Текст книги "Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир"

Сёра читал и глазам не верил: какие купальщицы?! На полотне нет ни одной женщины – только мужчины! Дело прояснил сухощавый старичок-художник, которого все звали папаша Руссо, или просто Таможенник. Когда-то он служил в таможне и потому, наверное, многое знал. «Не печальтесь, юноша! – прошамкал он. – Алексис слеп как крот, но старается скрывать это. Иногда, правда, не удается…»

Сёра еще долго переживал: выходит, можно оскорбить художника, даже не взглянув на полотно! А еще можно, воспевая импрессионистов, ругать остальных всех подряд – и тоже не глядя.

Сколь мелок и узок творческий мир! Чтобы добиться успеха, надо примкнуть к уже поощряемому течению. Как говорит насмешливо-зубастый Эдгар Дега, «чтобы не наплевали на ваш талант, надо встать в стаю». Но Жорж Сёра не зубаст и не хочет в стаю…

Клод Моне. Автопортрет с беретом

Вот и Мадлен вечно пилит его: не сиди один, заведи друзей, принимай гостей. Но что бы ни говорила Мадлен, он не будет тратить драгоценное время на дурацкие застолья! «Машина для рисования точек» – пусть так! Но вы, господа хорошие, и точки-то красивой не умеете нарисовать. А из точки, как известно, начинается мир.

Уморительная мазня или картины для будущего?

Но в одном Мадлен права. Надо что-то предпринять для будущего ребенка. Сёра обдумал этот вопрос столь же тщательно, как любую свою картину. Сотни раз он убеждал себя, что обязан жениться на Мадлен Кноблох, и ни разу не отважился. Он пытался представить тихую кроткую мать, укачивающую младенца, но видел лишь грозную, сварливую Мадлен, которая вместо того, чтобы подумать о будущем ребенке, носится по магазинам и косметическим лавкам. И ведь еще из Мозеля может заявиться мамаша Мадлен, торгующая можжевеловой водкой.

Нет, к такому он не готов! В конце концов, если все верно обдумать, можно решить проблему по-другому. И вот уже Сёра сидит в приемной мэтра Роша, нотариуса, практикующего в районе площади Пигаль.

«Я хочу, чтобы в случае моей смерти все, чем я владею, перешло по наследству моему будущему ребенку». Мэтр Роша удивленно вскидывает кустистые брови: «Но невозможно оставить наследство несуществующему субъекту! На данный момент вам придется завещать все матери ребенка».

Сёра недовольно кусает губы: Мадлен же все промотает!

«А если я оставлю вас душеприказчиком и опекуном ребенка?»

Нотариус вздыхает: «Это, конечно, возможно. Но мне бы не хотелось. Ваша супруга затаскает меня по судам!» – «Не сможет, – ликует Сёра. – Мы не женаты!»

Мэтр Роша снова вздыхает, чешет нос и, наконец, соглашается.

Вечером Сёра объявляет Мадлен о своем визите к нотариусу. Он ожидает бурного скандала, но сожительница принимает известие спокойно: в конце концов, мужчины часто не только не желают узаконить отношения, но и не признают ребенка. Хорошо, хоть Жорж не из таких!

На радостях они даже открывают примирительную бутылочку. Сёра размякает: когда еще выпадет столь добрый и тихий вечерок?.. Да только тишина быстро кончается: влетает взволнованный Поль Синьяк. Он не похож на себя. Обычно тщательно одетый и причесанный, сейчас он в расстегнутом плаще и цилиндре набекрень.

«Вот! – Синьяк кидает на стол газету. – Почитай, что пишут эти отступники! Эдгар Дега называет пуантилизм мозаикой сумасшедшей обезьяны. А старик Писсарро? Он написал, что все наши искания – неразумная глупость. Что он рассмотрел в Лувре полотна старых мастеров и не нашел ни одного состоящего из точек. Будто он и раньше не знал, что пуантилизм – новейшее, только что изобретенное течение?!»

