Текст книги "За столом со Сталиным. История эпохи в рецептах и меню.Что было на столе колхозника и первого секретаря? Неподкупные свидетели: кулинарные книги конца XIX – середины XX в."

Поначалу специальной комиссии ЦК партии удавалось сдерживать горячие головы, уговаривать их не отбирать у крестьян все имущество, оставлять им хотя бы минимальное подсобное хозяйство: если не пашню, то огород, если не лошадь, то корову, коз, кур. Крестьяне таким образом оказывались в положении «удельных» крепостных (как ни дико это звучало на четырнадцатом году власти «государства рабочих и крестьян»), чью зависимость ограничивали законы, а не произвол помещика. Однако цель Сталина – полная зависимость крестьян от советской власти. Он выступал за тотальную экспроприацию крестьянской собственности.

Крестьянам немного помогал юмор, смелые и озорные частушки:

 
Говорят, в колхозе плохо,
А в колхозе – хорошо.
До обеда ищут сбрую,
А с обеда – колесо.
 
 
Ой, да с нашим бригадиром,
Целоваться мне не лень:
За четыре поцелуя
Начисляет трудодень.
 

Они существовали наравне с частушками «правильными»:

 
Трудовые все крестьяне
Дело приняли всерьез,
Завтра вечером собранье
О вступлении в колхоз.
Ты не спи, не спи, миленок,
Не отлеживай бока,
Посмотри-кося, в колхозы
Не пустить бы кулака.
Ты, товарочка моя,
Товарочка активная,
Никому не надоест
Работа коллективная.
Ты, матаня, моя Таня,
Беленькое личико,
Не ходи, моя матаня,
За единоличника.
Черный ворон-вороненок
Улетел за темный лес.
Нам колхозная работа
Никогда не надоест.
 

Когда уже и юмор не помогал, колхозники искали защиты у «глубокоуважаемого нашего хозяина Советской России тов. Калинина» и рассказывали ему, как идет организация колхозов: «Обобществляли кур, гусей, индюшек, уток, кроликов, свиней, не говоря про рогатый скот и лошадей. Пчелы тоже обобществлялись, хотя было 1–2 улья у каждого. Все сады, какого бы они размера не были, подворные постройки, весь мелкий сельскохозяйственный инвентарь обобществляли. В феврале, еще по снегу, начали у хозяев забирать всех пчел и свозить в одно место – это, когда хороший хозяин по правилу в это время боялся стукнуть по улью, чтобы их не беспокоить, так как они в это время в полумертвом состоянии. Массу семей благодаря такой спешной перевозке совсем загубили и мед от них разграбили.

Дальше начали забирать весь сельскохозяйственный инвентарь в одно место, вплоть до мелких корзин, которые у любителей садоводов служили для ягод. Начали забирать и свозить кроликов и кур, потом приказали сводить лошадей штук по 20 в такие конюшни, где у хозяина помещалось не более 6. Лошади дрались и душились от тесноты. Также заставили свозить корм в одни дворы. У садовников парниковые рамы забрали и свезли в одно место, несмотря на то, что у некоторых уже была посажена рассада, которая после этого погибла. Все парники начали делать в одном месте…».

И постепенно крестьяне начинали осознавать, что именно против них направлена хлебозаготовительная политика большевиков. Выполнить годовые обязательства перед государством было недостаточно. Потом наступала очередь сдачи зерна в порядке натуроплаты работы МТС[74]74
  Машинно-тракторная станция, МТС, крупное государственное социалистическое сельскохозяйственное предприятие, оснащенное машинами для технической и организационной помощи колхозам. МТС сосредоточивали основные орудия сельскохозяйственного производства (тракторы, комбайны и другие сельскохозяйственные машины) для обслуживания колхозов. При МТС работали инженеры, агрономы, зоотехики. Обслуживание колхозов МТС происходило на основе договорных отношений. Основной производственной единицей МТС была тракторная бригада.


