Текст книги "Аморальное поведение. Когда есть те, на кого можно положиться"

Глядя в дневник, дедуля объявляет, что в этом есть протест, потому что я, вообще-то, очень способен к учебе. Я отвечаю, что не знаю, что мне делать, а он говорит, вот этим (надпись в дневнике: Аморальное поведение!) положение не исправить. Никогда такого не происходило в мире, чтоб плохое поведение мирило людей. Я чувствую подкатывающую ко мне волну отчаяния, но быстро отбиваю ее от себя невидимой битой. Правда, после этого утверждения не могу придумать, что сказать, кроме одного:

– Дедуля, ты прости, что тебе пришлось все это увидеть в первый день своего приезда.

В субботу я кладу в сумку чистую тетрадь, но забываю о том, что тексты песен буду записывать под диктовку новой училки, которую вместе с собой притащил сюда этот самодовольный дятел Дмитрий Валерьевич. Он сказал, что со своей дятличехой они старые друзья. Видимо, там такая же выскочка, как и он. Друзья друг друга стоят, поверьте, даже если они разные люди, они друг друга стоят все равно. Правда Паштет ее расхвалил налево и направо, но особенно ее грудь, ведь как преподавателя мы ее пока не знаем, а что до меня, мне даже на этой неделе в школе не удалось с ней столкнуться. Я и не представлял, что она вовсе не из отряда дятлов, она даже не училка, а учительница. И никакая не выскочка. Она настоящий друг. Я и не знал, что она тоже из сказки. И что когда я увижу ее, не смогу описать ее иначе, как отвязанную и прекрасную. Необычную. Юную. Оторванную ото всех худших земель, потому что она с ними не совпала. Она, как и мой дедуля, с детьми на одной волне. Ничего этого не зная с утра, я доживаю до конца четвертого урока, весь в ссадинах от уравнений, истерзанный новыми знаниями, и ничего, ничего интересного от последнего урока не ожидаю, кроме, разве, того, что он нанесет мне контрольный удар в мозг. Я хочу, чтоб он кончился. И чтоб мы погнали на Точку – сегодня наша команда играет в полном составе, наконец-то.

– Можно поговорить с тобой? – спокойно спрашивает Дмитрий Валерьевич, разбавляя мои мечты, и я знаю, чего он снова хочет. Всю неделю пристает ко мне с расспросами. Несмотря на то, что я поднажал с уроками и дома у меня затишье (отец после драки еще ни разу ко мне не подошел), учитель требует привести моего папу в школу. Знал бы он, что мой отец захлебывается фиолетовым цветом. Ему на все плевать. Ему фиолетово. – Ты начал заниматься к концу недели. – Замечает учитель с одобрением. Я вздыхаю. (Ну да, и что дальше?) – Признайся, что случилось в ее начале? У тебя все хорошо в семье или тебе есть, что мне рассказать?

Я впервые в жизни так глубоко проглатываю язык. Думаю, Дмитрий Валерьевич замечает, как мне стало неуютно. Во мне норовит вырасти стена, чего раньше не было, раньше стены стояли только снаружи и перекрывали нам с папой отношения.

– Ты можешь разговаривать со мной, о чем угодно, – настойчиво продолжает он. Голос вовсе не опасный. Личное пространство спокойно. – Я дам тебе совет, на то я ваш классный руководитель. Я хочу, чтоб ты доверился мне. Это не страшно.

– Да ничего там особенного не было. – Дышу, как перед прыжком. Пожалуйста. Пусть это выглядит как правда. – У папы новая работа и проблемы в личной жизни. Он меня не трогает, честно, не трогает. Он просто забыл обо мне и все. Ясно?

– Угу. Синяки откуда на руках? – взыскивает Дмитрий Валерьевич. От уроков, хочу сказать я. Поначалу его требовательные глаза не выдавали подозрений. Но видимо, я слишком жирно обвел слова «не трогал, честно». Подтвердили же подозрения учителя мои руки. Я и не догадался их никуда спрятать. Надо было отстегнуть и оставить дома, пока не заживут. На подоконнике, например. А на подоконнике много солнечного света – в нем витамин «Е», который полезен для кожи.

– Я упал на конструктор. Разрешите пойти на перемену.

Глаза его как два чистых озерца. Я б искупался в них, но тогда и сам стану слишком чистым для того, чтоб он догадался на все сто.

