Текст книги "Последний сад Англии"

Винсента

Пятница, 18 октября, 1907 год

Хайбери Хаус

Этим утром миссис Крисли сказала мне, хоть я её о том не спрашивала, что сегодня восемнадцатое число, а это значит, что уже две недели как я арестантка.

Каждое утро она является с подносом. Затем помогает мне одеться и усаживает в кресло, лицом к окну. Часами я смотрю в сад, птицы и насекомые порхают прямо передо мной, занятые своими осенними заботами. Я не рисую. Я не читаю. Я похоронена слишком глубоко – я на самом дне боли от утраты.

Иных визитёров кроме миссис Крисли и доктора у меня нет. Мистер и миссис Мелькорт не приходят, что является облегчением.

Мэттью не приходит.

Понедельник, 21 октября, 1907 год

Хайбери Хаус

Нынче утром я проснулась и почувствовала себя по-иному. Горе моё никуда не делось, но оно, кажется, каким-то образом изменилось. Оно больше не давило на меня, не давая двигаться дальше.

Когда поутру явилась миссис Крисли, я сказала:

– Мне бы хотелось принять ванну сегодня, пожалуйста.

Она чуть не уронила свой поднос, потрясённая тем, что я заговорила, но вновь выпрямилась и накрыла стол точно так же, как обычно. Я натянула свой халат, села за стол и первый раз за всё эти недели съела завтрак полностью, как и положено. Полчаса спустя пришли две горничные с кипой банного белья.

В ванной я яростно стирала и смывала с себя дни, часы и минут горя и вышла из воды, чувствуя, что оно стало ещё чуть легче. Я позволила своим волосам просохнуть, прежде чем забрала их в причёску, подколов шпильками, и оделась. Затем я вернулась в этот мир.

Миссис Мелькорт запретила мне бывать в садах, но мне до этого и дела не было. Мне был необходим открытый воздух.

Мои шаги были медленны и осторожны. Тело моё наказывало меня за то пренебрежение, которое я проявляла по отношению к нему, тем не менее, неспешно шагая в туманной прохладе, я ощущала, как возвращаюсь к самой себе – под ногами моими шуршали опавшие осенние листья, а на лоб мне упали первые капли дождя.

Мысль про садик для детей, сад для влюблённых и свадебный сад была мне невыносима. Мне не хотелось видеть розы Мэттью в саду поэта или в чайном садике. Вместо этого я направилась прямиком к Зимнему саду и толчком отворила ворота, которые навесил мистер Хиллок, – из замка уже торчал один ключ, а на кольцо к нему был привешен другой. Внутри этого сада вся земля была ничем не засажена, однако свежевскопана, поскольку садовники ожидали моих указаний. Я опустилась прямо на выложенную каменными плитами дорожку и расплакалась.

Такую меня и застал мистер Хиллок – лежащую на траве ничком, юбки все примяты, глаза мокрые от слёз. Он не поспешил ко мне, не стал пытаться меня утешить. Он просто запер за собой ворота и сел рядом со мной.

Он протянул мне свой носовой платок: – Потерять ребёнка – это ужасно. Миссис Хиллок и я знаем это лучше, чем многие, хотя и изведали не столь много, как иные, – проговорил он своим тихим, но твёрдым голосом.

– Простите, – сказала я, утирая глаза.

– И вы меня простите.

Он позволил мне посидеть в тишине, покуда я приду в чувство. Когда я, наконец, вернула ему его носовой платок, он сказал: – Проведывал ли вас мистер Годдард?

При упоминании Мэттью сердце моё сжалось: – Нет.

Он покачал головою: – Не важно, сколько лет мужчине, он всегда глуп как мальчишка.

– Что вы имеете в виду?

– Был он у меня, ваш мистер Годдард, – сказал мистер Хиллок.

Моё сердце подпрыгнуло в груди: – Зачем?

