Текст книги "Последний сад Англии"

Винсента

Вторник, 25 апреля, 1907 год

Хайбери Хаус

Дождь, дождь и опять дождь

Я никогда не понимала людей, которые называют себя «садовниками», а сами отказываются возделывать землю, ибо не подобает леди или джентльмену пачкать руки. Мне их, пожалуй, даже жаль.

Они никогда не испытывали то ни с чем не сравнимое волнение, когда первый раз втыкаешь садовую лопату в весеннюю, рыхлую почву, отбрасываешь в сторону первый ком дерна из перепревших за зиму листьев и веток, ощущая его сладкий, землистый аромат, – а все бесчисленные вопросы, так мучавшие тебя до этого, стихают.

Они, не желающие марать в грязи свои садовые фартуки, лишают себя возможности вдыхать глубоко этот свежий воздух, разминая в ладонях, пропуская между пальцев комья влажного, свежего глинозема.

Они не знают, каково это, когда, словно с поля битвы с победой возвращаешься, отрясаешь пыль с одежд на пороге и входишь в свой дом, скорей-скорей, к своей заслуженной чашке чаю.

Хотя, с другой стороны, им не доведется впасть и в то ужасное смятение, когда ты застигнут внезапным ливнем, а укрыться негде.

Сегодня я работала в саду поэта одна – вкапывала вешки с привязанными к ним флажками, размечая план посадок на южном миксбордере, – когда небеса разверзлись. Хлынувший ливень немедленно вымочил мою блузу так, что она облепила грудь и бедра будто пластырь. Пытаясь собрать вешки под проливным дождем, я нахлобучила по самые брови свою холщовую шляпу. Внезапно тучи разорвала молния, грянул гром, а я, клацая от страха зубами, бросила весь инвентарь, подхватила юбки и побежала к моему коттеджу.

Бежала я через променад, раскисшая слякотная грязь налипла на подол, от чего он стал неподъемным. Шквалистым порывом сорвало шляпу с моей головы, ветер поднял мне волосы дыбом, затем бросил их, мигом промокшие и безвольные, обратно мне в лицо.

Завернув за угол коттеджа, я приметила фигуру какого-то человека, который укрылся под узким навесом парадного входа и в нетерпении мерил шагами крыльцо.

– Мистер Годдард? – окликнула я, вглядываясь сквозь пелену дождя.

Он поглядел на меня из-под своей промокшей шляпы, улыбнулся своей всегдашней, словно немного сонной, улыбкой:

– День добрый, мисс Смит. Чудная у нас погодка, не правда ли?

– Что вы здесь делаете? – спросила я.

Он поднял кожаный саквояж:

– Принес подарки, – Его улыбка погасла, – Но чтобы я мог их вручить, вы должны подняться на крыльцо. Это будет не так-то просто в такой ливень.

Он попытался отодвинуться в сторону так, чтобы уступить место под укрытием навеса мне, но я жестом запретила ему: – Я вымокла уже вся насквозь. Нету смысла и Вам тоже промокнуть.

Я достала из кармана ключ от коттеджа и открыла дверь:

– В сложившихся обстоятельствах, думаю, нам с вами следует просушить обувь, – улыбнулась я, оглядываясь на него через плечо.

Мистер Годлдард помялся, но когда я принялась расшнуровывать ботики, он робко поставил на пол свой кожаный саквояж и тоже начал расшнуровывать свои. Когда он разулся, я подошла к дровяной плите, чтобы раздуть остывшие угли. Обернувшись, я увидела, что он поставил свои ботинки у стеночки рядком с моими. При виде этого я остолбенела. Конечно же, бессчетное количество раз видела я обувь моего брата Адама, оставленную рядом с моей. Но сейчас я испытала какое-то совсем иное чувство.

– Могу сделать нам чай, пока вы переодеваетесь в сухое.

– О, простите бога ради, я совсем позабыла про манеры, – начала, было, я.

– Это мне надо извиняться. Ввалился в ваш дом без предупреждения. Быть может, мне следует…

– Нет, прошу, останьтесь. А чай сделаю я. Это же мой дом, пусть и на время, пусть он и на земле Мистера Мелькорта, – я двинулась к двери в кухонку.

