Текст книги "Дневник двух времен"

– Нас? Он обвиняет, что мы предали идеи демократии? – Макс рассмеялся. – Да мы столпы демократии. Мы сделали народ судьями и законодателями.

– Но он же имеет право на собственное мнение, хоть оно и отлично от нашего? – Аркадий в глубине души считал, что смертный приговор для бывшего соратника, который считал, что они идут не тем путем, – слишком суровое наказание.

– Думаешь, что это слишком сурово? – Макс как будто прочитал мысли Аркадия, и тому стало не по себе. – Послушай, Аркадий, если это решение слишком суровое, он будет оправдан народом. Не ты, а народ решит его судьбу.

– Мы можем ему помочь, он в принципе неплохой парень. Жалко его.

– Все они, – Макс кивнул головой в сторону окна, – неплохие люди. Среди них есть неплохие убийцы, неплохие воры, неплохие насильники, выбирай, кому из них ты хочешь помочь. Это политика, а не пчелка, у нее нет «жалко».

В этот момент Аркадий подумал, что время, когда он работал у отца в антикварной лавке, было неплохим. Он улыбнулся и решил, что надо навестить родителей и сына. Сколько он их не видел, полгода? Нет, скорее год. Зачем он полез в политику? Подобные мысли занимали его голову во время его поездки к родителям. Теперь они жили в особняке в центре Москвы. Аркадий уговорил отца продать бизнес еще три года назад, потому что считал, что антиквар-отец для лидера партии – это повод для пересудов. Сейчас мать с отцом были пенсионерами, которые воспитывали внука. А его жена, точнее бывшая жена, которая поддерживала его начинания еще три года назад, и у них вроде бы все налаживалось, в настоящее время находилась в оппозиции к нему. Он смотрел на это сквозь пальцы, а Макс считал это малодушием.

– Аркадий Ильич, мы приехали, – водитель добродушно посмотрел на Аркадия.

– Спасибо, я прогуляюсь, – Аркадий вышел из машины, сделал знак охране, что хочет прогуляться один, и пошел в сторону парка.

Моросил то ли дождь, то ли снег. Людей очень мало, серые лица, опущенные вниз глаза. Ему показалось, что прохожие боятся смотреть друг на друга. Хотя сейчас вечер, и, наверное, люди просто устали. Он ускорил шаг и пошел дальше по улице, приближаясь к парку и проспекту, вглядываясь в лица людей. Нет, ему не показалось, прохожие боятся друг друга.

– Почему? – вслух спросил Аркадий, садясь на мокрую скамейку в парке.

– Что почему? – спросил кто-то рядом.

– Почему люди не смотрят друг на друга? Откуда эти серые лица и глаза в пол?

– Они боятся выдать себя, боятся быть признанными виновными.

– В чем?

– В этой стране, господин президент, повод не важен. В этой стране важна причина.

Тут Аркадий очнулся и посмотрел на собеседника. Рядом с ним сидел мужчина лет тридцати в черном пальто с поднятым воротником.

– Простите, а как вас зовут? – поинтересовался у собеседника Аркадий.

– Джон, – мужчина протянул руку для рукопожатия, и Аркадий машинально пожал ее.

– Серьезно, вас так зовут?

– Конечно, нет, господин президент. В последнее время в этой стране чем меньше о тебе знают, тем легче живется. Поэтому зовите меня просто Джон.

– Хорошо, Джон. Так чего же люди боятся?

– Друзей, соседей, сослуживцев, себя – они всех боятся.

– Почему же?

– Не хотят оказаться на «эшафоте». Вот сколько людей было казнено за последний год?

– Не знаю.

– Вот и люди не знают. Отсутствие информации рождает слухи. Кстати, по этим слухам, казнено уже полмиллиона людей.

– Это бред, вынесено максимум двести смертных приговоров, причем по решению народа.

Джон потер нос, оперся рукой на спинку скамейки и улыбнулся.

– Видимо, у людей паранойя, – тихо сказал он Аркадию и подмигнул.

