Текст книги "Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной"

Глава 6
Изумительный дизайн

Когда По писал редакторам в надежде опубликовать «Рассказы Фолио-клуба», его предупредили, что публика не проявляет большого аппетита к сборникам рассказов. «Люди хотят чего-то большего и длинного», – говорили Кэри и Леа. Джеймс Кирк Полдинг, рецензент издательства Harper & Brothers, сообщил, что американцы предпочитают произведения, «где один связный рассказ занимает весь том».

Что ж, он последовал их совету. В конце 1836 года, все еще находясь в Ричмонде, он начал роман о мореплавании, вдохновленный Робинзоном Крузо, с героем, имя которого перекликалось с его собственным: Артур Гордон Пим. Две части романа появились в Messenger, однако серия была прервана, когда Уайт его уволил. По в итоге забрал незаконченную рукопись в Нью-Йорк. Роман должен был использовать народное волнение по поводу национального научного начинания, которое он пропагандировал в Messenger – спонсируемой правительством экспедиции в Южные моря. Проект был инициирован лектором Дж. Н. Рейнольдсом, который увлекся теорией «полой Земли» Джона Клевса Симса, «Ньютона Запада».

Симс, бывший армейский офицер, переезжавший из Кентукки, Миссури и Огайо, считал, что поверхность Земли является самой внешней из пяти концентрических сфер, ее полюса плоские и открытые, и можно плавно перемещаться с крайнего севера или юга в глубь земного шара. Внутренняя поверхность внешней сферы – и четырех меньших сфер, которые она содержит, – освещенная и обогреваемая отраженным светом, была, по мнению Симса, «теплой и богатой землей, изобилующей овощами и животными». Объявив Хамфри Дэви и Александра фон Гумбольдта своими «защитниками», он призвал «сто отважных спутников» отправиться с ним «на оленях» из Сибири через «льды замерзшего моря» к земле. Рейнольдс, увлекательный оратор, присоединился к Симсу в лекционном турне и утверждал, что правительство США должно спонсировать экспедицию для проверки теории.

Затем Рейнольдс отправился в коммерческое плавание, оказался в Чили и был привлечен к ведению записей на американском фрегате, совершавшем кругосветное плавание. По с восхищением ознакомился с шестисотстраничным отчетом Рейнольдса о его приключениях «Круиз фрегата соединенных Штатов “Потомак”». По возвращении Рейнольдс укрепил свои контакты с политиками и прессой, пройдя через редакцию Messenger.

Хотя он перестал продвигать теорию Симса, экспедиция на Южный полюс казалась Рейнольдсу как никогда актуальной. Когда он выступал с речью на эту тему в Конгрессе, По поддержал его идею в Messenger. На кону стояло не что иное, как «национальное достоинство и честь», писал он. Соединенные Штаты были призваны к мировому хранилищу знаний: «Пока существует разум, способный воздействовать на материю, сферы науки должны расширяться, а природа и ее законы – лучше пониматься и с большим пониманием применяться». Экспедиция способствовала бы росту торговли США китовым жиром, тюленьими шкурами, сандаловым деревом и перьями. Она должна включать «людей, проникнутых любовью к науке», для корректировки навигационных карт и «сбора, сохранения и упорядочения всего ценного» в области естественной истории и антропологии. Они должны документировать «человека в его физических и умственных способностях, в его манерах, привычках, нравах, социальных и политических отношениях», изучать языки, чтобы проследить происхождение человека «от первых семей старого мира».

Кампания Рейнольдса удалась, хоть и без него самого. Президент Джексон одобрил экспедицию, но его министр военно-морского флота Махлон Дикерсон провалил подготовку. В 1836 году президентом был избран преемник Джексона, Мартин Ван Бюрен. Военный министр Ван Бюрена, Джоэл Пойнсетт из Южной Каролины (в честь которого назван красный цветок с заостренными лепестками), интересовался как естественной историей, так и американской экспансией. Пойнсетт провел Исследовательскую экспедицию соединенных Штатов через вашингтонскую бюрократию. Он отдал корабли под командование безрассудно властного морского офицера Чарльза Уилкса из Нью-Йорка, который отказал Рейнольдсу в месте на борту. По ждал экспедицию с тем, что он назвал «интенсивным предвкушением, которое, как нам кажется, мы никогда раньше не испытывали».

