Текст книги "Дарю тебе небо – Дорога в Вечность"

Глава 22

Выцветший «жигулёнок» нёсся по грунтовой дороге, рассекая глубокие лужи, образовавшиеся на ночной трассе под нескончаемыми потоками дождя, перемежавшегося с мокрым снегом.

Влад по-прежнему безмятежно спал на заднем сиденье, а Лада под барабанившие по крыше и по стёклам «жигулёнка» тяжёлые дождевые капли внимательно следила за мелькавшей в свете фар разметкой, стараясь очень мягко тормозить на светофорах, чтобы не потревожить его сон.

В голове её пёстрой кавалькадой мелькали события минувшего дня. Её неожиданное признание. Страшная, погрузившая в омут леденящего отчаяния обида Влада. И эта поездка, принёсшая невыразимую боль беспощадно вскрытой не зарубцевавшейся раны от потери сестры и одновременно внезапно окатившая волной чистой, искренней радости случайного знакомства. Окончательно оттаявший в машине и красиво распушивший нежные крохотные лодочки лепесточков розовато-лиловый букет хризантем, лежавший на пустовавшем соседнем сиденье… Визитная карточка, уютно расположившаяся в кармане пальто… Эти несомненные атрибуты недавней встречи создавали ощущение невероятного тепла и уюта.

Лада была искренне благодарна незримому Владиславу. За то, что его появление раскрасило для неё этот будничный, пропитанный нестерпимой горечью день новыми живыми эмоциями. И, пусть и самую малость, но притупило невыносимо саднящую боль.

Но не только за это Лада мысленно от всей души благодарила нового знакомого. А прежде всего за то, что время, проведённое в его обществе, в очередной раз напомнило ей, насколько ей дорог Влад… Её Влад. Этот почти слепой, неугомонный мальчишка, который теперь мирно посапывал на заднем сиденье. Такой милый, нежный… Временами невыносимый и всё-таки такой родной… до сладкой боли под ложечкой… до пронзительной дрожи, прокатывающейся мощными волнами по всему телу. Любимый – до умопомрачения. И единственный, кому она готова без колебаний вручить своё будущее и свою жизнь.

И теперь они оба, проделав этот невероятно трудный путь, исполненный тревог и волнений, возвращались домой.

Лада уже отзвонилась родителям, сообщив, что они с Владом на эту ночь решили остановиться в небольшом, но уютном пригородном домике на даче. У Лады был дубликат ключей, так что эта маленькая ложь должна была «прокатить». Теперь родители, конечно, напредставляют себе, что эта ночная вылазка была отнюдь неспроста, что сегодня между их давно повзрослевшей дочерью и Владом произошло то, чего уже вполне можно было ожидать. Ну и пусть думают как им заблагорассудится! В конце концов, лучше так, чем «вывалить» на родных людей правду об этих сумасшедших играх в кошки-мышки, а заодно раскрыть родителям Влада запретную тайну о том, что у них есть внук. Как говорится, меньше знаешь, лучше спишь.

С заднего сиденья послышалось прерывистое хриплое дыхание, затем лёгкий зевок. И несколько мгновений спустя монотонное гудение двигателя прорвал исполненный неподдельного изумления возглас:

– Что? Какого лешего?

Взглянув в зеркало заднего вида, Лада заметила, что Влад встрепенулся, будто бы на него мгновенно вылили добрый ушат ледяной воды, и теперь, сощурившись, слепо озирался вокруг.

– Снова ты?… – выдохнул он почти обречённо и тут же, с непонятно откуда прорезавшейся в голосе сталью, произнёс:

– Останови машину.

Лада ничего не ответила. Лишь её тоненькие пальчики с неброским перламутровым маникюром вцепились в руль мёртвой хваткой.

– Останови машину, – снова потребовал Влад. – Я сойду.

Лада встроила «жигулёнок» на соседнюю полосу – подальше от пешеходной дорожки и упрямо поджала губы. Сойдёт он, как же! Размечтался!

– Хочешь, чтобы я выпрыгнул прямо так, на ходу?

Лада притормозила на светофоре и передала своему родному строптивцу полиэтиленовый пакет с едой.