После звонка на четвертый урок мы берем чистые тетради и ручки, и следуем в кабинет музыки. Замечаю, что другие ребята туда не просто следуют, а летят, как гоночные машины и свистят туфлями на повороте. В небольшом кабинете с пианино, столом и тремя горизонтальными рядами из парт появились некоторые обновления. Первой на глаза бросается гитара, покрытая красным. Я приостанавливаюсь около. Кто-то орет:

– Вау! Гитара!

– Да такая классная!

– Я не понял, мы тут чо, крутую музыку, наконец, изучать будем?

– Хоббит, твоего любимого «Скутера» в первую очередь! – язвит Кристинка.

На учительском столе я вижу ноутбук, тетради, книги о каких-то группах, взятые, наверняка, из библиотеки (у нас там всякой всячины полно, наследство от предшественников), а также вижу смартфон в кожаном чехле с изображением еще более крутой гитары. Электрической! На такой даже мой папа играть не умеет. А учительница умеет, наверное. Я сегодня у нее спрошу.

Мы усаживаемся за парты. Я и Ярик, как всегда, первее всех, прямо напротив стола учительницы. У Паштета дрожат руки. Я спрашиваю у него на ушко, что с ним, но он увиливает с таким странным ответом, что я и через секунду не могу вспомнить, чо он там сказал. И в этот момент в класс входит девчонка. Средненькая ростом, стройная девчонка, неся с собой улыбку, бодрость и море света. По-птичьи тонкую фигурку утягивают бриджи крутого защитного цвета до колен и со шнурками, а также черная футболка с надписью цой forever, которая растянулась на ее полной груди. Кого мой отец и заслушивает в этой жизни до дыр в звуковой дорожке, так это «Арию», «Наутилус Помпилиус» и Виктора Цоя. Девчонка поправляет коричневые волосы, точнее рассыпает их по воздуху, пока я обращаю внимание на напульсники и браслет. Теперь ее волосы чуть беспокойны, и я узнаю кое-что новенькое о стиле: оказывается, небрежность может быть к месту, а не так, как у папы моего. Мое сердце вдруг начинает заполнять все пространство, притеснять все остальные органы в теле. Девочка напоминает более радостную и ухоженную версию моего отца. Сколько же лет я могу ей дать? У нас во дворе есть компания девчонок, которые любят сидеть на лавках и заборах со своими парнишками. Насколько я знаю, этим девчонкам по семнадцать-восемнадцать лет. Вот и ей я даю столько же, и наконец-то понимаю, что пропустил первого сентября.

– Привет. – Девчонка усаживается за стол. – Итак, меня зовут Юлия Юрьевна, если кто-то забыл.

Мои руки складываются на парте одна на другую. С каких пор я примерный ученик?

– Ваша прежняя учительница играла на пианино… – констатирует она, но без энтузиазма.

– Это плохо? – нечаянно перебиваю я, а потом чувствую себя енотом впервые в жизни. Зная, что не впервые веду себя по-дурацки, чувствую я это только сейчас, перед Юлией Юрьевной. – Извините, пожалуйста. Не сдержался. – С другой стороны, мне ужасно хочется все это узнать. Я хочу знать о ней все: нравятся ли ей другие инструменты, кроме гитары? Нравится ли пианино? Можно ли мне сыграть перед ней прямо сейчас? Какие группы она слушает кроме «Кино»? А кино какое любит? Любит ли котов? Не желает ли познакомиться с моим папой?

– Ты Кипятков? – спрашивает она, пока я составляю в уме список вопросов, кроме последнего про папу. – Дмитрий Валерьевич рассказывал о тебе.

– Сплетник. – Мне хочется молчать, но языку фиолетово на мои желания.

– Что-что?

– На ваших уроках я буду хорошо себя вести.

– Попробуй. – Юлия Юрьевна смеется и продолжает. – Прежняя учительница уволилась, теперь это место занимаю я. Пианино я трогать на наших уроках не буду, оно нам больше не понадобится. Я окончила Академию искусств по классу игре на гитаре. Раньше играла в группе, затем попробовала учить детей (временно заменяла в музыкальном кружке преподавателя), и после этого поняла, что мне нравится больше всего.

– В какой группе вы играли? Где? – спрашивает Дэн.

– В ночных клубах и барах. Группа называлась «Strong As A Rock», в переводе на русский «Силен, как скала», в честь любимой песни нашего вокалиста. Не жалею, что ушла из клубов. Не моя компания. Я люблю детей.