Перед тем как покинуть Messenger, По восторженно отозвался о новом морском справочнике Мэтью Фонтейна Мори, который часто проезжал через Ричмонд. Мори недолго надеялся возглавить экспедицию, но вместо этого стал директором Военно-морской обсерватории в Вашингтоне. По высоко оценил «Новый теоретический и практический трактат по навигации» Мори: «Среди офицеров нашего доблестного флота пробудился дух литературного совершенствования. Мы рады видеть, что и наука обретает сторонников в его рядах».

Роман, который По писал, покидая Ричмонд и отправляясь в Нью-Йорк, также станет литературным и морским произведением, пропитанным современной наукой и имперскими амбициями. Как и сама Исследовательская экспедиция, от начала и до конца он будет изобиловать причудливыми поворотами.

Семейство По снимало комнаты на Шестой авеню и Уэверли-Плейс. Население Нью-Йорка выросло до трехсот тысяч человек благодаря каналу Эри, строительство которого было завершено в 1825 году и который соединил Гудзон с западом. Манхэттен стал издательским центром с десятками газет, журналов и типографий. Они переехали на Кармин-стрит, где Мария Клемм стала управляющей пансиона.

В мае экономика с визгом остановилась, началась паника 1837 года. Мартин Ван Бюрен унаследовал надвигающуюся катастрофу. Процентные ставки в Англии недавно выросли, а цены на хлопок упали. Джексон отправил золото и серебро на запад, чтобы поддержать банки, а после его войны против Национального банка не нашлось кредитного поставщика, который мог бы вмешаться. Нация погрузилась в семилетнюю стагнацию.

По работал с сосредоточенностью, обостренной голодом. Он произвел впечатление на соседа и книготорговца Уильяма Гоуэнса, как «один из самых вежливых и умных джентльменов и собеседников». При этом Вирджиния проявляла к нему «расположение с непревзойденной миловидностью». Гоуэнс привел его на банкет книготорговцев в Сити-отеле на Бродвее, где он общался с Вашингтоном Ирвингом и поэтом Уильямом Калленом Брайантом и поднимал тост за ежемесячник, их «выдающихся редакторов и энергичных коллаборационистов», надеясь самому стать одним из них.

Те несколько произведений, которые По удалось опубликовать во время короткого пребывания в Нью-Йорке, появились благодаря его углубляющемуся интересу к античной науке. Рецензируя книгу Джона Стивенса «Случаи путешествия в Египте, Аравии Петрейской и Святой земле», он обратился к Чарльзу Энтону, профессору древних языков в Колумбийском университете, за помощью с этимологией и ивритскими терминами. В июне в The American Monthly Magazine он опубликовал статью «Мистик фон Юнг» о проделках знатока древних языков. Его рассказ, опубликованный в балтиморском ежегоднике, воплотил чтение древних пророчеств в новую басню: он олицетворял смертельную чуму в виде говорящей тени. По пережил пандемию холеры, свирепствовавшую в Северной Америке в том же году. Однако в Нью-Йорке он и его семья снова столкнулись с ужасающей нищетой. Пока он работал над своим романом о кораблекрушении и голоде, его доходы, по-видимому, прекратили свое существование.

В июне 1837 года, еще до того, как были осознаны все последствия экономического краха, издательство Harper & Brothers зарегистрировало авторское право на роман По. Эта «единая и связанная история» сплела воедино восторг По от экспедиции и его исследования в области дешифровки древних языков. Насыщенная шокирующими отрывками и зловещими образами, она дразнила читателей откровениями, одновременно ставя на их пути таинственные препятствия.

