Текст книги "Дарю тебе небо – Дорога в Вечность"

Глава 45

Вячеслав Николаевич Озеров уже который день сидел на кушетке в мрачном и унылом коридоре Солнечногорской центральной районной больницы. В раскрытые настежь окна залетал сырой ветер, который гулял здесь сквозняком и пронизывал до костей. Но пожилому человеку, лишившемуся обоих сыновей и ожидавшему вестей из отделения реанимации и интенсивной терапии, куда в срочном порядке поместили его жену, впавшую в кому, было всё равно. Пусть себе продувает! Может, когда-нибудь сдует его уже с этого осточертевшего земного шара, в мгновение ока превратившегося в юдоль слёз и печали, где больше не было места для радости, улыбок и самых надёжных и крепких сыновних объятий?

Осталась только жена, с которой Вячеслав Николаевич прожил в мире и согласии полных двадцать восемь лет. Эту красивую дату супруги Озеровы скромно отметили несколько месяцев назад. Тогда ещё у них был Влад. Их младший сын, их гордость и бесконечное счастье вопреки проискам злой судьбы, отнявшей у них старшего.

Теперь же – лишь невыносимо сосущая под ложечкой унылая и беспредельная пустота. И этот осточертевший больничный коридор, ставший теперь домом для своего пожилого постояльца.

Воспоминания – когда-то светлые и отрадные, теперь же невыносимо мучительные, терзавшие душу, выжигавшие дотла всё изнутри. Они шли бесконечным потоком, воскрешая в сознании Вячеслава Николаевича все эти невероятно дорогие и сокровенные для него годы.

Он вспоминал, как познакомился с женой на большом строительном объекте, куда его – молодого прораба-бригадира – отрядил начальник строительной фирмы, а под началом самого Вячеслава оказалась Марина – хорошенькая и улыбчивая девушка, работавшая в бригаде штукатуром-маляром.

Господи, как давно это было! А кажется, будто только вчера они запоем декламировали друг другу стихотворения Есенина и Асадова и танцевали под луной!

А потом – неожиданная тяжёлая болезнь Марины и сложный путь к долгим, наполненным бесконечным счастьем годам супружества. И сыновья, доставшиеся им с женой потом и кровью. Ведь Марина целых три года после выписки из тубдиспансера была вынуждена принимать антибиотики, чтобы из организма окончательно вышли злосчастные бактерии. И только после этого – рождение Стаса, долгожданного первенца. Боже правый, сколько светлой радости и счастья в налаженную и размеренную жизнь Вячеслава и Марины внесло его появление! И к пущему счастью – появление на свет Влада три с половиной года спустя после рождения его старшего брата. Это было поистине бесценным подарком, о котором Озеровы не смели мечтать! Радость и благоденствие в их семье, казалось, били через край!

И вот теперь… Что осталось от всего этого? Жалкие осколки счастливых воспоминаний? Грандиозное пепелище их выгоревшей дотла жизни?

Вячеслав Николаевич не мерил больничный коридор нервными шагами, у него не было на это сил – ни физических, ни моральных. Он просто устало сидел на кушетке – ссутулившись и как-то жалко обмякнув.

Он не поехал на опознание сына – и даже не потому, что жене внезапно стало плохо после разговора с сотрудником МЧС и нужно было срочно доставить её в реанимацию. Просто не смог. Как человек. Как отец. Ему хватило и первого раза. Изуродованное, обгоревшее тело Стаса в морге Солнечногорской центральной районной больницы уж точно будет преследовать его неотступным страшным кошмаром.

Но на похоронах Влада он всё же побывал. Не проститься с сыном было для него кощунством, за которое он нещадно корил бы себя всю оставшуюся жизнь. Впрочем, какая теперь, к чертям, жизнь? Унылое, беспросветное существование и старение в одиночестве. Будет просто чудо, если Марину удастся вывести из состояния комы. Но даже и эта хрупкая надежда таяла с каждым днём.

