Текст книги "Последний сад Англии"

– Я горевала.

– Я приехала сюда, потому что если б я не вмешалась, то, кто знает, что тогда сталось бы с домом. Посмотри на дом Сэра Паркера в Саффолке – спалили чуть не до тла: воинские части использовали его как полигон, – сказала Синтия.

– Но то, как ты говоришь о доме,…

– А как я о нем говорю? – спросила Синтия.

– Так, словно считаешь, что ему следует быть твоим, – Воскликнула Диана.

Синтия помрачнела: – Я урожденная Саймондс и Хайбери был моим домом задолго до того, как стал твоим. Мне невыносимо понимать, что когда эта война закончится, то госпиталь отсюда съедет и я уеду, а Хайбери Хаус останется тебе.

Диана открыла, было, рот, сказать….но что могла она сказать? Что Синтия сможет приезжать сюда, когда захочет? Подобное соглашение не доставит удовольствия ни одной из них.

– Спасибо тебе, что взяла на себя управление Хайбери в то время, когда я это делать была не способна, – сказала Диана, стараясь контролировать свой голос, осторожно она подняла свой бокал и держала его перед собой словно щит.

– Кто еще тогда мог бы стать комендантом? Ты? – Синтия горько усмехнулась.

– Миссис Саймондс! – раздался чей-то крик. Она вскинула голову и увидала какого-то молодого солдата, торопливо ковылявшего на костылях через лужайку, – Миссис Саймондс!

– В чем дело? – спросила она, а позади нее начал нарастать людской гомон.

– Идите быстрее! Ваш сын.

Бокал выпал из ее руки. Он разлетелся вдребезги, ударившись об пол, в этот момент она уже бежала, расталкивая толпу

– Что с ним? – спросила она, подбегая к солдату, – Где он?

– В том саду, который посредине. Который с воротами, – сказал он, вздрогнув.

Зимний саду. Волна ужаса пронизала ее с головы до ног. Что-то случилось с Робином. Ей надо к нему.

– Диана! – крикнула Синтия ей вслед, но Диана уже неслась вниз по ступеням и наискось через луговину, прямо по траве.

С ним все будет в порядке. С ним все будет хорошо. С ним все должно быть хорошо.

Она обогнала солдата, по липовой аллее добежала до дорожки, ведшей к Зимнему саду. Сквозь плотный шум в ушах – от напряжения кровь прилила к голове у нее – пробился звук детских рыданий.

Он в порядке. Если он плачет, он в порядке.

Когда она увидала, что ворота отворены, она резко остановилась запнувшись о выщербину в одной из известковых плит, которым была выложена эта дорожка. Какая-то медсестра стояла на коленях на земле возле какой-то лежавшей фигуры – Возле Робина.

– Нет! – закричала она, бросилась вперед, упала на колени рядом со своим сыном. Глаза его были закрыты, в углах рта – рвотная пена. Она схватила его за плечики, такие хрупкие, принялась трясти: – Робин!

Словно сквозь пелену тумана она слышала, что Бобби, икая и всхлипывая, пытается ее что-то сказать: – Мы играли и … и он сказал, что эти растения волшебные.

– Простите, миссис Саймондс, – голос медсестры дрогнул, – Я не могу его растормошить. Думаю, он съел это.

Сиделка указала на несколько стебельков красивых пурпурных цветов. Аконит. Такой прекрасный и такой смертоносный.

– Разыщите доктора! – крикнула она сиделке, – Немедленно!

Женщина вмиг вскочила и стремглав понеслась прочь из Зимнего сада. Диана взяла сына на руки и принялась укачивать, как укачивала его тогда, когда он был младенцем.

Что-то коснулось ее предплечья. Это к ней подошел Бобби, медленно, едва переставляя ножки.

– Все будет хорошо, Бобби. С Робином все будет хорошо, – сказала она.

– Он сказал, они волшебные, – запричитал Бобби, обхватив ее ручонками.

– Все будет хорошо, – сказала она, – Все будет хорошо.

