Текст книги "Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир"

Кража вторая: голливудский стандарт

Конечно, Бейт принял меры – пригласил специалистов, которые поставили в Рассборо особую сигнализацию: стоит только прикоснуться к картинам, начинает выть сирена. Для надежности нанял и специально обученных охранников. Так что со временем страсти улеглись. Более того, через несколько лет сэр Альфред открыл свое поместье туристам, которые регулярно посещали Рассборо-Хаус, интересуясь прежде всего собранными в нем картинами. О старинном проклятии уже начали забывать. И оно не преминуло о себе напомнить.

В один из майских дней 1986 года, когда супруги Бейт пребывали в Лондоне, случилось невероятное. В два часа ночи в Рассборо-Хаус завыла сирена. Вызванная дежурным охранником полиция прибыла через четыре минуты. Отключила сигнализацию, тщательно обыскала весь дом, но ничего не нашла. Через час, однако, снова тревожно завыла сирена. Опять стражам порядка пришлось отключать сигнализацию и проверять сохранность коллекции. Убедившись, что все картины висят на своих местах, полиция в очередной раз отбыла восвояси. Но час спустя опять раздался вой. И тогда охранник, решив, что сигнализация просто неисправна, выключил ее сам. На всякий случай он, конечно, обошел дом, но все было спокойно. Однако когда через два часа его сменщик пошел инспектировать галерею, то обнаружил, что на месте нет 18 картин. Общая стоимость похищенного приближалась к 100 миллионам долларов!

Вечером срочным авиарейсом домой прилетел взволнованный хозяин. Его встречал дворецкий, постаревший за одну ночь на добрый десяток лет: «Я не справился, сэр. не уберег. Можете меня уволить. Но это все старое проклятье Рассборо!»

Бейт не стал слушать бормотаний старика. Ему, человеку дела, не до сказок и легенд. Надо было действовать, не теряя при этом драгоценного времени. Сэр Альфред объявил о большом вознаграждении тому, кто раскроет это преступление и вернет похищенное. Действия ирландской полиции быстро активизировались, и уже через несколько дней на одном из пустырей Дублина обнаружили автомобиль, которым воспользовались грабители. Более того, в нем лежали семь картин из числа похищенных. Но, увы, наименее ценные. Выходит, воры сумели оценить похищенное и даже рассортировать его, забрав с собой одиннадцать наиболее дорогих полотен.

Коллекционер, конечно, был благодарен за находку и выплатил часть обещанного вознаграждения. Но ведь исчезли жемчужины его собрания – картины Вермеера, Метсю и Рубенса, портреты кисти Гейнсборо и Гойи. Дело получило международный резонанс, и местная полиция с ним явно не справлялась. Пришлось подключать знаменитый Скотленд-Ярд, где были самые лучшие специалисты по артнеппингу. А лучший из лучших – шеф художественно-антикварного отдела Чарльз Хилл.

Правда, прежде чем пригласить англичанина, Бейт дотошно изучил его послужной список. Сыщику было почти сорок лет. Родился он в Кембридже, но его отец служил летчиком ВВС Соединенных Штатов. Чарльз Хилл хоть и учился в Британии, но пошел по стопам отца – завербовался в армию США. В составе десантной дивизии три года воевал во Вьетнаме. Конечно, мир в основном с осуждением относился к действиям американцев, но Бейту было только на руку, что приглашенный им сыщик прошел жестокую военную школу. Такой найдет его картины! Тем более что на его счету уже полсотни успешных операций подобного рода. А главное – он прекрасно знаком с ирландскими реалиями, ибо сам окончил Тринити-колледж в Дублине, а затем некоторое время работал учителем в Северной Ирландии.

Чарльз Хилл действительно оказался типичным англичанином – подтянутым, серьезным и при этом необычайно расторопным. Внимательно выслушав расстроенного хозяина и охранника, отключившего в ту злополучную ночь сигнализацию, он предложил им проехать с ним до Дублина, отправившись прямиком в местный киноархив. Там их отвели в крохотный зальчик и показали черно-белый фильм двадцатилетней давности. Бейт рассеянно смотрел, как эффектностильная звезда Голливуда Одри Хепбёрн и элегантный красавец Питер О’Тул замышляли похитить какую-то статуэтку. И к чему это кино?.. Но тут пошли кадры, где показывалось, как бесшабашные герои, несколько раз устроив ложную тревогу, добились отключения сигнализации. И тут взволнованный охранник вскочил: «Сэр, свидетельствую, в Рассборо все было именно так! Выходит, грабители смотрели этот фильм?»