Повествование Артура Гордона Пима из Нантакета было опубликовано в 1838 году. Титульный лист[23]23
  Илл. 14


[Закрыть] занимал возмутительный подзаголовок из ста семи слов, обещающий «подробности мятежа и зверской резни на борту американского брига «Грампус», направлявшегося в южные моря в июне 1827 года», затем «кораблекрушение и последующие ужасные страдания», «освобождение», «расправу над командой», посещение островов на «восемьдесят четвертой параллели южной широты» и, наконец, «на юге».

Один рецензент спросил: «Что вы скажете, читатель, по поводу такого титульного листа?» На странице не было ни упоминания По, ни отсылки к художественному произведению. Этот факт позволяет предположить, что По хотел, чтобы книгу восприняли, по крайней мере, на первый взгляд, как подлинный рассказ о путешествии.

Правдоподобия рассказу добавляли точные подробности о течениях, погоде, морских и воздушных обитателях. Он очень напоминал рассказы о путешествиях от первого лица – чрезвычайно популярный жанр. Публикация Пима была приурочена к началу волнения, вызванного отплытием в августе экспедиции по исследованию Южных морей, которая, как надеялся рассказчик, «подтвердит некоторые из самых важных и самых невероятных утверждений». В первое издание также вошли анонсы других книг издательства Harper & Brothers – рассказы о путешествиях, истории и биографии, – что побуждало читателей воспринимать книгу как правдивое изложение фактов и реального опыта.

В таком случае автором должен был быть «Артур Гордон Пим». Однако По опубликовал главы в предыдущем году в Messenger как вымысел, подписавшись «Эдгар А. По».

Чтобы объяснить это противоречие, в предисловии, подписанном «А. Г. Пим», утверждалось, что после «необыкновенной серии приключений в Южном море» Пим встретил «нескольких джентльменов в Ричмонде», которые убеждали его опубликовать книгу. «Пим отказался, считая, что события его путешествия были “настолько удивительными”, что читатели воспримут их как “дерзкую и изобретательную выдумку”».

Но «мистер По, в последнее время редактор Southern Literary Messenger», убедил его, что даже если рассказ будет грубым, «сама его непристойность, если она есть, даст ему больше шансов быть принятым за правду». «Пим согласился рассказать историю при условии, что По перепишет и опубликует ее «под видом вымысла»» – отсюда и ее появление в Messenger. Однако, несмотря на «атмосферу басни», которую По придал рассказу, многие читатели поверили. Пим все больше убеждался, что факты его путешествия, если они будут изложены в ясной форме, «окажутся настолько достоверными, что повлекут за собой достаточные доказательства их подлинности». Он будет рассказывать историю так, как она произошла, «от своего имени».

После этой безумной перепалки между «Пимом» и «По» о том, как лучше всего убедить читателей в правдивости истории, рассказ начался достаточно спокойно: «Меня зовут Артур Гордон Пим. Мой отец был уважаемым торговцем морскими товарами в Нантакете, где я и родился». Однажды ночью после вечеринки вместе со своим близким другом семнадцатилетний Пим отправляется в путешествие на крошечной парусной лодке «Ариэль». Их едва не разбивает большой бриг «Пингвин», но возвращается, чтобы помочь им.

Пиму удается уговорить Августа отправиться в очередное путешествие. Чтобы себя занять, он укрывается под палубой китобойного судна отца Августа «Грампус» с копией отчета об экспедиции Льюиса и Кларка. Он едва не задыхается в «мрачных и отвратительных лабиринтах трюма», в то время как на борту происходит мятеж. С помощью полуиндейца-полуевропейца Дирка Питерса и другого матроса Ричарда Паркера Артур и Август одолевают мятежников, играя на их суевериях. Шторм опустошает корабль. Голодая, они прибегают к каннибализму и бросают жребий, в результате чего Паркер становится добычей. Август погибает, остаются только Пим и Питерс.

