения».

Затем он приглассил аудиторию присоединиться к нему в мыслительном эксперименте.

В последней книге Гумбольдта «Космос», сказал он, показаны связи между законами каждой области природы. Однако Гумбольдт представляет предмет не в его личной цельности, а в его общности. Но как бы ни была превосходна сжатость, с которой он рассмотрел каждую отдельную точку своей области, простая множественность этих рассматриваемых точек обусловливает обилие подробностей, и, таким образом, закрученность мысли, каковая исключает всякий личный, самоотдельный характер впечатления.

По предложил более эффективную концептуальную технологию. Он перенес свою аудиторию на край древнего вулкана: тот, кто с вершины Этны устремит свои глаза кругом, – впечатлится главным образом размахом и разностью раскрывшейся картины. Лишь быстро крутясь на своих пятках, смог бы он надеяться постичь панораму возвышенности ее единства. Но так как на вершине Этны никакому человеку не приходила мысль крутиться на своих пятках, никто никогда и не вобрал в свой мозг полную единственность перспективы; и, таким образом, с другой стороны, какие бы соображения ни заключались в этой единственности, они еще не имеют действенного существования для человечества. Чтобы постичь уникальность перспективы, он представлял себе «мысленное кружение на пятках»: вращаться как вершина – или кружиться как калейдоскоп, или фенакистископ, оптическая игрушка, создающая иллюзию движения, – с открытыми глазами. В этом стремительном вращении вокруг центральной точки детали исчезают совсем, а крупные объекты сливаются в одно целое.

Прежде чем его слушатели смогли восстановить душевное равновесие, По снова прыгнул в будущее. Он достал письмо от 2848 года, которое, по его словам, он нашел в Mare Tenebrarum – «темном море», месте за пределами известных континентов на древних картах.

Автор письма – антиквар, во время путешествия на скоростном воздушном шаре по континентальной империи Канадау она нашла время, чтобы поделиться своими недавними открытиями о причудливых цивилизациях прошлого.

Эти странные люди девятнадцатого века были убеждены, что существует «только две практически применимые дороги к истине»: одна – «априорная» или дедуктивная дорога, которая начинается с общих законов или аксиом и на их основе открывает следствия; другая – индуктивная, «наблюдение, анализ и классификация фактов» и «организация их в общие законы». Обе эти «узкие и кривые дорожки» замедляли умственное движение. Настоящий научный прогресс, знали все в 2848 году, достигается «скачками, кажущимися интуитивными». Душа «ничего не любит с такой силой, как воспарять» в «регионах безграничной интуиции».

В том далеком прошлом последователи «Борова» (или Бэкона) превозносили «проницательных людей», робких и узколобых «искателей и торговцев ничтожными фактами». Другая школа, последователи «Барана» (или Аристотеля), априористы, не понимали, что «аксиомы никогда не существовали и не могут существовать вообще». Они были достаточно глупы, чтобы верить, например, в то, что «древний мельничный Конь» (Дж. С. Милль) называл аксиоматическим «принципом непротиворечия», – что, например, «дерево должно быть либо деревом, либо не деревом».

Автор письма знала, что в зависимости от точки зрения человека два противоречивых мнения могут быть одновременно истинными: «То, что дерево может быть и деревом, и не деревом, – это идея, которой могут предаваться ангелы или демоны».

Вместо этого антиквар восхваляла «величественный путь Последовательности», по которому движутся взаимодополняющие факты, догадки и интуиция. Это метод «единственных истинных мыслителей» – «образованных людей с пылким воображением». Это был метод Иоганна Кеплера, платонического астронома семнадцатого века, чьи законы планетарного движения установили фиксированные отношения между планетарными орбитами. Кеплер открыл свои законы частично во сне, после чего последовали интуитивные и образные скачки. Она восхищалась такими мыслителями, как Кеплер, потому что они «спекулируют, теоретизируют, а их теории лишь корректируются, сокращаются, просеиваются, мало-помалу очищаются от мусора несоответствий, пока, наконец, не становится очевидной необременительная последовательность… абсолютная и неоспоримая истина».