Теперь, конечно, всё время вспоминается день похорон. И лицо Влада – улыбавшееся, безмятежное, излучавшее совершенное умиротворение и почти светившееся от тайного счастья, поселившегося в закутках его отлетевшей в иной мир души. Удивительно, но даже после такой тяжёлой авиакатастрофы тело его мальчика выглядело неповреждённым.

Вячеслав Николаевич уже знал, что самолёт при падении не загорелся, но морально готовил себя ко всему. И минуты прощания с сыном, как ни странно, даже принесли некоторое облегчение. Его мальчик не страдал, не испытывал предсмертной агонии. Он умер счастливым и окрылённым. Ангелы взяли его на небо, покрыв его тело саваном с величайшей заботой. И теперь он наверняка стал одним из них. Как и его молодая жена, которой суждено было разделить с мужем одну могилу.

Этот день теперь следовало забыть – выбить из закутков памяти, как страшный сон. Хотя для чего теперь стараться забыть? Если только ради жены, которая нуждается в поддержке мужа как никогда прежде? Но ведь эти старания ни к чему не приведут. Не уменьшат боли, которая с каждым мгновением нарастала, как катившийся снежный ком, становясь всё невыносимее.

И как назло, услужливая память подкинула другой день – тот самый, в котором страха и отчаяния было ничуть не меньше, чем в день похорон сына. Вячеслав Николаевич точно так же сидел в коридоре больницы. И хотя окна были распахнуты настежь, ему было нечем дышать. Жену несколько часов назад доставили в отделение реанимации и интенсивной терапии. А сын… Вячеслав Николаевич даже на мгновение не мог себе представить, как воспримет новость, если полученные сведения, вогнавшие его Марину в глубокий обморок, перешедший в кому, подтвердятся.

Тишину больничного коридора прорезал настойчивый телефонный звонок. Вячеслав Николаевич вздрогнул… И вдруг затрясся всем телом, точно в судорожном припадке. Он не помнил, как ответил на вызов, когда на дисплее высветился номер Ладиного отца.

Вячеслав Николаевич в каком-то бешеном оцепенении не мог вымолвить ни слова. На том конце тоже довольно долго молчали, но некстати обострившийся слух уловил приглушённые всхлипы. Наконец в трубке раздался тихий, надтреснутый, исполненный невероятной усталости голос:

– Слава, послушай…

– Валер, не надо, – в отчаянии прошептал Вячеслав Николаевич. – Меня нет, слышишь? Меня просто нет.

– Слава, ты должен выслушать, – голос на том конце звучал невероятно печально, временами срываясь на плач, и тем не менее в нём чувствовалась какая-то странная непоколебимая настойчивость. – Да, это они. Мы с женой опознали их. Но…

– Да замолчи же ты, чёрт подери! – Вячеслав Николаевич, который до этого момента не мог произнести внятно даже пару слов, уже оглушительно кричал: – Не желаю ничего слушать!

– Слава, пожалуйста, прекрати, – снова раздался в трубке голос Валерия Петровича. – Я понимаю твои чувства. Но, поверь, нам с Людой тоже нелегко.

– Вас хотя бы двое… А я один. И мне никто не поможет. Марина в реанимации. Как ей сказать, если она всё же придёт в себя? Хотя… Теперь я вообще ни на что не надеюсь.

Вячеслав Николаевич чеканил слова на автомате, даже не вдумываясь в смысл сказанного.

– Слава, у нас родился внук. И он живой, хотя и недоношенный прилично. Слава, алло, ты меня слышишь? У Лады и Влада родился мальчик.

Словно бы оглушило, и весь мир сделал воздушное сальто. То, что сказал Ладин отец, звучало невероятно. Слишком невероятно, чтобы быть правдой.

– Но как же?! – вырвался поражённый возглас. – Влад ничего не говорил.

– Он и сам не знал. Вероятно, догадывался, но не был убеждён до конца. Моя дочь скрывала беременность… Были причины… Но это ребёнок Влада, даже не сомневайся! В общем, это не телефонный разговор. Потом всё объясню… Хорошо?

