Текст книги "Дневник двух времен"

Женева. 5 ноября 2008 года

В Женеве нам были заказаны номера в D’Angleterre Geneva. В связи с отсутствием времени знакомство с номером было поверхностным. Хотя мой бежево-коричневый номер очень уютный. Позабавило зеркало над кроватью и балдахин. Я успела только принять душ и переодеться, как ко мне постучали.

– Питэр, как устроился?

– Нормально.

– Ты куда-то собираешься?

На нем был серый костюм-тройка, запонки, галстук. Он выглядел респектабельным. Обычно Питэр выглядит несколько проще.

– Мы, мы собираемся.

– То есть как мы? Я сейчас поужинаю и спать.

– Кир, если бы не я, какая бы у тебя была скучная жизнь! Скажи мне спасибо, что я есть у тебя, а поэтому…

Питэр открыл шкаф, просмотрел мои платья, достал коричневое платье в пол и протянул мне его. Я была ошарашена его наглым поведением и не смогла подобрать подходящих слов, дабы найти достойный ответ его действиям.

– …Ты одеваешься, красишься, и я через пять минут жду тебя внизу.

– Какое внизу? Подожди, куда мы идем?

– К моему старому знакомому, мы не виделись лет шестьдесят. Мне нужна поддержка, поэтому можешь считать, что ты сделаешь мне одолжение.

– Старый, но не добрый знакомый, – я взяла у него платье.

– Даже и не знаю. Я тебя жду внизу.

На такси мы доехали до церквушки, и таксист сказал, что мы приехали. Идти на каблуках по брусчатке оказалось достаточно сложно, поэтому я взяла Питэра под руку. Несмотря на ноябрь, было тепло, поздние осенние цветы, украшавшие окна домов, радовали взор. Мы прошли мимо Ziedu Salons, двухэтажного отеля, ресторана и наконец-то дошли до серого здания, рядом с которым находилась светло-зеленая пристройка. Пристройка напоминала полицейский пост то ли из-за своей формы, то ли из-за шлагбаума, то ли благодаря черно-белым столбикам. На пристройке была вывеска, где белыми буквами на красном фоне было написано VECRIGIP, а вниз шла лестница. Я поинтересовалась у Питэра, что обозначает это слово, но он этого также не знал. Надо отметить, что Питэр всю дорогу молчал и теребил запонку на левой руке. Присмотревшись, я увидела, что запонки несколько отличаются друг от друга, как в игре «Найди десять отличий».

Спустившись вниз по лесенке, Питэр остановился около большой дубовой двери в раздумчивости.

– Сомневаешься? – я взяла его под руку.

Он пожал плечами и позвонил в колокольчик, располагавшийся рядом с дверью. Никакой реакции. Я хотела еще раз позвонить, но Питэр удержал мою руку и покачал головой. Через пару минут что-то в двери щелкнуло, и мы смогли войти в небольшое помещение с тремя напольными вешалками, цветами и статуей неопределенного пола. Пройдя узкий холл, мы оказались в баре или ресторане, который очень напоминал бар. Так сразу и не определишь, хотя барная стойка свидетельствовала о том, что это все-таки бар. С другой стороны, может быть, в Женеве такие рестораны, но я его буду называть баром. В баре с высоких потолков свисали светильники, штук сто, не меньше. В углу стоял черный рояль и возвышалась крохотная сцена, буквально на одного человека. Маленькие столики коричневого цвета, кресла и диваны хаотично располагались в зале бара. Сам же бар пустовал. И это вечером. Питэр огляделся, подошел к роялю, сел за него и провел по клавишам пальцами. Я решила сесть на диван. Это место мне определенно нравилось, оно уютное и камерное, здесь было приятно находиться. Только здесь я ощутила, что очень устала от Питера с его сумасшедшей жизнью на два времени. За последние полгода я не думала ни о чем, кроме работы. Здесь же не было работы, привычной обстановки, и на меня нахлынула волна усталости.

– Ты чего? – спросил Питэр, взял конфетку со столика, находившегося рядом с роялем.

– Устала.

– Мятная, – он усмехнулся и выбросил фантик. – Бывает.

– А здесь так всегда пустынно или мы пришли не в тот день?

– Тебе здесь не нравится? Бери конфетку.