Мистер Годдард мягко придержал меня за локоть, и я замерла перед ним:

– Мисс Смит, пожалуйста, позвольте мне, могу вас уверить, я не такой уж беспомощный холостяк.

Через тонкую промокшую ткань блузки я ощутила тепло его руки, лежавшей на моем предплечье, и меня всю ознобило. Я кивнула, потому как не была уверена, что если отвечу, то дрожь в голосе меня не выдаст.

Уединившись у себя в спальне, я стянула с себя мокрую одежду, развесила на железном изножье кровати и стала переодеваться.

О, как же приятно было телу в сухой сорочке и чулках, в мягких блузе и юбке. Но прическе моей спасенья не было – во что превратились мои некогда уложенные волосы, после того как были прижаты шляпой несколько часов, смотреть не было никакой мочи. Тогда я просто наскоро прочесала их расческой и прихватила на затылке лентой, чтобы убрать пряди от лица. Окончив туалет, я почувствовала себя вновь восемнадцатилетней девушкой, свежей и преисполненной надежд.

Когда я вернулась в гостиную, было слышно, как на кухне запосвистывал закипавший на плите чайник. Огонь в печке, начал разгонять сумрак ненастного дня. Но вместо того, чтобы сесть подле огня, я направилась прямиком к большому столу в центре комнаты. На нем были разложены планы, каталоги и письма.

Я взяла очки и окунулась в этот мир садов, не замечая больше ничего вокруг. И я уже разбирала детализацию плана сада поэта, даже начала делать кое-какие наброски его корректировки, как меня вернуло в реальность чье-то вежливое покашливание. Передо мною стоял мистер Годдард, обеими руками еле удерживая поднос, сервированный всем, потребным для чаепития.

– Куда мне это поставить? – спросил он.

Я быстренько расчистила от бумаг место на столе. Он осторожно поставил чайный поднос и придвинул себе стул.

По привычке я начала расставлять чашки, взяла чайное ситечко:

– Вы добавляете молоко?

– Да, и кусочек сахару, хотя Хелен и полагает, что это выглядит с моей стороны ужасно ребячливо, – усмехнулся он.

Я отколола для него кусочек сахара, опустила в чашку и передала чашку Мистеру Годдарду:

– Вы можете пить чай так, как вам заблагорассудится.

– Этот совет не удивляет меня ни на йоту, ибо он ваш, – сказал он, откидываясь на спинку стула, сгибая ногу в колене и ставя на него свою чашку с чаем.

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Вы не перестаете меня поражать. Вы – удивительная женщина, которая осуществляет все, что задумает, не дожидаясь, когда кто-либо другой выскажет об этом свое мнение.

Я почувствовала, как к моим щекам прилил жар:

– Это не так. Сама суть моей работы подразумевает, что я вынуждена должна принимать во внимание точки зрения немалого количества людей.

– Вы про то позабыли, мисс Смит, а я-то видел, как вы очаровали мою сестрицу и ее муженька.

– Не думала, что это мне удастся, – выпалила я прежде, чем успела сообразить, что ни к чему бы мне это говорить.

Однако он лишь рассмеялся:

– Вы видели гостиную Хелен – раззолоченная, богатая. Дай моей сестрице волю, мы б жили в доме с узловым садом в стиле Людовика Четырнадцатого, с гигантскими фонтанами карарскорго мрамора в конце каждой линии обзора. Что до Артура… Не знаю, имеется ли у Артура во всем его теле хоть единая творческая жилка.

– Не считая его поэзии? – спросила я.

– Вы слишком добры к его поэзии, – сказал он. – Сад Артура, скорее всего, мог бы являть собою участок, на котором – лужайка со скульптурами да топиариями[46]46
    Скульптура из кустарника, получаемая путем фигурной стрижки Мастера могут придавать растениям формы животных, архитектурных сооружений, людей и т. п.


[Закрыть] и больше ничего.

– Вы забыли, что я для него создала сад скульптур.

Какое-то мгновение Мистер Годдард молча изучающее глядел меня:

– Верно, вы его создали, так же как и сад поэта. Но я подозреваю, вы сделали это, поскольку понимаете, что это означает в противном случае. Потакая притязаниям Мелькортов, вы сумели создать то, чего хотели вы сама. Разве это они просили вас сделать один из садов полностью белым?