– Свои у вас есть? А сколько вам лет? – любопытничают одноклассницы. На уроке музыки не то же самое, что на уроках Дмитрия Валерьевича, где влюблены только девочки. Здесь – влюблен каждый, включая все живое за окном.

Я внимательно вслушиваюсь, однако Юлия Юрьевна удерживает свой возраст в тайне.

– Нет детей. – Смущенно отвечает она. – Как и педагогического стажа. Его у меня тоже нет, однако Дмитрий Валерьевич (мы учились в одной школе), по старой дружбе позвонил мне неожиданно и предложил попробовать занять освободившееся место учителя музыки. Так получилось, что я прошла собеседование и теперь я тут. Мы оба с ним тут. Если у вас остались ко мне вопросы, спрашивайте, я честно отвечу.

Оглядываюсь на класс. Может, кто-нибудь спросит ее об этом за меня? Мой взгляд касается Ярослава, и я удивлен, с какой невозможной силой Паштет засмущался новой учительницы. Если у меня от смущения на щеках проступило по одному розовому пятнышку, то голова Паштета целиком заполнена красным цветом, словно ему через ухо влили жестяную банку краски. Лишь бы теперь его башня фейерверком не взорвалась. А потом я говорю себе: чего ты? Ты же Ки-пят-кооов!

– Сегодня мы…

– Юлия Юрьевна! – ору я, перебивая ее и подбрасывая вверх руку, черт, слишком высоко. Она чуть не отрывается. – Ай. Юлия Юрьевна, вы не…

– Да. Слушаю, Степа.

Как она назвала меня по имени! Я сейчас в желе превращусь.

– Не могли бы вы… Ну, а вы обещаете ответить на все вопросы?

– Ммм, на все самые безопасные. Говори.

Мое внутренне «я» достает блокнотик со списком вопросов.

– Играете ли вы на чем-то другом? Например, на пианино? Или ударных?

– Да, играю. На клавишных и на электрогитаре, в том числе на басах. Это такая гитара с четырьмя толстыми струнами, она издает только…

– Я знаю. Еще спросить хочу. Вы не замужем, на вас нет кольца. У вас есть парень? Или вы замужем, но просто потеряли кольцо?

На этот раз все мои слова несут столько юмора, иначе почему учительница так ржет? Чуть со стула не падает. Взбалмошные волосы трепещутся вперед-назад. Я напряжен, но меня успокаивает тишина. А может, это все новая учительница. Ее глаза цвета дождевой тучи смотрят прямо в мои глаза, но это вовсе не страшно. Юлия Юрьевна мягко подчеркнула их темной подводкой, и на ней это смотрится невероятно естественно. Она похожа на волчицу, но детей не ест.

– Не теряла я кольца. Нет, у меня никого нет. Что еще?

– Чем вы занимаетесь помимо работы?

– Музыка, пожалуй, занимает все мое время. Музыка заполняет мою жизнь. Она повсюду, как воздух. Я ей дышу. Она снаружи меня и внутри.

– Почему же музыка любовь всей вашей жизни?

– Такова моя сущность. Я выражаю свои чувства с помощью игры. Для меня нет большего удовольствия, чем петь под гитару. Что-нибудь еще?

– Да. Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, вы стараетесь от чего-то спрятаться в своей музыке, и я вас могу в этом понять. Вы входите в музыку, словно в комнату, где становитесь кем-то другим, потому что там сидит человек, в словах с которым можно не быть осторожной, у вас меняется мимика, вашей душе свободно в теле, каждая настоящая эмоция сидит как влитая, потому что он единственный в здании, с которым легко, ваше внутреннее «я» проступает наружу, и вы преображаетесь, становясь такой, какой вас не знает больше ни один в этом доме. Это так?

– Опасный вопрос. – Говорит Юлия Юрьевна, не тратя время на подборку слов, когда с лица ее слетели почти все выражения, душа спряталась подальше, но не пожалев достаточно времени на то, чтоб переварить все мои метафоры. Такому словесному наводнению я обязан дедуле, который в ярких красках рассказывал мне о бабушке, о маме моего папы, которая каким-то волшебным образом убедила его, что быть собой настоящим не всегда страшно.

– Ясно.