– Я не понял. Ты что – издеваешься? – поинтересовался Влад, заглянув в пакет.

Лада приподняла брови и, собрав в кулак всю свою волю, с нарочито-невозмутимым спокойствием уточнила:

– Озеров, ты можешь просто посидеть молча и поесть? А? Ты уже сегодня достаточно истрепал мне нервы, тебе не кажется?

Влад от возмущения аж поперхнулся. Лада и сама задним числом ужаснулась непонятно откуда взявшейся смелости, граничащей с дерзостью. Она никогда в своей жизни не разговаривала с Владом в подобном тоне. Но разве каждое пророненное ею сейчас слово не было непреложной правдой? Разве этот несносный мальчишка не провёл её сегодня через все круги ада? Не заставил вернуться в те места, где разрывавшая душу и тело на части боль потери сестры становилась особенно невыносимой?

Влад уже взялся за ручку дверцы с явным намерением открыть её и выйти из салона прямо на проезжую часть отсыревшей от нескончаемых потоков мокрого снега, перемежавшегося с дождём, грунтовой дороги. Но, к счастью, светофор милостиво мигнул зелёным глазом, и Лада, вдавив педаль газа и постепенно набирая скорость, уже гнала «жигулёнок» по практически свободной трассе.

– Я хочу выйти, – упрямо произнёс Влад. На его глаза уже навернулись слёзы досады, растерянности и… какой-то странной злости – скорее, не на эту хрупкую девушку, которая сидела сейчас за рулём, а на самого себя. – Тебе что, непонятно?

– Понятно, – ответила Лада всё с тем же нарочито-показным спокойствием. – Выйдешь. Непременно. Но не раньше, чем я довезу тебя до дома в целости и сохранности.

– Ты не имеешь права… – Влад уже задыхался от возмущения и целого сонма других овладевших им эмоций.

– Имею, – тихо, но твёрдо ответила Лада. – Ещё как имею. Более того, это моя обязанность. Пока ты мой пассажир, я за тебя отвечаю.

«Жигулёнок», набрав скорость, уже летел по грунтовой трассе. Лада снова глянула в зеркало заднего вида и с облегчением заметила, что Влад, обречённо вздохнув, нырнул в полиэтиленовый пакет и, вытащив марципановую булочку с пакетиком сока, с тщательно скрываемым, но несомненным аппетитом принялся за еду.

Лада тихонько улыбнулась одними уголками губ и, постепенно сбавив скорость, вырулила с грунтовой трассы на асфальтированный участок, въехав в родной двор. Они с Владом возвращались домой. Как и должно быть.

«Жигулёнок» мягко притормозил рядом со стоявшей возле подъезда одинокой, покрытой облупившейся краской скамейкой, в дневное время неизменно облюбованной бабульками-кумушками, охотницами до досужих сплетен, теперь же счастливо пустовавшей. Лада выключила зажигание, вышла из машины и распахнула заднюю дверцу.

– Ну всё. Вылезай, – предложила она Владу с прежним нарочито-показным спокойствием. – Теперь можешь делать что хочешь. Но если тебе хоть немного жаль своих родителей, советую тебе присесть на эту скамейку и всё-таки меня дождаться. Я поставлю машину в гараж, вернусь, и мы вместе пойдём домой. Ты же даже не удосужился предупредить родных о том, где ты и что с тобой. Они волновались за тебя, и мне пришлось сказать, что мы с тобой переночуем в пригородном домике на даче.

– Ну ты и… штучка! – услышала Лада исполненный неподдельного изумления мягкий хрипловатый голос, донёсшийся из салона машины, и, невозмутимо подняв брови, уточнила:

– А ты хотел, чтобы я сказала им правду? Чтобы поставила всех на уши сообщением о том, что ты поехал к чёрту на рога один, без сопровождения, и возвращаться не планируешь?

Влад выбрался из машины и бросил на Ладу быстрый, простреливающий взгляд, в котором отражался спектр всех возможных чувств и настроений.