Я улыбнулась, не отнимая чашку чая от губ, сказала мягко:

– Нет.

– Знаете, я долго удивлялся и никак не мог постичь, почему вы решили создать именно такие зеленые комнаты. Но, в конце концов, думаю, я это понял.

– Так что же это? – спросила я.

– Каждая зеленая комната сада представляет собою некий этап в жизни женщины. Чайный садик – это то, где собираются компания, чтобы полюбезничать, с единственной целью – выдать девушку замуж. Сад влюбленных говорит сам за себя. А свадебный сад – это ее превращение из девушки в женщину. Далее следует садик для детей. Я бы предположил, что лавандовая прогулочная дорожка изображает ее женскую сущность. Сад поэта означает некую иную разновидность романтики, несли сад влюбленных. – Мистер Годдард перебрал лежавшие на столе планы и вытащил из их вороха детализацию плана сада скульптур: – Афродита, Афина, Гера. Все образцы скульптур в этом саду будут изображениями одного и того же женского архетипа. Я прав?

Я посмотрела на него, открыв рот. Это был такой маленький трюк, который я иногда использовала, – связать все посадки единой темой. Но никогда ранее я не делала это настолько вопиюще явно. Раньше никто никогда и не замечал ничего. Никто, кроме этого мужчины, который заглянул в самое сердце.

– Единственное, чего я никак не уразумею, так это то, каким образом ко всему этому подходят водный и зимний сады.

– Я всегда была убеждена, что вода вдохновляет на созерцание и самонаблюдение. Она отражает внутреннюю жизнь женщины – вот что я имела в виду.

– А зимний сад? – спросил он, весь подавшись вперед.

– Ее смерть, конечно.

Он вновь откинулся на спинку стула; его чашка была допита почти до дна: – Я еще не показал вам, что я для вас принес.

Он извлек свой кожаный саквояж, темно-коричневый от старости и дождя; я затаила дыханье, когда застежка была открыта. Он вынул ворох муслина и принялся разворачивать, держа сверток на коленях. Когда, наконец, он развернул его, я увидала три растения, чьи корневые системы были связаны друг с другом.

– вы принесли мне гортензии, – выдохнула я.

– Гортензия виллоса. Когда вы приезжали в Хильдкот, я случайно услышал, как вы упоминали, что они вам нравятся, – сказал он, вставая со стула, протягивая мне одно из растений и снова садясь на место. – Мистер Джонстон был счастлив услужить, отдав мне их в обмен на доставку в его имение несколько сортов роз, которые он подумывает посадить у себя.

– Вы принесли мне гортензии, – повторила я, трогая один из листьев. – Спасибо вам..

Я подняла взгляд и увидела, что он неотрывно смотрит на меня с такой нежностью, что у меня перехватило дыханье. Такое выражение лиц я видела раньше – так смотрели друг на друга мои родители в те минуты тишины, когда, как они считали, никто их не видел. Никогда ранее я не думала, что кто-либо посмотрит так на меня, и я знала, что я не могу отвернуться, не ответив на его невысказанный вопрос.

Я нарочно положила цветок, встала, обогнула стол и остановилась перед мистером Годдардом. Он не отводил своего взгляда от моих глаз, когда я протянула руки ему. Он взял мои руки в свои ладони, большим пальцем ласково погладил тыльную сторону моей кисти, выводя на моей коже крошечные узоры. Какой-то миг мы просто стояли так, недвижно, затем он медленно потянул меня вниз, усаживая к себе на колени.

– Мисс Смит… Винсента…

Правой рукой он отвел мою руку и обнял меня за талию. Поднял левую руку и коснулся подушечкой большого пальца моей нижней губы.

– Я сюда пришел не для того, чтобы… – прошептал он. – Это …

Я поцеловала его теплую ладонь и прошептала:

– Я знаю.

Он, ласково взяв меня за подбородок, нагнул мою голову, чтобы поцеловать меня.

Долгие годы меня никто не целовал. Я могла вспомнить, как при поцелуе бьет до дрожи и пронзает страсть, но я забыла, какое же утешение дарит поцелуй.

