Текст книги "Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир"

Издевка молодости, или Да здравствует Таможенник!

Приятели, поэт Аполлинер и художник Пикассо, переминались с ноги на ногу в крошечном коридорчике квартирки Руссо. «Почему вы хотите пригласить на свою вечеринку именно меня?» – удивлялся дотошный хозяин. «Мы хотим справить ваш день рождения!» – нашелся Пабло Пикассо. Руссо растерянно заморгал: «Но он уже прошел…» – «Все равно, приходите! – гудел Гийом Аполлинер. – А для веселья возьмите скрипку. Будет хороший обед!» Это и решило дело. От папаши Руссо приятели выбежали весьма довольные. «Славно повеселимся!» – загоготали они.

На следующий вечер Руссо робко открыл дверь мастерской Пикассо на улице Равиньян. Там уже собралось множество народа – молодые, шумные, все в хорошем подпитии. Мастерская была украшена на славу: на стенах – гирлянды, на потолке – лампионы, в глубине высился стул, поставленный на старый ящик. «Сюда, папаша Руссо! – закричал шатающийся Аполлинер. – Это ваш трон!» Руссо протиснулся сквозь собравшихся и вдруг увидел над «троном» надпись: «Честь и слава Руссо!» И все собравшиеся закричали: «Да здравствует Таможенник!» Руссо расчувствовался – оказывается, молодежь любит и почитает его. Он сел на указанное место, и к нему подскочил молодой художник Жорж Брак: «Мы знаем, вы прекрасно играете. Скрипка при вас?» Кто-то тут же подал инструмент, и польщенный Руссо сыграл вальс своего сочинения «Клеманс». Собравшиеся зааплодировали: «Еще! И что-нибудь модненькое!» Тут же составились пары, и все общество пустилось в пляс. Три часа папаша Руссо играл без устали. Пол ходил ходуном под молодыми ногами. «Я говорил, натанцуемся вдоволь! – подмигивал Аполлинер Пикассо. – Ну где еще найдешь чудака, который согласится всю ночь играть бесплатно?!»

В конце концов смычок выпал из ослабевших рук Руссо. Еле-еле отдышавшись, он сел на свой «трон». «Где же застолье?» – наивно осведомился он. Пикассо хлопнул себя по лбу: «Наверное, я перепутал день, на который заказал обед!» Подбежавший Аполлинер кинулся на друга: «Как ты мог?! Ведь денег больше нет!» Руссо почесал в голове и вынул несколько купюр: «Сходите в соседний ресторан!» Ликующая молодежь начала петь дифирамбы «избавителю». С большого лампиона, висевшего прямо над его «троном», закапал воск. Руссо решил пересесть. Но тут радушный хозяин ухватил его за руку: «Вы прекрасно смотритесь на этом месте! Я хотел бы нарисовать вас!» И польщенный Руссо остался. Но воск капал все сильней, голову начало жечь. Тут подбежал Аполлинер: «Не трогайтесь с места, уважаемый Руссо! Я прочту поэму в вашу честь!» И он начал свои долгие стихи. Воск уже тек по волосам. Руссо решился, наконец, встать, но тут принесли обед. Еда пошла нарасхват. Но только Руссо протянул руку, раздался треск. Лампион над ним вспыхнул, залив голову густой восковой шапкой. «Какой зажигательный апофеоз вечера!» – завопил Аполлинер.

Через день Пикассо снова пришел к Таможеннику. Пабло было стыдно. Весь вечер они произдевались над бедным стариком, разорили его на обед, а он, уходя, искренне говорил, что это лучший праздник в его жизни. Надо бы как-то загладить вину. Вот приятели и решили заказать Руссо портрет Аполлинера и заплатить 600 франков. Таможенник пришел в восторг. «Я смогу заплатить за квартиру и купить краски! – возликовал он. – А вы знаете, месье Пикассо, я никогда не умел выбирать краски. Раньше за меня это делала Клеманс, а потом и Жозефина. Я просто говорил: купи мне красной краски, как у Мане, или синей, как у Ренуара. А недавно я видел несколько картин Сезанна. У него, наверное, тоже туго с красками. Но теперь, когда у меня появились деньги, я могу их дорисовать!» Пикассо скривился и процедил: «Он и сам может. А вы напишите Аполлинера!»