Сёра смотрел на бушевавшего Синьяка и думал: неужели в жизни нет никакой верности?.. Когда от Дега отвернулись все, а критика писала, что изображения его балерин – одни упитанные ляжки и грязные шиньоны, разве не пришел он к Сёра и Синьяку учиться пуантилизму? И тогда он считал этот метод живописи перспективным. А Писсарро? Его называли «импрессионистом-огородником, специалистом по капусте». Да он и сам понимал, что исписался. И в поисках новых идей пришел к пуантилизму. Что ж, как пришел, так и ушел. Но зачем же поливать грязью старых друзей?

Но оказалось, что самое страшное ждало впереди – на шестой выставке Общества независимых художников, открывшейся 20 марта 1890 года. Всего за месяц до этого, 16 февраля, Мадлен родила большущего розового мальчишку, которого назвали Пьер Жорж. Художнику уже стало казаться, что жизнь налаживается. Он выставил восемь своих новых полотен: портрет Мадлен, который назвал «Пудрящаяся женщина», два пейзажа, нарисованные в Гранд-Жатт, любимом местечке отдыха парижан, четыре марины из Пор-ан-Бессена и, конечно, «Канкан». И что тут началось!

Критики встретили картины Сёра в штыки. Пейзажи были названы «антиживописной мешаниной», а злосчастный «Канкан» – «детским изображением хореографических забав, просто уморительной мазней». Ко всему прочему, сам метод пуантилизма почему-то стали приписывать «мэтру Писсарро», а тот даже не возразил ни слова.

Сёра стоял возле портрета Мадлен, когда в зале появился разгоряченный от похвал Гоген. Окинув беглым взглядом висящие полотна, хмыкнул: «В каком окружении мои картины! Хотя кто знает, может, будущее за этими картонками!..» – и театрально ткнул в работы Сёра и папаши Руссо.

Жорж в ярости сжал кулаки, готовый наброситься на насмешника. Но папаша Руссо, лукаво улыбнувшись, одернул его за полу пиджака: «Пусть себе выступает. Он уверен, что гений и что лишь его полотна устремлены в будущее. Но ведь и ваш пуантилизм, и мои наивные картинки попадут туда же. Надо только работать…»

Жорж-Пьер Сёра. Цирк

И Сёра работал. Начал большое полотно «Цирк»: почти два метра на полтора, сорок персонажей. На переднем плане рыжий клоун в фантастической шапочке, на манеже юная наездница, стоящая одной ножкой на белой, несущейся на скаку лошади, у края манежа кувыркающийся акробат в желтом трико. Вокруг восторженные зрители, наверху веселые музыканты. Но главное – художник решил использовать только три цвета: желтый, красный и синий. Все остальные оттенки получатся из точек сопоставления изначальных цветов. Сёра всем докажет, что правильно подобранные точки могут выразить весь спектр.

Жорж сильно изменился. Молчаливый и застенчивый, он вдруг стал общительным и речистым. По вечерам он несся сломя голову в известный цирк Фернандо. Мадлен взволновалась: а ну как ее дражайший увлекся циркачкой? Труппа Фернандо вообще популярна в кругу художников. Ее артистов изображали Ренуар, Дега, Тулуз-Лотрек. Теперь вот и Сёра рисует какую-то рыжеволосую наездницу. Говорят, эта бойкая девица работала в драматическом театре, принимая ухаживания известного банкира. Тот даже купил ей домик под Парижем. Но в одночасье девица влюбилась в циркача, бросила банкира и домик и устроилась работать в цирк. Правда, пылкая любовь длилась недолго, и теперь наездница вновь ищет покровителя. А ну как она нацелилась на беззащитного Сёра?

Мадлен предприняла свои меры – забеременела во второй раз. Не оставит же чадолюбивый папаша двух детей! Впрочем, резкое изменение в поведении художника заметили и его друзья: Сёра вдруг начал приглашать их в гости, демонстрировать еще незаконченную картину, взволнованно рассуждать о живописи. По ночам он спал теперь всего по два-три часа. Завел календарь, стал отмечать там каждый прожитый день, объясняя всем: «Я должен успеть закончить картину к выставке!»