Интуиция Кеплера была хорошо информированной и логичной, но быстрой: результат «дедукции или индукции, чьи процессы настолько теневые, что ускользнули от его сознания». Это метод криптологов, расшифровщиков «золотого секрета египтян». Если бы Кеплера спросили о его методе, он бы ответил: «Я ничего не знаю о маршрутах – но я знаю механизм Вселенной. Вот он».

Стартовые импульсы По уносили его слушателей на далекие воображаемые смотровые площадки, с которых Нью-Йорк 1848 года начинал казаться странным. Промчавшись мимо современных ученых – «однодумных, однобоких и хромоногих», – По прочерчивал новую временную линию, соединяющую Древний Египет, Кеплера и будущее, ставя на этом пути свою собственную работу в качестве ориентира.

Теперь По перешел к своему «общему замыслу» – Вселенной. Он изложил две основные концепции: Бесконечность и Бог. Оба они представляют собой «теневую и зыбкую область, то сжимающуюся, то раздувающуюся под воздействием колеблющейся энергии воображения».

В бесконечном пространстве находится «Вселенная звезд» – ограниченная сфера, населенная материей, созданная чистым духом, или Божеством, «из Ничего, по Его Воле».

Но в своем первоначальном состоянии материя имела форму совершенно единой, недифференцированной сущности: «первозданной частицы».

Под воздействием божественного импульса эта частица взорвалась, и в мгновение ока мельчайшие атомы материи распространились по всей Вселенной звезд.

Принцип и цель этой быстрой эманации материи – «множественность из единства, разнообразие из одинаковости, неоднородность из однородности, сложность из простоты». Это рассеянное состояние материи является «ненормальным», частицы жаждут вернуться к своему «потерянному родителю», той первой частице, к которой они все еще принадлежат, к своему «нормальному» состоянию.

Их «стремление к единству» принимает материальную форму. Это сила притяжения, объясненная Ньютоном как гравитация, стремление материи к материи.

Но желание частиц не может быть удовлетворено сразу. Ему противостоит «нечто разделительное», сопротивляющаяся сила. Это «духовный Эфир» – понимаемый «то как тепло, то как магнетизм», или электричество. Это также определяющий фактор «феноменов жизненной силы, сознания и Мысли».

Итак, таковы две основные составляющие Вселенной: притяжение (отождествляемое с гравитацией и материей) и отталкивание (отождествляемое с эфиром, электричеством, жизнью, разумом и духом). «Других принципов не существует».

После первой диффузии каждый атом устремляется к другим. То тут, то там они сбиваются в массы, скорость вращения которых растет по мере их увеличения, образуя клубящиеся облака рассеянной материи – или туманности.

Как и в небулярной гипотезе Лапласа, по мере конденсации каждая масса отбрасывает свой внешний слой, образуя кольцо материи, и эти кольца конденсируются во вращающиеся планеты. Ядро туманности сгущается в горящее солнце.

Однако процессу конденсации материи постоянно противостоит сопротивляющаяся электрическая сила – без нее все тела сразу бы разрушились, вернувшись к исходной частице. В нынешнем состоянии вселенские скопления материи – тела, планеты, солнечные системы – тянутся к своим центрам и друг к другу, к «абсолютной коалиции», а сила отталкивания толкает в противоположном направлении, к связи и различию.

Все тела, объяснял По, представляют собой «простое собрание большего или меньшего количества различий», и сближение «любых двух различий» приводит к «возникновению электричества». Когда притяжение сводит вместе разрозненные части материи, они образуют новые отношения и новые различия, и в результате возникает большее сопротивление, большее электричество.

Все существование сопряжено с борьбой между притяжением и отталкиванием, материей и духом.