Снова разбередивший душу всхлип на том конце трубки. И от этого звука самому Вячеславу Николаевичу захотелось тотчас, не задумываясь, выброситься из окна больничного коридора.

– Мы дадим малышу имя Владимир. Так хотела наша дочь.

Оглушительная тишина. И тихий вопрос Вячеслава Николаевича:

– Сколько?

– Около двадцати пяти недель.

– Так ты всё знал?! – у Вячеслава Николаевича инстинктивно сжались кулаки – так, что побелели костяшки пальцев. – Знал и ничего не говорил?!

– Слава, ну что ты?! Успокойся, прошу тебя! Слышишь?!

Но Вячеслав Николаевич уже не слышал ничего, кроме собственного шумного и прерывистого дыхания. Ну как можно было скрывать такое?! Если бы только сведения о внуке оказались правдой! Да он отдал бы за это всё на свете! Хотя теперь отдавать, по сути, нечего. Разве только собственную никчёмную жизнь.

А Марина? Если бы она только знала! Возможно, в таком случае удалось бы избежать по крайней мере несчастья, произошедшего с нею.

И новая, пронзившая вспышкой молнии мысль: Марине, когда она, даст Бог, придёт в сознание, нельзя говорить об этом ни в коем случае! По крайней мере до тех пор, пока не станет очевидным, что угроза для жизни малыша миновала.

Вячеслав Николаевич высказал эти соображения Валерию Петровичу, и тот устало ответил:

– Что ж, как хочешь. Это ваши с женой личные дела. Хотя я бы сказал на твоём месте.

– Я скажу, – тихо проговорил Вячеслав Николаевич. – Но не раньше, чем буду убеждён, что наш внук вне опасности.

Боже, с каким трепетом и гордостью прозвучало у Вячеслава Николаевича заветное слово «внук»! Этот крошечный человечек, который теперь далеко, уже стал для него всем. Неужели несправедливая судьба отнимет у потерявшего сыновей отца и это единственное отрадное утешение?

Вячеслав Николаевич содрогнулся всем телом, быстро закончил разговор, убрав трубку во внутренний карман выцветшего серого пиджака, прикрыл глаза ладонью. Кто сказал, что мужчины не плачут? Плачут, и ещё как. Просто стараются по возможности не выставлять своих переживаний напоказ. Но бывают моменты, когда становится всё равно. И плевать, что думают окружающие! Горе и отчаяние накрывают с головой и требуют естественного выхода. А мужчина – он тоже человек, в конце концов. И в его груди бьётся точно такое же сотворённое из плоти и крови сердце, как и в груди женщины.

…Вячеслав Николаевич очнулся от мрачных воспоминаний, когда почувствовал на плече деликатное прикосновение чьей-то ладони. Он поднял затуманенный взгляд и увидел перед собой высокую стройную женщину в спецодежде врача. Её карие глаза смотрели строго и серьёзно, но взгляд заметно смягчился, как только встретился с взглядом Вячеслава Николаевича, исполненным усталости. Нижнюю часть лица женщины скрывала стерильная голубая маска, на руки были надеты латексные перчатки, к нагрудному карману халата крепился бейдж, возвещавший персоналу больницы и посетителям об имени, фамилии и врачебной специализации.

– Ваша жена вышла из состояния комы, – словно из далёкого небытия донёсся до Вячеслава Николаевича негромкий голос врача. – Можете к ней пройти, но только на пять минут, не больше. – Женщина сделала небольшую паузу и сочувствующим тоном пояснила: – Вообще-то у нас строгий запрет на посещение пациентов отделения реанимации и интенсивной терапии, но для вас мы сделаем исключение. Ведь вы так долго ждали!

Глава 46

Этот день выдался холодным и ветреным, несмотря на то, что на дворе стоял конец апреля. Дневное солнце проливало мягкий тускловатый свет на кроны берёз и тополей, мерно шелестевших молодой листвой на территории Никольского кладбища Солнечногорского района Подмосковья.

