Текст книги "Инстинкт просвещения"

Интертекст

Глава одиннадцатая,
о живом потоке литературы, составившем рубрику «Книжный шкаф» для журнала «Новая юность» в 2016–2017 годах

В новой рубрике НЮ я планирую рассказывать о недавно вышедших книгах, и так уж получается, что в основном – о зарубежных, которые я сочла хорошими, интересными, удачными, прилично написанными. Это будут новые произведения нобелевских лауреатов, книги, только что получившие какие-то литературные премии, дорогая моему сердцу лирическая проза, книги, написанные в глубинах XX века, но к русскому читателю пришедшие только сейчас, любовные романы, травелоги и, возможно, биографии и даже поэтические сборники. Мне в данном случае совершенно не важно, насколько они отражают явления и процессы современной литературы. Я хотела бы писать не для тех, кто будет исследовать, а для тех, кто читает просто так.

С тех пор, как в 2013 году Элис Энн Манро[66]66
  Манро Э. Луны Юпитера. Перевод с английского Елены Петровой. – СПб.: Азбука, 2016. – 320 с.


[Закрыть] дали Нобелевскую премию по литературе, ее наконец-то стали переводить на русский. «Азбука» за два года выпустила восемь сборников в едином дизайне, в двух вариантах – с суперобложкой и карманная мягкая, – и останавливаться, судя по всему, не собирается. До этих счастливых дней «Иностранная литература» в разные годы публиковала три рассказа Манро, на этом все. Поскольку 80-летняя Элис Манро объявила о конце своего писательства, то как только все переведут и издадут, так сразу можно будет и исследовать, при желании. За сорок лет творчества Манро написала четырнадцать сборников рассказов, иногда разрастающихся до небольших повестей. «Автор сборника рассказов выглядит человеком, которого не пускают в Большую литературу и он только околачивается у ворот», – шутила она в «Вымысле» словами своей героини.

Обычно это рассказы о женщинах. В 2014 году я рецензировала ее «Слишком много счастья» и осторожно говорила, что основной конфликт сборника – конфликт женского и мужского миров. За два года я только укрепилась во мнении – это вообще основной конфликт Манро (есть и другие, но не часто). Манро исповедует тайный, подспудный феминизм, и этот способ смотреть на мир затягивает. Читаешь рассказ за рассказом, сборник за сборником, а все никак не привыкнешь, что они почти только исключительно про женщин. Что главной героиней может быть 14-летняя девочка-убийца или старуха-протестантка, учительница пения или бывшая алкоголичка из Анонимных алкоголиков, литературный редактор неведомого журнала или сама Манро. В последней книге «Луны Юпитера» Манро часто пишет о себе, своей семье и детстве. Никакой особенный сюжет ей не нужен, впечатление такое, что из любого эпизода жизни любой женщины Элис Манро может сделать отличный рассказ. Выпускница консерватории устроила роман с учителем биологии; блудный сын пришел домой; молодая поэтесса согласилась поужинать с писателем; отец семейства повез семью на пикник; мамины сестры приехали в гости; одна девочка нанялась на птицефабрику потрошить индейку; другая девочка купила билет на поезд и поехала на север Канады – из всего получается проза. К этому трудно привыкнуть. Кроме этого, трудно привыкнуть к застывшему времени 1960-1970-1980-х годов и постоянному пейзажу сельского Онтарио. Не Йокнапатофа, но что-то, конечно, есть. Если кто-то тяжело заболел или решил получить высшее образование, то персонажи Манро едут в Ванкувер, Торонто, как в заглавном рассказе, или Лондон. У них там, в Онтарио, какой-то свой Лондон. К этому тоже трудно привыкнуть.

Несколько новых слов издательство Ивана Лимбаха добавило к нашему знанию о французском постмодернисте Жорже Переке[67]67
  Перек Ж. Кондотьер. Перевод с французского Валерия Кислова. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. – 208 с.; W или воспоминания детства. Перевод с французского Валерия Кислова. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. – 392 с.


[Закрыть], фигуре не сказать что широко известной, но культовой. В 2015 году под одной обложкой вышли его условно-автобиографические тексты. Впервые изданы «Эллис-Айленд» и «Я родился». «Эллис-Айленд» издатель определяет как эссе, но, скорее, это огромного размера верлибр, вполне эпический, обо всех переселенцах из Европы в Америку последних двух веков, чистилище контрольно-пропускного пункта Эллис-Айленд и сопутствующих размышлениях автора:

 
быть эмигрантом, возможно, значит
именно это: видеть меч там, где
скульптор честно лепил факел,
и не совсем ошибаться.
 