И куда он так торопился?..

Выставка независимых, неоимпрессионистов, как их все теперь называли, открылась 20 марта 1891 года. Сёра не успевал закончить свой «Цирк», к тому же вместе с Синьяком и Тулуз-Лотреком его выбрали в выставочный комитет, что отнимало немало времени.

«Выстави только свои пейзажи!» – советовал верный Синьяк. «Выстави «Цирк» как есть – потом допишешь!» – гудел Тулуз-Лотрек.

Сёра послушался этого любителя циркового искусства. Какой же он был дурак! На выставку явился предводитель эстетов, утонченный живописец Пюви де Шаванн, мельком взглянул на «Цирк» и скривился в удивлении: «К чему выставлять недописанный эскиз?..»

И словно сигнал прозвучал: критики вновь обрушились на бедного Сёра. Этого Жорж уже не смог вынести. Сначала у него появились боли в голове и температура. Он еще шутил, что «простуда приходит всегда не вовремя». Но потом появилась лихорадка, и начался бред. Или это не было бредом? Сёра видел белую точку. Он знал, что белый цвет вмещает в себя весь спектр радуги, а точка раскрывается, продолжается в линию горизонта и разворачивается в бесконечное пространство. Каждая звезда – это вспыхнувшая точка. Из точки каждой звезды когда-нибудь разгорится пламя новой Вселенной. И создатель этой Вселенной – он, Жорж Сёра. А ведь он еще так молод – ему всего-то идет 32-й год…

Его не стало в пасхальное воскресенье 29 марта 1891 года. Врачи диагностировали дифтеритную инфлюэнцу. А через пару недель в Париже началась эпидемия этой страшной болезни. 14 апреля умер, заразившись, его крошечный сын. Заболела и Мадлен, но выздоровела, правда потеряв второго ребенка. Растоптанный горем однорукий нотариус Антуан Кризостом Сёра устроил роскошные похороны – сначала сыну, потом и внукам. Мадлен Кноблох он признал своей законной невесткой, поделив все имущество покойного сына пополам. Впрочем, делить было особенно нечего. От Жоржа Сёра остались 42 картины. Они пошли с молотка по цене от 27 до 50 франков. Однако расчетливая Мадлен не удовольствовалась такой ценой. Она начала судебную тяжбу, поссорилась с родителями Жоржа, облила грязью его друзей и, не добившись ничего, укатила из Парижа в Брюссель. Там ее следы и затерялись.

Но по прошествии времени цена на полотна Сёра дошла до 50 тысяч долларов, а во второй половине ХХ века и до двух миллионов. Художник по праву стал именоваться великим. Но еще большую жизнь обрела теория точки: теперь-то мы знаем, что из нее родилась вся наша Вселенная. Да и каждый раз, когда мы включаем компьютер, из такой точки разворачивается воистину бесконечная Всемирная паутина. И все ее краски возникают из принципа разделения цвета, который так старался познать Жорж Сёра.

Откуда взялся Шерлок Холмс

О прототипах легендарного сыщика и защитника невиновных, мистера Шерлока Холмса, написаны тома. Кто только не считался прообразом этого феноменального героя: учителя Конан Дойля, его друзья, известные журналисты и детективы того времени. Но сам сэр Артур с полным правом мог сказать: Шерлок Холмс – это я. И даже мог представить доказательства – реальные, а не литературновымышленные дела.

Сэр Артур Конан Дойль

В этом деле велика британская составляющая: англичане трепетно обожают своих тетушек. Эти старенькие, незамужние, беззащитные создания – практически талисманы семейств. Конечно, особенно если эти тетушки обеспечены и готовы оставить наследство.