[Закрыть] и возврата ссуд колхозам. (Хотя МТС создавались как акционерные предприятия на паях государства, колхозов и сбыто-снабженческой кооперации, с привлечением средств сельского населения, но позже из колхозов были изъяты имевшиеся у них тракторы и все сложные сельхозмашины.) Только после этого разрешалось приступать к засыпке семенных и фуражных фондов. Создание других фондов, например, для оказания помощи инвалидам, семьям красноармейцев, на содержание детских яслей, запрещалось. И лишь после всего этого остатки продукции разрешалось распределять между колхозниками по трудодням. Понятно, что при таких раскладках на трудодни, как обычно, мало чего, а зачастую и вовсе ничего не оставалось.

Вспомнив древний принцип «разделяй и властвуй», хлебозаготовители принялись стравливать крестьян друг с другом. Елена Александровна Осокина, автор книги «За фасадом сталинского изобилия», пишет: «Одним из таких средств стали запреты и бойкоты. Они принимали самые курьезные формы. Запрет на воду означал посты у колодцев, которые определяли, кому давать воду, а кому нет. Бойкот на здравствования означал запрет здороваться с бойкотируемыми. Бойкот на курение запрещал давать закурить или прикуривать. Бойкот на огонь запрещал затапливать печь, а если хозяин ослушался, то приходили и заливали огонь водой. Бойкот на свет – забивали окна, чтобы в избе было темно. Запрещалось ходить к бойкотируемым в гости, а если нужно по делу, то брали понятых. О бойкоте предупреждал плакат на воротах: «Не ходи ко мне – я враг советской власти». В случае исчезновения плаката бойкотируемого штрафовали, поэтому его семья беспрерывно дежурила у ворот, дабы плакат не стащили. Был также запрет на посещение общественных мест: гнали из больницы, из сельсовета, детей бойкотируемого исключали из школы. А то и вообще семье бойкотируемого запрещали выходить за ограду дома. Мазали ворота и окна дегтем. Около года отделяло эти события от времени, когда Политбюро примет решение о раскулачивании и выселениях, а некоторые сельские собрания уже в заготовительную кампанию 1928/29 года постановляли отбирать землю у бойкотируемого, а самого выселять. Бывало, одна половина деревни бойкотировала другую. Все это сопровождалось допросами, которые шли и днем и ночью, с единственным вопросом: “Когда будешь сдавать хлеб?” От этих методов психологического давления легко переходили к избиениям и пыткам».

В конце марта 1931 г. колхозники села Алгай Новоузенского района Нижней Волги в письме в редакцию газеты «Социалистическое земледелие» писали: «Вы хорошо пишете обо всем. У нас, дескать, в СССР все хорошо, строятся заводы, растет сельское хозяйство, крепнут колхозы и совхозы, но мы просим взглянуть вовнутрь всего этого. Мы находимся в колхозе второй год. Был у нас недород, и сейчас толпы оборванных, полуголодных людей весь день толпятся и просят одежды и хлеба… Люди дышат огнем, проклинают самого т. Сталина, который создал эту скорбь».

Летом 1932 г. в анонимных письмах в газету «Известия» из города Краснодара Северо-Кавказского края говорилось: «Рабочие и особенно крестьяне голодают, мрут массами, гибнут. Виновники этому Сталин и его вольные и невольные сподручники (Молотов, Калинин и прочие “вожди”). Они душат трудовой народ, исковеркали жизнь миллионам, извратили, опозорили великую идею великого и дорогого вождя Ленина – коллективизацию. Они – заклятые враги рабочих и трудящихся крестьян. Они – губители пролетарской революции. Хозяйство разорено, народ задыхается, злоба и решимость растет… Долой тупого, грубого, низкого, чванливого “вождя” Сталина и его сподручников – Молотова и компанию»; «Вы поезжайте в деревню и посмотрите, как крестьяне приветствуют палача Сталина».