– Если это все, тогда запишем песню. Я спою ее под гитару, потом споем все вместе, затем весь класс поет без меня. Через неделю на следующем занятии мы сдаем зачет. Я вызываю четырех человек к доске, они исполняют один из куплетов и припев, за что и ставится соответствующая оценка. Если вы не выучили текст совсем – «два». Если вы выучили, но не поете, а просто открываете рот – «два». – Что я слышу? Стиль общения Дмитрия Валерьевича? Этот плут сам лично учил школьную приятельницу говорить или дал ей книжное пособие по запугиванию учеников? – Сегодня мы будем изучать песню легендарной группы. Я возьму гитару и наиграю. Кто угадает, что за музыку я исполняю – автоматом «пять» в дневник. Хорошо? – она подмигивает, вполне уверенная, что маленькие дети до такой музыки еще не дошли и никто сегодня «пять» не получит.

Самая большая ошибка взрослых – делать из детей… детсадовских детей. Моя рука вскидывается в воздух самой первой, как только Юлия Юрьевна берет первые аккорды «Звезды по имени Солнце». Это любимейшая песня моего папы. Мне и текст этот в тетради записывать под диктовку не надо. Разбудите меня ночью, и я расскажу его наизусть.

«Пятерка» моя! Молодец, Кипяток!

Глеб, 27 лет

По субботам государственные структуры не работают, что само по себе огромная радость – наконец-то выходные. Но только не для меня. В этом мире ничего не для меня. Радость – не для меня. Выходные – не для меня. Я сам себе больше не принадлежу. «Вы нам больше не подходите», мягко доносит собственная кожа. «Мы вам перезвоним», добавляет душа и захлопывает дверь, чтобы попрощаться навсегда. Лежу с ней в этой комнате, ограничивающей свободу в целом мире, и мне некомфортно даже в освобожденном от плена одежды теле.

Что делают нормальные люди в первую очередь по выходным? Гуляют со своими детьми.

А что делаю я?

Я – валяюсь у нее в кровати, когда меня извергает последний за ночь кошмар, думая о том, что произошло между мной и сыном несколько дней назад. Не ощущаю, как Равшана все еще гладит мою грудь и руки, покрытые разноцветными татуировками, которые начинаются на плечах и заканчиваются на кончиках пальцев. Моя кожа меня уволила, помните? Я ей надоел. Но самая большая тоска в том, что Равшана поставила на меня слишком многое. Лучше бы и она меня уволила из своей кровати. Пусть со строгим выговором, хоть как. Главное свалить.

Ночь с четверга на пятницу заставила задуматься, нужна ли мне эта жизнь такой, какая есть и могу ли я перевернуть ее одним движением. Мне снились страшные сны, будто мы со Степой играем у берега моря, я учу его кидать камешки, чтобы они скакали по поверхности воды, как мячик. Едва у Степы начинает получаться и меня накрывает его улыбка, как внезапно небо над нами переворачивается, мой сын теряет сознание, падает на берегу у черты песка и моря. Волны подкатывают под него, все ближе и настойчивее, я пытаюсь подбежать, воплю его имя во все горло, но мои ноги зарываются в песок, а волны смывают моего сына в океан. Мне остается только стоять и смотреть на пузырьки, как вода забирает у меня ребенка, я просыпаюсь с чувством безысходного отчаяния, потери и горя! Такого же горького на вкус, как в выпускном классе с Альбиной. Послевкусие того несчастного случая живет со мной по сей день, а что же будет, если я потеряю сына? Призраки беды поселятся со мной под одно одеяло?

Море забрало его у меня. Оно оказалось ласковее меня, родного отца. Оно позаботится о нем лучше, поскольку оно, прохладное, намного теплее моих объятий, ибо дом мой пустой, и я – пустой. Именно такое чувство выталкивает меня из кошмара, сопровождая до сих пор.

Ненавижу непроходящие чувства.

Сегодня ночью того хуже (всем кошмарам кошмар!) я вижу во сне (да в таком ярком, сочном), будто моему сыну уже лет восемнадцать, он высокий, крепкий и горячий красавец, все хорошо, НО! Я застаю его в этом сне в постели с мужчиной! Не то чтобы они были именно в постели… Степины руки были связаны над головой, они, вытянутые, висели в воздухе на цепи, а вокруг его обнаженного тела ходил мужчина, явно намного старше него, старше меня, и повсюду окутывал его руками и губами. Глаза Степы были закрыты, рот – раскрыт и слегка улыбался, а позвоночник его выгибался дугой. Меня вырывает в этом сне из тела. Я как будто выбегаю в другую квартиру, где сидит мой папа, бегу прямо через стену, словно призрак, и слова льются из меня, как из ведра:

– Папа! Мне надо тебе сказать!.. – врубаюсь на всю громкость и ору. – Степа! Он… О боже, что делать, папа?!