Лада захлопнула за ним дверцу, села за руль и, не оглядываясь, направила многострадальный отцовский «жигулёнок» к гаражу. Она была уверена, что после её назидательной тирады Влад никуда не денется. Он больше не станет делать глупостей, не попытается от неё улизнуть, а благоразумно дождётся её в условленном месте.

Перед тем как закрыть машину, Лада, помедлив, всё-таки взяла по-прежнему лежавший на переднем сиденье рядом с водительским местом уже окончательно оттаявший и распушившийся букет хризантем. В конце концов, это её цветы. Подарок от заботливого и внимательного человека, оказавшегося рядом в тот момент, когда она едва не задохнулась от стремительно погружавшего в небытие мрака и ужаса. А Влада никто не просил вынуждать её ехать за ним в те края, где она не могла дышать. Только плакать и плакать не останавливаясь. Она заслужила этот маленький утешительный приз. И она возьмёт его домой, чего бы Влад себе ни надумал.

Когда Лада на обратном пути поравнялась со скамейкой, где, как она и ожидала, с обречённым видом сидел Влад, его хмурый взгляд упал на букет.

– Уже принимаешь подарки со смыслом?

Лада растерянно заморгала и инстинктивно сжала букет крепче.

– Таксист подарил, да?

Лада не знала, что ответить на такую дерзость, когда её внезапно осенило: да Влад же попросту её ревнует! Ревнует самым натуральным образом! Лада поспешно подняла пушистый букет, чтобы спрятать уже расползавшуюся по лицу счастливую улыбку, и тут же услышала недвусмысленное подтверждение своей догадки:

– Конечно он! Я же видел, как он на тебя смотрел… Когда ты ко мне наклонилась… когда взяла меня за руку…

Пора было с этим покончить. Ладино лицо моментально приобрело серьёзное выражение. Она опустила букет и, смерив Влада строгим взглядом, ответила:

– Эти цветы я купила себе сама. На обратном пути, пока ты спал. Просто так, в качестве утешения. Если в тебе ещё осталась хоть капля человеческого, ты должен понимать, чего мне стоила эта поездка.

К её радости, Влад стушевался и опустил взгляд. Ага! Стыдно стало! Так-то тебе!

– Я собираюсь сказать нашим родителям, что букет подарил мне ты, – продолжила она как ни в чём не бывало. – Надеюсь, тебе хватит совести не опровергнуть мои слова?

Влад ничего не ответил. Лишь угрюмо кивнул в знак согласия. Он даже не стал ломаться и возражать, когда Лада осторожно взяла его под руку, чтобы в кромешной темноте мартовской ночи помочь дойти до подъезда.

Глава 23

Утро приветствовало Влада ударившим в ноздри ароматом душистых соцветий. Он открыл глаза и нащупал на прикроватном столике горячий предмет, приятно согревавший скользившие вдоль корпуса подушечки пальцев.

«Ну конечно!» – Влада окатило мягкой и до невозможности тёплой волной узнавания. Это снова был тот самый бокастый фарфоровый чайник, от которого каждое утро исходил такой знакомый и до безумия приятный аромат липы и цветков жасмина. Такой чай обожала заваривать Лада. Значит, это её рук дело.

Влад на минуту блаженно прикрыл глаза и представил себе, как эта хрупкая девушка заваривает травы только что вскипевшей в электрическом чайнике водой, как терпеливо дожидается, пока чай настоится, как неслышно пробирается в его комнату и осторожно ставит своё скромное, но сделанное с любовью подношение на прикроватный столик.

И от этих мыслей, подстёгиваемых всё так же приятно согревающим подушечки пальцев теплом гладкого фарфора, вдруг стало невероятно уютно и хорошо на душе.

Значит, Лада по-прежнему заботится о нём. Деликатно. Ненавязчиво. Вопреки тому, что она знает о его обиде. И не принимая в расчёт своих собственных эмоций, которые неизбежно должно было пробудить его демонстративное пренебрежительное обращение с ней и которые, уж конечно, нельзя назвать приятными.

Да, его обида была сильна. И он до сих пор не может смириться с тем, что Лада не открывала ему моментально оживившей застывшее в беспросветной печали сердце правды так долго, что оно уже едва не перестало биться. Но как бы то ни было, она всё-таки рассказала ему об этом. Именно от неё, от Лады, а не, к примеру, от её родителей, которые наверняка также были в курсе, он узнал эту потрясающе радостную новость.