– Спасибо. Напротив, здесь очень мило, даже уютно. Только как-то необычно, пусто.

– Это потому, что еще очень рано.

– Рано? Сейчас уже восемь вечера.

– Вот я и говорю – рано.

Мы еще некоторое время поболтали с Питэром о Фридрихе, он в баре налил розовое вино для меня и мартини для себя.

– Ты хорошо знаешь это место, а говорил, что давно здесь не был.

– Ну, его отремонтировали, подновили, изменили, но хозяин прежний, поэтому все на своих местах.

– Да, прежний. Здравствуй, Питэр, – сверху по лестнице спустился мужчина лет тридцати пяти – тридцати семи, среднего роста, светловолосый и сероглазый, с тонким носом и высокими скулами. Он поздоровался со мной. Питэр нас представил, точнее, представил Йохана, так как последний меня уже знал или будет знать. С этой путаницей во времени и не разберешь, в любом случае мы знакомы в одностороннем порядке. Он меня знает, а я его нет.

После обоюдного обмена любезностями Йохан поинтересовался у Питэра, приехали мы отдохнуть или по делам. Узнав, что по делам, он поинтересовался, знает ли об этом Андрей.

– Нет, – Питэр еще налил себе мартини, а Йохан поинтересовался, буду ли я еще что-нибудь, и протянул меню.

– Кира, ты знаешь историю этого бара? – спросил у меня Питэр.

– Нет. Откуда? Я о нем узнала пару часов назад, и то от тебя.

– А ты знаешь историю Питэра? – спросил Йохан.

– Нет, – ответила я.

– Не волнуйся, если я расскажу о баре, то, естественно, расскажу и о себе. Все равно это когда-нибудь пришлось бы сделать. Я долгое время жил в Америке, но родился в Англии, из которой вынужден был уехать, – Питэр допил мартини и показал хозяину бара, что неплохо бы налить еще. – Знаешь, Санкт-Петербург – первое место, в котором я пробыл более пятидесяти лет. За ваше здоровье. В Америке чем я только не занимался. Хорошее было время, но в начале 30-х годов для меня многое изменилось, многое стало непонятным. В Чикаго я познакомился с одной девушкой.

– Только с одной? – я удивилась.

– Она была особенной, в некотором роде, – ответил за Питэра Йохан.

– Да, такая была одна, – задумчиво сказал Питэр. – Она была немкой, в Чикаго только проездом, и я решил, что пора вернуться в Старый Свет. Был тридцать пятый год, я приехал в Берлин, там же я познакомился с Арно, он был ее крестным.

Как-то само собой получилось, что я поступил на службу в вермахт, даже смысл в этом какой-то видел. Правда, уже в тридцать восьмом иллюзии растаяли, и стало страшно от того, куда катится наш маленький шарик. Порой идеи кажутся интересными, даже новаторскими, ты уходишь в них с головой. Свобода, чувство собственного достоинства, высшие идеи – что в этом плохого? Все замечательно. Настало время для перемен, для того, чтобы изменить этот мир. Построить новый мир, который полон радости, мир победителей. Все, конечно, равны, но некоторые равнее. Мы особые люди, и у нас высшая миссия. И вот ты настолько увлечен новым миром, что не замечаешь, как стоишь на площади, рука взлетает вверх и ты кричишь… Ужас.

Я понял, что монстром становишься не сразу, а постепенно. Нельзя проснуться утром и сказать: «С этого дня я буду монстром». Все начинается с мелочей.

– Мелочи управляют миром, – сказал Йохан.

– Да. Именно так. Налей еще. Мелочи. Дьявол кроется в мелочах или в деталях, не помню. Затем в тридцать девятом были сделаны попытки остановить эту машину, но это было нереально.

– Его пару раз даже расстреливали, – сказал мужчина, который незаметно для меня вошел в бар. Питэр его обнял и представил как Андрея.

– Ну, собственно говоря, на одном из расстрелов мы познакомились.

– Я так понимаю, что вы были по одну сторону от расстрелявших вас людей? – предположила я.

– Правильно понимаешь, простите, понимаете, я ведь тоже, как и вы, из России, но после того, как меня расстреляли и это стало известно на моей родине, глупо было возвращаться обратно. Поэтому я вошел в ряды французского ополчения, а потом перебрался в Швейцарию, где снова встретил Питэра.