За чугунной оградой возле свежей могилы, в изножье которой был установлен высокий православный крест, стояли мужчина и женщина. Обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, они долгое время молча смотрели на крепившуюся у основания креста большую цветную фотографию счастливо улыбавшейся молодой пары в траурной рамке.

Наконец, словно бы очнувшись от тягостных мыслей, женщина присела на корточки, достала из полиэтиленового пакета пластиковые горшочки с живыми садовыми гвоздиками и, аккуратно установив своё скромное подношение в изножье могилы, припала к сырой земле. Обхватив руками широкий холмик, словно бы стараясь обнять его упокоившихся навеки обитателей, женщина зашлась в безудержном истеричном плаче.

Сопровождавший её пожилой мужчина присел рядом, бережно обхватил свою спутницу за плечи и стал мягко поглаживать их ладонью. Не для того даже, чтобы успокоить – уж он-то знал, как никто другой, что их общему безграничному горю не поможет никто и ничто, – а просто потому, что иначе не мог.

– Сыночек, родной, ну как же так?! – горячо шептала Марина Сергеевна, касаясь губами отсыревшей земляной насыпи могильного холмика и покрывая его поверхность поцелуями, в которые была вложена вся материнская нежность.

Вячеслав Николаевич ей не мешал. Он просто тихонько сидел рядом на корточках и беззвучно плакал вместе с женой, поглаживая шершавой ладонью холодную мёртвую землю.

– Двадцать один год! – продолжала свои исполненные невыразимой боли причитания как-то очень быстро осунувшаяся и в считанные дни постаревшая под бременем бездонного горя мать. – Всего лишь двадцать один! Ровно столько же, сколько было Стасу!

Её пожилой супруг по-прежнему молчал, размышляя о том, верно ли он поступил, что привёз жену сюда сразу же после её выписки из больницы, не заезжая домой. Хотя какой, к чертям, дом? Просто омертвевшая в считанные мгновения жилая площадь, где все последние недели не было ничего, кроме удушающей, засасывающей в омут пустоты. Пронзительно-холодный больничный коридор и то стал для Вячеслава Николаевича ближе и роднее. Ведь где-то совсем рядом находилась его Марина – хотя и не способная чувствовать и понимать ничего из того, что происходило вокруг неё, и всё-таки живая и безгранично любимая.

Она просила… очень просила его привезти её сюда. И он чувствовал, что ей это было необходимо. Ей было нужно проститься с сыном, отдать ему свою безграничную любовь и материнское тепло. Без этого она просто не смогла бы дышать. Кроме того, Марине ведь так и не довелось проводить Влада в последний путь. Пускай хотя бы теперь увидит его аккуратную, ухоженную могилу, за которой тщательно следили Людмила и Валерий. Может быть, это принесёт Марине желанное облегчение, и она попробует отпустить сыночка туда, где он будет вечно счастлив со своей молодой женой? Нет, всё же Вячеслав Николаевич чувствовал, что дать жене возможность проститься с сыном было единственно верным решением.

Он заботливо поправил расстёгнутую куртку, покрывавшую плечи жены, и обнял ту ещё крепче, передавая всё то тепло, которое у него ещё оставалось.

Марина Сергеевна повернула к мужу заплаканное лицо с покрасневшими щеками и припухшими веками и, устало прикрыв глаза, опустила голову на его плечо.

– Слава, ты помнишь, как тем летом сыночек раздарил нам все свои рисунки? Будто бы уже тогда что-то чувствовал. Будто бы знал заранее и хотел таким образом с нами проститься.

– Теперь уже и не узнаешь, так ли это было на самом деле, – задумчиво протянул в ответ Вячеслав Николаевич. – Не у кого спросить. Разве что у ангелов небесных.

