Текст книги "Дневник двух времен"

Фридрих Зелинский

– Как ты думаешь, что хочет от нас Генрих? Ну ладно ты, но при чем тут я? Кстати, я внимательно слушал Генриха. Как будем действовать? – неожиданно спросил Питэр, который уже успел похозяйничать в моем кабинете, нашел шоколадку и нагло ее ел.

– В смысле – как будем действовать… Как всегда. Соберем о нем всю информацию, проанализируем, исследовательский отдел напишет концепцию, твой отдел – персонажей, творческий отдел – все это, – я очертила круг рукой, – я – нарисую. В конце концов, работаем как всегда.

– О чем ты сегодня утром думала? – Питэр внимательно посмотрел на меня и скомкал фольгу.

– Не хрусти.

– Извини.

– Ни о чем, я хочу спать, и у меня болит голова.

– Что ты ищешь?

– Таблетку, я же тебе сказала, у меня болит голова.

– Так тебе ее предлагал Заосимов, почему не взяла?

– Не знаю, а вдруг это яд или какое-то психотропное средство.

– У тебя паранойя. У вас же с ним роман.

– Вот она. Нет никакого романа. А в чем дело, я ничего из слов Генриха не поняла.

Я запила таблетку водой. Потом вспомнила, что ничего не ела с утра, а пить лекарства на пустой желудок – не есть гут. Поэтому я отобрала у Питэра шоколадку.

– Картина следующая: есть некто Фридрих Зелинский, который работал над одним проектом, связанным с исследованием воздействия звуков на человеческий мозг. Ну или что-то в этом роде. В процессе работы ему стала известна определенная информация. Неожиданно Зелинский стирает эту информацию, а заодно и часть проекта, над которым он работал. Немцы думают, что предварительно он эту информацию сохранил. Вопрос только – где?

– Понятно. Почему же они сами это не выяснят? – поинтересовалась я.

– Видишь ли, это несколько затруднительно, – пояснил Питэр.

– Он умер.

– Слава богу, нет. Сошел с ума. Теперь допрашивай, не допрашивай – результат один, то есть нулевой. Поэтому нам нужно создать для него мир и выяснить, куда и зачем он дел данные. Хотя зачем – не столь важно, главное – узнать, где информация.

Ко мне зашли Эмилия и Иоанна, вид у них был заговорщицкий. Моя работа тесно связана с работой аналитического отдела, но не этим обусловлена моя дружба с ними, да и по характеру мы разные. Иоанна – открытая, прямая, волевая женщина, Эмилия, наоборот, человек в себе, я что-то среднее между ними. Видимо, это нас и сблизило.

– Я пошел трудиться, если будет что интересное, сообщай. Помни: нам к Генриху к 13:00, выздоравливай, – сказал Питэр и пошел в свой отдел, потом остановился, протянул руку к Эмили и сказал: – Посвяти ее.

– Ну? – одновременно спросили Эмилия и Иоанна.

– В смысле? – не поняла я.

– У тебя был такой вид сегодня, – снизошла до разъяснения Иоанна, – мне нужны подробности.

– Видимо, Генриху тоже, – улыбнулась Эмилия.

– У меня болит голова, и я хочу спать.

– Не верю, что это из-за клуба, – язвительно заметила Иоанна.

Я пожала плечами.

– Не хочешь говорить – и не надо. Перейдем к делу. Зелинский, – начала Эмилия, – в возрасте семи лет потерял родителей, они погибли в автокатастрофе, одна бабушка не перенесла горе и умерла, другая пережила ее ненамного. Друзей у него нет, из родственников осталась только двоюродная сестра, но и та недавно умерла. Окончил музыкальную школу, но поступил в Академию Женевы, так как еще при жизни этого хотели его родители, стал доктором наук по биохимии, но увлечение музыкой не бросил. Что позволило привлечь его к проекту, над которым он трудился последние семь лет. Всю свою жизнь жил в Женеве и дальше десяти километров от города не уезжал. Вел уединенный образ жизни, как я уже говорила, друзей не было, только коллеги по работе, но их он держал на расстоянии. Коллеги говорят, что он был мрачной личностью, общался только со своей сестрой.