«Я родился» – лирическая проза, фрагменты записей, исповедей, воспоминаний и рефлексии. Перек, польский еврей по происхождению, родился в 1936 году во Франции, куда эмигрировала его семья, и в возрасте шести лет этой семьи лишился – почти все его родственники погибли в концлагерях. Его комбинаторная, одновременно «рваная» и циклическая проза возвращается к теме сиротства, поиска родных и попыток вспомнить или выдумать заново события детства: «Детство – это вовсе не ностальгия, не ужас, не потерянный рай, не золотое руно. Возможно, это – горизонт, точка отправления, координаты, позволяющие линиям моей жизни вновь обрести смысл». В романе «W, или воспоминания детства» (это вовремя подоспевшее переиздание, предыдущее «Ювента» издавала лет 15 назад тиражом в 1000 экземпляров) главы-воспоминания чередуются с главами утопии про волшебную страну атлетов, где царит Спорт. Подобное чередование вымысла с реальностью было в романе «Человек, который спит», в «Я помню» и в «Темной лавочке». Писать о детстве для Перека одновременно и невозможно, и необходимо, поэтому во всех его романах есть автобиографические детали, автобиографии сопровождаются вымышленными историями и ни один автобиографический по замыслу проект не доведен до конца. «Я родился» – тоже.

За год до этого, в 2014, чудесным образом нашелся и появился на русском первый законченный роман 24-летнего Перека «Кондотьер», еще в 1960 отклоненный «Галлимаром» и потерянный автором. Его главный герой, Гаспар Винклер, художник и убийца, мается муками самоидентификации, поиском подлинности творческого акта и тем, как это связано со свободой. Книжка совершенно постмодернистская: про то, можно ли создать настоящее, если все время копировать чужое.

Как вписать в корпус прозы Перека? У Кондотьера с портрета работы Антонелло да Мессины, не дающего покоя Гаспару, шрам на верхней губе точно, как у самого Жоржа Перека. Эта автобиографическая деталь появляется позже в «Человеке, который спал». Сам Гаспар Винклер – в романе «Жизнь, способ употребления».

Обе книги вышли в переводе бессменного переводчика Перека Валерия Кислова с его комментариями и послесловием.

Еще один мальчик Мотл французской литературы – Ромен Гари[68]68
  Гари Р. Вино мертвецов. Перевод с французского Натальи Мавлевич. – М.: Corpus, 2015. – 256 с.


[Закрыть]. «Вино мертвецов» – тоже первый юношеский роман, завершенный в те же 24 года, в 25 лет подаренный женщине в знак вечной любви, потерянный и тоже случайно найденный полвека спустя. При жизни автора его не опубликовали, но именно из этого романа, как из большого черновика, Гари выращивал следующие книги – и больше никогда так яростно, саркастично, дерзко, гротескно не писал. Больше никогда не сочетал дьявольский цинизм с острым состраданием к человеческим несчастьям, черный юмор со странной любовью к людям. Больше никогда не бывал таким богохульником и поклонником средневековых скабрезностей. Под обложкой – фантасмагория с шокирующими похождениями пьяного Тюлипа на том свете – пляски смерти, пир во время чумы, Дантовы круги ада, Гоголь, Достоевский и Сологуб, впрочем, и Босх, Брейгель и Гойя. Словом, все, что мы так любим в мировой культуре, сказанное двукратным лауреатом Гонкуровской премии на заре карьеры. Самая ценная и страшная мысль романа – такая: если можете, живите прилично прямо сейчас. Смерть отличается от жизни только тем, что вся мерзость повторяется бесконечно, а умереть уже некуда. Добро пожаловать «в бездну роскоши, бездну разврата, порока и прочих атрибутов преисподней».

Два захватывающих романа о любви в жизни филологов, неожиданно снискавшие читательскую славу, американский и английский: «Стоунер» Джона Уильямса[69]69
  Уильяме Дж. Стоунер. Перевод с английского Леонида Мотылева. – М.: Corpus, 2015. – 384 с.