Застланный слезами взгляд Марины Сергеевны упал на фотографию улыбавшихся счастливых молодожёнов в траурной рамке. Она отёрла ладонями побежавшие по лицу горячие солёные струйки и тихо, сбивавшимся едва ли не на каждом слове голосом произнесла:

– И девоньку тоже жалко. Я ведь как к дочери к ней прикипела. Как вспомню, как она выхаживала Влада, когда он болел… Лепила и рисовала для него, варила ему бульоны, готовила изумительные пирожки с сёмгой. И всё это от чистого сердца и огромной светлой души. Знаешь, Слав, мы ведь за эти годы сдружились с ней крепко. Любовь к Владу связала нас неразрывными узами. И сейчас я чувствую себя так, будто потеряла не только сыночка, нашу родную кровиночку, но и любимую дочь.

– Да, она была Владу хорошей женой, – согласился Вячеслав Николаевич, тяжело вздохнув. – Теперь они вместе. На небесах. И уже не расстанутся никогда.

– Я всё силюсь понять и никак не могу, – тихо проговорила Марина Сергеевна. – Почему дети от нас уходят? Что это? Какое-то проклятие? Злой рок? Или промысел Божий? Может, мы чего-то не понимаем в этой жизни? Может, Господь стремится что-то до нас донести? Такой вот чудовищной, непомерно дорогой ценой?

– Мариш, ну ты чего? Это всего лишь несчастный случай. Так сложились обстоятельства. Наши дети просто оказались в неудачном месте в неудачное время. Вот и всё. Хотя то, что произошло, действительно страшно.

– А Стас и Лида? – Марина Сергеевна вскинулась и буквально буравила мужа горящим взглядом, настойчиво требовавшим ответа. – Они ведь даже не были вместе, когда погибли! Просто тихо ушли от нас один за другим. Почему именно мы с тобой и Люда с Валерой? За что злополучная судьба так жестоко наказала наши крепкие, дружные семьи?

– На эти вопросы нет ответа ни у кого, к сожалению, – Вячеслав Николаевич снова горько вздохнул.

– А я всё-таки хочу найти эти ответы! – взгляд Марины Сергеевны, устремлённый на мужа, сделался жёстким, пронзительным, почти безумным.

Она снова повернулась к могиле своего мальчика, провела ладонями дрожавших рук по сырой и рыхлой земляной насыпи, будто бы хотела убаюкать придавленного ею сына, согреть его своей материнской нежностью, своей любовью. Затем руки как-то сами собой перешли к другой стороне могилы. Подрагивавшие пальцы мягко касались поверхности аккуратного холмика, словно бы изучая каждый его миллиметр, а губы, сложившись в непроизвольной печальной улыбке, прошептали:

– Спасибо тебе, дорогой, любимый сыночек! За то, что был с нами все эти годы, за то, что дарил нам непомерно огромное счастье! И тебе спасибо, милая девонька! За то, что появилась на свет. За то, что жила для нашего сына и каждый день своей коротенькой жизни отдавала ему то, чего так и не сумели дать ему мы, его родители, за весь недолгий, но поистине бесценный период, пока он был с нами.

Белый голубь в коричневую крапинку неожиданно подлетел и сел на поверхность чугунной ограды. Немного посидев и повертев головой, он распустил крылья и как-то очень плавно приземлился на могильный холмик – ровнёхонько между счастливыми, улыбавшимися молодожёнами, запечатлёнными на фотографии в траурной рамке.

Марина Сергеевна снова повернулась к мужу. В её взгляде уже не было отчаяния и тревоги. Он словно бы прояснился, просветлел за эти короткие мгновения.

– Ты видишь? – с какой-то особой нежностью и трепетом обратилась она к Вячеславу Николаевичу. – Это же голубь! Птица мира! Определённо, это знак свыше! Господь любит наших детей! Он их благословил!

Руки Марины Сергеевны потянулась к рукам мужа, лежавшим на её плечах. Она мягко накрыла его кисти ладонями и, не отводя взгляда, тихо, но твёрдо произнесла:

– Слава, я приняла решение. Я долго думала над этим там, в больнице, после того как пришла в сознание. И я уверена, что ты со мной согласишься и поддержишь меня.