– Это у вас паранойя.

– Может быть. Может быть. А еще я могу быть пациентом какой-нибудь психбольницы. У-у-у-у-у, – и Джон потряс головой. – Ведь это так удобно – убирать бывших соратников в психбольницы. И приличия соблюдены, и идеолог убран.

– Что вы имеете в виду?

Джон ничего не ответил, развернулся в сторону пруда, позволяя Аркадию лицезреть свой профиль.

– Я не понимаю ваших полунамеков. Люди получили то, что они хотели. Сейчас у них есть демократия, свобода выбора, каждый может участвовать в управлении государством. У них неограниченные возможности. А если Павел заболел, то почему он не может получить достойное лечение? И, кстати, это не психбольница. Это санаторий, где лечат нервы, Павел просто переутомился.

– Вы сами-то верите в то, что говорите?

– Да, – выпалил Аркадий.

– Блажен, кто верует. Если у нас так все хорошо, почему они живут так плохо? – Джон мотнул голову в сторону людей, спешащих по своим делам.

Аркадий не знал, что ответить. В голове были глупейшие ответы типа: не знаю, вы неправы, они живут хорошо, но не понимают этого, это их дело, как им жить, и тому подобное. Но это было все не то, нужен был ответ, который поставит все точки над «i» в их разговоре, но такого ответа у него не было.

– Когда найдете ответ, сообщите. Я тут каждую среду и пятницу с 17:00 до 19:00. О, уже 18:58. Мне пора.

– Куда?

– Хорошо жить, господин президент.

– Это все неправильно.

– Что неправильно?

– У нас в стране каждый человек живет так, как он хочет. У нас счастливая страна.

– Счастливая. Ага. Счастливее не бывает. Только охотник живет так, как он хочет. Жертва всегда несчастна, – сказал Джон.

– Я не принимаю такую позицию, есть много других ролей, – ответил Аркадий.

– Пффф. Есть люди, которые не принимают законы физики. И что? Если они прыгнут с двадцатого этажа, то не разобьются только потому, что не принимают закон всемирного тяготения?

– Но это совсем другое. Мне не обязательно выбирать роль охотника или жертвы. Я могу быть сторонним наблюдателем, которому не надо охотиться.

– А это и есть роль жертвы. То, что ты стоишь в сторонке, не значит, что ты не жертва. Это значит, что на тебя не началась охота. Пока не началась.

– Это бред. У человека есть совесть, честь, и они не позволят ему охотиться на других.

– Как примитивно ты мыслишь. Наверное, поэтому ты и стал президентом. Совесть, честь, долг – это персонифицированные понятия. Каждый здравомыслящий человек сам определяет их содержание.

– Все здравомыслящие люди единообразно понимают эти понятия.

– Ну, мыслят одинаково только придурки, ибо транслируют мысль дурака. У здравомыслящего человека есть мнение, которое может совпадать с мнением других людей, а может не совпадать.

– Но так мыслить неправильно, – закричал Аркадий и вскочил.

– Можно мыслить в соответствии с нормами закона или в соответствии со словом Божьим, можно мыслить аморально или экстремистски. А мыслить правильно или неправильно – нельзя. Ибо у каждого свои правила. То, что для тебя правильно, для другого неправильно.

– И что же это получается, – растерянно пробормотал Аркадий, присаживаясь на лавочку, – либо ты убиваешь, либо ты неудачник?

Джон рассмеялся.

– Отчего же так сразу и убивать?

– Но вы же сами сказали, что либо охотник, либо жертва. Если не жертва, то, значит, нужно идти по головам, убивать несогласных направо и налево, забыть про честь, совесть, лгать, притворяться.

– Хм, а не этим ли твоя команда занималась последние годы? Да бог с ним, и охотник, и жертва могут убивать, идти по головам, дальше по списку.

– Так чем же тогда отличается охотник от жертвы?