[Закрыть] (1965, признан одним из триумфов американской литературы) и «Обладать» Антонии Сьюзен Байетт[70]70
  Байетт А. Обладать. Перевод с английского Виктора Ланчикова и Дмитрия Псурцева. – СПб.: Иностранка, 2016. – 640 с.


[Закрыть] – (1990, лауреат Букеровской премии, переведен на 26 языков и включен в программы университетов мира).

«Стоунер» на русский язык перевели только теперь, на второй волне взлета читательского интереса. Эта история о сыне фермера, внуке фермера, родившемся на серой земле Среднего Запада и в 20 лет (на 18-й странице) влюбившемся в 73-й сонет Шекспира, – история самого Уильямса и жизни, то ли освещенной, то ли сожженной английской литературой. Незатейливый линейный сюжет, кафедральная суета, сварливая жена, несчастная любовь и сложные отношения с дочерью, но в частях, посвященных собственно филологии, понимаешь, что Уильямс – большой писатель, не зря отмеченный Национальной книжной премией США: это гимн призванию, лебединая песня. Умирая и вспоминая простую и честную преподавательскую судьбу, Стоунер (т. е. и Уильямс) спрашивает у себя: «А чего ты, собственно, хотел?» И не находит ответа. Ничего другого не хотел. Потому что пока литература отвечает исследователю взаимностью, этого достаточно для осмысленной жизни.

Антония Байетт написала свою игрушку литературоведа 25 лет назад, книгу с тех пор издавали и экранизировали, но «романтический роман» не теряет популярности. Во-первых, он с хорошим концом. Во-вторых, он, правда, отлично сделан. Два современных исследователя английской литературы, мужчина и женщина, Роланд Митчелл и Мод Бейли, изучают творчество двух поэтов викторианской Англии, мужчины и женщины, Рандольфа Генри Падуба и Кристабель Ла Мотт, которые, понятное дело, любили, читали и до известной степени исследовали писателей предыдущих эпох, которые, в свою очередь, отдали часть жизни собиранию и систематизации фольклора (в нашем случае – бретонского). У этих двоих – будет роман? А у тех двоих – был? А у английской классики и французского фольклора – был? Разумеется, Байетт их выдумала, со всеми статьями, монографиями, поэмами, прозой, со всеми их письмами, черновиками, дневниками, счетами от прачки, газетными заметками, и обширные «цитаты» несуществующего «наследия» составляют половину романа.

Байетт интересуют историческое наследование и связность культуры и эпох, кризис мировых религий, конец света, пропасть и необоримое притяжение между женским и мужским мирами и еще множество затронутых в романе тем. Но в главном книга про любовь как жажду обладания, где знание равно обладание. Где любящему необходимо знать, что ел, что пил, куда ходил, что и кому написал и в котором часу отправил письмо объект одержимости. И не так важно, живет этот объект по соседству или умер пару веков назад. Очарованные, мы собираем любую информацию, рискуя разочароваться. Супружеские измены, внебрачные дети, безнадежно-слабые черновики, глупости, подлости, ошибки – мы не знаем заранее, сможем ли это принять. Но другого пути у любящих, похоже, нет.

Пару слов о лирической прозе и Елене Бочоришвили[71]71
  Бочоришвили Е. Только ждать и смотреть. – М.: Corpus, 2015. – 416 с.


[Закрыть] со сборником «Только ждать и смотреть». Елена Бочоришвили – грузинская русскоязычная писательница, живущая в Канаде и известная в Европе. Ни один жанр лирической прозы к историям Бочоришвили не подходит, а проза между тем все же лирическая – повышенный эмоциональный строй, стиль важнее фабулы, автор виднее героев. Легкие и какие-то скорописные повести по духу близки Пиросмани, если уместно сравнивать живопись и литературу: короткие предложения, стенографическая запись, почти конспекты прозы. Я сперва написала это, про стенографическую запись, а потом уж нагуглила, что Бочоришвили придумала новый вид романа – Romanstenographique, «сокращенный роман», «роман-стенограмма». Дистанция памяти и эмиграции, с которой автор смотрит на мир, делает его чуть кукольным и остро-трогательным. Ее герои живут свои почти игрушечные жизни на холмах Грузии и Франции, собирают чемоданы, покупают корову, сплетничают, молчат, ссорятся, обнимаются. Сборник задыхающихся, захлебывающихся зарисовок получил «Русскую премию»-2О16 в номинации «Малая проза», и это, на мой вкус, замечательно.