Старший садовник поднял свою плоскую шляпу, провёл ладонью по своей лысой макушке, затем водрузил шляпу обратно себе на голову:

– Эта такая история, которую ему придётся самому рассказать вам.

Я смотрела на недоделанный сад рассеянным взором, ничего не видя вокруг. Мэттью побывал у мистера Хиллока, а ко мне не пришёл. Права была его сестра. Им управляла она и деньги ее мужа.

– Стыдно за это место, – сказал мистер Хиллок, – Это же сердце всего сада.

– И вы переживаете, что я бросила его, не завершив, – сказала я.

Надолго замолчав, мистер Хиллок ответил: – Не о саде я беспокоюсь, Мисс Смит, но о том, что если вы не завершите свою работу в Хайбери Хаус, то есть здесь такие дела, которые в таком случае не будут завершены никогда.

– Ни один из тех набросков, что я сделала для Зимнего сада раньше, теперь не кажется мне правильным. Но мистер Мелькорт не позволит мне такой роскоши как время.

– У вас выполнены все замеры и у вас есть чутьё – вы прекрасно чувствуете это место. А ещё я слышал в деревне что последнее время почта хорошо работает. И беспрепятственно доставляет корреспонденцию даже в домики садовников в маленьких деревушках.

Когда я подняла взгляд, то увидала, что губы его сложены в легчайший намёк на улыбку.

Я медленно повернулась сначала вправо, затем влево, обводя пристальным взглядом сад.

– Если рассадить здесь лишь березу – это будет слишком банально, не так ли, как вы считаете? – спросила я.

Мистер Хиллок склонил голову набок: – Быть может.

– Тогда ещё кизил, тоже. Вон там – я указала на одну из сторон гравийной тропы – и там. Его красная кора в самые худшие январские дни придаст саду глубину. И травы. Нам понадобятся высокие травы.

– Если высадим их быстро, они успеют укорениться, – сказал мистер Хиллок.

– Нам понадобится «рождественская роза»[56]56
    Рождественская роза – чистая белая чемерица


[Закрыть], – сказала я. Перед моим мысленным взглядом начали проявляться картины того, каким сад мог бы стать. – И шалфей, и остролист, и папоротник, и колокольчики. Я напишу Адаму и… – я умолкла, внезапно вспомнив, что больше не работаю в Хайбери Хаус.

– Я раздобуду эти растения, – твёрдо сказал мистер Хиллок.

Мои напряжённые плечи опустились, расслабились: – Спасибо вам.

– Этому саду необходима какая-то фокусная точка[57]57
    Фокусная точка – фокусные тоски используются в садовом дизайне для привлечения и направления внимания.


[Закрыть].

– Что вам пришло на ум?

– В центре хорошо смотрелся бы какой-нибудь бассейн.

– Быть может, бассейн со скульптурой, чтобы отличался от водного садика.

Шляпа снова покинула макушку старшего садовника, на этот раз он сжал её в ладонях: – Это мог бы быть мемориал. Если кто-то почувствует, что им надо бы о чём-то вспомнить, – сказал мистер Хиллок.

– Мелькорты этого не потерпят.

– Мелькортам об этом знать не надо.

– Вы хороший человек, мистер Хиллок, – я протянула руку и пожала его ладонь, мозолистую, с кожей цвета необожженного кирпича. Он вздрогнул, но затем расслабился. Так мы и сидели какое-то время – вдвоём, в тишине, на твёрдой земле.

Стелла

Стелла лежала без сна и смотрела в потолок. Бобби, устав плакать, наконец, уснул в колыбельке возле её кровати. Днем, казалось, у него всё было в порядке – ходил тихий, глаза сухие – но ночью, лишь стоило ей укладывая спать, укрыть его одеялом, как он натянул его до самого подбородка и начал реветь.

