Текст книги "Аморальное поведение. Когда есть те, на кого можно положиться"

Кто такие «крошки»? У Юлии и Дмитрия были дети? Вот что он имел в виду, припоминая при моем отце потери. Они похоронили своих детей. Теперь это не просто «НЕТ», это целая тысяча выкриков «НЕТ». Они были женаты. У них были дети. Сколько? Дети были маленькие? Это были близнецы? Они погибли? Погибли вместе? Из-за Дмитрия? А может, я делаю неверные выводы. Мало ли, что понималось под «крошками».

Что происходит с этими взрослыми, когда они начинают разговаривать на своем языке?

Почему они норовят причинить друг другу зло?

Почему взрослая любовь – это гильотина?

Нам с ними надо на разных планетах жить. У меня крышка открутится, пока изучу взрослых.

На улице мне нужно снять с себя ошарашенный вид, как ветровку, и засунуть ее подальше в сумку, в канаву, или в тишину, или в тайный угол – не важно, куда, лишь бы в это место не залез папа. Он не должен узнать, что этот полный солнечный день отравлен какими-то двумя короткими минутами. Пусть будет счастлив, а я попробую справиться и разобраться. Впоследствии он узнает от меня свежеприготовленную ложь о том, что дверь в мой класс оказалась закрыта, что я подождал минутку, но никто не пришел, а свою грусть обиженного ребенка, которая была ничем иным, как самой настоящей грустью взрослого, я объяснил тем, что в тетради, которую я забыл под партой, мною нарисована Лали. Я оказался так доволен рисунком, что хотел сфотографировать его и сегодня же отправить маме. Хоть это было правдой, но истиной причиной моей грусти не являлось. Я бы не расстроился так сильно из-за тетради, которая все равно моя и до которой я доберусь в понедельник.

Мы наконец-то отдаляемся от школы, направляясь прямо в кафе «Лаццо» в центре города, где готовят самую вкусную в мире пиццу по итальянским рецептам, непринужденно болтаем, как в мирное время. Мы играем в игру «Угадай, чего бы мне хотелось прямо сейчас». Вот это да. Для меня это означает полное выздоровление наших отношений. Папа придумал эту игру, когда мне было года три, и мы по очереди угадывали, кому чего хочется. Никаких правил в игре нет, есть один нюанс – тот, кто сильно затупит, может использовать подсказку, а в целом тебе не нужно ничего, кроме творческого воображения.

Мы молча съедаем на двоих одну пиццу и заказываем еще. Есть такую прелесть и говорить одновременно нельзя. Эта пицца такая вкусная, что когда я ее ем, я думаю, что вместе с ней съем и свой язык. Но мне нельзя – как потом болтать? После второго захода пиццы я рассказываю папе кое-что о феноменальных способностях кошек, и хотя в доме животных он не переносит, я вижу, что ему реально интересно меня слушать, особенно его удивляет, когда я говорю, что по-хорошему ориентироваться в полной темноте коту помогает вовсе не зрение, а усы – с их помощью животное определяет предметы на расстоянии. Тогда папа вспоминает, какие усы были у его первого начальника. Глядя на него, папа вспоминал, что ему надо почистить ботинки (настолько усы были похожи на новенькую щетку), а начальник с такими усами все равно нигде не ориентировался, даже днем не мог отыскать ни одного документа в своем кабинете. И папа так смешно описывает внешность этого судьи, делая себе такие же усы из собственных волос, что я ржу: представляю на плечах начальника этакий лысый колобок, справа немножко волос, слева немножко волос, одна бровь прямая, другая дугой, и под носом эта щеточка для обуви. Мы смеемся навзрыд, как в последний раз. И смех у нас с папой так похож. Да нет, его нам при рождении пополам раздали. Мы смеемся одним и тем же смехом, и я вздуваюсь от гордости.

Мы заказываем третью пиццу, чтобы взять с собой домой. А вечером я подбираю аккорды для пианино на одну из любимых песен папы. При этом меня все никак не оставляют мысли о совместном прошлом Юлии и Дмитрия Валерьевича. Никак не могу выбить из своей памяти разговор об этих «крошках». Мои учителя разведены. Сама эта мысль, что они были в браке, как соковыжималка на полной мощности. Беря первые аккорды на пианино, я неожиданно понимаю, что фактически знаю Юлю только первый день. Почему же ощущение совсем другое?

Из-под моих пальцев выходит музыка в среднем ритме. Прежде чем сыграть песню по-своему, я прослушиваю оригинал. Более того нахожу в сети акустический вариант музыки – авторы до меня уже сыграли ее на пианино, и мне остается только подражать, научиться играть хотя бы наполовину так же хорошо, как группа «Skillet». Папа обожает эту группу и говорит, что с годами каждый их последующий альбом получался все лучше и лучше предыдущего.