Еще одна книжка издательства «Корпус» – с важной предысторией. Много раз и вполне публично Мишель Уэльбек[72]72
  Уэльбек М. Покорность. Перевод с французского Марии Зониной. – М.: Corpus, 2016. – 352 с.


[Закрыть] говорил, что «Коран вызывает депрессию». За это он обвинялся в исламофобии и разжигании религиозной ненависти, подвергался угрозам со стороны мусульманских общин и на какое-то время даже покидал пределы родной Франции. А потом написал роман о том, как счастлив его принявший ислам герой в принявшей тотальный ислам Франции. А когда «Покорность» попала на прилавки, на следующий день террористы расстреляли редакцию журнала «Шарли Эбдо». На обложке тогда была карикатура на Уэльбека.

Герой все тот же самый, абсолютно одинокий, изверившийся, потерянный интеллигентный европеец общества потребления в депрессии (нет, ислам тут как раз ни при чем, мы и сами неплохо справляемся) и с тотальным отсутствием смысла жизни – Франсуа, преподаватель Сорбонны-IV. Алкоголь и секс помогают ему слабо, даже Бруно из «Элементарных частиц» они приносили больше счастья. Автор по-прежнему методично ненавидит своего героя, но не оставляет ему шанса даже сбежать из умирающей Европы в блаженный дауншифтинг. «Покорность» – роман не о том, как жаль, что все так вышло, а о том, что сам виноват. Утрата ценностей и смысла, инфантильность и неспособность к решениям и выборам, эгоизм и привычка скучать – путь, неизбежно приводящий к мысли, «что высшее счастье заключается в полнейшей покорности».

Мысль не нова: если человеку не нужны жизнь и свобода, то на нее в любой момент найдется охотник. Мусульманин. Или, с тем же успехом, наркодилер. Или, к примеру, деспотический муж. Счастье плыть по течению, не раскачивая лодки, – счастье весьма сомнительное. Что делать в масштабах социальной проблемы – не ясно, и Уэльбек не рассказывает. Но в частных случаях инфантилизма психотерапия предлагает множество работающих способов, как взять на себя ответственность за свою жизнь и наслаждаться свободой. Первое правило – перестать спасать мир и заняться собой. Второе – проявлять дозированный и живой интерес к тому, что происходит в мире. Роман-гипотеза не создаст у вас кристальной ясной политической картины Франции, но отчасти сориентирует. И для России книжка тоже актуальная.

Роман с замятинским названием «Мы» британского прозаика и сценариста Дэвида Николса[73]73
  Николс Д. Мы. Перевод с английского Екатерины Короткий и Ольги Александровой. – СПб.: Иностранка, 2015. – 512 с.


[Закрыть] не имеет отношения к антиутопиям. Он про семью. Обыкновенную, типичную. Муж и жена прожили вместе 25 лет, он очень любил ее, да и она его, в общем-то, любила, они родили сына и жили счастливо. Но сын вырос и уехал учиться, а жена главного героя сказала, что их брак исчерпан. Очень простая житейская история с хорошим концом, выдержанная в духе исповедального романа. Нелинейное повествование, главы знакомства и первых поцелуя, секса, танца, ссоры перемежаются главами с ними же, но последними (или все же не последними?), – однако в композиции не путаешься. Размеренный темп, прописанные персонажи, естественные диалоги, хороший язык, человеческий перевод – все это так приятно и так давно не попадалось в жанре любовно-семейного романа, что рекомендую. У наших героев запланировано на троих прощальное путешествие по Европе: Париж – Брюссель – Амстердам – много Италии, – можно вспомнить свои вояжи или просто вволю позавидовать. В одном из интервью Николс говорил, что любит Диккенса и находит в его прозе «много комического и сентиментального». В романе «Мы» ничего диккенсовского я не нашла, но комического и сентиментального, в самом деле, – много.

Никогда не любила, не читала и ничего не понимала в магическом реализме, пока мне не попался сборник рассказов американца Джонатана Кэрролла[74]74
  – Кэрролл Дж. Замужем за облаком. Перевод с английского коллектива авторов. – СПб.: Азбука, 2015. – 544 с.