Анри Руссо. Муза, вдохновляющая поэта (портрет поэта Г. Аполлинера и художницы М. Лорансен)

В октябре 1908 года Руссо начал работу над большим полотном «Муза и Поэт». Посредством кисти он тщательно обмерил Аполлинера, записав в книжечку: «Четверть кисти – нос, полкисти – лоб». В список вошли рот, уши, глаза и прочее. Музой решено было изобразить возлюбленную поэта – художницу Мари Лорансен. Правда, с ней пришлось тяжко – она не давалась обмериваться. «Не тычьте в меня своей грязной кистью!» – шипела она. К тому же красавица, обладавшая весьма пышными формами, захотела, чтобы Руссо изобразил у ее ног огромные турецкие гвоздики. Они, мол, скроют ее объемы и подчеркнут, что она и ее поэт – признанные гении. Ведь известно, гвоздика – цветок славы. Руссо занервничал. Понесся в ботанический сад – посмотреть на цветы. Ходил чуть не месяц. Наконец заперся в мастерской и нарисовал. Увидев картину, Мари разразилась ругательствами. Муза и Поэт стояли взявшись за руки, а у их ног вовсю цвели левкои – как известно, цветы забвения и мертвых. Взвизгнув, Мари собралась рухнуть в обморок, да вовремя одумалась – ну, упадет она, а кто удержать сможет?..

Диван в чаще, или Завещание для Небесных врат

9 января 1910 года Руссо предстал перед судом. Прокурор требовал 14 лет каторги. Адвокат мэтр Гилерме не стал особо мудрить в своей речи:

«Я просто расскажу вам, господа судьи, о художнике Руссо! Этот наивный и простодушный человек был обманут тем, кого считал другом. Да разве это случилось впервые? Руссо обманывают всю жизнь! Однажды веселые художники убедили его в том, что ему присвоено звание командора ордена Почетного легиона, и даже дали в его честь банкет. Мой доверчивый клиент поверил насмешникам. Да и как не поверить, ведь наш лучший торговец картинами, уважаемый господин Амбруаз Воллар, сказал на том банкете, что продал все картины Руссо американцам! Мой бедный клиент поверил и этому и только робко спросил: когда же покупатели заберут картины? «Не скоро, – отозвался Воллар, – ведь они живут далеко – в Америке!»

Зал засмеялся. Председатель суда стукнул по столу: «Ближе к делу, мэтр!»

Гилерме подошел к судьям и положил перед ними небольшую картину: «Смотрите! Это нарисовал Руссо. А теперь ответьте, это может нарисовать нормальный художник? Или скажу по-другому – человек, нарисовавший этих плюшевых зверушек, траву и листики, как их изображают дети, может отвечать за свои поступки, как взрослый?»

И мэтр Гилерме, повернувшись, показал картину залу. Зал пришел в исступление. Люди хохоча, хватались за животы. Судьи начали сползать с кресел. Мэтр Гилерме потряс картиной: «Господа! Этот человек ни на что не годен, только на написание такого примитива. Так верните его живописи!»

Руссо вскочил: «Ну теперь, когда вы все рассказали, я могу идти домой?»

Зал зарыдал. Председатель закричал, схватившись за голову: «Штраф – 100 франков и два года тюрьмы! Но поскольку обвиняемый пока не в себе, наказание подлежит отсрочке на неопределенное время!»

Руссо освободили, и он ринулся к председателю: «Благодарю вас! Я напишу портрет вашей супруги!» И тогда прозвучал вопль: «Уберите же его отсюда!» И старика Руссо вытолкали из зала суда.