Так они и сидели – Диана, укачивавшая своего сыночка, и мальчик, ухватившийся за нее, – В то время как рушилось то, что оставалось от ее мира.

Винсента

Вторник, 12 сентября, 1907 год

Хайбери Хаус

Сплошная облачность, в воздухе пахнет дождем.

Приближается осень.

Этим утром я лежала в кровати, в объятиях Мэттью, его руки покоились на моем, уже начавшем становиться слегка выпуклым, животе. Мне везло: уже пятый месяц, а моя беременность едва заметна.

– Мы можем обвенчаться в деревенской церкви в Уильмкоте, – сказал Мэттью, его пальцы неспешно выводили круги на моем боку, – священник тамошней церкви Святого Андрея человек понимающий и вряд ли станет задумываться, отчего церемония будет так скромна, а свидетелей всего двое.

– Эта церковь обрушится на мою голову, принимая во внимание мое нынешнее положение, – сказала я.

Он поцеловал боковую сторону моей шеи: – Тогда поедем в Лондон или куда еще, где нас никто не знает.

Я повернулась так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу: – Ты уверен, что полностью смирился с тем фактом, что за это Мелькорты нам обоим могут шеи свернуть?

– Хелен уже не один год пытается меня оженить, помнишь? – спросил он с улыбкой.

– Не на мне. миссис Мелькорт для своего брата в невесты желала бы девственницу с деньгами и положением в обществе.

Для женщин, подобных миссис Мелькорт, брак – это некая стратегическая игра, а я близко не подхожу к тому, чтоб иметь шансы на участие в этой борьбе.

– Чем скорее мы поженимся, тем скорее Хелен и Артур придут к тому, чтобы полюбить тебя, – сказал Мэттью, – Тебе не следует волноваться.

– Нам обоим следует волноваться.

Он легонько толкнул меня локтем: – Нас не застукают.

– Это не единственное, чего надо бояться, Мэттью.

Он отодвинулся назад, на свой край кровати: – Чего же тогда бояться надо?

– Наша жизнь изменится – и твоя жизнь, и моя.

– Изменится к лучшему, – сказал он.

– Что будет, если я не смогу больше работать? – спросила я.

Он повернулся на своей подушке так, чтобы смотреть прямо на меня: – Этого не произойдет. Я этого не допущу.

– У тебя может не остаться выбора. выбора может не остаться у меня.

На это он ничего не ответил.

Теперь, когда мы вместе на этом ненадежном спасательном плотике, я не могу понять, как я вообще додумалась до того моего первоначального плана… Но и нынешний наш план, однако, не лучше – Венчаться под вуалью лжи и обмана…Долгое время я вообще не задумывалась о возможности выйти замуж, но вот это вот все – совсем не то, как я хотела бы начать совместное плаванье.

Кроме того, был еще один вопрос. Я смущаюсь об таком даже в дневник записывать, но на самом деле я не знаю, какие чувства Мэттью ко мне испытывает. Я знаю, что он страстный. Я знаю, что он добрый. Я знаю, что он не унывает и верит в то, что мы сумеем построить совместную жизнь, но прийти к этому соглашению нас вынудил наш будущий ребенок. Я не могу не задаться вопросом: а не чувствует ли он, что пойман в ловушку? Я это чувствовала в глубине души.

Я не знаю, любит ли он меня, и я не могу себя заставить спросить его об этом, потому что не хочу знать ответ.

Диана

Сентябрь 1944

Люди. Теперь она никогда не оставалась одна, все время около нее были люди. Глядели на нее или, что было еще хуже, сидели с ней рядом. Все они хотели держать ее за руку, а она этого не хотела, но у нее не было сил оттолкнуть их прочь. Вместо этого она просто сидела, расстелив на коленях один из джемперков Робина, и не отрываясь смотрела в стену, в одну и ту же точку.