– Охотник в тяжелой ситуации не ноет о том, что жизнь дерьмо и все вокруг негодяи. Он берет лук и стрелы и идет решать проблему. Вот тут не надо мыслить примитивно, что он будет направо и налево рубить головы, хотя есть и такие. Он сможет найти оптимальное решение и взять на себя ответственность за последствия.

Жертва же постоянно винит окружающих в своих бедах, ноет, ищет оправдание своим поступкам. Она пытается уйти от решения насущных вопросов, надеясь на чудо. А когда чудо не происходит (а оно, как правило, не происходит), находит виновного и сокрушается о тяготах жизни.

Для охотника понятия «честь», «совесть», «долг» – это его броня, он не потрясает ею, а бережет. Для жертвы – это прикрытие и оружие для атаки на врагов своих, она не понимает смысл этих слов. Охотник знает, для чего и ради кого он живет. Жертва в лучшем случае живет ради себя, в худшем – приносит себя в жертву, которая никому не нужна.

Жертва намного чаще убивает других, чем охотник, потому что боится. Жертва вообще всего боится. Боится идти против общественного мнения, быть не таким, как все, принять ответственность на себя, да и себя тоже боится.

Жертвой быть легко, для этого ничего делать не надо, плыви себе по течению и ни о чем не думай. Жертву зачастую жалеют, а охотника ненавидят. Однако в трудной ситуации жертва обратится за помощью к охотнику, ибо знает, что он может найти выход.

Слова Джона поразили Аркадия. Он никогда не думал о таком. Когда он очнулся, то увидел, что Джона не было рядом.

В течение последующих пяти дней Аркадий пытался опровергнуть слова Джона. Но все его попытки не дали желаемого результата. В Москве ходили слухи, что было казнено от тысячи до миллиона человек, в городах лоббировали идею об организации своих судов с правом вынесения смертного приговора. Последней каплей стало посещение Павла в «санатории»: на него было жалко смотреть, он превратился в овощ.

Идеальный мир рухнул. Аркадий усмехнулся: наверное, его никогда и не было, ведь то, что для него идеально, для другого – страшная реальность.

– Это нужно прекратить, я был неправ, – Аркадий был настроен решительно и надеялся, что Макс его поймет.

– Что прекратить? – Макс пил чай и жестом предложил разделить с ним чайную церемонию.

– Все нужно прекратить, – Аркадий проигнорировал предложение Макса. – Люди боятся жить. Я думал, что наше видение будущего является чем-то новым, что мы можем сделать людей счастливыми, они поймут и примут истинные ценности жизни.

– Но ты ошибался, – продолжил за него Макс и рассмеялся. – Как наивно, я был лучшего о тебе мнения.

– Ты видел Павла? Во что ты его превратил?

– Я? Он тебе мешал своим пессимистическим взглядом на жизнь. Ты попросил. Я его убрал, в чем проблема?

– Но не таким же способом.

– А каким еще? Ты так легко сваливаешь вину на всех, кроме себя. Мы совершили революцию без единого выстрела, без единой жертвы, ее даже никто не заметил. Павел ее называл «тихая революция», кстати, он первый понял, что этот путь губителен для демократии. Он все-таки гений. А ты стал президентом, а не просто мальчиком-мажором. Тебя знают все, тебя боятся.

– Я не хотел, чтобы меня боялись, я хотел, чтобы меня любили.

– Тогда ты ошибся с выбором жизненного пути, как ни печально это звучит.

– Ну, так я хочу все исправить.

– Слишком поздно, как там в сказке, «ты в ответе за тех, кого приручил».

– Ну, так лучше поздно, чем никогда.

– Послушай меня, – Макс встал над ним. – Может быть, мне тоже было неприятно за вас выполнять всю черную работу, но я ее делал, так как понимал, к чему я иду. А если ты не понимал, во что ты ввязываешься, это твои проблемы. И свои проблемы ты должен научиться переживать тихо и незаметно для окружающих. Иначе будет реальная революция, и я за твою жизнь и жизнь твоих близких не дам и гроша. Подумай о своих родителях, о сыне.

– Ты угрожаешь мне?