«И работали по сценарию», – подтвердил сыщик.

«Да что это за фильм?» – воскликнул ошарашенный Бейт.

«Как украсть миллион» 1966 года выпуска. Между прочим, это любимый фильм моего старого знакомого – главаря дублинской мафии Мартина Кэхилла. В юности он был ярым поклонником красавицы Одри Хепбёрн, и даже писал ей за океан восторженные письма. И знаете, что я выяснил? Оказывается, он до сих пор благоговеет перед этой звездой экрана. А ровно через три дня после кражи картин из Рассборо Одри Хепбёрн обратилась в полицию с просьбой оградить ее от незнакомого, но подозрительного поклонника. Тот прислал ей письмо: «Вы, мой ангел, вдохновили своего генерала на подвиг. Я пошел по Вашим стопам и получил не один миллион, а сто!» Хепбёрн принесла письмо в полицию – ее смутило то, что речь явно шла о фильме «Как украсть миллион». Выходит, ее поклонник – какой-то вор».

«Но почему вы связали это письмо с главарем дублинской мафии?» – не понял Бейт.

«Да потому что в письме написано, что ангел вдохновил генерала. А Генерал – это кличка Мартина Кэхилла».

Бейт присвистнул с уважением. Хитер этот сыщик Скотленд-Ярда. Теперь, по крайней мере, понятно, в каком направлении вести поиски. Главное – выйти на контакт с людьми из окружения Генерала, а дальше, как говорится, уже дело техники.

Но преступники, почуяв неладное, решили залечь на дно. Почти полгода никаких вестей о похищенных картинах не было. Первыми обнаружились картины Рубенса, которые нашли при разгроме одной из ирландских террористических группировок, с которой сотрудничал Мартин Кэхилл. Вскоре после этого в Лондоне при весьма необычных обстоятельствах всплыли еще три похищенных полотна. Кэхилл, решив вступить в один из наркосиндикатов, предложил их в качестве вступительного взноса. А через некоторое время в Стамбуле при передаче крупной партии героина обнаружилась картина Метсю «Дама, читающая письмо», которой Генерал хотел расплатиться с турецкими наркобаронами. Все эти произведения искусства были конфискованы и возвращены владельцу. Но самые дорогие картины Вермеера и Гойи как в воду канули. По сведениям тайных агентов Хилла, они не фигурировали ни при каких расчетах мафиозных групп и не попали ни к одному частному коллекционеру.

Бедняга Бейт уже начал подумывать, что грабители, не сумев ни продать, ни пустить в оборот эти картины, решили просто их уничтожить. Однако столь мрачные прогнозы, к счастью, не оправдались.

Вскоре Скотленд-Ярд получил шифровку из Антверпена. Бельгийские коллеги сообщали, что, по их оперативным данным, Мартин Кэхилл получил огромный заем у одного из теневых торговцев бриллиантами. В залог был оставлен всего лишь один длинный кофр, который был помещен в хранилище Люксембургского банка. Прочтя это сообщение, Хилл встрепенулся. Скорее всего, в кофре свернутые в трубку холсты, и, раз заем огромен, значит, это – шедевры. Неужели Вермеер и Гойя?..

Надо было действовать – решительно, но осторожно, дабы не спугнуть преступников. Под видом молодого гранильщика алмазов Хиллу удалось внедрить своего агента в окружение антверпенского торговца, а потом и самому, загримированному до неузнаваемости, встретиться с ним. Как и Генерал, Хилл попросил крупную сумму денег в долг под залог двух картин – но на сей раз неизвестных портретов Тициана. Условие было только одно: он должен лично присутствовать при помещении картин на хранение в надежный банковский сейф.