Это было чернильное пятно, она была практически уверена. За прошедшие три недели форма этого пятна стала настолько знакома, словно она с ним сроднилась. В другое время и в другом месте она бы, возможно, попросила мистера Гиллигана отскребсти эту полосу обоев и переклеить другие, но теперь она выяснила, что это пятно многое упрощает. Когда она сосредотачивает на нем взгляд, ей не приходится думать.

Ей нужно было отдалиться от всего этого – но тяжкий туман висел вокруг нее, порой сгущаясь вокруг нее так плотно, что она с трудом могла дышать. Из-за этого мир вокруг стал настолько замедленным.

Откуда-то из глубин этого тумана сознание Дианы запечатлевало то, как открывалась, то закрывалась дверь в детскую комнату. На чайном подносе звенел фарфор. До нее доносился запах тоста и яичницы. Две женщины перешептывались.

– Диана, здесь мисс Аддертон, она принесла тебе завтрак на подносе.

Диана оторвала взгляд от своего пятна, подняла глаза вверх и обнаружила, что над ней стоит ее золовка – руки стиснуты, лицо измученное.

– Я принесла для вас несколько яиц, мисс Саймондс, – скзала мисс Аддертон с деланной жизнерадостностью, – Настоящих яиц.

– Вкуснятина, да? – спросила Синтия.

Диана позволила своему взгляду снова зафиксироваться на пятне, пальцы ее вновь принялись ощупывать вывязанные узоры джемперка, – Я не ребенок.

Ее золовка от удивления выпрямилась: – Нет, ты не ребенок.

Когда Диана не ответила, Синтия продолжила: – Однако ведешь ты себя как ребенок.

Кулаки Дианы сжались крепче.

– Тебя постигла огромная утрата. И все это понимают. Однако сейчас много людей страдают не меньше. Некоторые из них – В этом самом госпитале. Твой долг…

– Мой долг был перед моим сыном. Предполагалось, что я сберегу его, – сказала она.

– То, что произошло с Робином, – большая трагедия, – Синтия попыталась вновь.

– Он умер из-за моего сада. Из-за того, что я поленилась спрятать ключи. Он умер потому, что я не выполола аконит, хотя прекрасно знала, насколько смертельным это растение может быть. Он умер из-за меня.

Комната погрузилась в гробовое молчание.

– Ты не в себе, Диана, – сказала Синтия.

Да, и она, вероятно, не придет в себя никогда. Робин – он был тем, что было хорошего в ее жизни, – напоминанием о довоенном прошлом, а также предвестником будущего. Она изливала на него всю свою любовь. Она говорила себе, что держит его возле себя потому, что Мюррей ненавидел свои школьные годы, но истинные причины лежали куда глубже. Она верила, что если она будет рядом, то сын будет цел.

В конце концов, тогда сделать ничего она так и не смогла.

Робин в сознание так и не пришел. Доктора не смогли ничего сделать, чтоб его спасти. Не помогло и то, что весь особняк был полон медицинского персонала. Ее прекрасный мальчик умер ночью, когда она сидела, молча склонившись над ним.

– Я бы хотела, чтобы меня оставили одну, пожалуйста, – прошептала она стене детской комнаты.

Она услышала, как мисс Аддертон ставит посуду с нетронутой едой обратно на поднос. Но, судя по звуку шагов, из комнаты вышел лишь один человек.

– Ведь не повторится снова то же самое, что и с Мюрреем? – спросила Синтия.

Диана медленно повернула голову: – Что?

Ее золовка выдохнула: – То, как ты горюешь, Диана, это чересчур. Все это безвылазное обитание в детской комнате, словно мисс Хэвишем. мисс Аддертон говорит, ты несколько недель ничего толком не ела. А судя по тому, в каком состоянии твои волосы, до внешнего вида тебе больше дела нет.

– Не ты ли старалась заставить нас всех отдать все для фронта, все для победы?

– Ты ведешь себя непристойно, – сказала Синтия.

– Я горюю по моему сыну, – сказала Диана.

Синтия воздела руки: – Горюешь точно так же эгоистично, как всегда!