Именно такой – богатой, но беззащитной, одиноко проживающей в Глазго – являлась 82-летняя мисс Мэрион Гилчрист. Ох уж эти старые девы – в их жизни остается так много тайн! Дело было за четыре дня до Рождества – самого семейного праздника Англии – 21 декабря 1908 года. Хозяйки уже готовили праздничных гусей, выставляли на лед традиционные пудинги, дети доучивали рождественские гимны. Словом, воцарялась мирная и уютная идиллия. И вдруг в эту атмосферу праздника ворвалось кровавое преступление.

Мэрион Гилчрист, жившая крайне уединенно, была найдена с размозженной головой в собственной уютной квартире на втором этаже прямо посреди бела дня. Горничная Хелен Ламбе (21 год, не замужем) на несколько минут выскочила за свежими газетами (обе, и хозяйка и горничная, обожали читать светские сплетни), а когда вернулась, застала в коридоре дома другого жильца, жившего на первом этаже, – мистера Адаме. Сосед взволнованно поведал девушке, что сверху, из квартиры мисс Гилчрист, донеслись странные звуки: сначала шум, а потом глухой удар. Вдвоем с Хелен сосед поднялся наверх. Горничная открыла дверь своим ключом, и… прямо на них из глубины квартиры выскочил незнакомый им мужчина. Отпихнув вошедших, он бросился вниз по лестнице.

Горничная с соседом кинулись в комнаты. В гостиной их ждала ужасающая картина: бедная мисс Гилчрист лежала в спальне перед горящим камином, почему-то прикрытая ковром. Голова же ее была разбита, и кровь еще текла.

Мистер Адаме побежал за полицией. Мисс Ламби же осмотрела квартиру. Первым делом открыла потайной ящик комода, где хранились драгоценности старушки (сумма внушительная – 3 тысячи фунтов!). Ведь если в дом ворвался грабитель, значит, он пришел за ними. Но драгоценности оказались на месте, кроме одной броши за 50 фунтов. Однако ящики бюро, стоявшего за ширмой, были вскрыты, а их содержимое разбросано вокруг, словно кто-то торопливо рылся, разыскивая нужные бумаги.

Пришедшие полицейские поинтересовались, каким образом убийца мог попасть в квартиру, ведь горничная отпирала дверь. Сама же старушка не могла ходить, как же незнакомец попал в квартиру? Оказалось, что для неходящей жилицы домохозяин (за особую плату) соорудил специальное устройство: дернешь за одну проволоку – откроется дверь парадного, за другую – самой квартиры. Но ведь ясно, что незнакомого человека мисс Гилчрист никогда бы не впустила. Выходит, убийца был ей знаком.

А вот горничная и сосед, столкнувшиеся с выбегавшим убийцей, описывали его вразнобой. Свидетелями они оказались никудышными. Однако когда мисс Ламби прибежала к племяннице своей несчастной хозяйки, Маргарет Биррелл, то в сердцах выпалила: «Я узнала убийцу!» Но мисс Биррелл не поверила горничной: «Ты начиталась желтой прессы и все выдумала! Если пустишь полицию по ложному следу, тебя же и накажут!» Горничная испугалась и замолчала.

Еще до праздников дело попало в газеты. Возмущению англичан не было предела. Общественность потребовала найти чудовищного убийцу. Известно же, что под Рождество даже дикие звери мирятся, а тут убийство тихой старушки. В один день мисс Гилчрист стала олицетворением беззащитной «тетушки нации». Полиция просто обязана была быстро сыскать убийцу!

Уже через несколько дней из одной ювелирной лавки поступил сигнал: некто Оскар Слейтер сдал в залог брошь стоимостью как раз 50 фунтов. Оказалось, что этот человек (еврей по национальности!) родился в Германии (ясно, что на беззащитную тетушку не поднимется рука англичанина, только иностранца!). К тому же он уже отплыл на корабле в Америку (убийца хотел скрыться!), да еще вместе с любовницей-француженкой (моральное разложение!). Британские власти тут же предупредили полицию Нью-Йорка. Слейтера арестовали сразу же по прибытии в порт и отправили обратно в Глазго.