– Давай договоримся. Мы больше никогда, ни при каких условиях и обстоятельствах не будем друг другу лгать. Идёт? – напряжённо глядя в прекрасные зелёные глаза, в которых словно бы плескался колдовской напиток из тархуна, попросил Влад.

– Идёт, – просто ответила Лада, и они оба охотно скрепили этот бесхитростный договор коротким, но значимым для каждого из них рукопожатием.

Она нарушила своё слово. Солгала ему. Хотя, строго говоря, это вовсе и не было ложью. Скорее, утаиванием правды. Но, с другой стороны – сам-то он разве не хорош? Сорвался к чёрту на куличики, ни словом не обмолвившись о том, куда он собрался, и даже не предупредив родителей.

Кроме того, Влад с удивлением обнаружил, что он и сам вовсе не спешил сообщать родным правду о ребёночке брата. В монастыре он толком ничего выяснить не смог. Похоже, Лида уже давно там не жила. Все были заняты насущными хлопотами и, судя по всему, мало понимали, чего он от них хотел. Получается, он только зря потратил время: никаких зацепок относительно местонахождения ребёночка брата по-прежнему не было. Как он теперь, этот маленький ангелочек? По каким краям направила его скитаться коварная судьба? И… жив ли он? Дышит ли ещё с ними со всеми одним воздухом?

При последней мысли Влада бросило в дрожь. Ведь и в самом деле, всякое может быть. Узнать о том, что у тебя есть в этом мире родная кровиночка, и понимать, что, возможно, тебе никогда в жизни не доведётся свидеться с этим ангелочком, поцеловать его, почувствовать на своём лице его живое дыхание – это более чем жестоко. И Влад постарается сделать всё, чтобы уберечь своих родителей от подобной участи. Он не скажет им о том, что у них есть внук, а у него самого – племянник, до тех пор, пока малыш не будет найден.

А что, если Лада молчала из тех же самых побуждений? Что, если она просто боялась причинить боль ему и его родным?

От этой мысли Влад почувствовал, как бешено заколотилось сердце, стремительно разнося по жилам кровь.

– Это была не моя тайна. Так хотела сестрёнка.

Влад в пылу своей обиды проигнорировал эти слова. Вернее, просто не захотел тогда услышать скрытый в них смысл. Но всё-таки он их запомнил. Эти две бесхитростные фразы не звучали как наспех придуманное оправдание. Лида ведь и в самом деле не давала знать о своей беременности. А значит, действительно не исключено, что она сама обязала Ладу никому об этом не рассказывать. А та всего лишь выполняла просьбу сестры, постаравшись сберечь её тайну.

Вот и другая – возможно, основная – причина Ладиного молчания. Да мало ли что ещё? Очевидно, Лада была готова всё ему рассказать не таясь. Он сам не пожелал её выслушать, навоображав себе бог знает чего и сделав эту милую хрупкую девушку просто каким-то монстром во плоти. Да уж! Чего только не подкинет порой услужливая больная фантазия!

И ведь умчался же, как оглашенный, аж в далёкий Суздаль! Да, его подстёгивало неодолимое желание увидеть ребёночка брата. Но, положа руку на сердце, пора бы уже наконец признаться самому себе, что прежде всего он бежал от неё – от своей сумасшедшей любви, уже совершенно истерзавшей его сознание и его сердце! Бежал без оглядки, забыв обо всём. И даже не подумав о своих пожилых родителях, которых он обожал!

Влад внезапно вздрогнул от нового удара – той непреложной истины, которая «огрела» его хлёсткой нагайкой, словно пронзившей живую плоть до самого мяса и протянувшей по телу кровавую полосу.

– Ты же даже не удосужился предупредить родных о том, где ты и что с тобой. Они волновались за тебя, и мне пришлось сказать, что мы с тобой переночуем в пригородном домике на даче.