Диана вскочила на ноги, джемперок Робина чуть было не соскользнул на пол, но она подхватила его и потрясла им перед собой: – Его больше нет!

– И моего брата тоже больше нет, и сестры рядового Уилторпа, и сына миссис Джордж, у огромного множества людей тоже нету больше тех, кого они любили, – доказывала Синтия, – Не нормально то, как ты запираешься на долгие недели, когда происходит что-нибудь плохое.

– Не тебе указывать мне, как горевать мне по моему сыну, – огрызнулась Диана.

– Я не….

– Мюррей должен быть здесь, – голос Дианы сломался, – У него не было права уходить добровольцем, не обсудивши это сначала со мной. Он не оставил ни Робину, ни мне ни минуты на то, чтобы обсудить это его решение, а когда сообщил мне о том, что натворил, уже ничего было не изменить. Мой муж настолько не уважал мое мнение, что ушел на войну и там дал себя убить. А теперь мой сын мертв. И ты думаешь, я веду себя эгоистично потому, что провожу время, оплакивая его? Как ты смеешь.

– Я даже не подозревала, что Мюррей не поговорил с тобой, прежде чем пошел добровольцем, – сказала Синтия очень тихо.

Диана вскинула подбородок: – Если б ты хоть раз когда-нибудь обеспокоилась тем, чтоб спросить про это, я бы тебе давно рассказала.

– Мне жаль Мюррея и мне жаль Робина, – Диане показалось, что эти слова прозвучали так, как если бы их клещами вытаскивали у ее золовки, словно ее губам было больно их произносить, но, тем не менее, они были сказаны, – Я оставлю тебя.

Диана отвернулась к окну.

Горе, как очень плотный туман, снова объяло ее, стиснуло сильно. В следующее мгновение она услышала, как снова открылась и закрылась дверь.

– Вечер добрый, миссис Саймондс, – сказала мисс Аддертон, когда часы в коридоре пробили пол-восьмого. Кухаркаиха всегда приносила поднос с едой столь регулярно, и для Дианы это стало столь привычным, что раньше она едва бы заметила ее приход, но в этот раз она не никак могла выбросить из памяти те слова Синтии, они неумолчным эхом звучали в ее голове.

Эгоистка.

– Благодарю.

Она обернулась как раз вовремя, чтобы заметить, как напряглись плечи у мисс Аддертон под ее синим платьем. Диана сообразила, что, вероятно, впервые за много недель заговорила с кухаркаихой.

мисс Аддертон сложила руки за спиной и затем повернулась к хозяйке, на лице она сумела изобразить улыбку, довольно милую, но в уголках губ пряталась боль.

– На ужин медальон из свинины со свеклой и картофелем, – сказала мисс Аддертон.

Диане дела не было до ужина. Она кашлянула, прочищая пересохшее горло: – Как Ваш племянник?

Кухаркаиха немедленно уставилась в пол: – Бобби чувствует себя хорошо, настолько, насколько этого можно ожидать.

– Принимая во внимание все то, что ему пришлось пережить, я бы предположила, что это означает, что ему вовсе не хорошо, – сказала она.

– Он плохо спит. Его часто мучают кошмары, – призналась мисс Аддертон.

– Понимаю.

Кухаркаиха помялась, но затем сказала: – Он теперь снова стал очень тихий. Таким же, как тогда, когда только приехал, до того, как начал играть с….

Сердце Дианы сжалось, когда мисс Аддертон резко умолкла. До того, как он начал играть с Робином.

Эта женщина смотрела на нее, ожидая, что она что-нибудь скажет в ответ. Она знала, что ей следует что-то ответить. Это был тот случай, когда предполагалось, что настоящая леди произнесет какую-нибудь банальность. Но Диана не смогла придумать ни одной банальности – она больше не в силах была сохранять приличествовавшее леди достоинство. Вместо этого она проговорила: – Благодарю вас, мисс Аддертон. Можете идти.

Кухаркаиха кивнула, а когда дверь за ней тихо закрылась, Диана заплакала.