– А в Швейцарии был бар, точнее конспиративный бар, своеобразное место встречи.

– Кого?

– Да всех: русских, англичан, немцев и так далее. Йохан был владельцем бара, имел вес в Женеве. Это был кусочек прежней жизни, да и сейчас это кусочек той жизни, – Питэр допил мартини, и Йохан налил ему еще.

– Андрей, откуда ты узнал, что я здесь? – Питэр посмотрел на Йохана, а тот покачал головой.

– Работа у меня такая, – сказал Андрей. – Для непосвященных зовут меня Юалд.

– Боже мой, – Питэр расхохотался, – а что, ты специально подобрал работу или имя?

– Тебе бы только посмеяться, это случайность.

– Мы можем тебя Андреем называть? А то, боюсь, язык сломаю.

Андрей кивнул головой и сказал, что неплохо было бы откушать. Йохан проводил нас на второй этаж, где находился ресторан.

Интерьер ресторана отличался от бара, он был более домашним. Клетчатые диваны и кресла, маленькие деревянные столики располагались в холле ресторана. Около каждого дивана или кресла стоял торшер, вдоль стены – небольшая библиотека. Обеденные столы находились за деревянной изгородью, которая отделяла холл от обеденной зоны. Мы сделали заказ, ужин был восхитительным: форель таяла во рту, горячее мороженое было божественным, обычно оно похоже на мороженое и жареный омлет, но не в этот раз; на десерт горячий брауни с мороженым и кофе. После ужина мои спутники погрузились в непринужденную беседу, рассказывая о том, как у кого сложилась судьба. Мне это было не интересно, поэтому я решила полистать книги из библиотеки Йохана. На одном стеллаже библиотеки стояли Библии разных годов издания и на разных языках, на других располагались книги об оружии, кулинарии и несколько фотоальбомов. Вот фотоальбомы я и решила посмотреть. Это были фотографии военных лет, я увидела Питэра, он ничуть не изменился, ему очень шла форма.

– Странное было время, – отметил Йохан. – Угощайся.

– Спасибо, – я села в кресло, положила на столик альбом и взяла бокал вина. – А в каком звании был Питэр?

– Насколько я помню, штурмбаннфюрер СС.

– А вы не служили?

Йохан покачал головой. Я продолжила листать альбом, на фотографиях был Андрей, снова Питэр и белокурая девушка в очках. Хоть фотография была и черно-белая, но я почему-то была уверена, что у нее голубые глаза, она была красивой.

– Это та самая девушка?

– Да, это она. Она была врачом, подавала большие надежды, но, увы, война.

– Была? Она умерла?

– Можно и так сказать. Это грустная история. Расскажи о себе, как у тебя дела?

– О себе? Ну, у меня обыкновенная жизнь. Родилась я в Твери, в России есть такой город.

– Я знаю, я там даже был. Правда, это было еще до революции и проездом.

– Понятно. Затем мы переехали в Москву, там же окончила школу, потом была Строгановка, работала дизайнером, переехала в Питер, где получила работу в Агентстве. Вот, собственно говоря, и все. А вы?

– У меня все намного хуже и мрачнее.

– Вы в Швейцарии родились?

– Нет, того места, где я родился, уже нет.

– Жаль.

– Это жизнь, – он пожал плечами.

Йохан рассказал о том, как они прятали английских и французских летчиков в баре, выдавая их за немцев: швейцаров, поваров, барменов и так далее.

– Они у нас только официантами не были, так как немецкий язык не знали. Поэтому штат сотрудников у нас был просто огромным. Однажды в нашем баре «работало» 3 шеф-повара, 10 поваров и 20 помощников повара. Естественно, готовить они не умели, поэтому все чистили картошку, морковь или лук.

– А разве Швейцария не соблюдала нейтралитет во время второй мировой? – удивилась я.

– Соблюдала, но к иммигрантам отношение было очень негативное.

Таким образом Йохан продолжал меня развлекать различными забавными случаями из своей жизни.

– Кира, нам пора, время.

– Хорошо. Спасибо, Йохан, с вами было приятно познакомиться и пообщаться.

– Взаимно, – он поцеловал мне руку. – Послушай, а ты действительно ничего не помнишь?