В конце концов, баланс между этими двумя великими силами нарушится. Электрическое отталкивание будет побеждено гравитационным притяжением: луны станут врезаться в планеты, планеты – в солнца. Мириады «ныне существующих звезд небосвода» сольются в «почти бесконечно превосходящие сферы». В этот момент «среди непостижимых бездн» появятся «сверкающие невообразимые солнца» – «климатическое великолепие» и «новый генезис», предвещающий «великий Конец».

Эти мега-звезды мчатся вместе, и вот, с электрической скоростью в миллион раз большей, пропорциональной их растущему размеру и их «страсти к единству», «величественные остатки племени Звезд вспыхивают, наконец, в общих объятиях».

В этой «неизбежной катастрофе» останется только «один материальный шар из шаров». Эта неизмеримая, абсолютно плотная частица материи достигнет своего объекта. Там, где нет частей, а только «абсолютное Единство», не может быть никаких различий.

«Вещество, в конечности изгнавши эфир, возвратится в абсолютное Единство – тогда оно (говоря в данный миг парадоксально) будет Веществом без Притяжения, без Отталкивания, другими словами – Веществом без Вещества, другими словами, опять же, – более не Веществом».

Полный, восстановленный первичный шар «сразу же погрузится в то Ничто, которое для всех конечных восприятий должно быть Единством». Совершенная реализация единства является целью всех различий и отношений – кульминацией бытия, неотличимой от пустоты.

Метафизический занавес опустился.

Но оставался еще один акт. По напомнил своим слушателям о «великом законе периодичности» и позволил себе еще одну надежду: «Процессы, которые мы здесь осмелились созерцать, будут возобновляться вечно, и вечно, и вечно, и новая Вселенная будет расширяться, а затем угасать в небытие при каждом ударе Божественного сердца». Он представлял, как Вселенная расширяется и сжимается снова и снова – сердцебиение творения, повторяющееся тысячелетиями.

Если материя и дух разделились лишь для того, чтобы выявить свою идентичность, если каждый материальный элемент Вселенной оказался бы лишь фрагментом духовного целого, движимого стремлением вернуться к своему первоначальному единству, – можно было бы различать такие понятия, как «материя» и «дух», «творение» и «Творец»? Разве не должно быть в каждой точке совершенной взаимной адаптации между причиной и ее следствием, пульсирующим в космосе?

Скрытая внутренняя камера работы теперь открывается взору: «Чем же является Божественное Сердце? Нашим собственным».

Он пригласил свою аудиторию в будущее, где «чувство индивидуальности постепенно сольется с общим сознанием».

Мы все знали эту истину в детстве, воспоминания шептали, что наши собственные души бесконечны, вечны, что для каждого человека не существует ничего «больше, чем его собственная душа».

Безграничность каждой души утверждает не иерархию, а абсолютное равенство душ и сущностей: абсолютная невозможность для какой-либо души чувствовать себя ниже другой, интенсивная, всепоглощающая неудовлетворенность и бунт при этой мысли – все это, вместе с вездесущими стремлениями к совершенству, есть лишь духовная, совпадающая с материальной, тяга к изначальному Единству». Эта уверенность и стремление являются доказательством того, «что ни одна душа не уступает другой», что «каждая из них отчасти является своим собственным Богом – собственным Творцом», что каждое существо является индивидуализацией божественного духа, а «воссоединение этой рассеянной Материи и Духа будет лишь воссозданием чисто духовного и индивидуального Бога».

Рассеивая Бога в «Материи и Духе Вселенной», восстанавливая фрагменты до единства, а затем снова взрывая их на частицы, По наделял каждый элемент материи той же священной аурой и жизненной силой, что и живые существа и сам Бог. Для По эта метафизическая истина, тождество Бога, индивидуальных душ и природы, являлась также повествовательной необходимостью – причиной замысла.

Болезненная неполнота, которую мы испытываем как земляне, – это иллюзия, наши предчувствия бессмертия полностью оправданы. Общее количество удовольствия, которым наслаждаются все рассеянные существа, равно удовольствию, получаемому от возрожденной божественной частицы. Наше осознание как своей индивидуальности, так и «тождества с Богом» растет по мере того, как «яркие звезды смешиваются», сливая отдельные личности в «общее сознание».