Что ж, это правда. Каждое слово. Словно трепетавший под безжалостным лезвием бритвы оголённый нерв. Влада вдруг пронзило ощущение непреходящего омерзения к самому себе. Мало того что он поступил по-свински, не известив родителей о своей спонтанно предпринятой поездке, так он ещё вынудил Ладу солгать им, чтобы прикрыть его грандиознейшее малодушие.

И она сделала это не моргнув глазом. Ради него. Хотя ей наверняка это было неприятно. Тем более после того, что он демонстративно игнорировал её всё утро.

А собственно, за что? Эта девушка ни разу в жизни не сделала ему ничего плохого. Наоборот. Она всегда была рядом в трудную минуту. Она вызволила его из беспросветной зыбучей трясины отчаяния и безысходности, подарив ему незабываемые минуты чистейшего незамутнённого счастья.

Да что там минуты! Она делала его счастливым постоянно. Одним лишь своим тихим, деликатным присутствием в его жизни. Он уже не мог представить своего существования без этих ласковых рук, варивших для него куриные бульоны, заваривавших восхитительные утренние чаи по только ей одной ведомому фирменному рецепту и самозабвенно лепивших для него бесценные сувениры из полимерной глины.

А какие из-под этих волшебных ручек выходят изумительные слоёные пирожки! Мм… Просто сказка! Жаль, ему не довелось отведать их в тот, первый день, когда она навестила его в больнице. Мать рассказала ему по большому секрету, что они были с начинкой из сёмги. И их было много – несколько пластиковых контейнеров. И это в то тяжёлое время, когда обе их дружные семьи переживали страшную потерю и когда на счету была каждая копейка! Эта девушка не просто делилась с ним разными приятными пустяками – она фактически отдавала ему последнее.

Нет, он определённо слепой чурбан! И вовсе не из-за своей близорукости, а потому, что упорно не желает видеть очевидное. Ведь для него не секрет, что у Лады немало друзей – и многие из них противоположного пола. Но она ни с кем не встречалась, не бегала на свидания, не целовалась до одури у двери подъезда или на лестничной площадке. Влад, конечно, не мог знать этого наверняка, но почему-то был абсолютно уверен, что это так.

Что послужило причиной столь удивительной строгости и целомудрия? И это при том, что по складу своей личности Лада была ярко выраженным экстравертом. Так же, впрочем, как и покойный брат самого Влада. В этом состояло основное отличие этих двоих от Влада, равно как и от безвременно покинувшей этот мир Ладиной сестрёнки. Лида и Влад походили друг на друга тем, что являлись неоспоримыми интровертами.

В самом деле, у Лады и Стаса было много общего. Лада много общалась со сверстниками, и наверняка у неё была какая-то группа воздыхателей. Она, несомненно, получала знаки внимания от мужчин, но упорно предпочитала коротать вечера в благословенном уединении.

Почему? Раньше Влад думал, что эта девушка оставалась верной памяти его брата, по которому она уже давно тайно вздыхала, старательно пряча свои эмоции, чтобы не досадить сестре, ненароком задев тонкую и ранимую Лидину натуру. Влад нередко замечал исполненные боли безответного чувства короткие взгляды Лады, исподтишка бросаемые ею в сторону Стаса. Теперь Владу стало очевидно, что дело было не только в этом. Возможно, поначалу она избегала общения с представителями противоположного пола по причине своей молчаливой влюблённости в его брата. Ну, было и прошло, с кем не бывает? Нет, здесь определённо имело место что-то ещё. Возможно, пришедшее на смену первому чувству – нечто более зрелое, крепкое и нерушимое.

Влад задумчиво прикрыл глаза, и перед его внутренним взором стремительным потоком пронеслись зафиксированные его сознанием эпизоды из прошлого.

– Послушай, – донёсся из глубин памяти Влада назидательно обращавшийся к нему тихий серьёзный голос брата; это было во время того злополучного пикника, накануне гибели Стаса. – Я, конечно, не советчик в таких делах. Но, думаю, тебе стоит обратить внимание на Ладу.

– На сестру Лиды?

Влад запоздало вспомнил теперь, что даже не повернулся к брату и не поднял головы, когда прозвучал этот, как оказалось, в высшей степени мудрый совет. Он лишь краем глаза заметил, что Стас кивнул.