– Короче, все умерли.

– Печально, – подтвердила Эми. – Детали тебе уже отослали.

– Кстати, есть диск с его музыкой, хочешь послушать? – спросила Иоанна.

– Хочу, а он у тебя с собой?

– Ага, держи, – Иоанна положила на стол компакт-диск, – может, что найдешь. Дерзай.

– А тебе как?

– Я его не слушала. Но тебе сочувствую.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Тебе писать концепцию.

– Мне? Я же уже пишу концепцию для Аркадия.

– Наверное, поэтому тебя хочет видеть Генрих.

Несмотря на то, что я таблетку выпила, голова продолжала болеть. Вот что значит отсутствие практики ночной жизни. Но работать нужно. Я открыла присланный файл. С фотографии на меня смотрели большие темные, практически черные глаза Фридриха Зелинского, глубокие, не грустные, но и не радостные, скорее созерцающие. Каштановые волосы немного вились, на подбородке была ямочка. Если его приодеть и постричь, он мог бы сойти за музыканта с ноткой романтики, может, зря он стал биохимиком. Играл бы себе на гитаре, и никто бы не заметил, что он сошел с ума, а сейчас… Ну да ладно. Затем были фотографии его квартиры, где в комнате с голубыми обоями порядок, в отчете указано, что у Фридриха три раза в неделю убирается, точнее убиралась, домработница, животных нет, хотя есть аквариум, а в нем фотоальбомы и большая фотография Академии Женевы. Над кроватью висит постер фабрики РАПП. Кухня, о бог ты мой, в глазах зарябило, а голова снова стала болеть: красный кухонный гарнитур, бордовые занавески, лиловый пластиковый стол и черные стулья, ну и в довершение пол в черно-белую шашечку, у него еще и холодильник тоже красный. Забавно, на кухонном фартуке изображена шоколадная фабрика РАПП.

Фридрих играет на гитаре и пианино, знает немецкий, французский, английский и немного баскский язык, он еще и полиглот. Биохимия – оставим ее для Питэра и Андрея.

Музыка. Я поставила в ноутбук CD. Так сразу и не скажешь, что у него за музыка – что-то от Lo-Fi, немного trance с house и низкий женский вокализ. Музыка навевает воспоминания о море, оно такое разное утром и вечером, в тихую погоду и в шторм, оно манит и пугает, вспоминаешь прибрежные кафе, которые ночью превращаются в дискотеку, а утром спят. Другой трек – это музыка променада, на котором прогуливаются пары, воздух южного вечера становится гуще, ночь ближе, секреты витают в воздухе. Как интересно, по музыке и не скажешь, что он был в депрессии. Странно, мне казалось, что он писал тяжелый рок.

Надев наушники, я продолжила слушать музыку, где-то внутри стало спокойно, веки стали тяжелыми и сами закрылись, мне даже показалось, что я вдыхаю запах моря, а голос девушки ассоциировался со звуком прибоя.

– Спишь, – голос Питэра вернул меня к жизни.

– Нет, думаю. Ты что-то хотел?

– Уж полдень близится, и он уже прошел… Слушаешь Фридриха? Не моя музыка, но хорошая. Ты не забыла, что мы должны быть у Генриха?

– Я к тебе присоединюсь попозже, мне нужно к программистам. Ты не знаешь, кто пел Фридриху? – поинтересовалась я у Питэра. Он этого не знал и очень удивился тому, что у Зелинского была девушка. Я вытащила диск и направилась к Виталику, попросила его адаптировать голоса к возможному внешнему образу, а сама направилась к Генриху.

Постучав, я вошла в кабинет шефа. Мне нравится его кабинет, он не похож на современный безликий офис. Скорее похож на библиотеку в старинной усадьбе. Кабинет мне очень нравится, особенно французские окна и миниатюрный балкон. Стены разделены на две части, нижняя часть оформлена дубом, верхняя обшита зелеными шелковыми обоями с белым тиснением. Казалось, что обои вставлены в рамку из дуба. Камин, ретротелевизор, бар и лестница на второй этаж, где располагалась библиотека. Библиотека разделяет большое пространство кабинета на два этажа, что и делает кабинет таким уютным.