Это чувство прикосновения кожи другого человека к твоей коже. Надежность пары рук, обнимающих тебя и удерживающих.

Мы танцевали в тиши – его руки обнимали меня за спину, в то время как я вжималась в него, мои руки обнимали его за шею, когда он целовал меня, так требовательно, что от страсти я выгибала спину. Когда мои пальцы, обвивая тыльную сторону его шеи, зарылись в его влажные волосы, я вознесла хвалу Господу за этот ливень.

Прогоревшее полено упало, ударившись со стуком о железную дверцу печки, и мы отпрянули друг от друга. Оба засмеялись над этим нашим глупым испугом, но момент был испорчен. Я выскользнула из его объятий, и тотчас затосковала по его теплу, по исходившему от его одежды успокаивавшему запаху влажной шерсти.

– Винсента, – сказал он через мгновение.

Я вздохнула:

– Я все понимаю, Мистер Годдард. Вы брат моей работадательницы, и…

– Я хочу, чтобы ты называла меня Мэтью, – перебил он меня, – Я не хочу, чтобы мы снова называли друг друга «мистер Годдард» и «мисс Смит».

– Но почему? – спросила я, когда он надевал свое все еще мокрое пальто и накидывал на плечо лямку своей сумки-саквояж.

– Потому, – он улыбнулся, – что я отчаянно хотел поцеловать тебя с того самого мига, как впервые увидел.

Бэт

5 мая 1944 год

Моя дорогая Бэт,

Благодарю тебя за твое письмо. Ты даже представить себе не можешь, как же сильно я скучаю по ферме. И когда я читаю о том, что ты сажаешь, что выращиваешь, это помогает мне утолить тоску.

Для моего командира я словно колючка в боку коню. Но, думаю, я сумею его стреножить достаточно крепко для того, чтобы он таки подписал мне увольнительную и я смог вскоре вернуться домой назад в Англию. Я так нестерпимо хочу увидеть тебя.

Как только я получу отпуск, сразу приеду в Уорикшир и разыщу тебя. Не могу дождаться.

Со всей моей страстью,

Колин

Бэт перехватила из одной рукой в другую коробку, в которой лежали ее графитовые карандаши и ее драгоценный альбом для зарисовок, чтобы вытереть ладонь о юбку. Она стояла у ворот Хайбери Хаус и глазела на огромный железный дверной молоток в форме львиной головы, не решаясь постучать.

Сегодня, в свой выходной, она была в гражданской одежде. И сегодня Бэт была преисполнена решимости, наконец-то, выполнить то, приняться за что она так боялась уже несколько недель к ряду. Сегодня она будет рисовать эскизы в саду миссис Саймондс.

– Ты должна туда пойти, иначе она не поверит, что я тебе передала ее разрешение, – так сказала Стелла ей за чашкой чаю, заваренного из уже дважды спитой заварки, когда Бэт привезла очередную продуктовую доставку в господский дом в прошлый раз.

– Но я не могу туда пойти! Миссис Саймондс не захочет, чтобы ее беспокоили такие как я. Ты ж сама говорила, что она крута нравом.

– Не знаю, насколько жестка она. Никак не могу ее раскусить, честно. Она так изменилась с той поры, как только приехала в Хайбери.

– А какой она была тогда? – спросила Бэт.

– Самая что ни на есть застенчивая невеста, как ее обычно рисуют на картинках. Предоставила мистеру Саймондсу все устраивать, а сама знай на своей арфе лишь поигрывала.

– На арфе?

– Видать, тогда поигрывала. Как бы то ни было, на мужиков, что выгружали инструмент из кузова хозяйского грузовика, глядела она зорким ястребом. Думаю, она и дышать забыла, покудова арфа не очутилась в музыкальной комнате и не была настроена, да, именно так.

– Теперь, когда ты рассказала про арфу, я представить не могу, чтобы хозяйка играла на каком-нибудь другом инструменте. Она такая величественная, арфа ей впору, – призналась Бэт.

– Ну, она не всегда была такая. Помню, я тогда была кухонной горничной, а командовала нами старая кухарка Миссис Килфолд. Так вот не забыть мне вовек, как Миссис Саймондж вся прям аж извелась из-за меню для своего первого званого обеда. Миссис Килфорд едва из кухни ее не выставила, – рассказала Стелла.