Винсента

Вероятно, октябрь

Хайбери Хаус

Я не знаю, какой сегодня день недели, не знаю и какое сегодня число – Мне это больше не важно. Я не делала записей в дневнике много дней – да и как можно записать самый худший день в жизни?

Я знала, что мое время в Хайбери Хаус подходит к концу. Особенно остро я это почувствовала, когда стояла на земле, влажной от росы, и беседовала с мистером Хиллоком, планируя, какие растения высадить сейчас, чтобы они взошли следующей весной, – дни стали короче.

– Нарциссы будут подготовлены к посадке на следующей неделе, если мы получим эту партию вовремя, – сказал он.

– Я выслала письмо брату четыре недели назад, спросила его про луковицы нарциссов. Сегодня я снова напишу ему и узнаю, почему возникла эта задержка с их отправкой, – пообещала я.

– Этим утром О’Мэлли доложил мне, что для Зимнего сада земля подготовлена, – сказал он.

Я помню, что затем я вздохнула: – Я подготовлю наброски этого сада для вас вскоре.

Мистер Хиллок поглядел не меня, прищурившись: – Вы уж не серчайте на меня, мисс Смит, за то, что я сейчас скажу – но, сдается мне, над этим садом работать вы не хотите.

– Вздор, – сказала я, хотя прекрасно знала, что он прав. Это был последний изо всех садов, который я должна была посадить, а я прямо-таки пристрастилась чуть ли не каждый день его то подправлять, то вовсе переделывать. Он должен был стать моим последним» прощай», но прощаться с Хайбери Хаус я была еще не готова.

Мы разошлись и я отправилась в Садик для детей – уже давно я стала проводить в нем большую часть своего времени. Я полола и прибиралась там, как могла, зачастую стоя на карачках. Становилось все труднее и труднее находить в себе силы, чтобы справляться с таким садом, как этот. Вот и в этот раз, когда я встала на карачки, опустившись для этого на колени, а затем опершись на руки, моя поясница заныла, словно протестуя. Однако, некоторое время спустя, я все же вынула секатор и принялась обрезать стебли буддлеи.

Я ухватила тоненькую веточку этого серебристо-зеленого растения, намереваясь срезать ее около самого основания, но успела сделать лишь один надрез. Боль пронзила мою спину – я сделала судорожный вдох, зашипев от боли. Но работать я не прекратила. Вместо того, чтобы остановиться, я порубала эту ветку буддлеи на три части, которые аккуратно сложила в большой парусиновый мешок, который позже один из садовников вынесет на торфо-компостную кучу.

Несколько минут я упорно работала, обрезая у этого куста все нижние веточки, одну за одной, начиная от самой земли и примерно до половины высоты растения. Когда я потянулась за какой-то более толстой веткой, мою спину вновь свело судорогой, в этот раз еще сильнее. Я уронила секатор и схватилась за спину, впившись пальцами в жесткую ткань моего корсета. Еще один приступ боли охватил меня, но теперь боль шла откуда-то глубоко изнутри.

Я поняла, что-то пошло не так. Мне надо было сесть. Отдышаться. Подумать. Я приподняла свои юбки, чтобы осторожно переступить через гауру и астры, и тогда увидела это – из моей туфли на землю, словно змейка, стекала струйка свежей крови.

Ребенка своего я потеряла – дочь, проинформировал меня доктор Ирвинг, хотя я его об этом не спрашивала, и знать пол ребенка не хотела.

Прошло уже несколько часов с начала тех первых болей, когда меня нашел зашедший в Садик для детей сын старшего садовника Молодой Джон – я лежала на земле, скорчившись, руками обхватив живот, а моя юбка промокла от крови. Я попыталась, было, остановить его, но он помчался прямиком к миссис Крисли. Она и мистер Хиллок, поддерживая меня с двух сторон, помогли мне добраться до коттеджа. Затем она послала за доктором Ирвингом.

А затем она отправилась к Мелькортам и рассказала им все.