Антикварный стол украшает кабинет, рядом же располагаются два удобных кресла, в одном из них сидел Питэр, другое предназначалось мне. Генрих спросил, как обстоят дела с концепцией, я кратко обрисовала мир Фридриха. Точнее, сделала вольный пересказ «доклада» моих подруг. Питэр сказал, что он создаст как можно больше персонажей, но дело это было непростое, так как Зелинский – одиночка.

– Диск записывался на студии, кто участвовал в записи вокализа, никто не знает, – подытожил Питэр.

– А музыка? – спросил Генрих.

– Мне понравилась, – отметила я, – да, не знаю, как это связано, но у меня перестала болеть голова.

– Ну, может, это как-то и связано. Видите ли, мои дорогие, – не торопясь, начал Генрих, – не думаю, что Зелинский стер всю информацию о проекте, а потом благополучно сошел с ума. Фридрих занимался интересным проектом; с другой стороны, его работа является важной частью всего проекта. К тому же Зелинский мог захватить другую информацию, поэтому мы должны получить эти данные раньше, чем их получат немцы. Поэтому прошу отложить все другие дела и заняться МИРом Фридриха. Я сказал нашим партнерам, что МИР будет готов дня через три-четыре, запущен через неделю. Но реально он будет реализован через пару дней. Поэтому на создание МИРа у вас всего ничего, один-два дня. Кир, я понимаю, что ты никогда самостоятельно не писала концепцию, поэтому ты можешь выбрать любого себе в помощники. Завтра утверждаем МИЧ. Вопросы есть?

– Пока нет, а там видно будет, – сказал Питэр.

– Почему я?

– Я думаю, что ты готова расти дальше, – ответил Генрих. Да, возможно, вам придется поехать в Швейцарию.

В кабинет я вернулась не в лучшем расположении духа. Фридрих был не очень общительным человеком. Даже представить не могу, кому он мог довериться. Просмотрев файл с возможными персонажами МИРа Зелинского, я впала в уныние. Коллег по работе отметаем. Вряд ли Фридрих будет рассказывать об информации лицам, у которых он фактически украл эту информацию. Он же сумасшедший, а не дурак. В институте он ни с кем не общался… Хотя нет, был преподаватель, с которым у Фридриха был хоть какой-то контакт. Ну что же, оставим Уильяма Брэлоза в списке героев МИРа Ф. Зелинского.

Собственно говоря, на этом мои успехи закончились. Сестре и бабушке Зелинский не стал бы рассказывать об украденной информации. Вон и Эми согласна. Написала: prima – зачем, secunda – вряд ли будет подвергать опасности родных. Тут можно еще добавить tertia – они умерли. Соседи? С таким же успехом я могу добавить и себя. Вот только будет ли успех? Я просмотрела недлинный список знакомых, точнее малознакомых, людей Ф. Зелинского. Потом еще раз и еще раз. Результат тот же. Нулевой.

Может, стоит проветриться, зайти к Виталику.

Виталик был не в духе. Он что-то ворчал по поводу соблюдения Трудового кодекса, нормирования рабочего дня.

– Не ворчи, сейчас 18:01. К тому же твои часы спешат.

– Да, спешат. Но всего лишь на три минуты, то есть через две минуты закончится рабочий день.

– Как у тебя дела с Яной? – я решила сменить тему разговора.

Виталик тяжело вздохнул и обреченно сказал, что замечательно.

– Так это хорошо, – предположила я. Однако увидев рассеянное выражение лица Виталика, спросила: – Или не очень хорошо?

Виталик пожал плечами.

– Ты ей не нравишься? – поинтересовалась я и тут же пожалела о вопросе. Он же сказал, что у них все замечательно.

Виталик отрицательно покачал головой.

– Она тебе не нравится?

Виталик снова покачал головой.