Вместо ответа Вячеслав Николаевич бережно перехватил руки жены и мягко сжал её кисти в своих ладонях. Он ни о чём не спрашивал. Лишь терпеливо ждал. Если его Марина что-то решила, то он, конечно, с ней согласится и сделает всё, что она пожелает.

– Я решила пока пожить при монастыре, – продолжила Марина Сергеевна. – Там, где первое время жила наша Лидочка.

– Марин… – Вячеслав Николаевич от растерянности не находил слов. Он ожидал чего угодно, но только не этого. – Прошу тебя, подумай как следует!

– Нет, я не думаю, что останусь там навсегда, – тихо ответила Марина Сергеевна. – Просто поживу при монастыре какое-то время, побуду поближе к Господу, потружусь во славу Божию. Понимаешь, я просто не вижу для себя другого выхода. Я не смогу жить в доме, где каждая вещь и каждая бытовая мелочь будет напоминать мне о сыне. Я там просто задохнусь от безысходности и отчаяния!

– Тогда давай куда-нибудь съездим, – Вячеслав Николаевич ухватился за последнюю соломинку, чтобы попытаться отговорить жену от её решения, которое казалось ему чистым безумием. – Достанем путёвки в санаторий или в дом отдыха. Можем пожить на даче, в конце концов.

Марина Сергеевна внимательно его выслушала, но лишь печально покачала головой:

– Это всё не то. Ни санаторий, ни дом отдыха, ни дача – это не то, что мне сейчас нужно. Я хочу найти работу для тела и успокоение для души. А это может дать только жизнь при монастыре. Слав, ты даже не представляешь, насколько теперь я понимаю Лиду! Ведь она хотела того же самого! Потому что горячо и беззаветно любила нашего Стаса!

– Значит, ты меня бросаешь? – произнёс Вячеслав Николаевич обречённо. – Оставляешь одного в этой юдоли слёз и печали?

– Ни в коем случае! – горячо отозвалась его жена. – Я попрошу благословения на временные работы. Побуду при монастыре в качестве паломницы. Потом, возможно, останусь в качестве трудницы. Но я буду просить о возможности время от времени возвращаться в мир. Да и ты сможешь навещать меня в монастыре в определённое время. Славочка, милый, я буду молиться о тебе. Горячо и искренне. Просить Бога о здоровье и душевном покое для тебя. А в те дни, когда я смогу возвращаться в мир по благословению настоятельницы монастыря, мы с тобой станем непременно приезжать сюда и вместе проведывать деток. Они ведь по-прежнему нуждаются в нашей заботе и внимании, верно?

Вячеслав Николаевич помолчал, обдумывая слова жены, а потом с неожиданной надеждой обратился к ней:

– А если… Если здесь, в миру, произойдёт некое событие, которое окажется для нас с тобой важным, знаковым? Если случится чудо, и в наш дом заглянет нечаянная радость – живая, светлая, беспредельная – ты вернёшься?

– Не думаю, что такое возможно, – с невыразимой горечью отозвалась Марина Сергеевна. – Если только всемилостивый Господь и в самом деле явит подлинное чудо. Но не печалься. Я вернусь в любом случае. Ведь я и сама не смогу без тебя долго. Просто мне нужно время. Понимаешь?

Вячеслав Николаевич кивнул и крепко сжал жену в объятиях.

– Ну что, пойдём проведаем Стаса и Лидочку? – тихо произнесла Марина Сергеевна. – А потом непременно заглянем в церковь, поставим свечки и помолимся от души за наших деток.

Вячеслав Николаевич помог жене встать, затем усадил её на небольшую, прочно сколоченную скамейку, установленную возле ограды, собрал вещи и распахнул чугунную калитку.

Марина Сергеевна снова подошла к свежевскопанной могиле, присела на корточки и, припав губами к сырой земле, прошептала:

– До свидания, сынок! До свидания, доченька! Мы обязательно вернёмся!

Конечно. После такой потери просто невозможно заставить себя произнести страшное, отвратительное в своей сущности слово «прощай»!