– Все ты виноват. – Отвечает отец с полными глазами слез, точно давно обо всем знает и прячет это от меня внутри, не зная, что, как свитер, вывернут наизнанку. – Это ты. Виноват. Во всем. Ты не был ему другом. В жизни Степы не было крепких, дружеских отношений с мужчиной. Ты ему этого не дал. Он вырос и нашел себе другого, который его приласкал, да не так, тебе благодаря! Надо было меньше шляться по девкам, вроде секретарши. Тем девкам, у которых пуля в голове.

Это у меня – пуля в голове.

Клянусь, я просыпаюсь, как опрыснутый ведром воды, в море пота. Вокруг меня скрутилось одеяло. Простыни душат меня. А подушка взялась складками, похожими на усмешку. Она смеется надо мной, словно именно подушка является зачинщицей кошмара и видит, что шалость ей определенно удалась. Мне необходимо меньше пить перед сном, потому что в таком случае мне видятся или снятся всевозможные зрелища. Зрелища, типа смеющейся подушки или умирающего сына. Или как сын зажигает с любовником, а это удар в промежность любому отцу, даже такому чокнутому, как я – теперь я начинаю это ощущать.

Но чего я хотел? Ведь я позволяю обстоятельствам вытечь в нечто подобное наяву. Трачу время на девушку, готовую пойти на все, о чем попрошу. Стоит ли это того, если это всего лишь физическое? И если это так легко заполучить. Сначала нравилось, но чем дальше заходит, тем больше я понимаю: это слишком дешево. Чего-то этим отношениям не хватает. Духовности. Близости. Настоящей близости. Не хватает эмоций. Тех самых. Я сказал «чего-то»? Этим отношениям не хватает всего! Страсти. Солнца не хватает, которое опрокидывается, пока мы целуемся под открытым небом (с Равшаной и Мартой я никогда не целовался под небом, только с Альбиной). Мне не хватает ее уже много лет. Мне не хватает самого себя. Но что до моих свежих ночных кошмаров – после них мне ужасно не хватает Степы.

Я больше не стану искать то, что могла бы подарить только погибшая возлюбленная. Мне не вернуть мертвеца. Но я могу вернуть живого.

– Я знаю, как мы проведем остаток вечера. – Добавляет Равшана то, чего я уже не могу игнорировать. Я знаю, как я проведу остаток вечера. Как она – нет. Я наскоро ищу подходящий способ отделаться от нее, от ее тонкого, играющего голоска – не такого, как в суде. – Мы поужинаем в ресторане. Может, в японском? Давно не ели японскую еду, а я ее обожаю! – заканчивает она, и ко мне подкатывает тошнота. Но я не прекращаю думать о мальчике. В моем последнем сне он, обиженный и заплаканный, убегал от меня по квартире, хотя я бежал за ним, чтобы помириться. Но Степа всеми движениями показывал нежелание прикасаться ко мне, мы бегали по квартире и ничего не трогали руками, но вокруг нас разрушался мир: обои падали со стен, столы переворачивались, люстры бились, бились посуда и вазочки. Только стены не разрушались: они-то как раз вырастали в толщине и давили. Я испытал такой сильный страх в этом лабиринте, что вдруг Степа поранится об осколки! И это произошло, причем сразу, как только меня захватил страх. Мгновение, и Степина кровь повсюду – у него на лице и на руках. Впоследствии я проснулся с толчком такой мощной магнитуды, что даже Равшана подскочила со мной рядом. Это ненормально.

– Глеб, – шепчет она. Волны черных волос падают на мою грудь и щекочут кожу. – Ты любишь суши?

– Терпеть ненавижу рыбу в любом виде. – Говорю я, вспоминая беспощадное море, которое забрало моего Степу. – Мне пора. Слезь, пожалуйста, – прошу я. Прошу об одном, получаю противоположное. Равшана наклоняется и целует. Комната становится еще меньше в размерах и еще больше жмет на мировую свободу.