Дома его ждали краски, кисти и незаконченные тропические картины. Конечно, приходилось выкручиваться, когда спрашивали: «А где вы видели джунгли?» Но однажды на одной пирушке у Аполлинера молодые поэты подсказали ему ответ: «Вы ведь пошли служить в армию в 63-м? Тогда вы должны были участвовать в Мексиканской кампании. Признайтесь, разве не там вы могли видеть девственный лес, голодного льва, антилопу в лианах?» И Руссо, стыдливо улыбаясь, согласился – конечно, мог. Ну зачем разочаровывать молодых, рассказывая им, что он видел пальмы в ботаническом саду, а лианы вообще только в воображении.

Но разве воображения не достаточно? Разве с его помощью Руссо не сможет создать очередной шедевр? Он напишет свою дорогую Клеманс. Это будет сон женщины – «Сон Ядвиги». Трогательно-обнаженная и беззащитная, она будет возлежать на красном бархатном диване. Вокруг – вся красота жизни: прекрасные цветы, райские птицы, буйный тропический лес. В тени деревьев будет стоять мужчина и наигрывать на флейте самые соблазнительные мелодии. Но где-то в чаще уже притаятся дикие звери – львы и тигры, готовые в любой миг выскочить и растерзать красавицу. Если, конечно, она не укротит их своей красотой.

Руссо выставил «Сон» в «Салоне независимых» в 1910 году. Специально позвал критиков – должны же они увидеть шедевр. Но господа в дорогих визитках, мельком взглянув на картину, поспешили в другой зал. Руссо удалось ухватить за рукав обозревателя «Фигаро» Андре Дюпона: «Ну как, мэтр?» Дюпон брезгливо смахнул руку художника: «Зачем вы притащили в лес диван? Это же верх глупости! А может, вы громоздите эти несуразности, потому что не умеете рисовать правдиво?»

Анри Руссо. Сон Ядвиги

Руссо замотал головой: «Я имею диплом копииста и сделал много копий классиков в Лувре. Я могу нарисовать скачущую лошадь так, что все подумают, это – фотография! Но я – художник, а не копиист!»

«Тогда отчего вы рисуете так наивно?» – съязвил Дюпон.

Руссо распрямился: «Это сейчас никто не рисует ТАК! Уверяю вас, в будущем это не будет казаться странным. Мне уже говорили, что моя живопись из другого времени, но я не могу измениться…»

«Вот и живите в другом времени, а нас оставьте в нашем!» – отрезал Дюпон и, резко развернувшись, поспешил за коллегами. Руссо покорно отошел к углу, где висели его картины. Может, вообще уйти с выставки? Скоро придут молодые художники – задиры и хулиганы. Уж они-то точно разнесут его картины в пух и прах. Но вдруг среди зрителей найдется тот, кому понравится? И Руссо остался. Сел перед красочной «Битвой льва с ягуаром», да и задремал с расстройства. Тут как раз и появились молодые насмешники – Матисс, Марке, Дерен. И вдруг Руссо привиделось, что его картина раскрылась, словно волшебная шкатулка. Из нее выпрыгнул чертик с зонтиком и бросился стегать дерзких задир по ногам. Те, взвизгнув, разбежались, как нашкодившие котята. Руссо вздрогнул и… проснулся. Молодежь уже спешила в другой зал. Но Анри Матисс, задержавшись, вдруг выдал: «Хотел разругать вашу картинку, папаша Руссо, да не получается. Как подумаю о вас плохо, ноги начинает ломить!»