Композиция «Comatose» – его любимая. Говорит, это просто лучшая зарубежная рок-композиция в истории.

Мне нужно узнать, много ли людей считают также. Вот какие комментарии я нахожу на музыкальных сайтах:

2009-03-15 19:53:11 Maria

Очень нравится начало песни, этим она отличается от других. Припев, на мой взгляд, замечательный – как я люблю. Такая музыка приходит из другого мира. Никого подобного больше нет.

2010-06-05 23:32:56 Аля

Замечательная песня, все в ней идеально. Текст просто шикарен, а музыка подобрана великолепно. Песню приятно слушать, она вызывает грусть, но повторю, она замечательна, очень ярко переданы эмоции. Еще хочу заметить, что все песни этой группы передают особые чувства. Мне кажется, это одна из лучших песен этой группы.

И так далее.

Я согласен, хотя мои впечатления оказываются еще сильнее, чем они переданы в этих комментариях, у меня щемит в груди и сжимается горло, поскольку слушая это, мне представляется девятилетний пацан, который любит кошек, краски, книги и Принцессу из своего класса, и его папа с татуировками, который тоже любит Принцессу, но мертвую, забывая о живых. Однажды отец с сыном теряют друг друга, хотя остаются жить вместе, и при этом все равно теряются, словно падают в море, попадают в воронку и их отбрасывает друг от друга, но однажды они встречаются снова. И это как перерождение, как надежда на новую жизнь. Надеюсь, больше без расставаний. Дистанция – это последнее, что я хотел бы соблюдать в наших с папой отношениях.

Заручаясь чувством, я подкраиваю песню под себя, точно костюм на выпускной. Папа утверждает, что этот шедевр полностью отражает его общее состояние души в этом мире. Коматоз. У меня нет врачей в семье, только у Ярика, и благодаря другу я знаю кое-что о коме. В том числе, что это опасно. Читая перевод, слушая русский вариант песни с мрачным названием, мне хочется надеяться, что папа иногда слишком гонит, но ему не всегда хочется умереть. Как будущему волонтеру, мне необходимо гораздо больше правдивой информации, чтобы знать, как помочь. Я спрашиваю об этом папу, когда он присоединяется ко мне за пианино на второй стульчик. Он только что вышел из душа, что объясняет прилипшая к телу футболка и капельки воды на моей коже, которые падают с кончиков папиных волос.

На мой вопрос, всегда ли ему хочется так крепко заснуть, папа тонко отвечает одной фразой: у меня есть ты. Следовательно, его ответ – нет. Да, ему хотелось, но когда я родился, он передумал.

Настроение снова меняется, опять в лучшую сторону, не так, как после подслушанного мною разговора учителей – днем я вышел на улицу, боясь, что никакая вывернутая наизнанку ветровка не поможет мне спрятать шок; тогда мне показалось, что все краски вдруг исчезли из мира и все предметы обесцветились, словно на солнце накинули огромное покрывало, а сверху еще и положили облако, полное черного дождя. Но на улице по-прежнему было ярко, а значит, это случилось только во мне.

Я успокаиваюсь мыслью, что прошлое Юлии и Дмитрия Валерьевича меня не касается, я должен несмотря ни на что думать о папе, а не об этом задире.

Мы с папой переносимся в другое место, где нет стен, потолков, черных облаков, а также других людей, включая дедулю. Не только потому, что дед в данный момент где-то тусит. Просто впервые за долгое время мы начинаем играть в четыре руки. Хотим быть только вдвоем. Каждый сантиметр моего тела горит от счастья. Особенно когда папа начинает петь, а я убираю свои руки, отдавая песню в его полное распоряжение.

Песня прекрасна в папиных руках. И обволакивается его голосом. Я превращаюсь в само спокойствие, поскольку он оказывается таким мелодичным и нежным.

После ужина (который дедуля пропустил, потому что по-прежнему тусит), я объявляю папе, что собираюсь написать маме еще одно письмо, и призываю его на помощь – хочу быть уверенным, что пишу что-то особенное, причем с приложением серии моих рисунков с Лали. В понедельник я добавлю еще один, и нажму на кнопку «отправить». Папе затея не нравится. Более того на его лицо падает такая тень, словно он сам лично виноват в том, что моя мама – Марта, а не кто-то там другой. Тем не менее, он решает, что, наверное, сможет мне кое-чем помочь.