– Я не то что ничего не помню, я ничего не знаю.

Йохан хмыкнул, похоже, он мне не поверил. Но я его не осуждаю.

Мы вышли из ресторана через главный вход, и яркий свет ослепил. В первый момент мне показалось, что на улице уже день, но это было не так. Свет шел из мостовой, витрин, окон, часов. Женева казалась сказочно красивой. Андрей сказал, что может нас подвезти.

– Питэр, давай прогуляемся до гостиницы, – я взяла его под руку.

– Нет, – он погрозил пальцем. – Кира, это плохая идея.

– Почему? Погода замечательная.

– Во-первых, поздно, а во-вторых, у нас мало времени, а завтра многое нужно успеть.

– И это говорит мне человек, который сегодня, – я посмотрела на часы, – пардон, вчера утверждал, что я живу скучной жизнью.

– Я не отказываюсь от своих слов. Но в жизни должно быть равновесие.

– Ом-м-м-м-м.

– Моя машина, философы, – Андрей открыл передо мной дверь, галантно взмахнул рукой, я выполнила реверанс и села на заднее сиденье. Мы отправились назад в гостиницу.

В номере было спокойно, из окна видна черная гладь Женевского озера, оно и понятно, фонтан же не работал. Я некоторое время посидела на балкончике, любуясь умиротворенным ночным городом. Мне казалось, что я не усну, но, как только моя голова коснулась подушки, я погрузилась в объятья Морфея.

Фридрих и Мари. 6 ноября 2008 года

Утром я спустилась в ресторан гостиницы, где меня уже ждал Питэр. Погода радовала, впрочем, как и вид из окна.

– Какие на сегодня планы? – поинтересовалась я у Питэра.

– Сейчас завтрак.

– А после?

– У нас богатая программа. Сначала мы поедем к Фридриху, потом в пансионат, где жила его сестра.

– И все?

– Ну да, сначала в Монтре, а потом в Веве.

– А что, в Швейцарии психиатрические больницы находятся в городах?

– Нет, нет, нет. Это не психбольница, это пансионат для людей с нервными расстройствами. Причем один день в таком пансионате стоит дороже, чем проживание в нашей гостинице.

– Даже так?

– Даже так.

Нам принесли завтрак. Питэр порекомендовал мне не отвлекаться, так как к 20:00 в театре «Альгамбра» нас будет ждать Андрей (или Юалд, это как кому нравится). До Монтре мы доехали быстро, я наслаждалась пейзажами и озером. К двенадцати часам мы уже были в пригороде Монтре, где «лечил нервы» Фридрих.

– Почему мы сначала приехали в Монтре, а не в Веве, который ближе?

– Какая разница, нам все равно нужно ехать в Монтре, так пусть он будет нашей отправной точкой.

– Ну, может быть, мы что-нибудь узнаем про сестру Фридриха и тогда…

– Спросим о свихнувшемся братце?

– Почему бы нет, может быть, это будет толчком.

– К чему?

– А не все ли равно.

– Боюсь, что нет.

– Ты что-то знаешь.

– Я знаю то же, что и ты.

Я кивнула головой. Ну да, конечно.

– Серьезно, в прошлой версии 2008 года мы от этого дела отказались. Приехали.

Под колесами машины зашуршал гравий. Пансионат очаровывал множеством фонтанов, деревянных и кованых скамеек, большим садом и сквером. Само здание пансионата было трехэтажным, в виде буквы П. Медсестра проводила нас к главному врачу.

– Мне сообщили, что вы приедете, – врача, высокого, худого, типичного швейцарца, звали Арн. – Только я не знаю, для чего вам это нужно. Фридрих в нашем пансионате уже три месяца, и на протяжении всего времени он не произнес ни слова. В основном он сидит у себя в палате, иногда медсестра выводит Фридриха в холл, игровую комнату или просто прогуляться в парке.

– Он когда-нибудь станет прежним? – спросил Питэр.

– А что вы подразумеваете под прежним? – спросил Арн, открывая очередную дверь.

– Вменяемым, таким, каким он был раньше, – я ответила за Питэра.

– Не думаю, что раньше он был вменяемым. Мы пришли.

– Постойте, доктор, как вы думаете, смерть сестры – это причина помешательства?