И вот оба участника сделки оказались во все том же Люксембургском банке. Рядом с каждым – телохранитель. В сопровождении служащего банка они спускаются в хранилище. Торговец осматривает полотна Тициана и документы, удостоверяющие их подлинность, и открывает сейф. В глубине его Хилл видит тот самый кофр. Однако бдительный охранник торговца перехватывает взгляд сыщика. Около сейфа завязывается потасовка. Пуля пробивает руку Хилла, но банковский служащий, заранее проинструктированный полицией, вызывает внутреннюю охрану. Приглашаются понятые, и, придерживая раненую руку, Чарльз Хилл вынимает из сейфа продолговатый кофр. Застежки мягко звякают, и взорам присутствующих предстают свернутые в рулоны холсты Вермеера и Гойи.

Узнав о находке, Альфред Бейт был на седьмом небе от счастья. Правда, в Рассборо-Хаус эти картины так и не возвратились. Сначала они некоторое время пребывали в полиции в качестве вещественных доказательств, ну а затем были включены в число тех 17 живописных шедевров, которые сам Бейт, не желая более рисковать, решил передать в дар Национальной галерее Ирландии. Впрочем, часть коллекции продолжала оставаться в Рассборо, в том числе и «Портрет мадам Бачелли» кисти Гейнсборо. С ним сэр Альфред никак не мог расстаться. Однажды, когда он в очередной раз зашел полюбоваться на старинную красавицу, ему стало плохо. Вызванные доктора отправили Бейта сначала в клинику Дублина, потом перевезли в Лондон. Ставились разные диагнозы, и только слуги в Рассборо-Хаус перешептывались: «Это картины выпили из него жизнь!» В 1994 году Альфреда Бейта не стало. Странно, но в один год с ним ушли и другие участники «живописной драмы» – старый дворецкий задохнулся во сне, а Мартин Кэхилл был застрелен на пороге своего дома, не поделив что-то с подельниками.

Кража третья: против лома нет приема

Однако картинная галерея в Рассборо продолжала жить и регулярно принимать посетителей. Вдова Бейта, леди Клементина, распорядилась о беспрецедентных мерах безопасности, с использованием самых современных высокотехнологичных методов. Казалось бы, картинам ничего более не угрожает. Но в один из теплых июньских дней 2001 года, когда леди Бейт преспокойно завтракала на своей половине, раздался сильный грохот, и весь дом содрогнулся. Оказалось, одна из стен была нагло протаранена мощнейшим грузовиком. Из него выскочили трое грабителей в черных масках, которые быстро сняли с разрушенной стены две картины и, бросив их в свою машину, рванули прочь. Вот уж точно – против лома нет приема. И никакие сверхсовременные средства защиты не помогли. Вся операция преступников заняла три минуты. Прибывшие минуту спустя полицейские лишь констатировали пропажу «Вида на Флоренцию» Бернардо Беллотто и многострадального «Портрета мадам Бачелли» Гейнсборо, который крали уже в третий (!) раз.

Снова из Скотленд-Ярда был приглашен Чарльз Хилл: третья кража – это же нечто несусветное! Хорошо, что сэр Альфред уже не прознает о таком позоре.

«Надо было отправить портрет Гейнсборо в дублинскую галерею! – сокрушалась леди Клементина. – Одно останавливало – мой дорогой Альфред так любил его. Говорил, что красавица Бачелли похожа на меня…» – «Не горюйте, мадам! – Сыщик ласково погладил руку хозяйки Рассборо. – Кажется, я смогу вернуть вам картины, и весьма скоро».

История с новым ограблением оказалась ровно такой, какой Хилл и предполагал. За пару месяцев до этого был убит главарь дублинской мафии, некогда сменивший самого Генерала. Заступивший на его место молодой и горячий Мартин Глэндор должен был доказать, что и он весьма крут. И доказал это весьма необычно – украл картины из собрания Бейта, как когда-то легендарный Генерал. Конечно, кража вышла не столь изящной и добыча не такой большой – всего два полотна, а не восемнадцать, но «ритуальное ограбление» все же совершено. Впрочем, обо всех этих тонкостях пожилой леди знать не нужно. Зачем ее лишний раз волновать. Нужно просто вернуть ей картины. Вот это Чарльз Хилл и пообещал.