С того момента, как меня уложили на кровать, я не видела никого, кроме доктора, и это было проявлением милосердия. К полуночи все было кончено.

Доктор Ирвинг, казалось, целую вечность, вытирая свои инструменты и моя свои руки. Когда, в конце концов, он все это доделал, то откашлялся, прочищая горло: – Мисс Смит, мне очень жаль…

Я не ответила. Мне не нужна была ни его симпатия, ни его жалость.

– Вы сможете иметь других детей, родить вы сможете, если захотите, в будущем.

Я крепко зажмурилась. Я потеряла мою дочь и меня потрясло то горе, которое я сейчас испытывала. Вплоть до самого этого момента, я полагала, что сумею оставаться бесстрастной. Но теперь я ясно видела, что все те бессчетные часы, которые я проводила, строя планы на будущее, я переживала не только за себя, но и за нее. Я хотела дать ей жизнь и устроить ее жизнь самым лучшим образом – настолько, насколько могла.

Но она была не только моей дочерью, но также и дочерью Мэттью, и это будет только вопросом времени, прежде чем об этом узнают все остальные. Так что оплакивала я не только лишь ее, но и мою жизнь, такую, какой она была раньше, до произошедшего. Оплакивала мою разрушенную профессиональную репутацию и тот позор, которым отныне меня заклеймит общество. Оплакивала потерю моего заработка и моей независимости. Оплакивала и то, что Мэттью теперь я тоже потеряла. Теперь не осталось никакой причины нам жениться. Меня принудят покинуть Хайбери, а жизнь Мэттью станет такой же, как раньше.

– Благодарю вас за вашу помощь, Доктор, – сказала я, изо всех сил стараясь унять дрожь в голосе.

Доктор Ирвинг замялся, но затем кивнул. Прежде чем открыть дверь и уйти, он отвесил мне короткий поклон: – Попытайтесь отдохнуть. Это лучшее из возможного.

Оставшись в одиночестве, я отвернулась от двери. Я знала, что сегодня мне не уснуть. Вместо этого, я стала думать: об Адаме и о том маленьком домике, которым я владела и который любила. Думать о моем собственном прекрасном садике, на который изливала я всю мою любовь в те дни, когда жила дома, а не в чужих людях. Думала про то, каким простым казалось все тогда, когда мне не о чем было переживать, кроме как о каком-нибудь предстоящем проекте да о том, можно ли рассчитывать на то, что взойдут семена, заказанные по тому или по иному каталогу. Так многое изменилось с той поры, как я приехала в Хайбери Хаус. Так многое изменила я сама. Так сильно изменилась я сама.

Я услыхала чьи-то далекие крики, доносившиеся откуда-то снаружи коттеджа. Я приподнялась на локтях, вздрогнув от той боли, что гнездилась в глубине моего тела.

– Будь благоразумен! – это вскричал мистер Мелькорт, я узнала его по голосу.

Кто-то очень сильно ударил во входную дверь и она распахнулась: – Винсента! Винсента!

– Мэттью, – прошептала я, упав обратно на подушки, вся сжимаясь и подтягивая покрывало к груди.

Секунду спустя, в двери моей спальни ворвался Мэттью и рухнул на колени возле моей кровати: – Моя дорогая, что случилось? В чем дело? – спрашивал он, сжимая мои руки.

Следом за ним в комнату ворвались его сестра и ее муж, оба задыхались от быстрого бега. Они преследовали его всю дорогу, от самого особняка до коттеджа, отчаянно пытаясь удержать его, не дать ему увидеться мной.

– Мэттью Годдард, о чем ты думаешь, врываясь в коттедж мисс Смит подобным образом? Это крайне неприлично.

– Винсента, что с тобой? – спросил он, не обращая ни малейшего внимания на свою сестру.

Я кинула свирепый взгляд на нее и ее мужа: – Разве вы ему не сказали?

– Не сказали мне что? – спросил Мэттью.

– Это не твоя забота, Мэттью, – чопорно произнесла миссис Мелькорт.