Однако по возвращении подозреваемого ни горничная, ни месье Адаме Стейтера не опознали, под их описания он не походил вовсе, да и брошь, изъятая у ювелира, оказалась купленной самим Слейтером (согласно представленному чеку) еще несколько лет назад, и заложил он ее еще за три недели до убийства.

Но ведь тетушка должна упокоиться с миром! Иначе общественность не успокоится. Значит, убийцу следует сыскать. Пришлось полиции подогнать описания свидетелей под внешность Слейтера, потерять его чеки и забыть про дату сдачи броши в залог. Зато среди вещей Слейтера нашелся ящик со слесарными инструментами, а среди них молоток – явное орудие убийства. А если на нем нет крови – так убийца ее вытер!

Словом, судили Слейтера быстро, приговорили к смертной казни. Как же иначе – общественность жаждала крови. Но среди членов Верховного суда, куда адвокаты подали апелляцию, нашлись здравомыслящие: повешение заменили на пожизненное заключение.

Великий создатель легендарного Холмса вместе с яичницей с беконом получал на завтрак свежие газеты. Откушивал, читая последние новости. Но в начале 1909 года новости оказались такими, что у сэра Артура началось несварение желудка. Надо же было нагородить такого с делом Слейтера! Возмущенный идиотизмом британской Фемиды Конан Дойль принялся за собственное расследование. Уже со времен выхода первых рассказов о Холмсе к писателю потоком шли письма: несправедливо обиженные, оклеветанные, обвиненные люди обращались за помощью к нему и его герою, как в последнюю инстанцию. Конан Дойль не любил распространяться о таких просьбах. Но исследователи его жизни и творчества установили, что писатель хоть и втайне, но частенько помогал кому советом, кому дедуктивными рассуждениями, а кому и настоящим расследованием. За дело бедняги Слейтера Конан Дойль взялся открыто и яростно. Результаты изложил ярко и убедительно в книге «Суд над Оскаром Слейтером» (1910 год, под редакцией мистера Уильяма Роугхеда, криминалиста).

Сначала Конан Дойль с явным сарказмом заметил, что если человек родился не в Британской империи, не подходил под описание убийцы и не был узнан свидетелями, то он, естественно, преступник. Ибо безусловно виноват, что родился на континенте и не имеет нужной внешности. После этих хлестких и ядовитых замечаний Конан Дойль поставил ребром два вопроса: 1) как мог Слейтер попасть в квартиру, если горничная заперла дверь, уходя; 2) зачем Слейтер вломился в квартиру, если не взял ничего ценного?

Войти Слейтер мог только в том случае, если мисс Гилчрист сама открыла ему дверь. А она никогда не впускала незнакомых. Но нет ни одного факта, указывающего на то, что эти двое знали друг друга. Значит, старушка впустила не Слейтера, а кого-то знакомого.

Вошедшего же интересовали только бумаги старушки. Он прошел прямо в спальню к бюро, которое, между прочим, было скрыто ширмой. Значит, он знал, что и где стоит, то есть бывал в доме. Но если бумаги столь важны, почему у самого Слейтера не нашли ни писем, ни других бумаг, кроме документов, необходимых для переезда в Америку? Да и что за бумаги хранились в бюро? Оказалось, письма полувековой давности (и более), в которых перемывались косточки различным представителям светского Глазго, куда в юности была вхожа мисс Гилчрист. Но зачем подобные «светские тайны» Слейтеру, не только не имеющему к свету никакого отношения, но еще и рожденному на континенте?!

Словом – нет и нет! – пылко доказывал Конан Дойль, убийца не Слейтер! К тому же отчего тело оказалось накрыто ковром?! Писатель разрешил и эту загадку. Он предположил, что убийца использовал ковер, как своеобразный щит между собой и мисс Гилчрист, чтобы кровь от удара не попала на его костюм. Подобная предосторожность красноречива. Конан Дойль предположил, что преступник, забрав бумаги, хотел уехать. Но ведь ни один кебмен не повез бы окровавленного человека. Несколько дней розыска дали результат: нашелся кеб, ждавший седока, который по возвращении приказал отвезти себя в городской парк. Его одежда была в порядке. Правда, на нем была широкополая шляпа, из-за которой кебмен не рассмотрел лица. Но по росту он был куда выше бедняги Слейтера.