Стремления и страдания каждой отдельной жизни оказываются лишь сном внутри сна, сказкой внутри сказки, в которой «начало вечно за началом». Возможно, существует даже «безграничная череда» других вселенных, «более или менее похожих на нашу», растущих и уменьшающихся, но за пределами нашей способности наблюдать их, каждая из которых существует «отдельно и независимо, в лоне своего собственного и особого Бога». Заключительные слова По повторяют спиралевидные орбиты и ступенчатую архитектуру его проекта. «Между тем держите в уме, что все есть Жизнь – Жизнь – Жизнь в Жизни – меньшая в большей, и все в Духе Господнем».

Эти же слова появились в «Острове феи», фантасмагорической грезе, которую он предложил в 1841 году в качестве ответа на вопрос своего «Сонета к науке» – как поэт должен любить науку.

Секрет лабиринта Эврики[75]75
  Илл. 55


[Закрыть] заключается в том, что сердце – это целое: идентичность разделяется между ядром и оболочкой, внутренним и внешним – между душой и телом, духом и материей, чувством и разумом, красотой и истиной, собой и другим, созерцающим и созерцаемым, поэзией и наукой. Они образуют бесконечно резонирующую структуру, состоящую из странных фрактальных симметрий, повторяющихся в каждом масштабе композиции.

Рецензентов поразило выступление По, его «увлекательный и энергичный стиль изложения». Некоторые свидетели говорили, что лекция держала аудиторию подобно сеансу гипноза: на протяжении «рапсодии самого интенсивного блеска» оратор «казался вдохновенным, и вдохновение почти болезненно воздействовало на скудную аудиторию».

Для произведения, настаивающего на симметрии и единстве эффекта, «Эврика» поразительно многословна и однобока. Ее тон меняется от тихого благоговения перед величием Вселенной до широкого юмора и болезненных каламбуров, от придирчивого технического анализа до полемики с намеками на насмешку и намеренную мистификацию, от парящего экстаза до трогательной искренности. Лекция По, как и книга «Эврика», состоящая из ста страниц, вышла беспорядочной: серьезной, славной, но беспорядочной. Невозможно определить, насколько его дезориентирующий, сводящий с ума эффект был преднамеренным – возможно, как иллюстрация сложности, нестабильности и, в конечном счете, невыразимой тайны Вселенной – или просто результатом невыполнимой задачи, которую поставил перед собой По.

По хотел сделать масштаб и сложность Вселенной доступными для понимания. Чтобы передать расстояние между нашим солнцем и близлежащей альфой Лиры, «нам нужен язык архангела». Не имея такого органа, он предложил аналогии для создания «цепи градуированных впечатлений, с помощью которых только интеллект человека может рассчитывать охватить грандиозность величественной совокупности». Пушечному ядру, летящему с нормальной скоростью, понадобилось бы шесть столетий, чтобы достичь Нептуна, недавно открытой планеты, которую По считал внешним пределом нашей Солнечной системы. Некоторый свет, доходящий до нас из туманностей, достигает возраста в три миллиона лет, а «магическая трубка» лорда Росса «шепчет нам на ухо секреты миллиона минувших веков». Такие примеры подтверждают, что «Пространство и длительность едины».

По представил свою лекцию как рискованное, технологически подкрепленное представление, сродни тем, что проводятся с помощью волшебных фонарей или диорам, машины для создания стихов и практической иллюстрации «Калейдоскопической эволюции». Длинные тире и курсив, которыми По украсил свой текст, выполняли роль болтов, стержней, регулировочных винтов его риторического аппарата: они перенаправляли внимание читателей и фокусировали его на понятиях, которыми По стремился произвести впечатление.

Подобно волшебному фонарщику, По вращал восприятие читателя, смешивая образы и аргументы в неделимый, «индивидуальный» эффект – видение Вселенной в целом. Он хотел, чтобы читатель летал с молниеносной мыслью криптографа, с крыльями ангела – или присоединился к атомисту Демокриту, который погиб, прыгнув в вулкан на Этне, в расплавленной зоне между материей и мыслью.