[Закрыть] – тридцать восемь историй, полное собрание «Замужем за облаком». Читала и не могла остановиться, пока все тридцать восемь штук не кончились: бешеная скорость повествования, знание человеческих душ и характеров, оглушительные финалы и заправское повелевание богами, воображаемыми друзьями и мертвыми. Не знаю, как я раньше обходилась без магического реализма. В роли мистического выступать у Кэрролла может что угодно: ангелы, шизофрения, смерть, непосильное одиночество, боги, безумцы – все, с чем разум не в силах совладать, не в силах даже утверждать наверняка, есть оно или нет. Поле неосознаваемого много больше осознаваемой реальности (человеку вообще известен узкий спектр цветов, диапазон частот и ничтожно малый фрагмент Вселенной). Джонатан Кэрролл – это страшные сказки для взрослых, пугающий и притягательный мир иррационального, явившийся в реальность. Мы же не станем делать вид, что богов, сумасшедших и воображаемых друзей в нашей жизни никогда-никогда не было, правда?

В жанре биографии в этот раз будет не биография в строгом смысле слова, а книга Анны Сергеевой-Клятис[75]75
  Сергеева-КлятисА. Пастернак в жизни. – М.: Редакция Елены Шубиной, ACT, 2015. – 560 с.


[Закрыть] «Пастернак в жизни», сборник хронологически выстроенных живых свидетельств, в которых объективная истина никак не отделена от субъективных оценок, аберрации памяти, слухов, сплетен, домыслов, ошибок. Это поток фрагментов прозы и стихов Пастернака, газетных вырезок, воспоминаний знакомых, задача которых – создать как можно более реальный, невыхолощенный, стереоскопический образ Пастернака. Да, по модели Вересаева «Пушкин в жизни», «Гоголь в жизни». Ощутимое место в книге отведено текстам, написанным самим Пастернаком – письмам и дневниковым записям. Вот такие попадаются: «Дорогая мамочка! … Я очень устал. Не от последних лет, не от житейских трудностей времени, но от всей своей жизни. Меня утомил не труд, не обстоятельства семейной жизни, не забота, не то, словом, как она у меня сложилась. Меня утомило то, что осталось бы без перемены, как бы ни сложилась она у меня. Вот то и грустно, и утомительно… что чуть ли не весь я всю жизнь оставался и останусь без приложения». Переписка Пастернака, разумеется, давно опубликована, но в сочетании с другими свидетельствами выглядит по-новому.

В том же издательстве и в том же жанре вышла книга о «нищенке-подруге» Надежде Яковлевне Мандельштам. Сборник составлен Павлом Нерлером[76]76
  Нерлер П. Посмотрим, кто кого переупрямит. Надежда Мандельштам. – М.: Редакция Елены Шубиной, ACT, 2015. – 736 с.


[Закрыть] из текстов разных жанров. Кроме стихов Мандельштама и переписки супругов, самый обширный и хронологически организованный раздел – это очерки Надежды Мандельштам, расшифровки аудиоинтервью с ней и ее письма, перемежающиеся текстами о ней (воспоминания, письма, материалы к биографии, посмертные статьи). Огромная жизнь, легшая между счастливым, юношеским, влюбленным «И холодком повеяло высоким / От выпукло-девического лба, / Чтобы раскрылись правнукам далеким / Архипелага нежные гроба» – и полным отчаяния «я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести все это добро, потому что не знаю, где ты. Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. <…> Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу».

«Новая юность», 3,2016

«Детство Иисуса» – роман Джона Максвела Кутзее[77]77
  Кутзее Дж. М. Детство Иисуса. Перевод с английского Шаши Мартыновой. – М.: ЭКСМО, 2016. – 320 с.


[Закрыть], появившийся в 2013-м и переведенный на русский (чудесно, надо сказать, переведенный Шаши Мартыновой) в 2015-м. Почти сразу о нем написало несколько изданий. Общее мнение критиков – роман отличный, один из лучших, если не лучший, интеллектуальная игрушка с множественными библейскими аллюзиями, притча, чьим героям, на удивление, живо сочувствуешь. Кроме того, роман прочитан критикой как антиутопия и как социальный роман. Да, все так.