И надо признаться, обещание выполнил быстро. 28 сентября 2002 года портрет Гейнсборо и пейзаж Беллотто с большой помпой вернулись в Рассборо-Хаус. Однако уже с утра Чарльз Хилл позвонил в поместье: «Будьте осторожны, леди Клементина, поставьте усиленную охрану!» Старая леди ответила, улыбаясь: «Что может случиться, если на празднике сам куратор Национальной галереи Ирландии Серджио Бенедетти?»

Но сыщик знал, что говорил. Ведь недавно в дублинской мафии вновь произошел передел сфер влияния, а значит, злосчастному поместью опять угрожало нашествие грабителей. Ведь с легкой руки Генерала ограбление Рассборо стало теперь чем-то вроде обряда инициации для каждого нового «крестного отца» местного преступного сообщества.

Чарльз Хилл не ошибся: через два дня после того, как куратор Национальной галереи укатил в Дублин, свершилось четвертое ограбление Рассборо – дерзкое, как насмешка. В шесть утра воры выбили окно с заднего фасада дома и увезли пять картин. Правда, почему-то не польстились на несчастную «Мадам Бачелли», зато прихватили «Доминиканского монаха» Рубенса, которого Генерал уже крал в 1986 году!

Весь день полиция носилась за преступниками. Уходя от погони, те сменили пять машин. Такого не увидишь и в самом захватывающем кино! И хотя в тот раз бандитам удалось скрыться, через три месяца похищенные картины были обнаружены в Дублине при попытке продать их перекупщикам.

Леди Бейт решила больше не искушать судьбу. Конечно, над местной легендой про «живописное проклятие» можно и посмеяться. Но ведь картины в их доме действительно никак не уживались: за четверть века из «злосчастного поместья» исчезало почти полсотни ценнейших полотен. Так что и остававшуюся в Рассборо часть коллекции Бейта надо было поскорее передать Национальной галерее. Леди Клементина занялась оформлением бумаг и, надо сказать, едва успела, ибо 17 августа 2005 года отошла в мир иной, лишь немного не дожив до своего 90-летия.

Сегодня поместье Рассборо-Хаус занесено в Книгу рекордов Гиннесса, как самое злосчастное поместье. В прошлом году там опять пытались украсть парочку картин. Но охрана помешала. Конечно, это не остановит воров от искусств. Не сейчас – так позже. Но все равно кражи будут. Да и как им не быть?! Рынок предметов искусств – самый мощный. По самым простеньким оценкам, пару лет назад он составлял 6 миллиардов долларов. Сейчас, во времена кризиса, конечно же возрос. На сколько? Эксперты даже уже и боятся оценивать. Шутка ли – сумма к 10 миллиардам подойдет, а может, и перешагнет – кто знает? Словом, нечего мелочиться с бриллиантами. Произведения искусства – вот предметы невероятного дохода.

Находка великой симфонии

В 2005 году легендарная фирма «Мелодия» выпустила десять редчайших дисков лучших концертов выдающегося советского дирижера Евгения Мравинского. Там находилась и уникальнейшая запись 21-й симфонии композитора Овсянико-Куликовского, восстановленная с единственного сохранившегося в записи концерта 1954 года.

Впрочем, в 50-х годах ХХ века имя Овсянико-Куликовского гремело по стране. В СССР его исполняли часто. Однако уцелела всего одна запись.

Находка рукописных нот этой симфонии – истинное приключение или. авантюра. Началось все в 1948 году в благословенной Одессе. Областному радио требовался музыкальный художественный руководитель, а из Москвы как раз приехал Михаил Эммануилович Гольдштейн, известный скрипач, брат знаменитого скрипача Бориса Гольдштейна. К тому времени у Михаила случилась трагедия – заболела рука. И он был вынужден забыть о скрипичной карьере и переключиться на что-то иное. Вот Одесское областное радио и предложило ему стать руководителем музыкальных программ.

Время, однако, было сложным. Только-только кончилась Великая Отечественная война. Одесса зализывала раны оккупации. К тому же в столице уже набирала обороты «борьба с безродными космополитами» и «преклонением перед гнилым Западом». «Космополиты» (то есть те, кто не признавал самость советской культуры, а по-прежнему считал ее частью культуры мира-космополии) быстро заслужили и другие прозвания, например «враг народа», «западанец», «буржуазный прихвостень», и толпами шли в тюрьму и на лесоповал – для исправления своих искусствоведческих взглядов. Авось, валя деревья, поймут, что советская культура, коренным образом отличная от западно-разлагающейся, является величайшим достижением мира.