– Винсента, в чем дело? Мне передали весточку от миссис Крисли, мол, тебе стал плохо и послали за доктором, – сказал он.

У меня ком к горлу подкатил, в тот момент я испытывала странное чувство – смесь ненависти и благодарности – по отношению к экономке за то, что она вмешалась. Он имел право знать. Он был отцом.

Он крепче стиснул мои руки: – С младенцем все хорошо?

Я расслышала, как его сестра сделала судорожный вдох и как мистер Мелькорт промолвил: – А я говорил. Но мне не было до них дела.

– Нет.

Его пальцы разжались, безвольно соскользнули, он выпустил мои руки из своих рук. Я его потеряла.

– Мэттью, это высшей степени неприлично. Я должна настаивать на том, чтобы ты немедленно покинул этот дом, – сказала миссис Мелькорт тонким от волнения голосом. Она знала, я могла поклясться, что она знала, это было ясно по тому, как она глядела на меня, но она доблестно старалась делать вид, что не знает.

– Это отнюдь не твое дело, Хелен, – сказал он.

– Сию же минуту, Мэттью, ….

– Тебя это тоже никоим образом не касается, Артур, – огрызнулся он на мистера Мелькорта.

– Если мисс Смит вступила в опрометчивые отношения, проживая под этим кровом, который мы предоставили ей, то тогда я не вижу, каким образом ее работу по найму будет возможно продолжить. Мне придется просить вас покинуть наше поместье немедленно, мисс Смит.

Мэттью рывком вскочил на ноги: – Она только что потеряла ребенка. Артур. У тебя что, нет ни капли жалости?

– Мэттью, прошу тебя,… – начала, было, его сестра.

– Сейчас середина ночи, – продолжил спорить Мэттью.

– Тогда по утру, – сказал мистер Мелькорт так, словно делал огромное одолжение.

миссис Мелькорт положила свою руку на его предплечье: – Артур, думаю, мы можем оказать мисс Смит даже еще несколько большую любезность, несли только лишь это. мисс Смит, вам разрешается остаться тут на время вашего выздоровления. вы ни с кем не будете видеться. вы не будете покидать этот коттедж, хотя я сомневаюсь, что это будет возможно, принимая во внимание ваше состояние. вы понимаете?

Я устало кивнула, соглашаясь, поскольку что еще я могла сделать?

– Теперь нам следует оставить мисс Смит отдыхать. Мэттью, ты тоже, – сказала миссис Мелькорт.

Мэттью бросил на меня взгляд, полный боли: – Винсента, хочешь, я останусь…?

Я отпрянула назад, еще сильнее съежившись:

– Я хочу остаться одна.

Я не могла опереться на этого мужчину в поисках утешения, зная, что он исчезнет из моей жизни очень скоро, так скоро. Вновь я окажусь одна-одинешенька в этом мире, и я совершенно не уверена в том, захочет ли даже мой родной брат иметь дело со мною, когда узнает, по какой именно причине была я уволена из Хайбери Хаус.

– Я вернусь завтра, – пообещал Мэттью.

– Нет, прошу, не надо.

– Мэттью, – резко сказала его сестра, которая все это время стояла в притворе двери, держа дверь широко открытой и ожидая, когда же оба мужчины выйдут из спальни.

Мой любовник обернулся через плечо, последний раз взглянул на меня, затем ушел.

Я ждала, что миссис Мелькорт последует за ними, но вместо этого она тихо затворила за ними дверь. Она немного пододвинула стульчик с вышитым сиденьем, села на самый его край:

– Я поняла, что нахожусь в исключительно затруднительном положении, мисс Смит, – сказала она тоном, в котором не осталось ничего от той соблазнительной сладости, которую она придавала своему голосу в присутствии своего мужа, – Хоть Господь и благословил нас тремя здоровыми детьми, у нас должны были быть еще дети. Артур может на этом не зацикливаться, но я никогда не забуду всех тех детей, которых мы потеряли.

– Мне жаль, – пробормотала я.