– Может, да, а может, и нет.

– Как это?

– Его сестра умерла четыре месяца назад – и буквально через несколько дней Фридрих сходит с ума.

– И это странно?

– Да, слишком быстро. Но это лично мое мнение, – поспешил доктор.

И мы вошли в палату Фридриха.

Палата Фридриха была просторной, с французскими окнами, большой кроватью и двумя креслами. Сам Фридрих сидел в кресле и смотрел на бонсай, стоящий на комоде около кровати.

– Фридрих, – негромко сказал врач, – эти люди приехали, чтобы поговорить о вашей сестре.

Фридрих продолжал сидеть в той же самой позе и после того, как Питэр сказал о том, что возбуждается дело в отношении смерти его сестры, и после расспросов о его сестре. По правде говоря, мы не надеялись на многое, просто ожидали какой-нибудь реакции, например, у него бы вздернулось веко или он нервно моргнет. Но никакой реакции. Питэр с врачом вышли в коридор о чем-то поговорить.

– Я слушала вашу музыку, – я села на его кровать. – Она мне очень понравилась, жаль, что вы больше не пишете. Знаете, у меня болела голова, а ваша музыка сняла боль. Может быть, это совпадение, но мне не хотелось бы так думать.

Фридрих посмотрел на меня, у него были огромные темные глаза, а в лучах света они казались бездонными. На секунду мне показалось, что его глаза улыбаются.

– Кира, – меня окрикнул Питэр, я вздрогнула. – Ты чего?

Я посмотрела на Питэра, а потом на Фридриха, он сидел в той же позе, что и раньше.

– Показалось.

– Что случилось? – спросил у меня Питэр.

– Я заговорила с Фридрихом о его музыке, а он как-то странно посмотрел на меня.

– Может быть, он не в своем уме?

– Не в своем уме – забавно звучит.

– Думаешь? Тогда посиди на лавочке, а то на тебя пансионат странно действует.

– Ты куда?

– Мне нужно кое-что выяснить.

Я села на лавочке около фонтана, погода радовала, на соседней лавочке сидела девушка и читала книжку, если это так можно назвать, так как она не перевернула ни одного листа за все то время, что я сидела рядом с ней. Присмотревшись, я увидела, что книжка расположена вверх тормашками. Наверное, стоит ей помочь, перевернуть книжку. Хотя, может быть, ей так удобно. Я огляделась. Несколько больных в задумчивости гуляли по скверу, одна парочка сидела около фонтана. Можно сказать, царила тишина, которую прерывал звук фонтана и редкое чириканье птиц.

Всю дорогу до Веве мы проехали молча, я думала о Фридрихе, Питэр был чем-то расстроен.

В Веве в своем кабинете нас встретил суетливый директор пансионата и нечленораздельно представился.

– Видите ли, в чем дело, – директор поджал губу, – комната Мари уже занята другим больным, в смысле постояльцем. И будет некорректно и неэтично беспокоить больного, психика – это такая необъяснимая штука…

– А вы по совместительству еще и главный врач? – я поинтересовалась у этого милого толстячка.

– Что вы, что вы, – кокетливо замахал директор своими толстыми, маленькими ладошками. – Я только директор этого пристанища, а главный врач занят и, увы, не может ответить на все ваши вопросы. Через пару недель у него будет свободное время, тогда он будет весь в вашем распоряжении. Да и к чему вам врач, я хорошо осведомлен обо всех делах пансионата. Спрашивайте. Я весь в вашем распоряжении.

– Ну, для начала нам бы хотелось узнать все о смерти Мари, – ответил на предложение директора Питэр.

– Простите, я уверен, что вы имеете полное право меня расспрашивать обо всем на свете. Но пусть приличия будут соблюдены, откуда вы?

– Конечно, – Питэр, к моему глубокому удивлению, протянул директору корочку Интерпола.

– Ну, тогда конечно, – директор потер ладошки и развел руки в стороны. – А тут и рассказывать нечего. Мари была светлой девочкой, ее все любили, она была одной из тех, про кого говорят: они соль земли. Но жизнь так несправедлива. Увы.

Я была удивлена такой характеристикой сестры Фридриха, в анамнезе значились депрессия и другие психические расстройства.