Вот вам и чертик! До сих пор Руссо думает: может, и вправду некая неведомая сила защищает его? Ах, если б это так и было – как пригодилось бы сегодня такая защита! Ведь Руссо снова влюблен – воспылал страстью к прелестной вдовушке Эжени Леони. Конечно, она не девочка, ей – 54 года, но ведь и ему – 65. Он мечтает о Леони, как несчастный Дон Кихот о своей Дульсинее. А она сводит его с ума. Каждый день требует, чтобы ее водили гулять по парижским бульварам, благо весна в разгаре. Но на прогулках кокетка не разу не дала себя поцеловать. А уж дома, когда Руссо передает Леони отцу с рук на руки, вообще глупо думать о поцелуях. Старик не сводит с дочки цепкого взгляда, да и дочка, прожив больше полвека, ни в чем не перечит отцу. И как только ей удалось в свое время выйти замуж?..

Проводив Леони до дома, Руссо целыми днями стоит под ее окнами, частенько и засыпает на лестнице ее дома по улице Тампль. Но такая верность не трогает Дульсинею. И, возвращаясь в свою мастерскую, бедняга Руссо снимает покрывала с портретов незабвенных Клеманс и Жозефины и, плача, рассказывает им о своих неудачах. Потом играет женам пару вальсочков на флейте, отбивая ногой такт. И, снова закрыв покрывала, вздыхает: чудеснейшие были женщины, чистые ангелы. А эта нынешняя – зловещая Леони!..

И что ей не хватает?! Вчера, ожидая трамвая на бульваре Тампль, она заявила, что Руссо годится только на роль шута. Но разве шуты зарабатывают столько? В прошлом году Руссо продал картин почти на 2 тысячи франков, а в этом, 1910 году – на 8 тысяч. Люди осознали, что он настоящий талант! Трясущимися руками Руссо раскрыл перед носом Леони свою расчетную книжку – пусть видит! Ахнув, кокетка потащила его домой – к папеньке. Тот долго считал цифры и выдохнул: «Тогда почему вы живете впроголодь?» Руссо гордо поднял голову: «Все, что я зарабатываю, я отдаю на благие дела братьям масонам!» Папенька почесал за ухом и резюмировал: «Я думал, вы – чудак. Но вы – идиот!» И выгнал художника вон.

Руссо скатился со ступенек лестницы, но не сдался. В конце концов, у него же есть друзья – они вступятся на него! Руссо составил по всем правилам «официальный» документ «Свидетельство об уме, таланте и порядочности художника Анри Руссо» и отнес его торговцу картинами Амбруазу Воллару – пусть подпишет сам и даст подписать художникам, которые приносят ему свои картины. Самой же жестокой возлюбленной Таможенник отнес копию завещания: «Настоящим актом завещаю мадемуазель Эжени Леони, в первом браке вдове господина Огюста, во втором браке супруге господина Анри Руссо, художника, все, что останется после моей смерти, в том числе и картины».

Леони фыркнула: «Зачем они мне?!», а папаша снова выставил Руссо вон. Вернувшись, Таможенник развернул «Завещание» и охнул – он же не проставил дату и подпись! Может, поэтому Леони не приняла дар? Бегом Руссо понесся назад на улицу Тампль. Но ему даже не открыли дверь.

Возвращался он пошатываясь. Еле поднялся в свою квартирку. Взглянул на себя в зеркало – небритый, немытый, нечесаный. Ну точно – идиот. Вскипятил воду, решил помыться. Начал стричь ногти на ноге. Второпях схватил рабочий нож. Резанул, потекла кровь. Через день рана нагноилась. Началась гангрена. 2 сентября 1910 года Руссо умер.

Похоронили 66-летнего художника в общей могиле. На похороны пришло 7 человек. «Когда-то я устроил на выставку его первые картины, теперь устраиваю его самого», – грустно вздохнул Поль Синьяк. В 1913 году на небольшом камне выбили эпитафию Аполлинера:

 
Милый Руссо, ты нас слышишь?
Пропусти наш багаж без пошлины
к Небесным вратам.
Мы доставим тебе кисти, краски, холсты.
И ты будешь рисовать, как когда-то меня,
Лица звезд.
 