По началу она пыталась успокаивать его. Клала легонько руку ему на грудь. Пробовала читать ему, петь. Злилась и строжилась на него. Но ни одна из перепробованных ею мер, казалось, не в силах была остановить тот поток горячих слёз, что катились по его лицу. Однажды она просто встала, заявила, что у нее есть дела есть внизу, на кухне, и ушла. Когда же она вернулась, то обнаружила, что Бобби спит, завернувшись калачиком вокруг своей подушки, влажной от слёз.

Она коротко взглянула вниз, на него – прядь волос упала на лоб, выглядит умиротворённым. Она знала, что, вероятно, какой-нибудь инстинкт должен заставить её нагнуться и поправить его волосы, откинув их со лба, или же подоткнуть простыню и покрывало потеплее вокруг него, но она не ощущала ничего, кроме неподдельного страха. Она бы сумела позаботиться о нём, будь он обычным ребёнком, сначала у неё это хоть как-то да получалось. Но затем он потерял мать с отцом, а теперь у него на глазах умер его лучший друг. Конечно, для ребёнка это было слишком.

У Стэллы перед глазами в темноте замелькали яркие пятна – она надавила на глаза основаниями ладоней, пытаясь избавиться от этого неприятного ощущения. И теперь, все эти долгие месяцы, тяжким грузом давила на неё открывшаяся ей правда: она пыталась убежать, но не сумела.

– Я не могу этого сделать, – прошептала она.

Она открыла глаза, взглядом обвела комнату.

По стенам были развешаны её картинки – одни аккуратно выстриженные из журналов, другие торопливо вырванные из рекламных брошюр турфирм, – и все они, казалось, насмехались над ней. Гавайские пляжи, которых никогда ей не видать. Пики Альп, на которые никогда ей не взбираться. Не суждено ей ощутить на своей коже ни палящий зной Южной Америки, ни сухой пустынный жар Cахары. Она застрянет здесь, в Хайбери, на всю оставшуюся жизнь.

Жгучая горечь поднялась из желудка, подступила к самому горлу. Она соскочила с постели, метнулась к ближайшей стене. Рывок! Содрала она со стены картинку с Ниагарскими водопадами. Бобби что-то пробормотал во сне и беспокойно заёрзал, но не проснулся.

Рывок! Разрушены Египетские пирамиды.

Рывок! Пала Великая Китайская стена.

Рывок! Песчаные пляжи Таити смыты цунами.

Она работала методично, бросая сорванные странички в кучу на свою кровать. Когда стены оголились, она повернулась к своему маленькому письменному столику, принялась вынимать из его ящиков буклеты своих заочных курсов машинописи, один за другим. В ту же кучу были брошены и руководства по стенографии. Туда же отправила она и те статьи про современных девушек, которые выстригала из журналов.

Когда её письменный стал полностью пуст, она сгребла все эти бумаги в охапку и вышла из комнаты. Всё вниз и вниз шла она по чёрной лестнице до тех пор, пока не спустилась в самый подвал дома. Где-то часы пробили час ночи. Хорошо. В кухонных помещениях в такое время никого нет.

В том помещении, где она проводила большую часть своей жизни, в кои-то веки стояла тишина. Она бросила свои бумаги на деревянную столешницу разделочного стола, подошла к длинной чугунной дровяной плите. От неё до сих пор шёл жар, хотя после ужина огонь в ней Стелла больше не поддерживала. Открыв дверцу одной из четырёх духовок, поворошила почти прогоревшие уголья и начала подтапливать мелкими щепками, покуда не затеплился огонь. Разводить же большое пламя ей было ни к чему.

На самом верху груды бумаг лежали почтовые конверты с рассылочными учебными материалами заочных курсов, она уже, было, протянула руку взять их, но не решилась. Сколько часов провела она, переделав сначала всю свою работу по кухне, за письменным столом, склонившись над этими рабочими тетрадками? Ради этих занятий она отказывала себе во всём, копила и откладывала на них всё до последней монетки. Лишила себя удовольствия ходить в кино в свой выходной день и целый год не покупала себе новых туфель. Она настолько сосредоточилась на своём плане, так уверила себя в том, что именно он, в итоге, освободит её из заточения в Хайбери, раз и навсегда.