В письме в редакцию «Известий» в начале 1932 г. член Солдатского сельсовета Шаталовского района ЦЧО Федорицева возмущался: «Хотя и Вы, т. Сталин, есть ученик Ленина, но Ваше поведение не ленинское. Ленин учил: фабрики – рабочим, землю – крестьянам, и что вы делаете? Не только землю, но и скотину, хату, скарб отбираете от середняков и бедняков. Если Вы выгнали Троцкого и называете его контрреволюционером, то вы, т. Сталин, самый настоящий и первый троцкист и ученик не Ленина, а Троцкого. Почему? Нас в политкружке учили, что Троцкий предлагал усиленно строить тяжелую индустрию за счет мужика. Первоначальное накопление в капиталистических странах происходило за счет обездоленных крестьян, разоренных ремесленников, за счет детей бедняков. А первоначальное накопление у нас происходит за счет миллионов честных трудящихся крестьян, их жен и детей, точь-в-точь по рецепту капиталистических акул, Троцкого и Сталина… Вы, т. Сталин, должны знать, что союз со 130-миллионной массой крестьян вы разбили и что последствия этого будут самые мрачные для Советской власти. Утерянное доверие масс к Советской власти никогда вам не восстановить».

Там, где ни смех, ни и попытки воззвать к справедливости, к лозунгам, провозглашенным самой партией, уже не помогал, крестьяне прибегали к еще одному испытанному русскому средству – к бунту. За 1926–1927 гг. зафиксировано 63 массовых антиправительственных выступления в деревне. В 1929 г. – более 1300 выступлений и 244 тыс. участников. В январе – феврале 1930 г. – уже почти полторы тысячи выступлений и 324 тыс. участников. Из сел выгоняли представителей советской власти, вместо них избрали старост. Повторялся сценарий 1905 г., но, разумеется, эти выступления, такие же стихийные и неорганизованные, как в 1905 г., подавлялись карательными отрядами.

По решению Сталина, «кулаков» не просто нельзя было пускать в колхоз, их вместе с семьями надлежало отправлять в ссылку в отдаленные районы СССР, подвергать арестам, заключению в лагеря, расстрелам, а их имущество должно было стать производственной базой колхозов. И в села, и деревни отправились десятки тысяч уполномоченных «раскулачивать» и создавать колхозы. Индустриализации нужна поддержка, и эту поддержку готовы были обеспечить любой ценой: на 1 октября 1929 г. в колхозах числились 7,5 % крестьянских хозяйств, но к 20 февраля 1930 г. – уже 52,7 %.

Политика ликвидации «кулачества как класса» закреплена в известном Постановлении ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г.: «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству», и нашла свое законодательное выражение в декрете ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г.: «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством». Этот декрет отменял действие закона о разрешении аренды земли и применения наемного труда в единоличных крестьянских хозяйствах, предоставлял право краевым и областным исполкомам и правительствам автономных республик применять в районах сплошной коллективизации «все необходимые меры борьбы с кулачеством вплоть до полной конфискации имущества кулаков и выселения их из пределов отдельных районов и краев (областей)».

Крестьян, пытавшихся утаить хоть какую-то часть хлеба, избивали, выгоняли раздетыми на мороз, арестовывали, ссылали в Сибирь. К середине 1933 г. в лагерях, тюрьмах и ссылке насчитывалось около 2,5 млн человек. Особенно пострадали Украина, Северный Кавказ (вместе они обеспечивали до половины государственных заготовок зерна), Казахстан, часть Российских областей.

К счастью, ни методы «раскулачивания», ни судьба «кулаков» не имеют прямого отношения к теме данной книги, и вы без труда найдете материалы об этом в академических изданиях. Прочитайте письмо Шолохова Сталину от 4 апреля 1933 г. полностью. А также перечитайте сцену раскулачивания из романа М.А. Шолохова «Поднятая целина» (том 1, глава 7). Шолохова сложно заподозрить в симпатии к «кулакам», тенденциозности и нарочитом сгущении красок, и все же сцена достаточно красноречива. Историки говорят о том, что в 1930–1932 гг. расстреляны и заключены в лагеря несколько сотен тысяч «вредителей» и «кулаков», а более двух миллионов «кулаков» и членов их семей отправлены в ссылку, где многие, и прежде всего дети, умерли от голода и болезней. Свидетельства этих людей вы найдете в книге И.В. Тепцова «История коллективизации, раскулачивания и крестьянской ссылки в России (СССР) по письмам и воспоминаниям. 1929–1933 годы». Станице Вешенской повезло – за нее заступился автор «Поднятой целины». Но у скольких станиц, деревень, сел, аулов не было такого влиятельного ходатая!