– Ваша честь… – мяукает она и продолжает, в то время как я чувствую себя заключенным, у меня свело челюсти, и рот не хочет раскрываться. Своим языком Равшана пытается раздвинуть мои губы, а мне не горячо, не холодно. С легким привкусом противности. Даже язык не хочет шевелиться, руки не лезут ни в одно ее место – с каких пор?

А потом что-то хорошее происходит с временем и пространством. Я закрываю глаза, и ко мне идет Альбина. Копна белокурых волнистых волос. Светлая кожа. Летний сарафан в цветочек. Осиная талия. Тонкие руки. Сложно представить, каким был я рядом с ней и каким стал потом, в компании Марты. Это два разных существа – ангел и черт. Альбина зовет меня по имени – так, что ангел внутри меня воскресает и рвется к ней сюда, наружу. Она кладет руку на мою щеку, и от ее нежных прикосновений я сгораю дотла. Я вдыхаю запах ее кожи, волос, ткани сарафана, и целую ее крепко и глубоко, просто вбираю ее всю в себя.

Я думал, у нас все впереди. Я думал, она станет моей женой. Но прошло много лет, под землей любимая мною Альбина превратилась в косточки, а я все еще живу, мои кости все еще двигаются и вздрагивают всякий раз, как только возникает ассоциация – запах, фраза или цвет. Даже письмо от Альбины, которое она прислала, когда надолго уехала в деревню к бабушке, а я остался на пол-лета один без нее… Я храню его, как священный Грааль. Читаю и чувствую, что ничего не прервалось и не поменялось в недрах души. Я читаю его с тем же трепетом. Останавливаюсь на фразах, снова и снова возвращаясь к ним. Слова Альбины звучат во мне долго после того, как я откладываю чтение. В итоге снова плачу, пока никто не знает. Где бы и когда бы я ни перечитывал письмо, оно никогда не теряет власти над моим сердцем. Это самое настоящее, что я сохранил во всей своей жизни.

– Ваша честь. – Повторяет чужой голос. Я открываю глаза, копна светлых волос превращается в пряди черных извивающихся водорослей, которые захватили мое тело и сейчас задушат. Вместо чистого естественного лица Альбины передо мной накрашенная с самого утра Равшана со своими накладными ресницами-гусеницами и со своим «моделированием бровей». Реальность обрушивается на меня, как граната с вражеского самолета – со всей своей неправильной правдой, со всей жуткой Равшаной, со всем жутким мной – таким, каков я есть на самом деле, в кого я превратился без хорошей девочки. И мой сын. Мой Степа, мой любимый щегол, которого утащили волны. Мой мелкий Степа в крови. Мой взрослый Степа с мужиком. Я словно упал в змеиное гнездо и резко возвращаюсь к жизни. Не бывать этой фигне. Я переделаю треклятую жизнь.

– Я не твоя честь. – Говорю я, поспешно скидывая с себя руки и волосы, скидывая поспешно, потому что это настоящие змеи, Степа прав. – Остаток вечера я проведу со своим ребенком.

– Почему ты меня вместе с вами никогда не приглашаешь?

– Зачем? Равшана, мы договорились. Я не хочу никого обманывать, между нами нет ничего важного. – Напутствую я, ища по всей спальне второй носок. Мое лицо выдает, что это занятие намного важнее, чем разговор с ней – и, кажется, даже интереснее. Потому что предвкушение побега поднимает во мне только самые чудесные чувства. – Я любил девушку только однажды. И давай закроем это «дело».

– Ты уходишь? – чуть не плачет Равшана, путаясь в своем фиолетовом халате и простынях вокруг себя. Наверное, не может понять, почему я угоняюсь от нее, превышая скорость и врубив от радости на всю катушку металл, если так страстно поцеловал секунду назад. Жалко ее.

– Прости, Равшана. Прости.

– За что?

– За то, что заставил надеяться. – Я подхожу к ней и беру за подбородок. – Прости меня. У нас разные жизни. И разные судьбы. Я тебе не пара.

– Нет, Глеб. Пожалуйста. Я больше не буду заходить дальше.

– Равшана. – Настаиваю я. Мне приходится это делать. Чувство вины забрызгивает меня ее слезами. – Прости, дорогая. Мне жаль. Впредь только деловые отношения.

– Нет.

– Да. Так надо. Договорились? – я нежно целую ее сморщенный от плача лоб, и ухожу в прихожую, закончив одеваться, пока меня не затопила соленая вода, как то море из моего кошмара смыло Степку.