– Я тебя предупреждаю. Очнись, тебе нужно было стать очередным антикваром, а не лезть в большую политику, но твои амбиции больше твоих мозгов.

– И что же ты предлагаешь делать?

– Жить, как жил раньше.

– Я не смогу.

– Ну застрелись.

– Так ты будешь рад.

– Нет, я не буду рад, я буду тебя оплакивать. Сейчас начинают прорастать маленькие ростки оппозиции, и их нужно душить в зародыше, а твоя смерть будет прекрасным для этого поводом. Так что в путь. Могу пистолет подыскать.

– Не дождешься. Я буду бороться. Эта «тихая революция» была ошибкой, и я ее исправлю.

– Ошибка. За ошибки нужно платить, а не исправлять. Один философ сказал, что любую революцию или переворот создают гении, воплощают фанаты или серая масса, а плодами пользуются проходимцы. Павел – гений, ты – серая масса, а я проходимец. Так что все нормально.

Следующие месяцы Аркадий пытался исправить ошибки «тихой революции», «раскрыть глаза людям», остановить страх, который за пару лет сковал всю страну. Но все вышло не так, как он хотел. Для народа, для страны он стал тираном, палачом демократии. Все его попытки не дали хоть какого-нибудь результата и закончились тем, что ему самому был выдвинут импичмент. А после того, как обвинение поддержал народ, его ожидала смертная казнь. Как ни странно, он не боялся смерти, он ее ждал.

– Послушай, – Макс замолчал, он пришел к Аркадию в камеру и явно не знал, с чего начать разговор, – можно все устроить так, чтобы тебя помиловали.

– Зачем? – удивился Аркадий.

– Чтобы жить, чтобы исправить свои ошибки.

– Я тебе нужен, – Аркадий улыбнулся, ему было смешно. Пару месяцев назад он сам говорил эти слова, и теперь они кажутся такими глупыми и наивными.

– Да, ты мне нужен. И ты не можешь просто так уйти, свалив на меня все проблемы.

– Значит, я тебе нужен, а ты боишься остаться не у дел. Знаешь, ты был прав, говоря, что я сын антиквара и должен был продолжить дело отца, но мои амбиции действительно были непомерны. Поэтому я уйду, а ты разбирайся сам со своими проблемами. Кстати, народ вынес свое решение.

– Толпа редко бывает права.

Аркадий ничего не ответил, встал и подошел к стене. Сейчас он чувствовал себя, с одной стороны, очень уставшим, а с другой стороны, умиротворенным.

– Прости, мне завтра рано вставать, так что прощай, – Аркадий завел будильник на семь и лег на койку.

Макс что-то еще ему говорил о долге, о том, что страна разваливается, некоторые субъекты РФ хотят получить суверенитет, просил прощения, умолял, угрожал, но Аркадий это слышал уже сквозь сон.

Агентство. 18 ноября 2008 года

Утром же Аркадий проснулся от назойливого звонка… в своей постели, – продекламировал Оборин.

– Сюрреализм, такое да на большой экран, – Питэр мечтательно прищурился и потянулся.

– Да, жаль, что мир не увидит этого. А главное, как натурально, – поддержал его Оборин.

– Но если мир все-таки увидит, – продолжил Генрих, – то виновник будет найден и наказан.

– И как же? – поинтересовался Питэр.

– Будет сослан на пятьдесят лет в Александрию в архивный отдел плюс десять лет без выходных и отпусков.

– Да, и живые позавидуют мертвым.

Генрих ничего не ответил, но очень внимательно посмотрел на Питэра, до тех пор, пока тот не поднял руки и не сказал, что заблуждался и выбросит из головы подобные мысли. Наш шеф кивнул головой и ушел.

– Но он все-таки прав, – заметил Карл Кёнинг, – вот в прошлый раз пришлось даже снять фильм, чтобы замять случай, когда подобное видео увидел свет.

– Да, но фильм получился отличный, и продолжение вполне, вполне, – парировал Оборин, – но я с тобой согласен. Хотя ребят все-таки наказали сильно, правда, они и не узнали, что их наказали.