Фабула такова: Симон привозит мальчика Давида в чужую страну, чтобы найти его маму (или ему маму – перевод Шаши Мартыновой так танцует, что на одном только этом слове получается богатая игра смыслов). Они не родственники, переселенцы, мигранты, это не их имена, их так записали в лагере. Метафорически это отец, подыскивающий для будущего сына подходящую мать. Или Взрослый, подыскивающий мать для своего Внутреннего ребенка. Или ангел-хранитель, помогающий душе выбрать родителей. Или Отец, выглядывающий среди людей Марию для Иисуса. Или две души, перевезенные на другой берег по морю каким-то условным Хароном. Или, действительно, мигранты в стране, с непривычки кажущейся как-бы-дружелюбной, эмоционально-отстраненной и чопорной. И еще пара сотен трактовок того, кто такие Симон и Давид и что они делают в чужом, кафкианском и бесстрастном мире, где вместо человеческих эмоций люди чувствуют друг к другу благую волю, где вместо еды – хлеб насущный, где очищение духа означает забвение прошлого.

На досуге жители Новиллы (как обычно у Кутзее, она условная и находится неизвестно где) ходят в Институт и предаются там разгадыванию интеллектуальных загадок и философским упражнениям, да-да, старой-доброй игре в бисер. Кутзее над нами шутит. Так что мы не будем искать и находить в «Детстве Иисуса» библейские аллюзии, хоть это и приятно – их много и процесс поднимает самооценку. Не будем не столько потому, что критики уже сделали это до нас, но и чтобы не уподобляться жителям Новиллы, выделяющим из стула его «стуловость» и из какашки ее «какашковость» (я не шучу, это цитата).

И еще мы не будем заново обсуждать, что Кутзее как будто не одобряет мира победившего интеллекта и взывает к миру страстей: об этом написана хорошая статья доктора филологических наук И.В. Кабановой – о «философском конфликте романа между разными формами рационализма, которые автор изображает как редукцию живой человечности, и иррационализмом, в котором усматривается гарантия человеческой свободы, потенциал развития».

Попробуем прочитать роман иначе, как роман-взросление – не зря же он позволяет сколько угодно трактовок. Книжка Кутзее о страхе. О том, что, как нам кажется, с нами произойдет, если мы на пять минут откажем себе в страстях и выберем какое-нибудь малейшее самоограничение, например, вегетарианство. В Новилле не едят мяса. В Новилле едят хлеб и фасоль. Фасоль – очень редко, а в основном – злаки. Знаете, из чего состоит основной рацион вегетарианца? Из овощей и злаков. Знаете, что средний вегетарианец отвечает на вопрос о белках? Что он ест бобовые. Знаете, что говорят Симону в Новилле, когда он спрашивает, где же все же найти мяса? Что он может убить крысу. Чувствуете, какое за этим стоит отвращение? Ловить крысу между мусорными баками, убивать ее, обдирать ее шкуру, потом есть ее, всеядную, помоешную. Если не есть мяса – это редукция человечности, то что же тогда – есть мясо? Варварство? Джон Кутзее – вегетарианец и защитник прав животных с огромным стажем. Он не мог воспевать такого рода витальность, чувственность и свободу серьезно. Он всех обманул.

Помимо жизни без мяса, Симон страдает без пламенного секса. Женщина, с которой он на тот момент живет, говорит ему: «Ты хочешь встречаться с той другой женщиной, потому что я не обеспечиваю того, что тебе нужно, а именно: бурю страсти. Одной дружбы тебе недостаточно. Без сопровождающей бури страсти она какая-то ущербная… На мой слух, это старый способ мышления. В старом способе мышления не важно, сколько у тебя есть, чего-то такого все время не хватает. Название, которое ты предпочитаешь дать этому чему-то такому, – страсть. Но тем не менее я готова поспорить, что если завтра тебе предложат всю страсть, какую ты хочешь, – ведро страсти, – ты скоро обнаружишь, что не хватает чего-то такого еще. Эта бесконечная неудовлетворенность, это стремление к чему-то такому, чего не хватает, – способ мышления, от которого мы избавлены, по моему мнению. Ничего такого. Ничто, которого не хватает, – иллюзия. Ты живешь иллюзией…»

Да. Мы живем иллюзией, что есть что-то такое, что нам очень нужно (обычно деньги, секс, власть, живой человек) и отчего наша жизнь станет лучше, чем была. Мы живем иллюзией, что есть кто-то (Правительство Новиллы), кто обязан позаботиться о нас, но заботится плохо, да еще и запрещает нам вожделенное. Симон все время ждет, что жители Новиллы помогут ему и Давиду, пустят в дом, найдут работу, накормят, буквально станут родной матерью. И остается разочарованным. Это не то что глупо. Но это по-детски. Мы сопереживаем Симону и Давиду всей душой потому, что по себе знаем: инфантилизм и неутолимые страсти – это действительно больно.