Однако при всем своем головокружительном движении и игре масштабов, «Эврика» взяла за основу факты и аргументы современной науки – Ньютона, Бэкона, Гумбольдта, астрономов Энке и Лапласа. Его взгляд на материю как на взаимодействие притяжения и отталкивания опирался как на Канта, так и на химика Босковича. Его долгие рассуждения о Нептуне – который он считал первой планетой, сконденсировавшейся из туманности нашей Солнечной системы – включили в себя недавние дебаты об открытии планеты и ее орбите, в которые Пирс, наряду с Гершелем и Араго, был вовлечен.

По также ответил на вызовы небулярной гипотезы, которую всего за несколько дней до его лекции отстаивал шотландский астроном Джон Прингл Никол, в своих выступлениях перед Ассоциацией библиотек Нью-Йорка. Они были немедленно напечатаны в газете Грили Tribune и вскоре собраны в памфлет. По выступил против астрономических докладов Росса в Ирландии, Пирса в Кембридже и Митчела в Цинциннати о том, что туманность в созвездии Ориона разрешена мощными телескопами. В своих лекциях Никол уклонился от спора, восхищаясь возможностями телескопа Росса и представляя гипотезу о туманности как надежное подтверждение своего главного убеждения: универсального закона прогресса, «эволюции, непрекращающейся и неодолимой – продвижения от несовершенного к совершенному». По смело заявил, что простое «визуальное доказательство» вряд ли будет убедительным и что гипотеза о небулярных явлениях слишком красива, чтобы не обладать истиной. Возражения и неожиданные доказательства приведут к тому, что теория будет «исправлена, уменьшена, просеяна, очищена», пока не останется только «необременительная последовательность».

Это суждение относилось к весьма общей теории или к произведению искусства. К «Эврике» прилагалось краткое предисловие, в котором книга тесно увязывалась с его собственными критическими теориями и с «научной романтикой» «Следов». Он предлагал «Эврику» как «произведение искусства»: «…или, если я не слишком возвышенно утверждаю, как поэму». По делал ставку на признание произведения «красотой, которой изобилует его истина».

Нитью, связывающей эстетику и науку, для По стал «замысел». Этот термин был одним из основных в естественной теологии, но По не поддерживал основное христианство. В течение многих лет он строил аргументы против Бриджуотерских трактатов – не потому, что сомневался в существовании божественного замысла, а потому, что видел, что их взгляд на гармоничное, исключительно благожелательное, ориентированное на человека творение противоречит ему со всех сторон. Протестантские естественные теологи, по его мнению, не считались с вездесущностью разрушения и хаоса, извращенностью человеческих побуждений, красотой несовершенного и странного.

Он также отверг их линейный взгляд на причинность – что все вещи могут быть объяснены ссылкой на единое божественное намерение или действие. В «Эврике» он вернулся к своему аргументу против бриджуотерских авторов об обратимости причины и следствия: «В божественных творениях <…> мы способны в любой момент принять причину за следствие или наоборот – так что мы никогда не сможем абсолютно точно определить, что есть что». Например, утверждал он, в полярных регионах люди нуждаются в высокоэнергетической пище, которая как раз и доступна в виде тюленьего и китового жира. Пища там находится для того, чтобы кормить людей, или люди там находятся для того, чтобы потреблять пищу?

Такая «взаимная адаптация» заложена в симметричную структуру Вселенной: По находил «конец всех вещей метафизически связанным с мыслью о начале». Окончательный крах стал следствием начавшегося извержения, так же как два его движущих принципа связаны взаимной зависимостью: «Притяжение и отталкивание – материальное и духовное – вечно сопровождают друг друга в строжайшем содружестве». По утверждал, что этот замысел даже более фундаментален, чем гравитация. Желание рассеянных частиц вернуться друг к другу, выраженное в виде гравитации, является простым следствием их изначального единства. Каждый элемент его сюжета возникает «из лона тезиса – из сердца правящей идеи».