– Ошибаетесь, – поправил их Питэр, – фильм не получился, а получится отличным, этот случай произойдет только через двадцать лет.

– Точно, я с этими временами путаю, когда что произошло, – вздохнул Кёнинг.

– А тебе как МИЧ? – поинтересовался у меня Оборин.

– Грустно. Вот интересно, Аркадий мог бы стать президентом? – на меня МИЧ произвел удручающее впечатление.

– Нет, – ответил Оборин.

– Да, – одновременно сказал Питэр.

Мы посмотрели на Кёнинга.

– Не знаю, наверное, все-таки нет. Ведь то, что происходит в МИЧ, является следствием желаний исследуемого и наиболее оптимальным для заказчика вариантом развития последствий этих желаний. Кстати, а что это за Джон? – Карл посмотрел на меня.

– Не знаю, он был в базе лиц, которые появляются в случае затруднительного положения исследуемого.

– А почему Джон? Имя-то ты придумываешь.

– Я?

– А разве нет?

– Нет, – вместо меня ответила Эми. – Это я всегда даю такое имя этому профилю. Если он, то Джон, если она, то Джейн.

– Смешно, – рассмеялся Алексей.

– Естественно. Мы и так в ускоренном темпе просмотрели десять лет жизни Аркадия. И если бы не Джон, то неизвестно, сколько бы еще смотрели.

– А почему я этого раньше не замечал? – удивился Кёнинг.

– Не знаю, – на этот раз я ответила вместо Эми, – я здесь работаю без году неделю и не могу отвечать, почему вы этого раньше не видели.

– Это потому, что исследуемые редко попадают в безвыходную для них ситуацию, – Андрей Волков незаметно вошел и облокотился о стойку бара. – И еще…

– Я понял, – перебил его Кёнинг.

– Ага, у каждого из нас есть свой Джон, ну или Джейн, – уточнил Волков.

– Внутренний Джон. Которого знакомят не со всеми. Да и мы с ним порою незнакомы. О, поздно, – Карл посмотрел на часы, попрощался с нами и удалился.

– Что с Карлом? – спросила я у присутствующих.

– Спешит, наверное, – предположил Андрей.

– Действительно поздно, – Питэр посмотрел на часы, висевшие над дверью, – уже одиннадцать. Кир, я у тебя переночую, а то я сегодня без машины.

– Логика у тебя интересная, – отметил, смеясь, Волков.

– Могу тебя подбросить, – предложила я.

– А я могу тебе такси вызвать, – в свою очередь предложил Оборин.

– Кир, мне негде сегодня переночевать, но, если ты против, я сниму номер. Хотя в такое время, – Питэр посмотрел на часы и поморщился.

– Я не против, а что случилось с твоим домом?

– Катастрофа.

– Что за катастрофа? – я несколько испугалась за дом Питэра.

– Не что, а кто, – вместо Питэра ответил Оборин.

– А, понятно. И долго ты будешь скрываться? – поинтересовалась я у Питэра.

– Только сегодня, а завтра, завтра ее уже не будет в живых.

– Ты ее убьешь? – в это слабо верилось, но это же Питэр.

– Господи, нет, конечно. Но к 2208 году она уже будет покоиться в земле.

– Что же ты будешь делать через неделю с ней?

– Выставлю ее.

– А почему сейчас не выставишь?

Питэр протянул мне руку, я встала из кресла. Он галантным жестом пропустил меня вперед, и мы вышли из кинозала.

– Так почему же ты ее сейчас не выставишь?

– Нет настроения. К тому же через неделю я буду к ней относиться по-другому, и я с легкостью смогу указать ей на дверь.

– Фи, что за выражения, она же не собачка.

– Нет, она намного хуже. Ты не против, если я поведу? – Питэр выхватил из моей руки ключи, нажал на брелок и отправился к машине.

– Против.

– Кир, извини, но ты ужасно водишь.