Он недолго копошится в своем ящике, предварительно убедившись, что я не подглядываю, и дает мне относительно старый конверт с живописным женским почерком, приятным и разборчивым, как у учительницы. Обычно у человека с таким почерком превосходно получается рисовать цветы.

– Что это? – спрашиваю папу, который, уходя из своей комнаты, не поворачивая головы, признается:

– Я до сих пор плачу с этим письмом. Почитай.

В этот момент конверт сам просится… Он раскрывается в моих ладонях, словно цветок, и у меня сосет под ложечкой, ведь папа доверил мне сокровище. То, которое прятал столько лет ото всех, и наконец решился показать мне, своему сыну. Сокровище досталось мне просто так, я ничего не сделал, я не прошел полосу препятствий и не выбрался из лабиринта. Я просто дал папе понять, как сильно люблю его, а теперь знакомлюсь с его сокровищем и вижу, что я такой не один…

Альбина, 16 лет

Глеб, здравствуй!

Прости, что не писала так долго. Отдыхать у бабули здорово. Здесь целыми днями светило солнце, мы с местными девчонками купаемся в речке и загораем, но сегодня погода перестала нас радовать, в чем есть свой плюс – я наконец-то села писать тебе это письмо, потому что ужасно скучаю. Скучаю даже в самый летний день, который больше не кажется мне таким ярким без твоей улыбки.

Мы знакомы только год. Но как будто вечность. Я не помню другого мира, того моего прошлого, в котором еще не звучал твой голос. Честно говоря, мне никакой день не всласть без тебя, ни солнечный, ни дождливый. Пишу и думаю о твоих руках. Как бы они пришлись сейчас кстати, пока дождь ударяет по окну…

Обещаю, ты тоже побываешь в гостях у моей бабули. У меня из головы не выходит твое обещание съездить к твоему папе вместе. В Санкт-Петербург! Я бы много отдала ради еще одной такой поездки. Съездив в Питер около пяти лет назад, я не могу его забыть. Я влюбилась в него, как в тебя влюбилась год назад. Мама в поезде сказала мне тогда, что я никогда не забуду этот город белых ночей. Я не поверила, но это действительно так. Вот уже пятый год я мечтаю туда вернуться, мечтаю вдохнуть этот влажный, пропитанный чем-то особенным, туманный воздух. В этом городе я чувствую, как оживаю. Живу, а не просто существую. Будто мои глаза «открываются», а сердце бьется чаще и радостней. Я помню свой первый день пребывания там, первое впечатление, как вышла из метро на Невском проспекте и сразу – Казанский собор, и – огромный книжный магазин.

Мой сводный брат сказал: «Люди не ценят то, что имеют. Кто-то копит деньги годами, ограничивает себя и семью в хорошей жизни ради того, чтобы просто поехать сфотографироваться напротив разводных мостов и питерских огней. А кто-то ходит мимо всей этой красоты и ему все равно».

Следующим летом, я знаю, что, после всех экзаменов, после окончания школы, смогу туда поехать, но на этот раз с тобой. Деньги на билет вовсю копятся, я принадлежу к типу тех людей, которые готовы себя ограничивать ради одной поездки. Я верю, это будет превосходно. Ведь мы с тобой будем вместе! Мы будем взрослые, будем свободные, будем делать, что хотим.

Помнишь, как мы обсуждали, что бы мы отдали за то, чтобы только быть вместе? Свет, ночь, руку, кровь. Помнишь? А теперь забудь это. Я ничего не буду отдавать. Ни рук, ни жизнь. Без рук очень сложно будет тебя обнимать, а если я умру, то между нами все будет кончено. Так что я просто заберу тебя, и тогда у меня будет все! Нам так много нужно будет обсудить, но мы будем молчать. Просто потому, что слов не нужно.

Знаешь, я обожаю с тобой молчать. Что-то безгранично сильно тянет к тебе, это по большей части не физическое, а что-то одухотворенное. Просыпаться каждый день и просто знать, что смогу тебя увидеть на фото или прочитать от тебя пару строк. Счастливей меня в эти моменты нет никого. Не могу дождаться другого момента – когда наши руки опять переплетутся, помнишь? Помнишь, как тогда, в лесу?