Отложив в сторону учебные материалы курсов, схватила фотоснимок пляжей острова Таити. Когда она скормила её разинувшей пасть духовке, бумага сначала скукожилась, а после занялась зелёно-голубым пламенем.

В считанные секунды от неё остался лишь пепел. Закусив губы, она глубоко выдохнула, затем потянулась за фотокарточкой с видом Швейцарии.

– Мисс Аддертон, отчего вы бодрствуете в столь поздний час и что это вы делаете?

Стелла резко обернулась на звук голоса миссис Саймондс, ударившись при этом правым коленом о распахнутую дверцу духовки. Вскрикнув от боли, схватилась за ногу. Почувствовала, как её за плечо ухватила уверенная рука – хозяйка поместья подхватила повариху, не дав упасть, и усадила на стул.

– Нужен ли вам компресс? – спросила миссис Саймондс.

Она согнула и разогнула колено раз-другой, проверяя: – Не нужен, – сделала заключение.

– Простите, что напугала вас, – сказала миссис Саймондс.

Стелла из-под опущенных ресниц глянула на неё. Простите. Ей очень странно было слышать подобные слова от своей нанимательницы.

– Второй час ночи, уже почти пятнадцать минут третьего, – сказала миссис Саймондс.

– Мне нужно было кое о чём позаботиться.

Она увидала, как миссис Саймондс обвела взглядом ворох бумаг на разделочном столе: – Вы это жжёте?

– Да, – процедила она сквозь стиснутые зубы.

– Ницца, Сан-Себастьян, Кейптаун, Бомбей… Это те места, где вы мечтаете побывать? – спросила миссис Саймондс.

Стелла залилась краской стыда: – Они висели на стенах моей комнаты. Это было глупо, – сказала она.

Миссис Саймондс перебирала бумаги: – В некоторых из этих мест я бывала – Париж, Рим – но вы любите приключения гораздо больше меня. Я и не знала, что вы хотите путешествовать.

Стелла сидела не двигаясь, плотно сжав губы, и смотрела, как её нанимательница перебирает конверты с корреспонденцией заочных курсов.

– Вы занимаетесь на курсах стенографисток? – спросила миссис Саймондс.

– Ещё одна глупость. Ещё один провальный план.

– Я даже помыслить не могла, что вы хотите заниматься чем-то помимо готовки, – проговорила миссис Саймондс.

Стелла почувствовала, как её сердце сбилось с ритма и чуть не задохнулась.

– Ненавижу готовить! – сорвались с её губ слова, которые он держала в себе долгие годы, не смея произнести вслух.

Миссис Саймондс выглядела ошарашенной. Затем леди бережно положила обратно на стол тетрадку с упражнениями и сказала: – Мне очень печально, что вы, оказывается, испытываете такое чувство.

Стелла, что ты сейчас наделала, ты только погляди.

– Простите меня, я благодарна за то, что могу работать здесь.

Миссис Саймондс поплотнее запахнула свой стёганый атласный халат и села на кухонный деревянный стул напротив Стэллы. Долго молчала, затем сказала: – Есть вещи, которые я хотела бы совершить. Я жалею, что не… Могу ли я спросить вас, что бы вы стали делать со своей жизнью, если б не были кухаркой?

Она знала, что ей не следует отвечать честно. Но она просто слишком устала, чтобы врать: – Я родилась в Хайбери, – сказала она.

– Да, знаю. Мюррей говорил, что ваша мать работала горничной до тех пор, пока лечение артрита не стало слишком накладным, – сказала миссис Саймондс.

– Верно. Матушка учила меня готовить, благодаря её науке, когда мне исполнилось четырнадцать, глаз на меня положила миссис Килфод. Взяла к себе в помощницы и обучила всему, чему не сумела научить матушка.

– Чем же вы хотели заниматься вместо этого? – задала вопрос миссис Саймондс.