– Почему? Я всегда соблюдаю правила, у меня за всю мою жизнь было пара штрафов, я соблюдаю скоростной режим…

– Вот я и говорю – ты ужасно водишь. Мы пока доедем до твоего дома, утро настанет.

– Не смешно.

– И я об этом же, поэтому вести буду я.

Половину пути мы проехали молча.

– У меня холодильник пустой, – информировала я Питэра.

– И?

– Это я к тому, что кушать у меня нечего.

– Можем пиццу заказать.

– Как хочешь.

– Ты обиделась?

– Нет. Ты не там свернул.

– Я знаю.

Мы остановились около супермаркета.

– Пойдешь? – спросил Питэр. Я покачала головой и осталась ждать его в машине. На улице было темно. С этими переходами во времени я совсем запуталась. Вот и сейчас с удивлением обнаружила, что на улице горят фонари, а не световые облака, улицы не такие чистые и светлые. Но, как ни странно, несмотря на техническую отсталость, мое время мне нравилось больше, чем прогрессивное будущее.

– Ты где? – оказывается, Питэр уже вышел из магазина, сел в машину и внимательно на меня смотрел.

– Здесь.

– Кончай с этим делом.

– С каким, с делом Аркадия или Фридриха?

– Думать прекращай, – Питэр завел машину.

– Мне интересно: что стало с Аркадием?

– О боже, Кира, завтра все узнаешь. Давай сегодня напьемся водки.

– Что сделаем? – я аж подпрыгнула от удивления. Это так было непохоже на Питэра.

– Расслабься, я проверял, слышишь ли ты меня. Хотя если ты хочешь…

– Поехали, – я ударила его по плечу.

Дома Питэр заверил, что сам разложит продукты, а я могу переодеться, умыться и вообще могу делать все что хочу, роль радушного хозяина он возьмет на себя. Он что-то еще говорил, но я его уже не слушала. Войдя в спальню, я открыла шкаф, взяла домашнее платье и села с ним на кровать. Меня накрыла волна усталости. Не было желания даже пошевелиться и закрыть дверцу шкафа. Вот так, сидя в обнимку с платьем, я тупо смотрела на открытый шкаф. Только сейчас я поняла, что шкаф тот же самый, что и в 2208 году. А вот содержание шкафа было несколько другим: другие платья, юбки, брюки, отделение для универсальных платьев и многое другое. Да, еще в шкафу была коробка, я раньше на нее не обращала внимания, а вот теперь про нее вспомнила. Она была в шкафу с универсальными платьями и обувью еще до того, как я въехала в эту квартиру в настоящем будущем. Следовательно, это принадлежит мне, точнее Кире. Тут в дверь постучали.

– Да-да, войди, – сказала я, не отводя взгляда от шкафа.

– Что ты там увидела? – поинтересовался Питэр.

– Где?

– В шкафу, ты смотришь на него так, словно это не шкаф, а привидение.

– Пойдем кушать, – я проигнорировала вопрос Питэра. Почему-то не хотелось рассказывать про коробку, не только Питэру – вообще никому.

– У тебя в холодильнике пусто, когда-нибудь там мышь повесится.

– Ну, сейчас же уже не пусто.

– Это намек на то, что я могу появляться у тебя чаще?

– Да, в этом времени особенно.

– И продукты привозить, учти, все имеет свою цену…

– Ты скряга, я возмещу тебе все расходы. Где моя сумка? У меня там был кошелек.

– Если я скряга, то ты меркантильная особа, не все измеряется деньгами. Доброе слово и кошке приятно.

– Для тебя мне этого добра не жалко.

Надо отдать должное Питэру, полки холодильника ломились от яств.

– Спасибо, дорогой, – я чмокнула его в щеку, – мне этого на неделю хватит.

– Пожалуйста, дорогая.

Мы молча доели бутерброды, я расстелила Питэру постель в гостиной, дала ему чистое полотенце. У меня сил хватило, чтобы почистить зубы да расстелить постель, заснула я моментально, и тут же раздалась мелодия, а комната стала наполняться светом.