– Она хорошая девушка. Симпатичная. Скромная. И очень милая. И вероятно, я не ошибусь, если скажу, что ты ей нравишься. Не только как друг. Хотя она и старается не выдавать своей привязанности.

– С чего ты взял?

– Просто иногда замечаю то, чего не видит мой дорогой братец. Кстати, Лада и Лида просто невероятно похожи.

– Тоже мне новость! Конечно похожи! Они же близнецы. Только у Лиды родинка на левой щеке, а у её сестры – на правой.

– Я говорю не только о внешности.

– Скажешь, они похожи по характеру? Да ни на грамм! Лида серьёзная, целеустремлённая, отзывчивая, а Лада – сущий ребёнок. Неусидчивая, капризная, избалованная.

– Откуда ты знаешь, психолог хренов? Ты что, с ними пуд соли съел? Характер может проявиться в различных ситуациях совершенно непредсказуемо.

– Лада не Лида! – взорвался Влад. – Копия никогда не станет оригиналом.

– Для каждого оригинал свой. Единственный и неповторимый. И подозреваю, братец, что свой ты ещё попросту не разглядел.

Теперь уже разглядел. Ещё как разглядел! Ещё в те дни, когда эта милая хрупкая девушка самозабвенно выхаживала его в больнице, тратя всё своё время и силы лишь на него одного. Он никогда в жизни не забудет эти бросаемые исподтишка нежные взгляды, эти робко прикасающиеся к его запястьям мягкие и удивительно тёплые изящные пальчики! Как это было необходимо ему, особенно в то страшное время, когда его душа медленно и до нестерпимости болезненно расставалась с телом! А впрочем, к чему лгать самому себе? Не только тогда. Это нужно ему повседневно. Каждое мгновение его жизни. Без этого он не может дышать.

– Интересно, кто придумал странную гипотезу о том, что время лечит? Как это неверно! Ни черта оно не лечит!

Голос надломился и снова перешёл в отчаянные всхлипывания, сопровождаемые нахлынувшими слезами, в которых Влад изливал всё, что накипело у него на душе.

Лада робко протянула руку и, осторожно коснувшись запястья Влада, нежно провела по нему ладонью.

– Ну будет, будет, дружочек, – тихо произнесла она. – Мужики же не плачут. Забыл? – она игриво подмигнула ему (один Бог знает, чего ей стоило напустить на себя видимость этой игривости). – Взгляни-ка лучше, что у нас здесь есть.

Она достала из полиэтиленового пакета небольшой свёрток, развернула подарочную бумажную обёртку и извлекла на свет изящно отделанный домик-шкатулку из полимерной глины. Сувенир был абсолютно новеньким, от него ещё исходил запах недавно просохшего лака. Лада поднесла домик поближе к глазам Влада так, чтобы он смог увидеть маленькое глиняное чудо.

Влад протянул руку и мягко прикоснулся к аккуратному гладкому изделию.

– Нравится? – спросила Лада, затаив дыхание в ожидании ответа, как, должно быть, заключённые ожидают смертного приговора.

Он едва уловимо кивнул в ответ.

– Это не простой домик. Это сувенир с секретом. Попробуй-ка снять с него крышу.

Она обхватила изделие покрепче. Влад сомкнул пальцы у основания крыши и с заметными усилиями стянул её с домика и отложил в сторону.

– Видишь? – спросила Лада. – Это шкатулка. Здесь ты можешь хранить всё, что тебе любо-дорого. Да хотя бы вот эти письма и фотографии твоего брата, – она кивнула на стопку выцветших фотокарточек и конвертов, которые Влад предусмотрительно переложил в другую руку перед тем, как снять крышу с домика.

Влад пристально посмотрел на Ладу и тихо спросил:

– Ты ведь сама слепила его, да? Слепила для меня?

Девушка кивнула.

– Спасибо.

Это всё, что он мог ей ответить тогда. Всего лишь одно скупое слово. Но зато оно было искренним и шло из самых сокровенных тайников его сердца.