– Хотела уехать, – сказала девушка порывисто, – Джоан повезло. Матушка считала, что она слишком строптива, чтоб быть в услужении, потому и услала её в Лемингтон торговать в одном из магазинчиков. Ей было шестнадцать, она повстречала Джерри, через три месяца он на ней женился. Когда она переехала к нему в Бристоль, я видеть её не могла, так завидовала. Ведь я-то всю жизнь прожила в двух милях от коттеджа, в котором родилась. Я в Лондон хотела уехать. Работать, а потом, может, совершить какое-нибудь большое дело. Вот вам хотелось бы проводить все свои дни в подвале чужого дома, готовя еду для чужой семьи?

Миссис Саймондс наклонила голову: – Так вот для чего вся эта заочная учёба?

– Да.

– Вы подумывали о том, чтобы уехать в Лондон и стать секретаршей, так понимаю? – спросила миссис Саймондс.

– Да.

– А однажды хотите отправиться путешествовать.

Стелла с жалостью поглядела на кучу пока не сожжённых бумаг на столе:

– Я думала, если буду работать как следует, то смогу скопить денег. Это была глупая идея.

– Вы уже трижды это сделали, – сказала миссис Саймондс резко.

– Сделала что?

– Сказали слово «глупый».

Стелла выпрямила спину.

– Как вы находили время, чтобы заниматься и тем, и тем? – спросила миссис Саймондс.

– Каждый вечер, переделав все дела по кухне, я шла в свою комнату и занималась. Бывало, я поднималась ни свет ни заря, чтобы позаниматься.

– Вы больше не можете продолжать занятия? – спросила миссис Саймондс.

Девушка покачала головой: – С Бобби это слишком сложно. Кроме того, теперь это бессмысленно.

– Бессмысленно?

– Почти всё, что я сумела подкопить, я потратила на него, – сказала она.

Миссис Саймондс выглядела так, словно была в шоке: – Разве ваша сестра не перечисляла вам никакого обеспечения на него?

– Да, вот до какой степени Джоан была способна позабыть о деньгах, – огрызнулась Стелла, – Когда это ей было выгодно.

– Вы могли бы спросить, имеется ли у Робина какая-нибудь одежда, из которой он вырос. Он был немного повыше Бобби, но если немного подшить, она подошла бы, – сказала миссис Саймондс.

На этот раз Стелла, сохраняя остатки гордости, не проронила ни слова.

– Нет, так я понимаю. Это был бы не вариант, – проговорила миссис Саймондс.

– Дело не только в деньгах. Что мне делать с ним? Если уехать в Лондон, придется подыскивать такое место, где разрешают проживать с детьми. Придётся искать какую-то такую работу, чтобы наниматель был не против, что у меня ребёнок, пусть даже он мне не сын. И когда я стану рассказывать мою историю, мол, Джоан погибла, не важно будет то, что это – чистая правда. Я же знаю, как это звучит. А что будет, ежели он заболеет и за ним нужно будет ухаживать?

– У Вас с Бобби всегда можете быть дом здесь, – сказала миссис Саймондс.

Н е т. Это слово Стелла ощущала каждой клеточкой своего тела. То, что предлагала сейчас миссис Саймондс, было проявлением редкостной доброты – мало кто их прочих домочадцев смели рассчитывать на подобное – но она чувствовала, что это неправильно. Оставаться здесь она не могла.

Как бы то ни было, она не думала сейчас только о себе одной, и пора было принять это.

– Спасибо вам, – сказала она, её плечи поникли под тяжким грузом предстоявшего ей будущего.

Миссис Саймондс то открывала, то закрывала, словно играючи, корочки одной из тетрадок Стэллы: – Если вы до сих пор действительно желаете переехать в Лондон, то, возможно, имеется некий выход.

– Какой?

– Позвольте Бобби остаться здесь.

– Что?