– Смотря на нее сейчас, ни за что и не подумаешь, будто она когда-либо сомневалась в себе хоть немного, – сказала Бэт, на что ее приятельница лишь фыркнула слегка раздраженно.

Краем глаза Бэт заметила колыхание занавесок в одном из окон особняка и обернулась, как раз вовремя, чтобы увидать, как из того окна высунул голову какой-то любопытствующий солдатик. Она залилась краской, но все же взялась за кнокер на входной двери. Через несколько мгновений миссис Диббл отворила дверь.

– Мисс Педли! – воскликнула экономка, – вы сегодня не в униформе.

– Утро доброе, миссис Диббл. Да, сегодня я в гражданском. Надеюсь, вы не возражаете, что я вошла через парадную, ведь это миссис Саймондс сама позволила мне прийти, если захочу…

– О, сад. Да, тебе лучше войти. – сказала экономка, отступая на шаг назад. – Сегодня вниз по дороге где-то был затор, а из Бирмингема, из одного тамошнего госпиталя приехали четверо раненых. Но вот только больше коек свободных нету для них. Все наше домохозяйство в смятении. Даже нас ума свели, это нас-то, кто ни единого дела общего с госпиталем иметь, мол, не будет, так нам сперва говорили. Хотя каким таким манером мне в этом во всем не участвовать, хотелось бы мне знать.

– Я могу прийти в другой раз, – смутилась Бэт, незаметно продвигаясь назад к выходу.

– Нет, нет, ты стой там, – крикнула ей миссис Диббл, удаляясь вниз по коридору, ведшему от левого крыла парадной лестницы, и скрылась за его поворотом.

Бэт переминалась с ноги на ногу. Мимо нее прошла одна из медсестер, толкавшая кресло-каталку с раненым, посмотрела на незнакомую ей девушку с любопытством. Бэт втайне очень хотелось, чтобы, откуда ни возьмись, появился бы сейчас капитан Гастингс. Но она понимала, что в это время дня он, скорее всего, совершает одну из своих долгих прогулок в одиночестве.

Капитан каким-то незримым чутьем угадывал, когда мистер Пенворти будет на одном из своих полей, и он туда приходил, совершенно случайно, конечно же, причем за одну неделю раза два. Фермер много смеялся и говорил Бэт, чтобы та занимала капитана, а он чтобы мог доделать свою работу.

Как она выяснила, чтобы развлечь капитана Гастингса, надо было совсем немного. Никогда раньше она не причисляла себя к тем девушкам, которым есть что сказать, причем сказать много, или у которых на все имеется свое мнение, много мнений. Но, быть может, это было оттого лишь, что раньше ни у кого не возникало желания спросить ее мнение. Капитан Гастингс же желал знать не только, как она подыскала себе эту работу, а и про то, что она думает о ходе войны? Что она стала бы делать, если б не была лэнд-герл? Каково это быть сиротой? Как ей жилось в доме ее тетки? Какие фильмы ей нравятся больше всего и какие книги она недавно прочитала?

Для девушки, выросшей практически в тиши, такой натиск был подобен электрическому разряду, это было не комфортно, это шокировало. Но на чем большее количество вопросов она отвечала, тем большим она хотела делиться. Так же дело обстояло с ужинами у миссис Пенворти или с постоянным нытьем Рут. Так же было и когда Бэт делала что-либо верно, а Мистер Пенворти одобрительно ворчал на нее. Или когда она входила в кинозал или выходила на танцплощадку, а стайка трудармеек хором все скандировали ее имя.

Она и не подозревала, насколько одинока была раньше, до того, как в ее жизни появились все эти люди.

Когда миссисс Диббл вновь вернулась, не было похоже, что она вообще куда-либо торопилась.

– Теперь пойдем, – экономка жестом подозвала Бэт. – Миссис Саймондс примет тебя в библиотеке.

Бэт припустила трусцой, стараясь не отставать, и не сбавляла хода даже, когда миновала двери комнат, переделанных под больничные палаты. Посреди палаты «С», в свете хрустальной люстры-канделябр, две женщины спорили шепотом.