– Это все прекрасно, но не страдала ли Мари депрессией? – поинтересовался Питэр, видимо, он тоже удивился.

– Да, конечно. Но она с этим боролась, и не нам ее судить. Не нам. У вас еще будут ко мне вопросы?

– Да все тот же: вы так ничего и не рассказали про смерть Мари.

– Все есть в протоколах полиции, – директор поправил ручку на столе и после паузы добавил: – Мне добавить нечего.

– Ну, протокол, – Питэр подмигнул, – это всего лишь бумага. Вы же имеете собственное мнение?

– Нет, – поспешно ответил директор. – У меня такое же мнение, как и у полиции, это несчастный случай, перитонит. Летальный исход, увы.

– А что она делала до несчастного случая? – я поинтересовалась после продолжительной паузы.

– Это вы к чему спросили? Это не имеет никого отношения к делу.

– И все-таки что она делала? – повторил Питэр мой вопрос.

– Отдыхала в Испании, – неохотно ответил директор.

– Гибралтар, наверное, в Марокко была?

– Я не знаю, где она была в Испании. Мы оплатили ее отдых, но мы же не няньки, чтобы бегать за ней. Вот в пансионате – да, мы отвечаем за нее, но не на отдыхе. Хочу заметить, что я являюсь директором пансионата, в моем подчинении 250 сотрудников и 120 пациентов, и за всеми нужен глаз да глаз. Поэтому давайте будем говорить по существу, вы еще спросите, что Мари делала в десять лет.

Быстро произошло преображение из милого толстячка в занятого директора пансионата.

– Я не спрашивал, что делала Мари в десять лет. К тому же вы сами готовы были ответить на любой вопрос. Какие-то личные вещи Мари остались?

– Нет, все было отдано ее брату.

– Ее брат тоже здесь был?

– Да.

– Он о чем-то с вами разговаривал?

– Он же сошел с ума. Вы думаете, меня интересует мнение психа?

– Зачем же так грубо? Когда он с вами разговаривал, он был еще вполне вменяемый.

– Что вы имеете в виду? – директор от возмущения подпрыгнул, словно шарик, и покраснел. – На что вы намекаете?

– Ни на что. О чем вы говорили?

– Он винил в смерти своей сестры спецслужбы. Он псих. У меня мало времени, точнее его нет, поэтому вынужден с вами попрощаться. Если есть вопросы, вызывайте меня официально. Иначе я буду жаловаться.

– Кому и о чем? – я удивилась.

– Мне мешают работать. Еще вопросы есть?

– Последний вопрос: почему Мари отдыхала в Испании?

– Она отдыхала, потому что ей нужен был отдых.

После этого директор поспешно выпроводил нас из кабинета. Однако Питэр договорился, что сможет задать некоторые вопросы медсестрам. Это было бесполезно, так как они работали меньше месяца и ничего не знали о смерти Мари.

– Тебе не кажется, что директор вел себя странно? – поинтересовалась я у Питэра.

– Странно? Он напуган.

– Чем? Кстати, как его зовут?

– Я не расслышал, то ли Жан, то ли Жюль, что-то в этом роде. Не знаю, чем напуган, но смерть Мари меня заинтересовала. Но это не к спеху. Давай лучше пообедаем.

– Хорошо, только это будет уже полдник.

На набережной в Веве мы заказали макароны, жареную телятину, кофе и мороженое. Несмотря на ноябрь, было достаточно тепло, и набережную украшали горшки с цветами. Нам принесли кофе и мороженое, я попросила для себя шоколад, а Питэр – сыр.

– Это идеальное место для того, чтобы лечить расшатавшиеся нервы, – пейзаж действовал на меня умиротворяюще, я посмотрела на горы, озеро, набережную и замерла.

– Ты чего? – спросил Питэр.

– Посмотри назад.

Питэр посмотрел и тоже замер. На набережной стоял памятник Чаплину, а в озере вилка.

– Ну да, – удивленно сказал Питэр. – Больное сознание Фридриха могло перепутать Чаплина с Гитлером. Учитывая, что первый пародировал второго.

– Видимо, МИР Фридриха не такой уж нереальный.

– Да, конечно, теперь нам нужно найти японский садик или японца, музей шишек или глобусов. Ты, кстати, не знаешь, здесь где-нибудь поблизости нет подобного музея?