18 лет упрямый Конан Дойль боролся за невинно осужденного. Только в ноябре 1927 года (через 18 лет!) началось второе слушание и Слейтера отпустили под залог, внесенный лично Конан Дойлем (500 фунтов). В июле 1928 года Оскара Слейтера помиловали, и он получил 6 тысяч фунтов в качестве компенсации.

Дальнейшее – поразительное свидетельство черной неблагодарности. Слейтер не только не поблагодарил Конан Дойля, но и отказался вернуть ему 500 фунтов залога после того, как получил свои 6 тысяч. В сердцах писатель высказался: «Он не убийца, но неблагодарная свинья!»

Однако это странное дело не давало покоя сэру Артуру. Однажды он признался репортерам: «Думаю, я понял, кто убийца, но доказать не могу. Полиция прикрывала этого человека, поскольку он был знатным горожанином. И он очень хотел добраться до личных бумаг мисс Марион Гилчрист».

Не один Конан Дойль понял, кто убийца. Знала это и горничная Хелен Ламби. Она любила читать светскую хронику в газетах и, вероятно, узнала по фото преступника, с которым столкнулась нос к носу. Удивительно, что после этого девушка осталась жива. Наверное, ее жизнь спас окрик племянницы мисс Гилчрист, которая запретила ей болтать. Так не была ли племянница тоже замешана в этом деле, ведь именно ей достались драгоценности убитой тетушки? Ну а тайна личных бумаг тетушки так и канула в Лету. Ох уж эти загадки старых писем!..

«Зри в корень» – если его найдешь…

В этом невероятном событии в мире литературы переплелись две, казалось бы, очевиднейшие авантюры. Вот только никто их не разглядел…

Шел 1913 год. Петербург грезил декадентством. Мужчины носили черные бархатные плащи и шляпы. Женщины курили тонкие пахитоски. По вечерам поэтические кафе и клубы заполнялись публикой, жадно слушающей стихи. Особенным успехом пользовались строки о прекрасных дамах, туманных улицах, старинных замках и мистических тайнах.

В октябре на поэтическом небосклоне случилось явление новой, никому досель не известной поэтической звезды. Виной всему случай, великий и загадочный. Некий молодой и романический ценитель стихов, только что вышедший из кафе и все еще полный поэтическими строками, ловил пролетку на Инженерной улице в Петербурге. Из-за угла, наконец, подъехала карета, но тут появилась некая дама в темносиней бархатной накидке. Незнакомка была столь прелестна, что молодой человек не посмел претендовать на карету. Зато он помог красавице сесть. Она же, опершись на его руку, случайно обронила книгу в черном кожаном футляре. Молодой человек бросился за каретой, чтобы вернуть пропажу, но увы – карета исчезла в тумане.

Вернувшись домой, юноша с изумлением увидел, что незнакомка потеряла роскошное подарочное издание стихов Петрарки. Но не итальянский гений взволновал любителя поэзии, а тонкие листы папиросной бумаги, вложенные в книгу. Они были усеяны стихотворными строками. И какими – волнующими, нежными, чарующими! На одном из листов прелестным мелким почерком было написано: «Стихи Анжелики Сафьяновой».

Читая их, молодой человек не заснул всю ночь. Но каково же было его удивление, когда на другой день он прочел объявление в газете «Новое время»: «Утеряна на Инженерной улице книга итальянская в черном кожаном футляре. Нашедшему – прислать на почтамт до востребования Ивану Иванову. Вознаграждение будет». Молодой человек конечно же отослал «Сонеты Петрарки» вместе со стихами Анжелики, но приписал, что снял со стихов копии. «А в вознаграждении я не нуждаюсь!» – гордо объявил он. Впрочем, нет – он нуждался, но не в вознаграждении, а в общении с самой Анжеликой. И он начал ее искать.