Словом, борьба с космополитами шла резво, за похвалу Шекспиру и Мольеру литературоведы вместе с театроведами оказывались в одиночных камерах. Конечно, Одесса далеко от Москвы, но ведь и там начальство кое-что понимает. И в один нехороший день радийного товарища Гольдштейна вызвали в местные органы: «Вы не можете руководить радио в одном из главных городов Украины. Вы ведь не можете правильно понимать украинскую музыку!» – «Почему?» – ошалело произнес Гольдштейн. «Потому что в вас нет ни капли украинской крови!» – ответили ему. «Но ведь Бетховен вполне удачно использовал вариации на украинские темы!» – вспомнил Гольдштейн. «Возможно, – усмехнулся человек из органов. – Но он не был евреем!»

Пришлось бедняге Гольдштейну оставить и радийную работу. Он стал просто преподавать обучение на скрипке. Но ведь как-то нужно было не попасть под лихую кампанию выявления «безродных космополитов»?.. Поразмыслив, Гольдштейн занялся изучением украинской музыки. Хотя что ему-то было изучать?! Он же родился в Одессе, учился здесь и прожил большую часть жизни. Да он впитал напевы этой музыки пусть не с молоком еврейской мамы, но с украинским воздухом, который вдохнул в первом вздохе! И вот теперь он – «прихвостень безродных космополитов»…

Музыкант начал ходить по библиотекам и архивам, отыскивая старинные ноты. И ему сказочно повезло! В Государственном городском архиве Одессы он отыскал ноты украинского помещика Николая Дмитриевича ОвсяникоКуликовского (1768–1846). Этот образованный человек когда-то создал великолепнейший оркестр крепостных музыкантов. А когда в Одессе в 1810 году открылось новое здание Оперного театра, благородно подарил весь этот оркестр Опере. И вот теперь, глядя на найденные ноты, Гольдштейн понимал, что Овсянико-Куликовский был еще и сочинителем. И каким! Найденную симфонию вполне можно причислить к лучшим образцам музыкального искусства его времени. Самобытный украинский композитор, даже не учившийся «по Европам», оказался не менее талантлив, чем тамошние гении. Да это же сенсация!

Своими выводами о находке Гольдштейн поделился с художественным руководителем Одесской филармонии М.А. Казневским. Оказалось – вовремя. Казневского как раз переводили на повышение в Киев на высокую должность начальника Управления музыкальными заведениями в Комитете по делам искусств УССР. Такое назначение следовало чем-то «подтвердить». А тут – смотрите-ка – найденный шедевр, партитура неизвестной украинской симфонии, ясно доказывающая приоритет украинской музыки над музыкальными творениями буржуазного мира уже на рубеже XVIII–XIX веков. Казневский тут же поручил «искателю музыкальных сокровищ» подготовить партитуру к исполнению, расписать голоса и начать репетиции с оркестром.

Сказано – сделано. Симфонию сыграли в Киеве, потом в Москве и Ленинграде. Успех был оглушительным. Вот тогда-то в 1954 году Ленинградский симфонический оркестр под управлением самого Мравинского и записал симфонию «украинского гения». Вслед за статьями появились и первые диссертации о творчестве Овсянико-Куликовского. Статью о нем поместила даже Большая советская энциклопедия.

После исполнения Мравинского решено было написать книгу о жизни и творчестве «забытого, но вновь открытого гения». За дело взялся один из самых партийно-преданных музыковедов Киева В.Д. Довженко. Но для книги нужна масса фактов и деталей. Довженко перекопал все архивы Одессы и Киева, но ничего не нашел. Пришлось и ему идти на поклон к первооткрывателю партитуры.

Дадим слово самому Гольдштейну. Вероятно, чтобы его не уличили в неточности, он приводит в своих воспоминаниях газетную статью. Вот как там изображен его разговор с Довженко.