С каждым днем все больше мне не хочется возвращаться в школу, там я намного чаще встречаю людей. Последний год затянется на вечность. Это странно, но я не хочу встречать людей, идя по улице. Только тебя. У меня это стало вызывать жуткое смущение, поэтому, когда я вижу приближающегося человека, я ускоряю шаг и хочу пройти мимо как можно быстрее, иначе он увидит в моих светлых глазах твои черные. А вдруг он увидит, что у меня на уме? Вдруг мысли не всегда остаются на положенном месте? Вдруг с моего лица спадет вуаль, и мои мечты станет видно? Я ведь постоянно думаю о бабушкиной маленькой бане, будто там только ты и я, и что бы мы делали там вместе; как бы я гладила тебя руками и кусала за подбородок и губу, как крепко мы бы целовались, как бы у тебя выгибалась спина и какие бы ты звуки издавал из-за моих рук, как бы ты прижал меня к себе и зашептал мое имя, а потом испустил бы в меня стон… ну и много чего еще, боюсь, бумаги не хватит. Ну а ты? Ты думаешь о чем-нибудь подобном? Думать о бане вот так – нормально? Я чувствую себя неловко. Помоги мне обрести уверенность в себе. У тебя это так хорошо получается. Я слишком себя контролирую. Только прижавшись к тебе, я полностью теряю контроль.

Ты живешь в моем сердце – развалился там у меня, словно в кресле, и самозабвенно пригубливаешь чай, но я хочу сохранить это только для себя. В школе дело еще хуже, там ни от кого не спрячешься. А когда я без тебя, так мне еще и страшно ходить по коридорам. Если тебя нет, я готова пойти с кем угодно, лишь бы он был из моего класса или я его хорошо знала. Когда еду в машине, всегда прикрываю лицо капюшоном на куртке. Могу прикрыть только рот, а иногда могу все лицо. Когда стою, жду, пока проедет машина, чтобы можно было перейти, всегда глаза вниз опускаю и ногами по земле бью. Боюсь встретить одноклассников на улице. Да что там одноклассников, любого человека со школы. А если встречаю, то хочу стать невидимкой. Откуда берется это стеснение? Как с этим бороться? Что со мной вообще происходит? Я становлюсь такой жадиной, хочу украсть тебя у твоих друзей, у твоей спортивной команды, у твоего папы и вообще у целого мира, чтобы только в тебя можно было завернуться. Ради этого я даже выброшу одеяло.

Глеб. Это было не всегда. Я выращиваю в себе какой-то навязчивый страх. Мне снятся страшные сны, будто мы с тобой должны расстаться навсегда. Глеб, мне страшно. Хочу к тебе. Не хочу, чтоб наша история закончилась прощанием. Как это возможно, если ты даже в этом дожде? И в том вчерашнем солнце. Ответь на письмо как можно скорее.

Люблю. Обнимаю. Целую, как в своих мечтах, а прощаться не буду. Тебе тоже не надо со мной прощаться. Поговори со мной, когда захочешь, я как воздух, везде и всюду. Просто вдыхай поглубже. Я всегда выслушаю тебя, не важно, что происходит в мире – я рядом, пока тебе нужна.

Твоя Альбина.

Июнь, 1999

Степа, 9 лет

Я откладываю чтение и мое первое послевкусие таково: я не могу узнать своего отца в том мальчишке, которому написано это письмо. В то время мой папа был совсем другой. Альбина писала для некого мальчика, в котором удивительным образом сочетались невинность и уверенность, мальчика с самой солнечной улыбкой в составе баскетбольной команды, что само собой подразумевает его силу и отвагу. Он был отвязным, но беззаботным пацаном с чистой кожей без татуировок и с милым личиком без шрама. Его душа была светлой страницей без помарок и ошибок.

Во время чтения я слышал не только стук сердца Альбины, но и то, как папа заглядывал в дверь проверить мою реакцию. Он сразу ушел, не став мне мешать, как будто нас с Альбиной в комнате было двое, и мы сплетничали. Убирая письмо и старательно его пряча, как бриллиант, он, конечно же, спрашивает, как мне понравилось. В целом мне очень понравилось за исключением ревности, которую я испытал. Эта девчонка, эта дрянная воровка моего папы, озабоченная, с сомнительными грязными мечтами, возомнила себя единственной, кому нужен мой папа. Я спотыкаюсь о возмущение и хочу предъявить ей претензию, хотя Альбины нет. Мне не хочется переживать гадкое чувство, я упираюсь ногами, как не хочу ревности, но свои чувства девушка описала так откровенно и честно, что во мне взорвалось впечатление, что я все еще делю папу с этой Мертвой Принцессой. Вместо правды я отвечаю:

– Все изложено грамотно, но эта сценка про баню! Лучше бы детям такое не читать, как думаешь? – пока папа смеется, я добавляю: – Ты ответил тогда на ее вопрос? Думаешь ли ты о том же самом?

– Ууу, у нее еще все прилично было. Мои мысли модерацию бы не прошли.