Лада всегда была с ним невероятно мила, внимательна и тактична. А ещё… Она, пожалуй, была единственной из всех, кто по-настоящему его понимал. Эта девушка действительно знала, что ему нужно. И, в отличие от его заботливых, но излишне контролировавших в то время каждое его движение родителей, не жалела его, не делала никаких послаблений. Наоборот. Она помогала его организму окрепнуть, составив специальный график ежедневных упражнений, и безропотно доставала для него всё, что было ему необходимо как воздух, чтобы он попросту не свихнулся от тоски и отчаяния.

– Бать… Мне нужна моя чертёжная доска, несколько наточенных графитных карандашей… Ну, знаешь, тех, с которыми я работаю… Работал… «Кохинуровских». А ещё – два-три мягких ластика – лучше всего тоже от «Кохинура», тушь, ватман, «калька под карандаш», калька для черчения тушью, лекала и другие чертёжные принадлежности… В общем, спроси лучше у мамы, она знает. Сможете их принести? Мне нужно начать и обязательно закончить один проект.

Отец покачал головой:

– Нет, сынок. Об этом даже не проси. Тебе противопоказаны зрительные нагрузки.

– Бать, пойми, это было желание Стаса. Последняя его воля, которую он озвучил. Я обязан исполнить то, о чём он так мечтал. Теперь это единственный смысл моей жизни.

– Понимаю, – ответил отец. – И всё же я никак не могу этого допустить. В настоящий момент для меня в приоритете твои глаза, сынок. Так что прости, но нет.

Он говорил что-то ещё, но Влад уже ничего не слышал из-за поглотившей его лавины боли и отчаяния. И тут он смутно увидел, как Лада заговорщически ему подмигнула и приложила палец к губам, делая таким образом знак. Она наклонилась – якобы для того, чтобы поправить под ним подушку, и, когда её губы оказались на уровне его уха, тихонько прошептала:

– Не волнуйся. Я всё принесу.

И ведь потом, много позже, когда Влад в порыве отчаяния порвал никак не удававшийся злополучный эскиз, Лада сохранила эти ставшие уже почти никчёмными клочочки бумаги, склеила их между собой и для верности разгладила восстановленный эскиз утюгом. А ещё эта девушка сделала невозможное – привлекла к его проекту свою мать, благодаря чему практически иллюзорный замысел Влада получил уникальнейший шанс воплотиться в реальность.

И снова в голове Влада пёстрой кавалькадой пронеслась череда воспоминаний – ярких, словно вспышки молнии, порой пронизанных невероятной горечью, а порой удивительно чистых и трогательных. Это были разрозненные кусочки мозаики, которые он складывал все последние месяцы, бережно собирая маленькие плиточки и прилаживая их к нужным промежуткам.

– Пожалуйста, посиди ещё немного, – услышал Влад своё собственное несколько робкое обращение. – Потом пойдёте вместе с батькой. Да, бать? Ты ведь проводишь Ладу? – Дождавшись отцовского кивка, он снова посмотрел на сидящую перед ним девушку и, понизив голос, уточнил: – Ты никуда не торопишься?

Её лицо мгновенно озарилось такой счастливой и безмятежной улыбкой, что Владу даже стало не по себе. Лада села на место, мягко положила изящную кисть на его запястье и тихо ответила:

– Не тороплюсь. Я буду здесь столько, сколько ты захочешь.

Он смущённо, но очень мило улыбнулся в ответ и сказал:

– Тогда ты рискуешь остаться здесь надолго. Мне хорошо, когда ты рядом.

Это один из многочисленных разрозненных кусочков мозаики. А вот – ещё один. Совсем небольшой, но, безусловно, необходимый для заполнения очередной ниши в сознании Влада, призванный поставить все элементы на свои места.

Дождавшись его кивка, она сняла изящно отделанную крышу шкатулки и, не торопясь, начала складывать внутрь дорогие реликвии, оставшиеся в наследство от Стаса. Перед тем как положить на своё законное место очередное письмо или фотографию, девушка внимательно осматривала их и нежно проводила по ним рукой.