– Это старшая медсестра МакФерсон и миссис Риз, начальник административно-хозяйственной части госпиталя, это она отвечает за операции. И вот так они просидели все утро, – объяснила миссис Диббл.

– Как же быть с теми пациентами, кому не хватило места в госпитале? Что с ними делать?

– Не знаю. Я, как и все, хочу помочь нашим бойцам чем только могу, но госпиталь не моя забота, я веду хозяйство господского дома, – миссис Диббл остановилась напротив дубовой двери, покрытой олифой, – Стой тут, я доложусь о тебе.

Оставленная в коридоре Бэт почувствовала себя вновь школьницей у дверей директорского кабинета. Ей слышно было, хоть не отчетливо, как экономка называет ее имя. Затем дверь широко отворилась и миссис Диббл жестом подозвала Бэт заходить.

– Здравствуйте, мисс Педли, – миссис Саймондс поприветствовала ее через всю комнату. Бэт сразу заметила, что у хозяйки дома сегодня другая прическа – та высоко заколола свои густые темные волосы, по-видимому, для того, чтобы защитить их от пыли, летевшей сверху, со стеллажей, – не иначе как затеяла в библиотеке генеральную уборку с перетряхиванием и перестановкой книг.

– Доброе утро, миссис Саймондс. Надеюсь, я вас не сильно отвлекаю, – начала было говорить девушка.

– Вовсе не беспокоите. Я рада, что вы-таки решились воспользоваться возможностью посетить мои сады. В это время года они как раз начинают проявлять себя во всей своей красе.

– Спасибо вам, – проговорила Бэт.

– Будете рисовать? – спросила Миссис Саймондс.

Лэнд-герл взглянула на свои рисовальные принадлежности, которые все это время крепко прижимала к груди, и немедля опустила руки, однако свою коробку из рук не выпустила:

– Да.

– У меня лично никогда не было особого таланта к рисованию, к величайшему сожалению моей матушки. В своем отношении к этому она была скорее викторианкой, ибо твердо верила, что любой леди следует быть умелой в рисовании, живописи, танцах, пении, а также во владении по крайней мере одним музыкальным инструментом. Я же доставила ей немалое разочарование, не сумев стать такой идеальной, разносторонне развитой, ученицей.

– Не могу даже вообразить такое, мэм, – сказала Бэт.

– О, талант у меня имелся. Просто он без остатка весь был отдан арфе. Я питала глупые иллюзии, что однажды смогу играть профессионально, но, конечно, это было невозможно.

– Арфа – это такой прекрасный инструмент. Вы все еще играете?

Миссис Саймондс поджала губу:

– После того, как я вышла замуж, игру на арфу я оставила. Желаете пройтись по саду?

Это неожиданное перескакивание с одного предмета разговора на совсем другой выбило Бэт из колеи на какой-то момент, но она сумела собраться и ответила:

– Да, я бы очень сильно хотела.

Из стоявшей на каминной полке чаши Миссис Саймондс выудила большой железный ключ:

– Идемте.

Бэт поспешила следом за леди вдоль по коридорам и трепетала от благоговения, глядя на то, как та, казалось, не шагала, а плыла. Подумав, девушка решила, что в этом был свой смысл: миссис Саймондс принадлежала тому классу, среди представителей которого быть дочерью джентльмена до сих пор имело значение. Поэтому к элегантности, должно быть, она была приучена с младых ногтей.

– В этом саду мало что изменилось с той поры, когда он только-только был распланирован, – рассказывала миссис Саймондс, в то время как они прогулочным шагом миновали зеленую комнату, все растения в которой были нежных пастельных оттенков, но Бэт удалось посмотреть на них лишь украдкой, лишь мельком, – Муж мой мог бы рассказать Вам об истории создания сада гораздо более детально. В семье именно он был этаким ученым-всезнайкой, но, боюсь, являлся чересчур схоластом. То, что знаю я наверняка, так это то, что это чайный садик. В нем есть беседочка-газебо, очень милая, хоть сейчас выглядит неважно, ее явно надо подкрасить. Мне, несомненно, вскорости придется поговорить об этом с мистером Гиллиганом.