Но и оставшиеся в колхозах и городах столкнулись с голодом. Урожай 1931 г. был плохим не только из-за неблагоприятных погодных условий, но из-за того, что его толком не смогли убрать, урожай 1932 г. оказался еще хуже. К 1932–1933 годам от недоедания и сопутствующих болезней умерли от 5 до 7 млн человек.

И частушки теперь звучали совсем не весело:

 
В тридцать третьем году
Всю поели лебеду.
Руки, ноги опухали.
Умирали на ходу.
 
 
Не боюся я морозу,
Не боюся холоду,
А боюся я колхоза,
Уморят там с голоду.
 

Хотя колхоз в 1933 г. зачастую становился единственным спасением, так как работающие там получали за трудодни и выполнение плана хлебные пайки, но крестьяне понимали, что их «спасают от голода» ровно те же, кто отбирал у них хлеб и семена для посевов. И пели:

 
Вставай Ленин, умри Сталин!
Мы в колхозе жить не станем.
 

Это не остановило вывоз хлеба из деревни. Города и индустрию нужно было кормить любой ценой, а очередной пятилетний план должен был быть с триумфом выполнен. Стране нужна была валюта, на закупку за границей станков и материалов, необходимых для Горьковского автозавода, Сталинградского тракторного, Челябинского тракторного завода, Харьковского тракторного завода, Магнитогорского меткомбината, Кузнецкого металлургического комбината и Уралмаша, Днепростроя и Днепрогэса, на модернизацию Автозавода им. Сталина, на оплату труда иностранных специалистов. Ее получали, продавая золото и предметы искусства (частично «экспроприированные», частично – собранные в Торгсине). Но более простым и быстрым способом получения валюты был экспорт зерна, того самого зерна, которое с такой свирепостью отбирали у крестьян).

Сталин разъяснял: «Что касается капиталистических элементов деревни, то тем более нельзя считать случайностью выступление кулачества, продолжающееся вот уже второй год против советской политики цен. Многие еще до сих пор не могут объяснить того факта, что кулак давал хлеб в порядке самотека до 1927 г., а после 1927 г. он перестал давать хлеб в порядке самотека. Но в этом обстоятельстве нет ничего удивительного. Если раньше кулак был еще сравнительно слаб, не имел возможности серьезно устроить свое хозяйство, не имел достаточных капиталов для укрепления своего хозяйства, ввиду чего он был вынужден выносить все или почти все излишки своего хлебного производства на рынок, то теперь, после ряда урожайных годов, когда он успел обстроиться хозяйственно, когда ему удалось накопить необходимые капиталы, – он получил возможность маневрировать на рынке, он получил возможность отложить хлеб, эту валюту валют, в резерв для себя, предпочитая вывозить на рынок мясо, овес, ячмень и прочие второстепенные культуры. Смешно было бы теперь надеяться, что можно взять хлеб у кулака добровольно. Вот где корень того сопротивления, которое оказывает теперь кулак политике Советской власти».

Казалось бы – кулаки в погоне за наживой ориентируются на спрос. Если на рынке повышается спрос на «мясо, овес, ячмень и прочие второстепенные культуры», они, в первую очередь, продают именно их, если высок спрос на хлеб, повышается его цена – они везут на рынок хлеб. Но в том-то и дело, что хлеб требовался, прежде всего, для экспорта, для получения валюты, и закупочные цены устанавливало государство. Крестьянам такая «зерновая сделка» была невыгодна – и они становились «саботажниками», кулаками и контрреволюционерами.

Историк Виктор Кондрашин в книге «Хлебозаготовительная политика в годы первой пятилетки и ее результаты (1929–1933 гг.)» пишет: «Если кратко сформулировать главную причину массового голода в СССР в начале 1930-х гг., кульминацией которого стал 1933 г., то она такова. Это форсированная индустриализация страны за счет безжалостной эксплуатации деревни, выкачки из нее ресурсов для нужд государства посредством принудительных заготовок сельхозпродукции, прежде всего, хлеба, в насильственно созданных колхозах. Коллективизация и хлебозаготовки подорвали сельское хозяйство СССР, вызвали голод в деревне и городе. То есть причины голода связаны с политикой сталинского руководства: индустриализацией и коллективизацией».