Спасенные проходившей мимо ливерпульской шхуной «Джейн Гай», они плывут на юг дальше, чем все предыдущие европейцы. Они высаживаются на острове Тсалал, аборигены которого полностью черные – одежда, кожа, волосы и зубы. Они с восхищением и ужасом смотрят на белую кожу и паруса европейцев и кричат: «Текелили!» Увидев возможность для «выгодной спекуляции», капитан Гай устраивает рынок, обменивая европейские безделушки на съедобных морских обитателей, которых на острове в изобилии. Все идет хорошо, пока тсалалийцы не заманивают моряков в ловушку, погребая их под смертоносной лавиной.

И снова Пим и Питерс – единственные выжившие на своем корабле – прячутся в холмах. Голод заставляет их спуститься в черные гранитные расщелины острова, которые прокладывают странный путь, похожий на буквы. Их и записывает Пим. На одной из стен пещеры они также находят выгравированные знаки, похожие на указующего человека. Они покидают остров на маленьком каноэ, взяв с собой тсалалианца. И пока они энергично гребут веслами, судно тянет «все дальше на юг». Воздух становится теплым, море – молочным, белые птицы заполняют небо, крича «Текелили!» Течение усиливается, и на их лодку падает белый пепел. Перед ними появляется огромный белый водопад, к которому они приближаются с «ужасающей скоростью».

Тсалалианец умирает от страха, так как на небе сгустилась тьма, облегчаемая лишь бликами воды, отбрасываемыми белым занавесом водопада. Путешественники устремляются к нему: «Пропасть разверзлась, чтобы принять нас. Но тут на нашем пути возникла окутанная пеленой человеческая фигура, по своим пропорциям намного превосходящая любого обитателя среди людей. А оттенок кожи фигуры был совершенной белизны снега». На этом повествование Пима заканчивается.

Озорное примечание закрывает книгу, как и открывало ее предисловие, объясняя, что Пим вернулся в Соединенные Штаты и умер, а «мистер По» «отказался от задачи» восстановить последние главы путешествия Пима.

Автор предисловия – не Пим и не По – предлагает предварительную интерпретацию вырезанных на Тсалале знаков. Египетскими, арабскими и эфиопскими буквами они, по-видимому, обозначают «тень», «белый» и «регион Юга». Примечание завершается загадочным изречением: «Я вырезал это на холмах, и месть моя во прахе скалы».

Концовка «Пима» – иероглифы, белая фигура из брызг и тумана, внезапное окончание действия и записка, объявляющая о возвращении и смерти Пима, – дает больше вопросов, чем ответов. Именно Пим убеждал капитана Гая двигаться к Южному полюсу: «Такой заманчивой возможности решить великую проблему, связанную с антарктическим континентом, еще никогда не было». Хотя он сожалел о «прискорбных и кровавых событиях», которые стали результатом этого совета – резня десятков туземцев и всего экипажа «Джейн Гай», – он был рад, что помог «открыть взору науки одну из самых захватывающих тайн, которая когда-либо привлекала ее внимание». Повесть, изобилующая двусмысленностями, рассказывала о стремлении к открытиям и их цене.

Несмотря на то, что детективной фантастики еще не существовало – По изобретет этот жанр тремя годами позже, – причудливые события в книге о Пиме загадывали читателям бесконечные загадки[24]24
  Илл. 15


[Закрыть]. Последний параграф книги, посвященный письменам в пропастях Тсалала, прямо приглашал к различным интерпретациям. «Выводы, подобные этим, – гласил он, – открывают широкое поле для спекуляций и захватывающих догадок». Призыв к тщательному филологическому исследованию древних слов предполагал, что книгу можно изучить столь же скрупулезно.