По применял свою теорию литературной композиции к Божьему творению. Оба они сосредотачивались на единстве эффекта. «В этом смысле, – утверждал он, – совершенство замысла действительно и применительно недостижимо – но только потому, что его строит конечный разум. Замыслы Бога совершенны. Вселенная есть замысел Бога».

Каждый настоящий художник – или ученый – стремится следовать, подражать и предвосхищать совершенные симметрии Божьего замысла. Настоящие критики знают об этом: «удовольствие, которое мы получаем от любого проявления человеческой изобретательности», возрастает по мере того, как произведение приближается к «абсолютной взаимности адаптации».

По нашел дальнейшее подтверждение замысла – то, что Уэвелл назвал «созвучием» – в предлагаемых решениях фундаментальных вопросов: биологических, астрономических и моральных.

Чарльз Дарвин, родившийся в один год с По, также пытался осмыслить новизну и конфликты в природе, борясь с естественной теологией, «Следами» и аргументами Чарльза Бэббиджа в пользу единого естественного закона. Они оба объясняли происхождение видов (хотя публикация Дарвина появилась в 1859 году) как результат единого закона и всеобщей борьбы. Для Дарвина закон естественного отбора накладывал ограничения на вариации, сохраняющиеся от каждого поколения, хотя его теория не проливала свет на причину этих вариаций.

Для По центральной космической борьбой стала борьба между давлением гравитации и взаимным увеличением электричества, борьба, которая подстегивала рост «жизненной силы, сознания и мысли». Этот конфликт «тесно связан с неоднородностью, сложностью видов животных», порождая более энергичных, более способных, «высших и еще более высших» существ. В качестве иллюстрации он привел «ультра-тропическую растительность», обнаруженную на островах Южных морей, – те же свидетельства роскошной и разнообразной жизни, о которых сообщали Гумбольдт и другие путешественники и которые привлекли Дарвина на Галапагосы.

Решение другой загадки, найденное По, позволило ему занять достойное место в истории астрономии. Прусский астроном Ольберс, который объяснил существование астероидов небулярной гипотезой, обратил внимание на парадокс. Если Вселенная бесконечна, как считали Ньютон и его последователи, и пространство заполнено бесконечным числом небесных тел, то свет от этих звезд должен заполнять ночное небо.

Однако ночное небо темное. По сформулировал то, что было названо парадоксом Ольберса, следующим образом: «Если бы череда звезд была бесконечной, то фон неба представлял бы нам равномерное сияние, <…> поскольку на всем этом фоне не может быть абсолютно никакой точки, где не было бы звезды».

Объяснение, данное По, соответствует мнению физиков двадцать первого века. Вселенная конечна: у нее было начало и будет конец. Поскольку количество звезд ограничено, они оставляют между собой темные пространства. Это решение ниспровергает фундаментальный принцип Ньютона – бесконечность пространства.

Более важным, по мнению По, являлось моральное понимание, которое давала его космология. Развитие замысла Вселенной создает максимум неоднородности, различий и отношений: «Правильное – позитивно, неправильное – негативно, это просто отрицание правильного, как холод – это отрицание тепла». Как и в «Месмерическом откровении», боль существует для того, чтобы мы могли познать удовольствие. Эврика утверждала, что любые два противоположных понятия внутренне, сущностно связаны друг с другом, являются частью божественной субстанции и различаются лишь поверхностно. Мы испытываем ограничения, потери, конфликты и разочарования из-за противоположностей и разделений материи.

И все же каждый атом каждого существа, материального и духовного, бьется вместе с божественным сердцем. В рассказе По «существование Зла становится понятным и, следовательно, переносимым», а «наши души больше не восстают против печали, которую мы сами себе навязали». Отделение от других и от изначального источника, который одновременно является частью нас, – это временная иллюзия. Знание о нашем возможном и полном восстановлении, говорит По, является нашим утешением.