При Ленине о голоде и разрухе во время и после Гражданской войны говорили открыто, принимали иностранную помощь, наконец партия решилась отступить от своих принципов, приняла новую экономическую политику. А Сталин, избрав политику умолчания, объявлял в феврале 1933 г. на I Съезде колхозников-ударников: «Мы добились того, что миллионные массы бедняков, жившие ранее впроголодь, стали теперь в колхозах середняками, стали людьми обеспеченными».

* * *

Но и в городах не все было благополучно. Там не голодали, но за хлебом выстраивались огромные очереди. Цена пуда ржаной муки на рынке достигала 12–18 руб. (в то же время правительство покупало у крестьян пуд за 55 коп.). Все продукты дорожали. Если в 1927 г. литр молока стоил 30 коп., десяток яиц – 60 коп., фунт сливочного масла – 40 коп., а бутылка подсолнечного масла – 1 руб., то в 1930 г. молоко уже покупали за 2 руб. 50 коп., яйца – 3–4 руб. десяток, сливочное масло – 10 руб. за фунт, а подсолнечное масло – по 5 руб. 50 коп. за бутылку. Средняя заработная плата рабочего составляла 50–60 руб., из которых «вычитают за заем, за квартиру и членские взносы (видимо, в кооператив. – Е. П.) 13 руб.».

В 1928 г. вновь ввели хлебные карточки, весной 1929 г. ими уже пользовались повсеместно. Рабочие из небольших городов писали в Москву: «За границей всего много, но там нет работы, а у нас кроме работы ничего нет. В газете пишут, что положение нашего рабочего улучшается со дня на день, вот и думаешь, да что, живу ли я? Питание товарищей рабочих – хлеб и вода и не досыта и чай без сахару, и в квартире волков морозить. Позабыли даже, какая есть селедка.

Наконец стало понятно, что все не для нас. Нам, чем скорее помереть, тем лучше. Ото всех достижений сидим с лучиной и на воде, и без мыла и табаку. Все стало мелочью, человек тоже.

Я, товарищи, не враг никому, а только пишу с голоду. Хотя сказано, что не единым хлебом человек живет. Но пишу потому, что наболело, изголодался. Я не виноват, что голод не могу переносить и смерть стала не страшна, все равно не сегодня, завтра» (Н. Коренин, г. Нерехта, 1-я Сапожная артель им. Ленина).

В январе 1931 г., по решению Политбюро, Наркомат снабжения СССР ввел всесоюзную карточную систему на основные продукты питания и непродовольственные товары. Карточки выдавались только работникам государственного сектора (промышленные предприятия, государственные, военные организации и учреждения, совхозы), а также их иждивенцам. Карточек не получили не только лишенцы[75]75
  Лишенец – В СССР до введения Сталинской конституции – человек, лишавшийся избирательных и других гражданских прав по социальным признакам. С уничтожением эксплуататорских классов лишенцев нет. См.: Толковый словарь Д.Н. Ушакова, 1935–1940.


[Закрыть], но и крестьяне, расчет с которыми велся по трудодням. В итоге без государственного снабжения осталось более 80 % населения страны.

Распределение было неравномерным: предприятия поделили на четыре категории (особый, первый, второй и третий списки) в зависимости от важности для индустриализации, и жители городов, где располагались наиболее важные из этих предприятий, получали лучшие пайки.

В привилегированные особый и первый списки вошли ведущие индустриальные предприятия Москвы, Ленинграда, Баку, Донбасса, Караганды, Восточной Сибири, Дальнего Востока, Урала. Жители этих промышленных центров должны были получать из фондов централизованного снабжения хлеб, муку, крупу, мясо, рыбу, масло, сахар, чай, яйца в первую очередь и по более высоким нормам. Потребители особого и первого списков составляли только 40 % в числе снабжаемых, но получали – 70–80 % поступавших в торговлю фондов. Особое снабжение предусматривалось также для научной элиты. И, разумеется, «пайки литеры “А”» получали секретари ЦК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ, председатели и их замы ЦИК СССР и России, СНК СССР и РСФСР, ВЦСПС, Центросоюза, Госплана СССР и РСФСР, Госбанка, наркомы и их заместители союзных и российских наркоматов, а также семьи всех перечисленных. Привилегией также были доступные цены на продукты. Например, килограмм икры в правительственном распределителе стоил 9 руб., а в государственном коммерческом магазине – 35 руб., сыр в коммерческих магазинах, стоил 20–24 руб., а в правительственном распределителе – 5 руб.