– Это прекрасно, – воскликнула Бэт, когда они вышли к другому участку, где повсюду, посреди оттаявшей по весне, перепревшей за зиму и еще не убранной листвы, на высоких крепких стеблях гордо держали свои головки алые тюльпаны.

Миссис Саймондс глядела вокруг и было заметно, как напряжение покидало ее:

– Да, это прекрасно, не так ли? Когда жасмин расцветает, здесь стоит божественный аромат. А сейчас я отведу вас в мою любимую часть сада.

Они шли по петлявшей тропке через разные боскеты, покуда не вышли на дорожку, отсыпанную битым щебнем, которая привела к железным воротам. Эти ворота Бэт уже видела, когда в первый раз попала в усадьбу.

– Это – зимний сад, – сказала миссис Саймондс.

Пока она отпирала зимний сад, Бэт исподтишка огляделась, но той игрушки, которую она заметила в прошлый раз, когда была тут, сейчас нигде было не видать.

В кольце стен зимнего сада все звуки, казалось, звучали глуше – и если бы весь мир был одним огромным радиоприемником, здесь он бы умолк, словно кто-то невидимый переместил движок регулятора его громкости вниз. И высаженная вдоль северной стены этого кругового сада рощица деревьев с кроваво-красными стволиками, с молодой, но уже бледной листвой, и чаша бассейна в самом центре сада, полного недвижной водой, – все было тихо здесь.

– Мне нравится тишина, – призналась миссис Саймондс, окидывая взглядом все вокруг.

– Почему вы закрываете его? – спросила Бэт.

– Когда Мюррей ушел на войну, а за садами усадьбы стала ухаживать я, то узнала, что в этом саду имеется несколько скверных растений – они выглядят красиво, но к ним нельзя подпускать ребенка, который все тянет в рот. Я опасалась, что Робин забежит сюда. – Миссис Саймондс замялась. – Хотя, думаю, по-настоящему запирать я стала этот сад после того, как Мюррей погиб. Когда мы с ним только приехали в Хайбери, мы провели тут много дней.

– Этот сад для вас особенный, – произнесла Бэт.

Миссис Саймондс поглядела на ключ, зажатый в руке, и лоб ее прорезали морщины:

– Да. Особый.

Повисла гнетущая тишина, тишина, стеной вставшая между ними, тишина, явственно наполненная воспоминаниями этой молчавшей женщины. Но когда миссис Саймондс подняла взгляд на Бэт, она усилием воли вновь придала своему лицу то самое выражение, которое все окружающие привыкли на нем видеть, – выражение чувства собственного достоинства, равнодушного к мнению других

– Оставляю Вас наедине с вашими рисунками, мисс Педли. Если желаете рисовать в зимнем саду, обращайтесь к миссис Дибли, она даст вам ключ. Ключей два, так что ей следует иметь возможность вернуть его на место, несмотря на то, что у меня имеется другой ключ. вы можете отдать ей ключ, когда закончите делать наброски. А если в сад посмеют проникнуть мальчики, вы уж, пожалуйста, приглядите за ними хорошенько, – сказала миссис Саймондс.

– Вы уверены? – спросила Бэт.

Хозяйка поместья уверенно кивнула и вложила ключ в ладонь лэнд-герл:

– Мисс Педли, у меня такое чувство, что если кто-нибудь и сумеет оценить всю красоту зимнего сада, то это будете вы.

Бэт уже дважды зарисовала и уже дважды успела стереть набросок растения, чьи цветки были очень похожи на капюшон-куколь монашеской рясы. называвшегося, вроде бы «синеглазка». Но она не могла бы сказать этого наверняка, не видя, как цветет это растение. И тут Бэт заслышала детские голоса. Она вскинула голову как раз вовремя: две темноволосые фигурки в синих одеждах мчались наперегонки к воротам зимнего сада. «Он открыт!» – раздался пронзительный вопль.

Пару секунд спустя в тишину сада ворвались двое мальчиков. Бэт тотчас признала в одном из них Бобби, племянника Стеллы, – она запомнила его с того раза, когда ей приказали доставить продукты для господского дома в субботу, а это бывало чрезвычайно редко, вот потому Бобби тогда и был не в школе. А второй мальчик, тоже темненький, но чуть повыше росточком, – это, должно быть Робин Саймондс.