Влад наблюдал за этим процессом молча, но пристально, и от его затуманенного взора не укрылась ни та осторожность и бережность, с которой Лада обращалась с фотографиями и письмами Стаса, ни озарившая её лицо мягкая улыбка.

– Тебе ведь нравится мой брат. Так? – тихо спросил он.

– Нет… – поспешила откликнуться Лада. – То есть да. Но это не то, о чём ты подумал.

И тут же следом новая картинка, удивительно похожая и в то же время непохожая на предыдущую. Тогда ему было всего лишь пятнадцать, и он искренне верил в то, что его сердце навеки отдано одной лишь Лиде.

– Забыл одну деталь, – тихо произнёс Влад, сосредоточенно рассматривая рисунок. Он взял тонкую кисть, поспешно макнул её в пузырёк с тёмно-коричневой художественной акриловой тушью на водной основе и быстрым отточенным движением поставил на лице девушки крупную точку.

Лада недоверчиво подняла взгляд и, внимательно посмотрев на рисунок, буквально обмерла; её большие зелёные глаза просияли невыразимым счастьем.

– Это же я! – воскликнула она. – Ты дорисовал родинку, и теперь всё встало на свои места. Родинка стоит на правой щеке. На моей!

На хорошеньком Ладином лице мгновенно отразилась волна непередаваемых эмоций, словно бы девушка была готова петь, плясать, прыгать от переполнявшего её счастья. Владу даже показалось тогда, что она захотела обнять весь мир. Но эти мгновения чистейшей безмятежнейшей радости были столь короткими, что Влад едва успел перевести дыхание.

– Это ведь на самом деле она, не так ли? – Голос Лады был полон невыразимой боли и отчаяния. – Моя сестра.

Влад молчал, растерявшись и стушевавшись под сканировавшим каждое его движение взглядом колдовских зелёных глаз. Никогда ещё он не видел, чтобы лицо какой-либо из его знакомых девушек озарялось таким искренним безмятежным счастьем, которым буквально лучилось лицо Лады ещё несколько секунд назад.

– Что ж, тогда сотри родинку с правой щеки и перерисуй её туда, где ей и надлежит быть, – услышал он исполненный подлинного отчаяния и обречённости тихий голос. – На щёку Лиды.

– Нет, – тихо, но твёрдо ответил Влад. – Пусть стоит там, где я её поставил.

– Но какой смысл?

– Я хочу подарить этот рисунок тебе. – Влад и сам от себя не ожидал подобного заявления. Решение пришло спонтанно. И оказалось, без малейшего преувеличения, самым верным из тех, какие он принимал в своей жизни. – В конце концов, ты меня на него вдохновила.

– Правда? – К своему облегчению он заметил, что лицо Лады озарилось робкой надеждой. Влада внезапно захлестнула с головой необъяснимая всепоглощающая радость.

Он снял с мольберта холст и передал его в удивительно нежные, незамедлительно прикоснувшиеся к полотну девичьи руки. Лада взяла рисунок с такой величайшей аккуратностью и бережностью, что у Влада защемило сердце от стремительно нахлынувшей лавины, где смешивались, переплетаясь между собой, все возможные грани разноплановых, но, безусловно, позитивных эмоций. Здесь было всё – и искренняя благодарность, и невероятная нежность, и мгновенно возникшая и уже тогда поселившаяся и прочно обосновавшаяся в сознании Влада симпатия, которой суждено было со временем разрастись до неимоверных размеров и трансформироваться в чувство, от которого он уже довольно давно мучительно изнемогал.

Лада коротко, но искренне поблагодарила Влада и осторожно прижала рисунок к груди, словно самый дорогой её сердцу подарок.

И вот теперь головоломка вдруг сложилась, словно по мановению волшебной палочки высветив в его сознании и раскрасив всеми возможными красками картину. Эта картина была похожа на грандиозное полотно, на котором со всей неотвратимой отчётливостью вставал единственный силуэт. Миниатюрная фигурка девушки с длинными каштановыми волосами, колдовскими изумрудными глазами, в которых словно бы плескался тархуновый напиток, и с невероятно трогательной, неодолимо манящей и столь горячо волновавшей Влада родинкой на правой щеке.