– Ты не нравишься ее родителям, она не нравится твоим родителям, друзьям?

– Да не в этом дело.

– Так в чем же дело? – и чего это я из него вытягиваю информацию, словно клещами. Какое мое дело? Хотя знаю – никакое, просто интересно, он меня заинтриговал.

– Это как в книге. Не помню дословно, но суть в том, что несчастье – быть обреченным на счастье.

Все понятно, Виталик снова читал хронологию. И, видимо, узнал, что он будет жить долго и счастливо с Яной, это его пугает. Вот поэтому я и не читаю хронологию.

– Ну, может, хронология ошибается.

– Да какое там, мы же с Яной встретились.

– И что? Может быть, вы еще не будете счастливой парой, у вас не родятся бейбики, может быть, вы разбежитесь через полгода, – ободряла я Виталика, – ведь в хронологии отображаются события, которые были в первой версии. Частично они совпадают, а частично нет.

– Как ты можешь знать, совпадают они или нет, если ты не читаешь хронологию?

– В прошлой версии наше Агентство не взяло заказ от немцев по поводу Зелинского, а в этой версии мы приняли заказ.

Виталик одобрительно покачал головой и сказал, что в этом есть рациональное зерно.

– Но вернемся к делу. Вот девушка Фридриха.

– Нет, это не девушка, – я была расстроена.

– Да ладно, – удивился Виталик.

– Она, конечно, девушка, только не Фридриха. Это его сестра.

– Ты ожидала чего-то другого?

– Да, думала, что у меня появится новый персонаж.

– Сочувствую. За поддержку спасибо. Жаль, что я не смог помочь тебе, но ты, если что, заходи.

– Спасибо. Виталик, больше не читай хронику.

Виталик пообещал, что больше не будет читать хронику, а я знала, что он нарушит свое обещание. Но это не мое дело.

В кабинете меня ждал задумчивый и мрачный Питэр.

– С тобой все в порядке?

– Ты говорила, что у тебя появилась соседка. Познакомишь? – неожиданно спросил Питэр.

– Да. А когда?

– Да прямо сейчас. Рабочий день практически закончился.

Я обрадовалась такому повороту событий, так как возвращаться домой на такси или на общественном транспорте не хотелось. Всю дорогу Питэр был молчалив.

– Тебя не греет перспектива поездки в Швейцарию? – начала я издалека.

– Да как тебе сказать, в Швейцарию, наверное, нет, – медленно, растягивая слова сказал Питэр, выезжая на Московский проспект.

– А с кем да?

– Какая ты настырная. Ты же все равно их не знаешь.

– Значит, с кем-то ты не хочешь встречаться, – подытожила я.

– Кир, что ты пристала ко мне. Как же неудобно выезжать на Гороховую, то ли дело в будущем, да и в прошлом все лучше было. Сейчас самое неудобное время.

– Не знаю, как по мне – очень даже удобное. А вон и моя соседка.

– Где?

– Вон, – я ткнула пальцем на женщину, которая шла по тротуару.

– Не вижу. Тут только старушка, и все.

– А это и есть моя соседка. Езжай, а то нам сзади уже сигналят. Не создавай пробку.

– Постой, ты же говорила, что соседка – молодая блондинка, не обремененная интеллектом.

– Ну, когда это будет.

– Лет через двести, – грустно сказал Питэр.

– Сейчас у меня соседка – Зоя Павловна, пойдем познакомлю. Очень душевная бабушка.

– Ну пойдем.

К Зое Павловне мы пришли не с пустыми руками. Купили цветы, торт, конфеты и вино. Старушка была нам рада больше, чем гостинцам.

– Торт и конфеты возьму с радостью, – сказала Зоя Павловна, ставя цветы в вазу, – а вот от вина откажусь, да и вам не советую пить его. Не доверяю я, кто знает, что туда кинули.

– А в конфеты и торт, значит, верите? – поинтересовался Питэр.

– Верю. У меня дочь работает на этой фабрике.

– Ну, тогда и я верю.