– Он уже прижился в Хайбери. Он сможет переселиться обратно в детскую, а я смогу снова позвать Нэнни или нанять какую-нибудь другую гувернантку. Я смогу о нём заботиться, а Вы сможете отправиться в Лондон.

– У меня нет денег, – сказала Стелла.

Миссис Саймондс выгнула бровь: – Я могла бы устроить и это тоже.

– Не будет ли для вас это слишком болезненно, после ухода Робина? – спросила Стелла.

Миссис Саймондс положила книжку, сложила пальцы в замок, а затем подняла глаза – взгляд серьёзный, решительный: – Это стало бы для меня большой радостью.

Вот он, её план, – подан ей на серебряном блюде, финансируемый этой женщиной, на которую она работала столь долго. Она могла ехать в Лондон. Она могла подыскивать себе работу, которая, однажды, сможет позволить ей повидать все те места, посетить которые она планировала столь долго. Но это означало бы предать тот долг, исполнением которого ей следовало бы наиболее дорожить.

– Не знаю, могу ли я так поступить, – сказала Стелла.

– В конце недели я собираюсь в Лондон. Вы можете подумать над этим до моего возвращения, – сказала миссис Саймондс, – теперь, думаю, возьму-ка я тот стакан тёплого молока, за которым спускалась.

Стелла автоматически встала: – Оно будет готово через минутку.

– Нет, мисс Аддертон, собирайте свои бумаги, возвращайтесь к себе и ложитесь спать.

Она бросила на хозяйку Хайбери неуверенный взгляд, та засмеялась: – Я способна разогреть себе кастрюльку молока. Не настолько уж я беспомощна.

Раньше она никогда не видела, чтобы эта величественная леди занималась чем-либо подобным, но кто она была такая, чтобы спорить с хозяйкой дома? Вместо этого она подхватила свои бумаги и начала долгий обратный путь вверх по лестнице, абсолютно точно зная, что весь остаток сегодняшней ночи глаз не сомкнёт.

Винсента

Суббота, 26 октября 1907 года

Хайбери Хаус

Холодно и уже предвещаются первые заморозки.

Беседа с мистером Хиллоком возродила меня к жизни. Я встала, отряхнула юбки и вернулась за свой рабочий стол, которым пренебрегала с тех самых пор, как случился выкидыш. Открыв альбом для зарисовок, я принялась разрабатывать план Зимнего сада.

Четверо суток я практически не вставала из-за стола – засыпала, так и не выпуская из руки карандаш. А поутру просыпалась, поднимала голову с кипы бумаг, служившей мне подушкой, принимала ванну и вновь бралась за работу.

Дважды за эти четыре дня к моему домику приходил мистер Хиллок, приносил с кухни жены хлеб или пироги. Я поглощала их так, словно была самой голодной женщиной на всём белом свете, а он тем временем просматривал выполненные мною эскизы, задавал вопросы и знакомился с тем дизайн-проектом, который ему предстояло воплотить.

Адама я ещё не известила о том, что произошло в Хайбери Хаус. Может, он и думает что-либо по поводу того ощутимого пробела, который образовался в моей с ним переписке, но в тех письмах, что приносят мне на подносе вместе с завтраком, он не упоминал про это. В должное время я сама поведаю ему про то, что же произошло. Или не стану. Это дел не касается никого, кроме меня.

И Мэттью.

Мэтьтю, который до сих пор так и не появился. Не могу отрицать, я надеялась, что он объявится и разделит со мною хоть малую долю тяжкой ноши постигшего меня горя. Если я позволяю себе вспоминать про тот ужасный вечер, когда всё пошло не так, взору моему явственно представляется лицо его, искажённое и яростью, и отчаяньем, и горем. Но затем ко мне возвращаются все те сомнения, терзавшие меня ранее, – сомнения в подлинности его чувства ко мне, сомнения в искренности его предложения руки и сердца, сомнения в том, желал ли он этого ребёнка, – я сомневалась во всём.

И тогда я возвращаюсь в свой сад.