На самом деле я не заострил особого внимания на бане, более всего меня взволновала сердечная привязанность Альбины к папе, а не ее физические всплески. У папы к ней тоже до сих пор такая же привязанность осталась. А голос его девушки звучал рядом со мной, отзываясь прямо со страниц письма. Притом, что я почувствовал к ней вначале, я все равно готов бежать искать Альбину, чтобы пообщаться еще. А потом снова вспоминаю, что ее нет. Странно, во время чтения у меня пропало это ощущение. Может, у папы тоже оно пропадает? Вот он и не может избавиться от письма, и его автора не может отпустить, словно Альбина, воспаряя в небеса, забрала с собою папино сердце, которое было привязано ниточной к ее руке.

Папа разыгрался. Я смотрю на его пакостную улыбку и узковатые черные глаза, которые выдают желание продолжить говорить на тему бани, леса, или где они там еще тискались со своей Альбиной. Лишь бы он не продолжал мусолить это вслух, я ухожу к себе, а потом в себя – а это еще дальше. Через несколько минут папа засыпает, дед все еще тусит у старых друзей, а я, перекинувшись парой слов с Паштетом по телефону, пишу первый набросок письма для мамы, где рассказываю о плетеной корзине, которую я завел на холодильнике, как гнездо, чтобы складывать туда записки с идеями для конкурсов на свое десятилетие. Рассказываю, как хотел бы весело провести этот день, и чтобы мама тоже была на празднике. Рассказываю, что рисование берет надо мной верх, как никогда. И рассказываю о Лали. Впервые. Это из-за нее я опять рисую. Из-за нее краски прыгают выше моей головы.

Пытаясь заснуть ночью, я вспоминаю разговор с Паштетом, которому говорю, как я провел день, исключая подслушанный мною разговор учителей. Эта тайна, по сути, не моя, а значит, я не должен ее разглашать. Но поскольку я все-таки подслушал то, чего знать не должен, получается, это и моя тайна тоже, независимо от моего желания брать на себя ответственность.

В школе мы, по словам учителей, получаем знания. До этого момента я не знал, что некоторые знания, полученные в школе, могут наложить на тебя килограммы ответственности. Именно потому, что ты к этим знаниям прикоснулся. И это словно никому не нужный лишний вес. Я мечтаю влюбить моего папу и Юлю друг в друга, а тут выходит, что как будто бы сердце Дмитрия Валерьевича у меня в руках.

– Так бы и сказал, что хочешь с папой погулять! Чо было планировать футбол? – проворчал мой друг в трубку. – Все приперлись на игру, кроме тебя, даже твоя Лали!

Мне хочется хмуриться, но ради кого в темноте-то? Почему Паштет так презрительно выдавил слова «твоя Лали», будто ест при этом голову лука? Наверное, он тоже ревнует и тоже прямо ногами упирается, как не хочет ревновать. Завтра я дам ему знать, что он в этом не одинок. Я тоже немного ненавижу Альбину, потому что мой папа до сих пор в нее так сильно влюблен и ничего, кроме боли, ему это не причиняет.

Лали на следующий день я тоже рассказываю, что произошло в субботу после уроков, какой у меня созрел план и что я намерен делать для его осуществления. Искать подарок для Юлии Юрьевны Лали предложила пойти вместе. Я нашел учительнице прикольную серебристую подвеску с сердечком, в которое вписан череп. Принцесса Лали знает толк в женских бутиках, где можно откапать что-нибудь оригинальное. А чтобы не обидеть подругу, я спрашиваю у Лали, чего она хочет, и она выбирает брелок на ключи под видом сердечка с надписью «Жизнь прекрасна».

Солнце над нашими головами устроило вечеринку: оно светит так ярко, что мы едва открываем глаза, и оно печет наши макушки, пока мы с Лали, взявшись за руки, идем пешком до своего района. Наши ладони потеют, но нам все равно, более того, чтобы наши руки не потеряли друг друга, мы переплетаем пальцы.

– Я рада, что у тебя налаживается с папочкой. – Говорит она. – Теперь ты выглядишь счастливым – больше, чем обычно.

– Знаешь, что? – я останавливаюсь на одном из бугров, по которым мы взбираемся, чтобы добраться до моего дома, и встаю перед Лали. – Ты никому не рассказывай о том, что я затеял. И о том, что Юлия и Дмитрий бывшие муж с женой – тоже. Даже Ярославу не говори. Паштет на меня за что-то злится в последнее время. Ты сейчас единственная, кому я верю.

– Спасибо. Я умею хранить секреты, вот увидишь. На Ярика не обижайся, я думаю, он влюблен в Кристину, которая, как мне кажется, влюблена в Дмитрия Валерьевича.

– А до него – в Вилена Робертовича. Несложно было догадаться.