Выяснилось, что Анжелика Ипполитовна Сафьянова проживала на Мойке, была дочерью сенатора, тайного советника. Познакомиться со столь высокопоставленной юной особой молодой человек не решился, но нашел общих знакомых, которые и стали передавать ему некоторые стихи обожаемой Анжелики. Она даже разрешила юноше ходить от ее имени по редакциям газет и журналов. В самом деле, не ходить же по инстанциям самой прекрасной даме?!

И вот ее стихи стали появляться на страницах периодики. В них влюбился весь Петербург. Их называли гениальными, заучивали наизусть и читали во всех слоях общества: в изысканных литературных салонах, на вечерах бомонда и студенческих вечеринках. Даже в «Литературной энциклопедии» появилась статья «Сафьянова А.И…». Это был настоящий успех. Уже решено было и сборник выпустить. Но, увы, наступил 1918 год. Началась новая революционная эра. И стихи Сафьяновой растворились в тумане забвения.

И только через несколько лет молодой поэт Лев Никулин признался, что никакой прелестной Анжелики и не существовало. Это он, стесняясь сентиментализма своих тогдашних стихов, придумал незнакомку в тумане. Впрочем, его несказанно удивила вера читателей в поэтессу Сафьянову. Ведь он сразу же рассказал в газете ее краткую биографию. И там черным по белому было написано, что Анжелика не только из дворянского рода, но что ее бабушка – «Агриппина Лампадкина (урожденная Пруткова), которая приходится сестрой самому достославному директору Пробирной палатки Козьме Пруткову». И вот ведь незадача: читатели даже не сумели вспомнить, кто такой этот директор.

Л.М. Жемчужников, А.Е. Бейдеман, Л.Ф. Лагорио. Вымышленный портрет Козьмы Пруткова

А ведь личностью он был наипримечательнейшей. Козьма Петрович Прутков родился 11 апреля 1801 года в деревне Тентелевой близ Сольвычегодска. Поступив сначала на военную («в гусарах»), а затем и штатскую (чиновничью) службу в столице, хваткий Прутков сумел получить все возможные гражданские чины, став директором Пробирной палатки (не подумайте, что там мыли пробирки, – там ставили пробы на золото, серебро и иные драгметаллы) и действительным статским советником с представлением к награде высшим чиновничьим орденом – Святого Станислава 1-й степени. Между прочим, сия степень данного ордена давала право потомственного дворянства. Так что дворянами стали и его супруга Антонида Платоновна (урожденная Проклеветантова) и его десятеро детей. Сей примерный семьянин и усердный государев чиновник «почил в Бозе» 13 января 1863 года. И между прочим, вся читающая Россия была этим немало опечалена, ибо Козьма Прутков частенько баловал литературных поклонников потрясающими записками и цитатами своего необъятного ума. «Зри в корень!», «Если у тебя есть фонтан, заткни его. Дай отдохнуть и фонтану» или «Хочешь быть счастливым, будь им!» – это как раз его ума восклицания.

Одна только выявлялась незадача – Козьма Прутков и сам являлся ярчайшей литературной авантюрой XIX века, созданной Алексеем Толстым и тремя братьями Жемчужниковыми. Все эти молодые люди приходились друг другу родственниками-кузенами, а их родным дядей был создатель легендарной сказки «Черная курица» – А. Перовский, по псевдониму Антоний Погорельский. Словом, у Козьмы Пруткова самая замечательно-литературная родословная. Ну как его не узнать? Одна подсказка: «Зри в корень!» Однако ведь трудно понять: «Где начало того конца, которым оканчивается начало?» Так и с литературными авантюрами – где корень-то, куда зреть? Одно и остается, как верно опять же подсказал Прутков: «Бди!»