Да, мы живем иллюзией, что если мы сами добровольно откажемся от пустых страстей, то наша жизнь станет пресной, скучной, серой, однообразной, взрослой и очень похожей на смерть. Это пустой и надуманный страх. Во взрослении ни страшного, ни скучного нет.

И вторая книга Кутзее, появившаяся на русском языке зимой 2016-го, – «Сцены провинциальной жизни»[78]78
  Кутзее Дж. М. Сцены провинциальной жизни. Перевод с английского Елены Фрадкиной. – М.: ЭКСМО, 2015. – 544 с.


[Закрыть]. У нее долгая история. В 1997 году Кутзее опубликовал «Детство: Сцены из провинциальной жизни» – о периоде жизни в Кейптауне и Вустере с рождения до 19 лет, в 2002-м «Молодость: Сцены из провинциальной жизни» – о юности, поисках любви и писательского признания, в 2009-м «Лето» – записки тридцатилетнего Кутзее и обширные комментарии к первым двум частям. В 2011 году трехчастная исповедь вышла под одной обложкой. «Молодость» была переведена почти сразу Сергеем Ильиным, но книга целиком издана на русском только сейчас в переводе Елены Фрадкиной.

В Кейптауне Кутзее нравилось, а вот двенадцать школьных лет, проведенных в Вустере – нет, это пыльное захолустье в ЮАР. Позже жизнь в Англии к боли детских воспоминаний добавила презрение к себе за попытки эту боль прекратить. «Южная Африка – рана у него внутри. Сколько еще времени пройдет, прежде чем эта рана перестанет кровоточить? Сколько еще ему скрежетать зубами и терпеть, прежде чем он сможет сказать: “Когда-то, давным-давно, я жил в Южной Африке, но теперь живу в Англии”?» Зубовного скрежета и кровотечения хватило на до лет, в 57 Кутзее начал исповедоваться и потратил на это еще двенадцать лет с 2002-го по 2011-й.

Исповедь – не автобиография и не художественный роман. Не знаю, можно ли вообще относить исповеди к жанрам литературы. Это духовный опыт и, даже изложенный словами, мучительный и одинаково сложный и для писателя, и для читателя. Мне известен только один путь читать книги такого рода: путь равной честности. Мальчиков в школе Кутзее пороли едва ли не каждый день – а в вашей? Все детство Кутзее разрывается от любви к маме и стыда за нее – а как у вас? Сексуальность возникла в Кутзее примерно в 10 лет и осознавалась им как исключительная порочность, отделяющая его от мира, – а в вас? Словом, после каждого абзаца книги хочется написать свой на ту же тему. Потому что дело не в Южной Африке, а в эмоциональной памяти. К слову сказать, она же двигала Святым Августином, Мисимой, Гари и Прустом.

В пару к Кутзее, я имею в виду, к первому в обзоре роману, американская писательница и славист Энн Тайлер. Автор признанный: в 1982 году ее книга «Обед в ресторане “Тоска по дому”» получил премию Фолкнера, «Уроки дыхания» (1988) – Пулитцеровскую премию. «Катушка синих ниток»[79]79
  Тайлер Э. Катушка синих ниток. Перевод с английского Никиты Лебедева. – М.: Фантом Пресс, 2017. – 448 с.


[Закрыть] (2015), о которой дальше пойдет речь, – шорт-лист Букеровской премии.

По сути, она про тот же способ сделать свою жизнь несчастной: желать чего-нибудь пламенно и страстно, не зная сомнений. Разница лишь в том, что в романе Тайлер речь о потенциально-насытимых желаниях, правда, при не слишком подходящих условиях. В семье Уитшенков прадед Джуниор хотел свой бизнес и роскошный дом в Балтиморе посреди Великой Депрессии, а прабабка Линии Мей хотела за прадеда замуж, несмотря на свои 13 лет отроду и то, что он сбежал от нее за полстраны. Сага о четырех поколениях людей, которые могут что угодно, если это служит главной цели: рвать семейные связи, выбрасывать лишние воспоминания (да-да, то же, что и у Кутзее, очищение через забвение, только не в целях подавления страстей, а в целях их утоления), бесконечно ждать, терпеть и не обижаться, работать неустанно. Ежеминутно и годами эти прекрасные люди из лучших побуждений и по мелочам мучают себя и ближних, превращая жизнь то в подвиг, то в пытку.