– Привет! – крикнула она, сложив руки на своем альбоме для зарисовок.

Двое мальчишек тут же застыли как вкопанные, словно застигнутые за каким-то озорством.

– Вы кто такая? – спросил Робин.

– Я… – подыскивая слова, Бэт огляделась по сторонам, – …знакомая твоей мамы. А ты кто?

– Я Робин, а он Бобби. Мы – друзья навсегда, – сообщил мальчик.

Бобби улыбнулся во весь рот. Сердце Бэт екнуло. Она вспомнила как же сильно хотелось ей, чтобы у нее был хотя б один друг, тогда, давным-давно, в те одинокие годы после смерти ее родителей. Колин стал для нее спасением: письма от него а также нечастые, случайные встречи с ним в городке были тогда для нее поистине бесценны.

Однако сейчас, когда она получала от него письма с фронта, ей никак не удавалось отделаться от одного, изводившего ее теперь неотвязно чувства – от чувства страха. Бэт боялась, что будет обязана отвечать на все его письма. И опасалась, что ей придется делать все возможное и невозможное, чтобы соответствовать тому, что он напридумывал себе о ней.

Ее захлестнуло чувство вины перед Колином, и, словно бы пытаясь неосознанно стряхнуть с себя эту невидимую сеть, в которой совсем запуталась, она протянула руку для приветственного рукопожатия – сначала одному мальчику, затем другому – и принялась усиленно трясти их ручонки:

– Я Бэт Педли.

– А что ты делаешь? – спросил Бобби, довольнешенький от того, что теперь он торжественно рукопожатый, совсем как большой.

– Я рисую. А что делаете вы?

– Играем в пиратов. Там сокровище зарыто, – сказал Робин.

– Что это я тут слышу? – загремел чей-то голос из-за стены. Уже болтаете с хорошенькими леди? Не слишком ли вы юны для этого?

– О! – Бэт вскочила и принялась выбираться из обмятого гнезда из травы, которое устроила себе, сидя в зарослях, тут же уронила свой альбом для зарисовок коробку с карандашами. Ведь от ворот прямиком к ней шел капитан Гастингс.

– Мы поможем! – закричал Робин, устремляясь вперед. Мальчики чуть ли не драку затеяли, возясь в траве подле ног Бэт, за право cобрать рассыпанные карандаши.

– Привет, мисс Педли, – сказал капитан Гастингс, – Похоже, что вы, сама того не желая, обзавелись парочкой прекрасных принцев.

– Они истинные рыцари в сверкающих латах, – согласилась она, засмеявшись.

– А вы что такое рисуете? – спросил Робин.

Бэт наклонила свой альбом для зарисовок вниз так, чтобы мальчикам было видно:

– Я рисую вот эту синеглазку.

– Хочу рисовать! – вскричал Робин.

– Я тоже! – следом за ним, словно эхо, закричал Бобби.

– Мальчики, – упредил их капитан Гастингс, – мисс Педли поделиттся с вами бумагой, пожалуй, не сможет, ее больше нет.

Лица мальчиков расстроено вытянулись.

– Ой, все в порядке, – поспешно проговорила Бэт. – Есть, есть еще листочки, я могу поделиться.

Она открыла альбом на последней странице: там, засунуты под клеенчатую обложку, у нее хранились конверты от писем Колина, также туда она припрятывала все листовки, на которых печатный текст был только с одной стороны. Расточительство тратить хорошую бумагу на плохие идеи. Поэтому она зачастую делала черновые беглые наброски на клочках и только после перерисовывала их в альбом. Конец этой сложившейся не от хорошей жизни привычке положил так внезапно предоставившийся счастливый случай получить возможность порисовать в садах господского особняка.

– Вот, держите, – сказала она, протягивая каждому мальчику по листочку бумаги и по одному карандашу, – Боюсь только, вам придется поискать себе какую-то гладкую поверхность, на чем рисовать, поскольку других фанерок кроме той, на которую кладу свой альбом я, у меня с собою нет.

Оба рысью припустили к шедшей вкруг всего зимнего сада дорожке, выложенной каменными плитками, и уселись там на корточки, держа в ладошках одолженные карандаши.