«… – Так вы утверждаете, – начал Довженко, – что композитор родился в 1787 году? Значит, свой шедевр он написал, не достигнув двадцати двух лет?

Если вы очень хотите, то он мог создать симфонию и в более зрелом возрасте. Ну, скажем, к сорока годам.

Тогда наш подысследуемый появился на свет в 1768 году. Так и запишем! <…> А когда Овсянико изволил скончаться?

Точно не скажу, но кажется, в 1846 году…

Ага, точных данных нет… Значит, сведения о нем зажимали реакционеры».

Вам не кажется странным этот разговор, дорогие читатели? Что-то в нем фантасмагорическое точно есть…

Через месяц в газете «Радянське мистецтво» появилась пространная статья Довженко:

«По имеющимся сведениям, Николай Дмитриевич Овсянико-Куликовский родился в 1768 году в селе Бехтеры под Николаевом. Сведения о деятельности композитора исчезают начиная с двадцатых годов, даже в 1846 году, в день его смерти, ни одна из газет феодально-помещичьей России ни словом не обмолвилась о выдающемся сыне своего отечества…»

Увы, так и было! Никто не помянул композитора добрым словом. По одной простой причине – его никогда не было! Хотя, впрочем, настоящий помещик Куликовский, подаривший свой крепостной оркестр Одесской опере, конечно, жил на свете. Только вот никаким композитором он не был и никакой симфонии не написал!

Но откуда же она взялась?! Имеются же ноты, многократно переизданные, по ним играли лучшие оркестры страны. И слушатели восторгались. Музыка действительно была яркой, насыщенной, волнующей. Правда, некоторые особо внимательные указывали, что мелодия вроде похожа на песню композитора Исаака Дунаевского «Ой, цветет калина» из кинофильма «Кубанские казаки», но другие внимательные успокаивали: «Ясно же, что Дунаевский переработал народную песню! Не мог же он сам выдумать такую прекрасную мелодию – конечно, взял из народного творчества!»

А вот и нет – и не взял, а придумал сам. Это его песня – авторская. Так, может, и симфонию номер 21, прославившую Куликовского, сочинил Дунаевский?

А вот и нет! Симфонию номер 21, как и композитора Овсянико-Куликовского, сочинил, сам Михаил Гольдштейн. А что не сделаешь, чтобы сбросить с себя ярлык «приспешник безродных космополитов»?! Вот Гольдштейн и начал доказывать, что изучает украинскую музыку, да так рьяно, что даже сделал открытие новой, никому дотоле не известной, но прекрасной украинской симфонии. Только вот что же было делать, ежели подобной симфонии не существовало?!

Выход подсказал талантливейший украинский историк и драматург Всеволод Чаговец. Не все же кинулись ловить вокруг «космополитов». Остались и трезвые головы. Вот и Чаговец был таковым. «Докажи, что ты прекрасно разбираешься в украинской музыке, – сказал он Гольдштейну. – Напиши симфонию на украинские темы. А автором назови, например, помещика Овсянико-Куликовского, того, что дружил с Одесской оперой».

В то время в Одессу как раз приехал знаменитый композитор И.О. Дунаевский. Гольдштейн и рассказал ему о том, как Чаговец предложил «сбросить клеймо приспешника космополитов». «А что? – засмеялся Дунаевский. Он и сам был невероятным насмешником. – Неизвестная украинская симфония аж XIX века – отличная музыкальная мистификация!» – «Но нужна народная тема…» – проговорил Гольдштейн. Дунаевский кинулся к роялю и проиграл свою новую песню: «Бери – обработай в народном духе. Этой песни еще никто не слышал!» Это и была мелодия, позже ставшая легендарной песней про калину из «Кубанских казаков».

Получается, что к мистификации и созданию симфонии «композитора Овсянико-Куликовского» приложил руку не один Гольдштейн. Ну а потом все закрутилось – не остановить. Концерты, хвалебные статьи, диссертации, книга и… рьяные розыски музыковеда Довженко, который в конце концов потребовал предъявить оригинальную рукопись нот. С чего-то же Гольдштейн переписывал симфонию!