Разумеется, одного проживания в индустриальном городе было недостаточно, чтобы получить право на особое снабжение. Рабочие фабрично-заводских предприятий и транспорта относились к группе «А» и получали полноценные пайки. В группу «Б» попадали работники кооперативов, магазинов, учреждений здравоохранения, персональные, т. е. имевшие заслуги перед государством, пенсионеры, старые большевики и бывшие политкаторжане на пенсии. В третью, низшую категорию снабжения, входили служащие и члены семей рабочих и служащих, обычные пенсионеры, инвалиды и безработные.

К тому же нормы могли пересматриваться. Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 февраля 1931 г. централизованное снабжение жителей городов, относящихся к второй и третьей категориям, было уменьшено на 21,4 млн пудов. Рабочие хорошо понимали, чему и кому она обязаны таким положением дел. Сотрудники ОГПУ зафиксировали такие высказывания: «В тюрьме сейчас самые лучшие работники сидят, когда к нам пригнали из тюрьмы кулаков – я взглянул на них, их руки, а они в сплошных мозолях. Оттого и хлеб у нас на полях гибнет, что там остались лодыри, да такие, кто сроду не видели, как хлеб растет», «дать бы свободу мужику, и все бы появилось».

Или: «Нас кормят на заводах – вода, капуста. Щи разливаются за 35 коп., на второе блюдо каша перловая – 20 коп., и больше ничего. Если дадут один раз в месяц рыбу, то из-за нее большая драка в очереди. Каждый хочет покушать рыбки, а когда ее получаешь, то есть не будешь – она тухлая. Многие отравляются.

Если вы не верите, можете проехать по заводам – покушаете, чем нас вы кормите… Нам приходится все покупать на рынках. Все дорого: ботинки черные – 100 руб., пара белья нижнего – 40 руб., пальто самое плохое – 180 руб., булка на рынке – 2 р. 50 коп., бутылка масла – 9 руб., кило масла коровьего – 20 руб., кило мяса у колхозников – 20 руб., десяток яиц у колхозников – 9 руб., молоко у них же – 2 р. 50 коп. литр и т. д., а мы ничего не получаем в кооперативах» (1932 г. Ленинград. Анонимное письмо).

«На мою семью, где 2 человека иждивенцев, нужно покупать один хлеб через день, стоит в среднем 10–11 руб., на мес. 150 руб. Картошка 1 п., лук и проч., это не лишнее, а необходимое. Стоит 300–400 руб. в мес. А одежда, керосин и проч. Жалование как специалиста-продавца 90 руб. в мес. Остальное нужно украсть (1932 г. Киев. Анонимное письмо).

Из-за нехватки хлеба на предприятиях вспыхивали забастовки. Некоторые богатые фабрики и заводы завели свои магазины и выдавали продукты в кредит, по так называемым заборным книжкам. Были и кооперативные книжки, по которым пайщики того или иного кооператива могли получить продукты в зависимости от размеров паевого взноса.

Над этой системой издевался Николай Олейников в эпиграмме «Неблагодарный пайщик», написанной в 1932 г.:

 
Когда ему выдали сахар и мыло,
Он стал домогаться селедок с крупой.
Типичная пошлость царила
В его голове небольшой.
 

Годом раньше Наркомат снабжения принял постановление «О введении единой системы снабжения трудящихся по заборным книжкам». Теперь за снабжение трудящихся отвечали предприятия.

Ленинградский писатель Вадим Шефнер вспоминает: «Помню, после летних каникул выдали нам, фабзайцам[76]76
  Ученики ФЗУ – фабрично-заводского училища.