– Смейся, смейся. Вон, смотри, японка вместе с твоим другом.

– Каким другом?

– Андреем, или как его там, Йо-йо.

– Юалд, но вы можете называть меня Андреем. Это Миа, моя девушка.

Миа была улыбчивой японкой, прекрасно говорила по-немецки. Очень обрадовалась, узнав, что я русская.

– Русская балетная школа – это классика и новаторство, рассудительность и сумасшествие – все в одном флаконе.

– Вы балерина.

– Ну, можно и так сказать. Я работаю в «Альгамбре».

– Альгамбра – это разве не в Испании?

– Не только, – Миа звонко рассмеялась. – Это еще и театр в Женеве. На фестиваль фламенко вы уже опоздали, но у нас регулярно проходят небольшие этюды. Я сегодня не выступаю, но Андрей хотел, чтобы вы провели вечер с нами. Поэтому мы заехали в Веве в надежде, что найдем вас здесь.

– Вы танцуете фламенко?

– Не только, у нас интернациональная группа, поэтому в нашем театре присутствуют все стили и направления.

– Вот ты куда хотел нас сегодня пригласить. Андрей, можешь сделать мне одолжение?

– Питэр, зная тебя, скажу – не знаю, – Андрей посмотрел на Миа.

– Миа, а что это за памятник вилке?

– Кира, это… если честно, не знаю, но мы можем прогуляться и посмотреть табличку.

На самом деле это был не «памятник вилке», а «памятник еде», который в Женевское озеро воткнула компания Nestle. Я посмотрела назад: Питэр с Андреем о чем-то беседовали, точнее, Андрей говорил, а Питэр делал какие-то пометки.

Мы с Миа прогулялись по берегу, побросали камешки. Миа жаловалась:

– Это мучение – жить в Швейцарии и не есть шоколад, сыр, мороженое.

– Почему не есть? – я подобрала камешек и кинула на водную гладь.

– Три, четыре, пять, шесть, семь. У меня так не получается. Да потому что, – Миа тоже подобрала камушек и кинула, – ну вот не получается, нужно держать себя в форме.

– А я была убеждена, что полнота – это не проблема для японок.

– В Японии да, но здесь все по-другому, другая еда, обстановка, столько искушений. Сегодня, хотя нет, завтра я покажу вам один ресторанчик, пейзаж и интерьер стоят того, чтобы его посетить. Хотя кухня там тоже неплохая, но особенно бесподобен десерт: коктейли, пирожные, шоколад, а какое там мороженое: клубничное, фисташковое, шоколадное, мятное, сырное. Я тебя уверяю, такое мороженое ты никогда не ела. Они его готовят сами.

– Уговорила, это звучит заманчиво.

– А выглядит и на вкус еще лучше.

– Ну что, нам пора, – сказал Питэр, протягивая нам с Миа руки.

– Спасибо, Питэр, нас пригласили в кафе, Миа утверждает, что там потрясающее мороженное.

– Я так понимаю, что ты меня информируешь, сладкоежка.

– Ну да.

Как и планировали, вечером мы посетили театр «Альгамбра», где работала Миа. Выступление представляло собой череду танцев, рассказывающих историю любви. Вначале представления вышел дирижер небольшого оркестра и объявил:

– Омар Хайям сказал, что «любовь – это танец, самый красивый, самый завораживающий танец на свете. Настоящей любви не нужны слова. Для нее важно присутствие. Тот, кто любил, знает, что такое физическая близость любимого человека. Ощущать, что он рядом, что он тут – это несравненно больше, чем верить его красивым словам и пламенным клятвам».

Потух свет, и два луча осветили его и ее. Знакомство в образе фламенко было потрясающим: взгляды, намеки, некая неловкость и зарождающийся огонь страсти под звуки гитары и цоканье каблуков. Затем самба – ухаживание и заигрывание, яркое и непредсказуемое. Кубинская румба – эротические и плавные движения партнеров, широкие шаги, это словно первый поцелуй, первый секс у пары. Венский вальс – голова кружится от счастья, и жизнь под цвет розового платья партнерши. Но на смену приходит медленный вальс – отношения более спокойные, вместо страсти привычка. Танго-фантазия – кроме партнерши партнер начинает видеть других девушек, но это замечает и сама партнерша – ревность и расставание. Хастл – новые отношения, старые раны и недопонимание.