Парфюмер: череда скандалов и триумфов

Московский парфюмер Генрих Брокар всегда мечтал о тихой и налаженной жизни, о том, чтобы он мог спокойно трудиться, создавая свои парфюмерные композиции. Но судьба распорядилась так, чтобы скандалы преследовали его. Правда, зато триумфы возносили до небес. Недаром недоброжелатели злословили: «Да он – король авантюр!»

Московская авантюра, или убийственный аромат фиалок

Шарлотта подмигнула мужу, и Генрих Брокар взмахнул рукой. Золотистые струи фонтана взметнулись вверх. Почетные гости ахнули, толпа загудела и вдруг, сметая ограждения, ринулась к фонтану. Дамы, визжа, срывали шляпки и шали. Мужчины, потеряв всякий стыд, стаскивали пиджаки и жилетки. Все летело в фонтан. Еще бы, ведь он был из «Цветочного» одеколона – последней новинки парфюмерной фабрики «Брокар и Ко»!

Хоть и видела Москва всякое, но того, что случилось на Всероссийской промышленно-художественной выставке в 1882 году, не ожидал никто. Обезумевшую толпу не смогла разогнать даже конная полиция. Хорошо, без человеческих жертв обошлось! Мокрые люди истошно вопили вокруг фонтана. Почетные гости еле выбрались из шальной свалки. Чета Брокар, тяжело дыша после позорного бегства от «почитателей», прислонилась к стене какой-то выставочной постройки. Генрих зло прошептал: «Твоя безумная затея!» Шарлотта ответила, хватаясь за сердце: «Зато – какая реклама!» Красивое лицо Генриха перекосилось, и он закричал: «Это же – скандал!» Шарлотта не сдержалась и крикнула еще громче: «Это – триумф!» И тут как из-под земли выскочил помощник Брокара – Алексей Бурдаков и заорал что было мочи: «Генрих Афанасьевич! Да где же вы?! Жюри результаты объявило! Ваш «Цветочный» золотую медаль взял!» Перед глазами у Брокара все поплыло, и он ухватился за руку Шарлотты…

И вот так всю жизнь: то скандал – то триумф! Голова Брокара гудела от воплей и «цветочного» запаха. Сколь ни был хорош одеколон, для чувствительного носа парфюмера такая концентрация просто опасна. Генрих вдруг вспомнил, как ворчал отец: «Нельзя нюхать больше одной капли!» Французский парфюмер Атанас Брокар приучал детей к профессии «нюхача» с детства. А уж любимому Анри, которого потом в России перекрестили в Генриха, день и ночь совал в нос что-то пахучее: «Нюхай! Запоминай!» Все у Брокаров было посвящено «ароматному делу». Чтоб не «испортить нос», и еду готовили особенную – перец нельзя, лимон, апельсин – тоже. «Собьешь обоняние, что будешь делать?» – злился отец. Ему, бедняге, не очень-то везло. Конечно, был у семьи наследственный парфюмерный магазин у Елисейских Полей, но во Франции конкурентов-парфюмеров хоть отбавляй. Атанас даже отправился с сыновьями в Америку – думал, за океаном вольготней будет. Но и там, чтобы развернуться, требовались большие деньги. Пришлось вернуться в Париж. А через год, в 1861-м, дальний родственник Константен Гике пригласил Анри в Москву на свою парфюмерную фабрику. Уговорил, наобещав фантастические перспективы. А в Москве оказалось – метель-стужа, клопы в гостиницах, работа только лаборанта-технолога, а парфюмера и в перспективе нет. К тому же по-французски мало кто понимает. Словом, чтобы не сойти с ума, пришлось срочно искать французов – хоть поговорить с кем. В конце зимы познакомился с Томасом Равэ. Этот выходец из Бельгии когда-то приехал в Россию обучать «маленьких варваров» французскому языку и довольно скоро стал модным гувернером. Накопил денег, купил дом на Никитской улице и начал торговать медицинскими инструментами. Завел знакомства в высших сферах, дочь в лучший пансион мадам Лагувэ пристроил – учиться вместе с наследницами русской аристократии.