Например, читатели могли бы поискать естественную причину «белизны» финала: возможно, моряки попадают в дыру, предсказанную Симсом. Возможно, «белая фигура» – это оптическая иллюзия, искаженное изображение приближающегося корабля (возможно, того самого корабля «Пингвин», который спасает Пима и Августа в начале книги).

Или, возможно, По хотел, чтобы читатели восприняли белую фигуру как встречу с божественной истиной, как в «видении семи свечей» из Апокалипса, где описывается фигура с волосами из белой шерсти. История могла содержать политический подтекст: некоторые критики видели в крайней поляризации черных и белых в «регионе Юга» аллегорию естественной основы для рабства или ссылку на библейское проклятие Ноя против потомков Хама; другие считали смертоносное восстание тсалалийцев предупреждением о возможных последствиях рабства.

В книге прямо говорится о скользкости интерпретаций: «Ни в каких делах, связанных с простыми предрассудками, мы не можем делать выводы с полной уверенностью, даже опираясь на самые простые данные». В описании оптических иллюзий По снова опирался на «Письма о естественной магии» Дэвида Брюстера, который снабдил его анализом шахматного автомата. Пим сталкивается с миражами, зрительными искажениями сумерек и, возможно, с заключительным образом путешествия, «Брокенским призраком» – видением собственной тени в виде гиганта, проецируемой на далекую поверхность. Пим также подтверждает общую мысль Брюстера, подчеркивая силу оптических трюков для манипулирования наивными верующими. Переодевшись в труп, чтобы сыграть на «суеверных страхах и нечистой совести» мятежников, Пим сам «охвачен сильной дрожью», когда смотрится в зеркало. Первый помощник умирает при виде того, что он принял за привидение.

Книга подчеркивает ненадежность органов чувств, проводя читателей через перечень измененных состояний сознания. Когда Пим задыхается под палубой, ему снятся змеи, демоны и пустыни; голодая на потерпевшем крушение корабле, он впадает в «состояние частичного бесчувствия» с видениями «зеленых деревьев, волнистых лугов со спелым зерном, процессий танцующих девушек, войск кавалерии и других фантазий». Его первое приключение на борту лодки «Ариэль» (имя знакомого волшебника Просперо в «Буре») устанавливает нарколептический ритм, в котором Пим впадает в транс или состояние видения, а затем, пошатываясь, возвращается в сознание.

Неоднократно уводя читателей от ложной видимости к скрытой реальности, По показывал, как материальные условия – опьянение, голод, ожидание – влияют на душевное состояние. Этот психологический акцент придал философское измерение «объясненным готическим» романам Энн Рэдклиф и Горация Уолпола. Однако, как и в «Исповеди» де Квинси, истина у Пима являлась подвижной целью. «Совершенно бесполезно строить предположения, – отмечал он, – когда все вовлечено и, без сомнения, навсегда останется вовлеченным в самую ужасающую и непостижимую тайну». За каждой видимостью может скрываться контрастная глубинная реальность, в то время как причины этой реальности остаются под вопросом. Иллюзии и недостоверные откровения увлекают Пима и читателя за собой сквозь лихорадочный сон знамений и чудес, крушений, погребений и выздоровлений.

По всегда уделял большое внимание типографике и физическому оформлению своих произведений – их видимой «композиции». Так же, как он писал свои рукописи точным и мелким почерком, напоминающим шрифт, он тесно сотрудничал с печатниками и наборщиками. Бросающаяся в глаза типографская раскладка титульного листа книги Пима как бы взывает к расшифровке, предполагая некий смысл ее визуального облика. Копия французского перевода отражается в зеркале на картине 1937 года Рене Магритта – художника, одержимого идеей отношений между образами, словами и вещами: симметрия оригинального титульного листа По приглашает присмотреться внимательнее.