– И правильно делаете. Я вас лучше наливкой угощу, сама делала.

Наливка оказалась хорошей, тягучей, пряной и согревающей. Мы мило поболтали с моей соседкой. Она потрясающая женщина, не стремится рассказать все про свою жизнь, не ругает молодежь, а главное – умеет слушать.

– Вы восхитительная женщина, – искренне сказал Питэр, целуя Зое Павловне руку.

– Полноте. Такая же, как все.

– Ничего подобного. Вы всем фору дадите.

Молодец Питэр, умеет делать комплименты. Для него пустяк, а моей соседке приятно. Мы попрощались со старушкой, которая дала нам своей наливки в качестве подарка.

– Ну, твоя душенька довольна? – поинтересовалась я у Питэра. Он кивнул головой.

– Потрясающая у тебя соседка. Ты не обманула, действительно душевная. У тебя есть что-нибудь покушать?

– В холодильнике возьми.

– Там одно яйцо, молоко и половинка луковицы. И все. Хотя нет, есть еще чеснок.

– У меня есть еще гречка и овсянка. Могу тебе кашу сварить или омлет сделать.

– Наливка, вино и каша в качестве закуски. Оригинально.

– Ты забыл про омлет, – напомнила я.

– Лучше я пиццу закажу.

– Сделай милость.

Через полчаса нам была доставлена огромная пицца «Четыре сыра», пара гамбургеров, два шашлыка и большой пирог.

– У тебя что-то случилось? – осторожно поинтересовалась я у Питэра, глядя на яства, ломившие стол.

– Почему ты так решила? – спросил Питэр, разрезая пирог, который оказался с капустой и грибами.

– Ты столько еды заказал. И меня терзают смутные сомнения. Ты что, хочешь у меня пожить? – И тут же пояснила, так как Питэр озадаченно на меня посмотрел: – У тебя проблемы, ну раз ты к себе не хочешь ехать.

– А ты против того, чтобы я у тебя переночевал?

– Нет.

– Это радует. Все более прозаично, – он достал кружки и налил в них наливку.

– Все еще хуже. – констатировала я. – У меня есть бокалы, и даже четыре рюмки есть.

– У тебя дома что-то все-таки есть. Удивительно.

– Не ерничай. За что пьем?

– За прощение.

– С кем? Ты уезжаешь? – не поняла я.

– Прощение, а не прощание, – раздраженно пояснил Питэр.

– Прости, я тебя чем-то обидела?

– Пей, – сказал Питэр и разом выпил наливку, я последовала его примеру.

– Или ты меня обидел?

Питэр покачал головой и налил еще. Мы быстро уговорили наливку и принялись за вино.

– Не такое уж и плохое вино, – сказала я, допивая второй бокал. Мне было хорошо, в голове царила приятная пустота.

– Нет.

– Что нет?

– Права Зоя Павловна. Вино дрянь.

– Хорошее вино, – возмутилась я.

– Ты завтра поймешь, что дрянь, но будет поздно.

– Кому поздно?

– Всем.

– Почему?

– Потому что дрянь. За Зою Павловну, – сказал Питэр, разливая вино по бокалам.

– За нее. А кто дрянь?

– Жизнь.

– Это да. Ну, чтобы она не была дрянью.

– Чтобы. Смотри, вино закончилось. У тебя есть еще что-нибудь выпить?

Я покачала головой.

– Вообще ничего? – Питэр умоляюще на меня посмотрел.

– Нет. Хотя… У меня есть медицинский спирт.

– Ты пьешь медицинский спирт? – с восхищением спросил Питэр.

– Нет, так, для медицинских нужд, – с сожалением призналась я. – Мне тетка передала.

– А она его пьет?

– Вряд ли.

– Жаль.

– Почему?

– Ну тогда мы у нее спросили бы, как его пить.

– Да, печалька. У меня даже знакомого бармена нет, хотя незнакомого тоже нет.

– А зачем тебе бармен?

– Он точно знает, как его пить. Я так думаю.

– Голова, – и Питэр погладил меня по голове. – Возьми пирожок.