[Закрыть], талончики в закрытый распределитель. Тогда карточная система была; ее ввели в 1930, а отменили в 1934 г. Мы со Слепнем отправились в магазин, находившийся недалеко от Витебского вокзала, и купили на те талончики по килограмму солёной селедки. Когда мы с этим приятным грузом шагали мимо вокзала, туда, видно, только что прибыл дальний поезд. На привокзальную площадь высыпали пассажиры. Среди них было немало исхудалых женщин. Ясное дело, они приехали с Украины, там в то время голод был смертный. Две женщины подошли к нам. Сквозь южную смуглоту их лиц просвечивала голодная бледность. Та, что помоложе, держала за руку девочку лет четырех, другая, пожилая, несла большой фанерный чемодан. Они – почему-то шепотом – спросили, нет ли у нас хлеба. Хлеба с собой у нас не было. Слепень вынул из своего холщового портфеля всю порцию рыбы, завернутую в газету, и целиком вручил ее женщине с ребенком. Последовав его примеру, я отдал свою долю пожилой женщине. И сразу же мы почему-то очень заторопились, какое-то смущение нами овладело. Шагая в сторону Невского, мы ни единым словом не обмолвились об этих женщинах, а о чем-то совсем другом говорили… Строго говоря, голода в Питере тогда не было. На карточки прожить можно было. То был не голод, а недоедание. Судьба как бы тренировала, подготавливала нас к блокаде, к Великому Голоду. Многие питерцы к тогдашним продовольственным неполадкам относились без особого уныния. Продуктовые карточки именовались в ту пору заборными книжками, и в большом ходу был такой куплет:

 
По ордерам, по ордерам, по ордерам, по ордерам,
По заборным книжкам, по заборным книжкам, —
Здесь и там, здесь и там, здесь и там, здесь и там. —
Галстуки, манишки, галстуки, манишки!
 

А вот чье-то подражание классику на широкую аудиторию рассчитано не было, его всенародно не декламировали:

 
У лукоморья дуб срубили,
Златую цепь снесли в Торгсин,
Кота в котлеты превратили,
Русалку паспорта лишили,
Сослали лешего в Нарым…
 

Не при всяком постороннем рассказывали и такой вот анекдот:

– Вы знаете, вышел приказ: ввиду дефицита выкинуть букву “М” из алфавита.

– Но зачем?

– А затем, что с нее начинаются мясо, молоко, масло, маргарин, мука, мармелад, макароны, мануфактура, мыло.

Помню еще один анекдот; его рассказывали только при закрытых дверях и только самым надежным:

– Знаете, в Ленинграде строят новый музей. Там будет три огромных зала.

– А что будет в тех залах?

– В одном – Ленина декреты, в другом – Сталина портреты, а в третьем – наши скелеты.

Очень бодро и многообещающе звучала продовольственная тема с эстрады. На Васильевском острове в садике при Клубе имени Яковлева (это на углу Среднего проспекта и Тринадцатой линии) выступала бойкая пара. Он и она, приплясывая, исполняли песенки о борьбе за выполнение пятилетнего плана. Я запомнил такой куплет:

 
Пятилетку, нашу детку,
Создадим, создадим, —
Лососинки, осетринки
Поедим, поедим!»
 

Но это Ленинград. В маленьких городах Поволжья, Украины, Кавказа уже в 1933 г. свирепствовал настоящий голод. Люди умирали от недоедания, очереди за хлебом превышали 1000 человек, ели собачатину, отбросы, раскапывали выгребные ямы, в Оренбурге на кожзаводе варили суп из обрезков кожи. Хлеб продавали по паспортам, и беженцы из Украины, Кавказа, Поволжья, в том числе множество осиротевших беспризорных детей, даже добравшись до Москвы или Ленинграда, оставались ни с чем.

При недостатке зерна в регионе его жителей, особенно не работающих на заводах и фабриках, могли снимать со снабжения. Такое произошло в апреле 1933 г. в малых городах Ленинградской области, где в снабжении отказали служащим, пенсионерам и детям. На территории Западной области (на территории Брянской, Калужской, Смоленской губерний и части Тверской) зимой 1933 г., когда свирепствовал сыпной тиф, сняли с довольствия средний медицинский персонал районных больниц, затем пайков лишились семьи рабочих, и на фабриках начались забастовки.