– Я не пытаюсь вызвать в вас симпатию к себе, я в ней не нуждаюсь, – щелкнула зубами миссис Мелькорт, – Я просто хочу, чтоб вы понимали, почему я остановила моего мужа, когда он намеревался вышвырнуть вас из этого коттеджа, как только рассветет. вы потеряли ребенка. А также вы предали мое доверие, когда совратили моего брата.

– Я не совращала вашего брата.

Она продолжала, словно меня не услышала: – Мэттью – Мужчина хороший, но иногда бывает наивен. Он избегает некоторых из более ощутимых трудностей реальной жизни потому, что не желает с ними связываться, не хочет с ними бороться.

– Для чего вы мне все это рассказываете? – спросила я.

– Он на вас не женится.

Я нервно сглотнула: – Я не ожидаю, что он женится на мне.

Она коротко кивнула: – Рада, что мы друг друга поняли. вам разрешено восстанавливать силы здесь, в коттедже садовника, до той поры, как Доктор Ирвинг не сочтет, что вы пришли в форму достаточную для того, чтобы поездом вернуться обратно в Лондон. Я прошу, чтобы вы никоим образом не устанавливали связь с моим братом в продолжение всего времени вашего здесь пребывания.

– Если он сюда придет, это будет лишь его собственный выбор, – сказала я.

– Мэттью станет вести себя в полном соответствии с моими желаниями. Он всегда был мне послушен, поскольку живет на иждивении мистера Мелькорта.

– Он не хочет денег Вашего мужа, – сказала я.

Она склонилась ко мне ближе, опершись о край кровати: – Тогда отчего ж он продолжает эти деньги принимать?

Ответа у меня не было.

– Возможно, вы правы. Мэттью давно пора подыскать себе невесту с хорошим приданым. Я так думаю, это произойдет не позднее, чем к концу этого года. Я также прослежу за тем, чтобы мой муж пришел в себя после этого скандала. Мы не можем уволить вас, поскольку слишком много людей осведомлены о вашей работе здесь. Вместо этого вы доведете до конца все те дизайн-проекты, которые до сих пор не доделаны, и проинструктируете мистера Хиллока касаемо всех тех деталей, которые ему понадобятся, чтобы он затем сумел завершить их полностью, без вашей помощи, сам.

Эта ужасная женщина додумалась до такого же точно плана, как до этого и я, чтобы уйти из Хайбери Хаус, избежав явного позора. Но отчего-то это повергло меня в еще более глубокое отчаянье.

– Благодарю вас, миссис Мелькорт, – сказала я спокойно.

Она вздернула бровь дугой: – Я делаю то, что необходимо, чтобы позаботиться о моей семье. Я защищаю моего брата, чтобы его не принудили обманным путем к браку с неподобающей женщиной.

Во мне заговорила гордость, мой характер взыграл: – С неподобающей женщиной? Я – дочь джентльмена, точно так же, как и вы.

– Мы обе знаем, что мы – не ровня, мисс Смит. У меня есть положение в обществе, богатство, причем такое, что вы и вообразить никогда не сможете. вы же копаетесь в грязи да играетесь с растениями за деньги, – сказала она.

– У меня есть талант и профессия художника.

– А у меня есть муж. Все карты у меня на руках, мисс Смит. Теперь я советую вам отдыхать. Чем быстрее вы оправитесь, тем быстрее мы сможем быть избавлены друг от друга.

Под простыней я сжимала кулаки, еле сдерживая желание врезать ей. Вместо этого я пригвоздила ее тяжелым взглядом и сказала: – Миссис Мелькорт, я могу вас уверить, что ничто не доставить мне большего удовольствия, чем знание того, что я никогда не буду вынуждена увидеть вас вновь.

Я уеду из этого места, чтобы никогда больше не видеть Хайбери Хаус. Здесь я рисковала своей жизнью и чуть было не потеряла свои средства к существованию, а расплачиваться за это, пожиная последствия, я буду, вероятно, еще долгие годы.