– Пирожка нет.

– Ну пиццу возьми. А где мой телефон?

– Не знаю.

– А где твой?

– Позвони мне. Я не помню, куда его кинула.

– Щас. – Питэр достал из кармана телефон и позвонил. Я нашла свой телефон под коробкой пиццы и ответила.

– Алло.

– Привет.

– Привет.

Я поняла, что звонит мне Питэр, который стоял напротив, и рассмеялась.

– Ты чего мне звонишь?

– Я не тебе хотел позвонить.

Он сбросил звонок и кому-то позвонил. Я сидела за столом с пиццей в руках, и мне было так хорошо, что ничего не хотелось делать, даже доедать кусок пиццы, а положить было лень.

– Узнал, – сказал Питэр, беря у меня кусок пиццы и кидая его себе рот. Я вопросительно подняла правую бровь.

– Как делать бейлис, – пояснил Питэр, а я вопросительно подняла еще и левую бровь.

– Это ликер, тебе понравится.

В знак согласия я опустила брови.

– У тебя есть какао, кофе, сахар?

Я левым глазом попыталась сфокусироваться на кухонном шкафчике, в котором располагались вышеназванные продукты, так как двигаться мне не хотелось. Питэр меня понял и достал необходимые ингредиенты. Он с энтузиазмом приступил к изготовлению шотландского ликера, или ирландского, не помню. Но это и не важно, так как виски у нас нет.

Питэр делал ликер так энергично и громко, что у меня в голове застучало. И только я хотела его попросить кулинарить потише, как услышала странное шипение. Через пару секунд я осознала, что шиплю я. Питэр прекратил взбивать свое пойло. Однако стук продолжался, и не в моей голове, а откуда-то извне, да так громко…

– Соседи, – ласково сказал Питэр, показывая миксером на трубу, около которой я сидела. Понятно, соседи тактично дают понять, что уже полвторого ночи и было бы неплохо, если бы мы вели себя тише, точнее Питэр. Однако вместо этого содержательного монолога я смогла выдать только короткое «мда». Питэр достал рюмки, разлил «ликер». Затем он вставил мне в руку, в которой был кусок пиццы, рюмку и сказал тост.

– За Зою Павловну.

Я выпила «ликер», и меня как током ударило, пустота в голове сменилась шумом, я ощутила прилив сил. Мне не понравилось это состояние, еще больше мне не нравился сладкий и приторно-шоколадный вкус этого пойла. Его нужно не закусывать, а запивать.

– Гадость, – сказала я и налила себе в стакан воду из-под крана.

– Согласен, мне налей, – попросил Питэр, протягивая кружку. Я налила ему воды, а он, отпив, сказал, что имел в виду вовсе не H₂O, но при этом отметил, что вкус «ликера» стал менее гадким. Я последовала его совету, он оказался прав.

Ближе к утру с остатками пойла, в смысле «ликера», мы переместились на диван.

– Удобно, – сказал Питэр, плюхаясь на диван рядом со мной.

– Ага.

– Соседка у тебя душевная, уверен, она лучше, чем та…

– Ты ей тоже понравился, но ей все нравятся.

– Обрадовала, – обиженно сказал Питэр.

– Не думала, что ты генрта, нет, геранто… как-то там.

– Геронтофил? – давясь от смеха, подсказал Питэр.

– Он самый.

– Нет. Ты забыла, сколько мне лет.

– Тебе столько не дашь.

– Спасибо.

– Хотя это многое меняет. Теперь все старушки Питера твои. Ты счастлив?

– Безумно. Может быть, мне именно это и нужно? – задумчиво сказал Питэр.

– Старушки? – уточнила я.

Питэр покачал головой.

– Я говорю про прощение. Почему нам так важно, чтобы нас простили?

Я пожала плечами.

– А это важно. Хотя пытаешься себя убедить в обратном. И в этом стремлении костенеешь…

Он что-то еще говорил про обиды, ошибки, про то, что делать, если исправить ошибки уже нельзя, но мои веки тяжелели, а реальный мир уносился прочь.