В то же время в редакцию «Известий» поступило коллективное письмо рабочих меланжевого комбината, фабрики имени Дзержинского и фабрики «ВДМ» города Иваново, в котором говорилось: «Мы, старшие рабочие, при капиталистическом строе так не жили, как сейчас. Текстильщики получают по 100 руб. В месяц, по твердой цене один хлеб, остальное – на рынке. Дети наши увядают от недоедания, не видят молока и сахара, картофель на рынке продается по штуке, в столовых – мороженый картофель и вода. Жить так дальше нельзя, в массах ропот и недовольство».

* * *

Были предусмотрены спецпайки для партийной, военной, научной и культурной элиты. Так, в сентябре 1932 г., в разгар голода в деревне, для питания участников Пленума партии (500 человек на 15 дней) был затребован ассортимент продуктов из 93 наименований: более 10 т мясных продуктов (мясо, колбаса, грудинка, ветчина, куры, гуси, утки и пр.), свыше 4 т рыбы (судак, осетр, севрюга, балык), 300 кг икры, 600 кг сыра, 1,5 т масла, 15 тыс. штук яиц, а также овощи, фрукты, ягоды, грибы, молочные продукты, кофе. Каждый участник получил и продовольственный паек «в дорогу». Аналогичные «товарищеские» завтраки, обеды и ужины организовывали и для военных, ученых и артистов. Материальное поощрения в виде продовольствия и ширпотреба, путевок на курорты и в санатории и просто повышения зарплаты получали республиканские, краевые и областные активы.

Разумеется, в условиях дефицита и контроля распределения продуктов расцвел черный рынок, причем еду можно было не только купить по спекулятивным ценам или обменять на ценные вещи, но и получить, воспользовавшись «связями». В. Лебедев-Кумач напечатал в 1933 г. в «Крокодиле» стихотворение «Блат-нот», речь в котором шла о специальном блокноте, хранящем информацию о полезных контактах.

Другой его герой, в стихотворении 1936 г., пытается с помощью связей получить квартиру:

 
Я к вам хожу десятый раз подряд,
Чтоб получить какую-то жилплощадь!
Мой шурин – лауреат, мой деверь – депутат,
А я с женою должен жить у тещи?!
Помилуйте. Ведь это же позор!
Мне надоели глупые отписки!
Мой дед был партизан, мой дядя – прокурор,
И сам я крестный сын заслуженной артистки!
Мне некогда мотаться к вам сюда,
Меня нельзя равнять по всяким прочим,
Троюродный мой брат – теперь Герой Труда,
И скоро будет награжден мой отчим.
Какие справки вам еще нужны?
Вот лучший документ – центральная газета.
И в ней портрет. Вы знаете, кто это?
Нет?! Это мало что герой войны —
Он бывший муж моей родной жены!
Ну?.. Что вы скажете теперь? Я жду ответа!
Что? Кто такой я сам? Так я же все сказал.
И к заявленью справки все подшиты…
Везде я все в два счета получал,
И лишь у вас такая волокита!
Когда же будет этому конец?
Поймите, наконец, мы без угла, без дома!
Да, я забыл сказать: моей жены отец
Служил секретарем у бывшего наркома.
 

Но то, что блат быстро стал объектом сатиры, не заставило никого отказаться от него. По сути, это было возрождение старого, еще древнеримского, института «клиентелы» и одновременно реализация мечты большевиков о возвращении к натуральному обмену. Самые привилегированные клиенты – члены Политбюро, а их «строгий, но справедливый» патрон – Сталин. Доходы партаппаратчиков освобождались от налогов и значительно превышали доходы рабочих и крестьян. И с годами этот разрыв только увеличивался.

В начале 1951 г. выплаты министрам СССР составляли 20 тыс. руб. в месяц, а их заместителям – 10 тыс. руб., в то время как денежные доходы крестьянского двора в 1950 г. на душу населения составляли меньше 100 руб. в месяц. Да и квартиры и дачи, доступные партийной элите, не шли ни в какое сравнение с жилищами крестьян и рабочими общежитиями. Кроме того, клиенты получали нематериальные, но весьма ощутимые блага: они не пользовались общественным транспортом, были избавлены от необходимости стоять в очередях. Могли позволить себе нанять прислугу. И самая главная приманка – огромная власть, ограниченная лишь властью их патрона, который требовал безусловной преданности.