Энн Тайлер – мастер романов о неразрешимой упорной семейной войне двух людей, одержимых личным представлением о счастье. Джуниор тщится забыть деревенское происхождение – и бредит деревянными качелями: отбеленный дуб, чистый цвет, простота и благородство. Но Линии Мей нравится деревенский синий цвет – яркий, «шведский синий». Если вдруг вам интересно, это такой отвратительный синий, не голубой, не темный мусульманский, а средний «шведский синий» – тут душа моя целиком на стороне Джуниора. Этой краской красили станции на железной дороге в СССР середины века, и рабочие желдор красили им свои дома в деревнях. Глянцевая масляная краска. Удивительно, что деревенская Америка середины века стояла выкрашенная в тот же цвет.

В молчаливой войне с мужем Линии Мей красит вожделенные качели в синий, а через три дня, найдя их вновь отбеленными упрямым мужем, выливает на цементную дорожку перед домом банку синей краски – цвета нищеты и тоски, пытающейся быть повеселее и понаряднее. Джуниор до конца жизни вытравляет этот след из реальности, но синяя канитель вьется, тянется, не кончается, не рвется, выкатывается из шкафа катушкой в руки его внуку в финале романа – словно мамин дух протягивает катушку.

Словом, роман семейный и социальный, с метафорикой простой, но впечатляющей. Возможно, вы останетесь равнодушны, но я, которая с трудом отвоевала глубокий шоколадный для дачного дома, а потом нашла и мамину кухню и кухню свекрови выкрашенными в шведский синий – равнодушной не осталась.

Тут Энн Тайлер умиротворяющее сообщает: у людей есть серьезные причины быть такими, какие они есть, – а не другими. Они это не со зла.

Вторая семейная сага разворачивается как раз на территории Советского Союза – это «Лестница Якова»[80]80
  Улицкая Л. Лестница Якова. – М.: Редакция Елены Шубиной, ACT, 2017. – 736 с.


[Закрыть] Людмилы Улицкой. Текст, традиционно для этого автора, густой и горький, как мед, в котором стоит ложка. «Последним романом» Людмила Евгеньевна называла в 2011 году «Зеленый шатер», но тогда же нашла переписку своей бабушки и деда, из которой и сделала во многом автобиографическую «Лестницу Якова». Ее героиня Нора после смерти бабушки тоже находит переписку, записные книжки и дневники деда Якова, а Людмила Улицкая разворачивает грандиозное полотно истории шести поколений семьи Осецких от конца XIX века, от киевских еврейских погромов, до наших дней, до начала XXI века. История семьи соседствует и переплетается со взлетами культуры и масштабными трагедиями эпохи. Повествование нелинейное, рассказ о современности чередуется с вставками дневника Якова Осецкого, линии перекрещиваются, третье лицо сменяется первым, полотно ткется и превращается в развернутое высказывание Улицкой, закрывающее, по сути, главную для ее творчества тему семьи. В библейском тексте на лестнице Иаков, сын Исаака, видит Бога и получает благословение всему своему потомству. Людмила Улицкая создает текст-доказательство того, как много общего между внуками и дедами, даже если и виделись они всего одни раз, и времена сменились, и какие крепкие невидимые нити держат членов семьи вместе и делают их семьей – более того, как много общего между всеми людьми, что были, и есть, и будут: «Сто тысяч сущностей, соединенных известным порядком, образуют человека, временную обитель всех личностей. Вот оно, бессмертие. А ты, человек, белый мужчина и черная женщина, идиот, гений, нигерийский пират, парижский булочник, трансвестит из Рио-де-Жанейро, старый раввин из Бней Брака, – только временный дом…» Связь поколений, чувство причастности к общему прошлому, родственники, стоящие за нашими спинами, как бесконечный уходящий в небо клин, – уж не та ли это «земля», не та ли это основа и почва, которой очень не хватает в современном мире одиночек? «Все кончается хорошо: за хеппи-эндом следует смерть. Все в конце концов принимается», – и наступает душевный покой, без суеты, метаний, спешки и страстей, благословенная старость, найденное призвание, прелестные внуки, такой момент в жизни, когда с уважением, благодарностью и пониманием видишь предков на три колена назад и с нежностью и любовью – потомков, на два, а повезет – на три колена вперед. Умиротворение – это главное ощущение от последнего романа.