Как-то морозным утром Генрих заскочил к месье Равэ пораньше и вдруг услышал сквозь приоткрытую дверь: певучий девичий голос читает стихи. по-русски. «Дочь обожает поэзию, особенно стихи Пушкина, – пояснил месье Равэ. – Для званого вечера учит. Придут ее подружки, все, знаете ли, из сливок общества и один знаменитый тенор. Бедная Шарлотта в него, кажется, немножко влюблена. А давайте, – месье Равэ лукаво взглянул на Брокара, – я вас познакомлю. Может, отвлечется от своего певуна?»

На зов отца дверь открылась, и Генриху предстало прелестное видение – тонкая, изящная 19-летняя красавица с лучистыми глазами и выбившимися из прически локонами. Истинная француженка! Даже сердце заныло – сколько же он не видел настоящей красоты, сидя в этой заснеженной Москве?.. Французская красота прелестно улыбнулась, приоткрыла ротик и… Опять этот странный язык! Но в ее устах он звучал так мило…

Пусть красавица увлечена каким-то тенором, но ведь и у Брокара есть талант. На другой день с утра пораньше он прибежал в дом Равэ. Побрызгал перила, лестницу, коридоры. Разрумянившаяся от мороза Шарлотта вбежала в дом после катания на тройке с подругой Долли. Вдохнула и застыла. На лестнице пахло сиренью. Это зимой-то! Опьяненная Шарлотта пошла на запах. Лестница, коридор, папенькин кабинет. Не сдержавшись, девушка открыла дверь: «Откуда у нас сирень?» На пороге улыбался Генрих: «Волшебный букет для вас! Не замерзнет и не завянет». И Брокар протянул красавице. граненый флакончик.

На званый вечер Генрих приволок огромную корзину фиалок: «Это вам, Шарлотта Андреевна, и вашему тенору! Отец написал: в Париже фиалки нынче в особой моде. Так что смело ставьте корзину на видное место, а лучше – на рояль!»

Красавец тенор обвел зал томным взглядом, вдохнул раз, другой, запел что-то из Моцарта и вдруг дал петуха. Беспомощно скривился, опять вдохнул поглубже перед высокой нотой и снова сфальшивил. Ни одной верхней ноты не смог взять и с позором бежал из гостиной. Брокар только ухмыльнулся да подмигнул месье Равэ. Не рассказывать же, что бедняга тенор и вправду потерял голос из-за поднесенной корзины. Фиалки-то связки смыкают. Брокар узнал об этом от одной актрисы с Монмартра. Поклонник постоянно дарил ей фиалки, она прикалывала их к корсажу перед выступлением. В итоге актриса охрипла. Зато теперь фиалки сделали доброе дело – отпугнули душку тенора. И Брокар объяснился Шарлотте в любви. Только вот такого ответа даже он не ожидал. Строптивая красавица заявила: «Я себя чувствую русской и дом хочу держать по-московски. Выучите русский язык – выйду за вас замуж!» А месье Равэ и того хуже себя повел. Вызвал Брокара в кабинет и прямо заявил: «Вам моя Лотта не по средствам!»

Отступить? Нет уж! Язык он вызубрит. Деньги тоже добудет. Не зря же он экспериментировал в лаборатории – изготовил эссенцию, способную сделать запахи более устойчивыми. Это же – золотое изобретение! Брокар помчался во Францию. Там отец свел его с процветающей фирмой «Рур Бертран» в Грассе – центре производства французской парфюмерии. И Генрих продал свой рецепт за 25 тысяч франков. К тому же отец, узнав о желании сына жениться, тоже сделал достойный подарок – записал несколько фамильных рецептов. Так что, вернувшись в Россию этаким богачом, 24-летний Генрих Брокар не только получил руку обожаемой Шарлотты, но и по ее совету открыл 15 мая 1864 года собственное дело.