И завертелась другая машина. Гольдштейна вызвала. милиция. Оказалось, что Довженко обвинил «первооткрывателя» ни много ни мало в том, что он. уничтожил найденный старинный нотный текст великого композитора ОвсяникоКуликовского. А это было уже уголовным преступлением. Вот тут-то и пришлось бедняге Гольдштейну сознаться, что симфонию номер 21 он сочинил сам. И никаких старинных нот не уничтожал. Но ему никто не поверил! Ведь он был простым преподавателем музыки, а нотный текст Куликовского – шедевр!

Пришлось на самых верхах тогдашнего музыковедческого олимпа устроить экспертизу симфонии. Лучшие музыковеды Москвы должны были явиться на некое заседание и высказать свое мнение. Никто не пришел! Все отделались только письменным заключением. Видно, стыдно было за свои прежние хвалебные отзывы о великом Овсянико. Зато теперь все в голос согласились, что и манера письма не XIX века, и гармонии не те, и распределение по инструментам не старинное. Правда, и в то, что такую замечательную симфонию мог написать какой-то там Голдштейн, никто не поверил.

Однако Довженко не хотел сдаваться. Он-то, затеяв книгу, не хотел отказываться от «украинского шедевра». По его настоянию у Гольдштейна произвели обыск. Старинных нот не сыскали, зато нашли. порнографию. Впрочем, уже на другой день выяснилось, что «порнографией» оказалось изображение обнаженной Венеры кисти великого Боттичелли.

Словом, доказательств уничтожения симфонии не нашлось. Доказательств «несоветского образа жизни» Гольдштейна тоже. Про «безродных космополитов» никто и не упомянул, поскольку шел уже 1959 год и деяния Сталина были осуждены ХХ съездом КПСС. Чтобы разъяснить общественности произошедшее, в «Литературной газете» был напечатан фельетон Яна Полещука, где досталось всем – и Гольдштейну за «подделку, мистификацию и чистую авантюру», и рьяному музыковеду Довженко, и даже самой «музыкальной общественности». Вот отличная цитата:

«Музыкальная общественность была восхищена. Час от часу в биографию доселе неведомого симфониста вписывались увлекательные интимные подробности. Все понимали, что усилиями такого серъезного и многоопытного музыковеда, как В. Довженко, фигура композитора скоро предстанет во весь свой могучий рост.

Так и было. Довженко непоколебимо решил, что у него достаточно данных, чтобы приступить к капитальному труду о творчестве Овсянико-Куликовского…»

Словом, досталось всем. Но как записал потом Гольдштейн: «В общем-то я отделался легким испугом, и думаю, что мне очень повезло. Все могло случиться гораздо хуже…»

Впрочем, и такой «хороший исход» дела не «вправил мозги» Гольдштейну, уже увлекшемуся музыкальными мистификациями. После симфонии Овсянико-Куликовского он сочинил «Концерт для альта с оркестром Ивана Хандошкина», «Экспромт Милия Балакирева». А в 1963 году на Всесоюзном конкурсе композиторов три произведения разных авторов для скрипки и виолончели собрали все главные призы. Можно только представить себе, что творилось в Союзе композиторов, когда выяснилось, что автором всех призовых сочинений оказался все тот же неутомимый Михаил Гольдштейн.

Вот эта афера и не прошла даром. Забытый украинский композитор-помещик – одно, а всесоюзный конкурс – совсем другое! Пришлось Гольдштейну уезжать из Москвы от греха подальше. В 1964 году друзья помогли ему устроиться преподавать в музыкальную школу Восточного Берлина. Ну а потом правдами и неправдами ему удалось перебраться из ГДР в ФРГ. Он поселился в Гамбурге, где с 1969 года преподавал в Высшей школе музыки.

Однако, как ни странно, его не забыли и в СССР. В Энциклопедическом музыкальном словаре (Москва, 1966) Гольдштейн фигурировал уже как автор музыкальных подделок. Когда же друзья говорили ему, что теперь он стоит рядом с Купереном и Листом, которые тоже отличились на ниве музыкальных мистификаций, Гольдштейн мрачно шутил: «Если бы история с Листом случилась при Сталине, ему бы показали, что значит выдавать свое произведение за композицию Бетховена – враз бы на лесоповале очутился. Так что мне сильно повезло!»