Спектакль (а я думаю, что это наиболее правильное определение) смотрелся на одном дыхании и в одно действие. Новый танец – это новая пара, в танго их было две, а в хастле просто пять человек. Хорошо, что у меня была программа с описанием танцев в спектакле, я бы сама не разобралась.

– Понравилось? – спросила Миа после спектакля.

– Очень.

– Интересный состав, – отметил Питэр, – негритянка во фламенко, оригинально.

– Я слышу иронию в твоих словах, – возмутилась Миа, – для любви нет национальности, как, впрочем, и для танца.

– Я консерватор.

– В каком плане, танца или любви?

– Считаю, что фламенко должны исполнять испанки, ну или латиноамериканки.

– Ну, тогда для девушек других стран не все потеряно, – я подмигнула Миа.

– Да, они бы это не выдержали.

– Естественно.

Мы с Питэром пригласили Миа и Андрея к нам в гостиницу поужинать в ресторане.

В гостинице я решила подняться в свой номер – переодеться и надеть более удобную обувь, ноги просто отваливались. При подходе к номеру меня смутил тот факт, что дверь была приоткрыта. У каждого в жизни есть свой страх: кто-то боится того, что не выключил утюг или плойку, кто-то – того, что забыл выключить чайник, а я боюсь, что забыла закрыть дверь. Вот сейчас мой страх оказался явью. Я открыла дверь и увидела небольшой беспорядок в номере. Не скажу, что я чистюля, но не до такой же степени; может, у меня провалы в памяти или персонал в гостинице халявит. Пара листов валялись на полу, шкаф приоткрыт, постель заправлена небрежно, свет включен. Надо переодеться и позвать Питэра и Андрея. Я открыла шкаф, для того чтобы достать брюки с блузкой, и закричала. На меня из-за платья, блузок, пиджака, свитера и брюк смотрел пистолет.

– Господи, – выдохнула я.

– Что вам нужно? – донесся голос из-за блузки.

Меня этот вопрос поверг в шок, ответ казался очевидным. Я, запинаясь, начала:

– Видите ли, любезный, я в некотором роде здесь живу, и в данный момент мне нужна вот эта блузка и эти брюки. Но это не критично, я могу обойтись без них.

– Вы издеваетесь надо мною! – фальцетом закричала блузка.

– Ни в коем случае.

– Что вам в Женеве нужно? – прошипела блузка.

Я не знала, как правильно ответить на вопрос. Задумалась и тут же поняла, что сегодня уже слышала этот голос и даже знаю его хозяина – директора пансионата в Веве.

– Нам нужно узнать, почему сошел с ума Фридрих, вот и все.

– Вы действительно из Интерпола?

– Я нет, это Питэр, да и то не уверена.

– Вы мне все врете.

– Зачем мне врать. Вы же не причастны к его сумасшествию.

– Откуда вы знаете?

– И каким же образом вам это удалось?

– Вижу, нет смысла скрываться, – директор пансионата вылез из шкафа. – Вы поедете со мной. А там я решу, что с вами делать. Пойдем к выходу.

Он ткнул мне дуло пистолета в спину, взял мой пиджак и повесил на руку с пистолетом.

– А у вас, я вижу, есть опыт в подобных делах.

Директор ничего не ответил, лишь скривил лицо.

– Мы сейчас выйдем из гостиницы, на улице припаркована моя машина. Вы сядете за руль, и я скажу, куда ехать. И никаких сигналов вашему другу.

– Хорошо.

Мы вышли в холл; на мое счастье, из дверей ресторана выходил Питэр.

– Кира, ты вроде бы пошла переодеваться и…

Я показала глазами на директора.

– Мы можем договориться, – быстро сообразил Питэр.

– Может быть, но я еще не решил о чем, поэтому я забираю вашу девушку с собой. Не пытайтесь меня остановить, я человек нервный, могу выстрелить.

– Хорошо, – Питэр сделал шаг назад.

– Нет, вы должны вернуться в ресторан. Да, еще – никому ни слова, никакой погони. Иначе я за свой пистолет не ручаюсь.