Восемь слов основного заголовка парят над более плотным и мелким шрифтом подзаголовка. Если смотреть слегка расфокусированным взглядом – или косо – можно увидеть, что заголовок образует полукруг, зеркально отраженный сужающимся, слегка округлым скоплением текста внизу. Заголовок и первая часть подзаголовка кажутся двумя полушариями земного шара: верхнее – преимущественно белое, нижнее – преимущественно черное. Взгляд устремляется вниз, к надписи «STILL FARTHER SOUTH», которая с некоторыми неровностями опускается к издателю и дате – записи о рождении книги. Это краткое визуальное путешествие предвосхищает маршрут, который история проложит к подножию Земли и, возможно, к удаляющейся точке происхождения – прямо со страницы.

Теперь посмотрите еще раз. Видите ли вы четыре строки заголовка, образующие два ряда парусов, с подзаголовком в виде корпуса лодки? Представьте себе прямую линию, проведенную параллельно той, что образует слова «EIGHTY-FOURTH PARALLELEL OF SOUTHERN LATITUDE». Так вы увидите, как следующие группы слов повторяют в меньшем масштабе и в перевернутом виде форму блоков текста выше. Теперь мы видим лодку и ее отражение вместе с парусами, как бы издалека через мерцающее море: подходящая иллюстрация к предстоящим морским приключениям, а также их удвоениям, инверсиям и иллюзиям.

Симметрия и инверсия глубоко запечатлелись в памяти Пима. Как По знал по опыту, подготовка страниц к печати требовала от наборщика выстраивать буквы и слова в обратном порядке. Это означало писать и читать задом наперед – зеркальный эффект, который легко мог испортиться из-за неправильного распознавания или перестановки букв.

По включил эту симметрию и обратный порядок в структуру «Пима». Его двадцать пять глав делятся пополам, складываясь друг на друга. События в первых двенадцати главах отражают события, происходящие на том же расстоянии от центра в последних двенадцати. В среднем абзаце 13-й главы – центральной главы книги – «Грампус» пересекает экватор, лучший друг Пима, Август, умирает, а судно переворачивается. Каннибалистический пир в предыдущей главе – ужасающая пародия на Тайную вечерю – находит отклик в последующей главе, с отплытием корабля из гавани Рождества и символическим возрождением Пима. Если раньше они дрейфовали над экватором, умирая от голода, то теперь они дрейфуют под экватором среди островов с обильной пищей. Точно так же мятеж на «Грампусе» параллелен восстанию на Тсалале, а обреченное плавание на маленьком судне «Ариэль» в начале перекликается с плаванием на каноэ в конце.

Книга в целом воплощает риторическую фигуру хиазма, когда элементы фразы повторяются в обратном порядке – например, «говори то, что имеешь в виду, и подразумевай то, что говоришь». В примечании редактора предложено значение форм, прорисованных пропастями Тсалала – образы, которые могут образовывать слова, а на титульном листе приведены слова, которые могут образовывать образы. Первая и последняя страницы обволакивают это словесное путешествие.

Зловещие пары [25]25
  Илл. 16, 17, 18, 19


[Закрыть]в книге намекают на скрытые истины о податливой природе реальности. В начале книги Пим говорит об извращенных желаниях, которые толкают его в море, о видениях «кораблекрушения и голода, смерти или плена среди полчищ варваров». В параллельной, последней главе, когда он висит на скале и представляет, что отпускает руки, он обнаруживает, что фантазии создают реальность и оживляют воображаемые ужасы. К этому моменту его страшные видения действительно сбылись, его «причуды» создали «собственную реальность». Во второй половине книги Пим как будто проходит через преувеличенные проекции разума. Он встречает собственные мысли и фантазии, но увеличенные, перевернутые, слитые с пейзажем – как будто пропущенные через искаженное зеркало, калейдоскоп, камеру-обскуру или волшебный фонарь.

Точно естественный теолог, Пим ищет доказательства божественного замысла или провиденциального плана за своим опытом. Например, он сомневается, что «цепь явных чудес» на Тсалале является «исключительно делом рук природы», намекая на то, что они могут быть сотворены Богом. Однако однозначного откровения не происходит. В центральной главе, измученный и голодный, но спасенный после кораблекрушения, он размышляет об ужасах, которые ему пришлось пережить. По сравнению с ними его нынешние страдания кажутся «не более чем обычным злом». В итоге он делает вывод: существует либо добро, либо зло.

Другими словами, любая сущность и наше суждение о ней зависит от других сущностей, с которыми она сравнивается и по отношению к которым она находится. Эта тема нашла свое место в зеркальном отражении между моряками «Джейн Гай» и тсалалийцами. Пим и другие «цивилизованные» люди превратились в каннибалов, а туземцы оказались не более доверчивыми или дикими, чем белые спекулянты. Если книга и подразумевала расовую аллегорию, то это могла быть аллегория общего проклятия.

Последняя фраза – «Я вырезал это на холмах, и месть моя во прахе скалы» – наводит на мысль, что несчастья Пима можно рассматривать как доказательство того, что Бог творил не из щедрости и благожелательности, а из какого-то непонятного божественного желания отомстить. В конце концов, гравировка материи порождающим Словом и превращение духа в пыль стали причиной безграничных человеческих страданий. Возможно, к еще более жестокой «мести» творца – будь то Бог или По – можно причислить невозможность отыскать ни конечный план, ни искупительный замысел, даже невзирая на манящие намеки на каждом повороте пути. Герман Мелвилл развил уроки Пима о неоднозначности откровения в романе «Моби Дик».

Мореплавательный роман Эдгара По использовал замечательную литературную точность, чтобы поставить ряд вопросов, на которые он отказывался отвечать. Его смысл вылился в определенную тайну.

Американские рецензенты нашли в «Пиме» как ужасы, так и немалое сокровище. The New York Gazette предположила, что настоящим автором книги был Ричард Адамс Локк, «весьма изобретательный автор большого лунного надувательства». Локк в письме поблагодарил редактора, но отдал должное По. Несколько других газет отметили сходство Пима с Крузо, Гулливером, Синдбадом и сказочным бароном Мюнхгаузеном.

Британская реакция оказалась более восторженной и более доверчивой. Джордж Патнем утверждал: «Серьезность названия и повествования ввела в заблуждение многих критиков, а также нас самих. Нельзя не отметить целые колонки новых «открытий», включая найденные на скалах иероглифы». The Spectator похвалил его «знания в области мореплавания и схожую с Дефо видимость реальности», а The Gentleman’s Magazine достаточно двусмысленно отнес книгу к рубрике «Литературный и научный интеллект».

Отныне самую большую важность для Эдгара По представляла одна аудитория: читатели в Филадельфии. Еще до выхода книги он покинул Нью-Йорк и отправился на юг в надежде на лучшие возможности. В Филадельфии Alexander’s Weekly Messenger назвал книгу «умной феерией», а Family Magazine заявил, что если читатель хочет «отправиться в исследовательскую экспедицию на южный полюс, ему достаточно взять в руки повествование Артура Гордона Пима, и если его не поведут к полюсу с научной точки зрения, то он, по крайней мере, окажется в ситуации, где наука больше не нужна и не полезна».

Напротив, Уильям Бёртон, редактор филадельфийского The Gentleman’s Magazine, пришел в недоумение. «Более наглой попытки одурачить публику я еще не видел», – заявил он. Жестокие, мистические небылицы Пима показались ему оскорблением здравомыслящих людей: «Мы сожалеем, что имя мистера По связано с такой массой невежества и наглости».

Между тем, Бёртону нужен был помощник, а По искал работу. Вскоре имя Эдгара По будет связано с именем Бёртона в городе, где наука считалась одновременно «полезной» и «необходимой». В Филадельфии По создаст свои самые яркие рассказы, заняв уникальную позицию беллетриста, поэта, критика и эксперта по научным вопросам, пересекаясь с теми, кто творил «очевидные чудеса» современной науки, и учась у них.