Текст книги "Инстинкт просвещения"

Уныние – пагубная и цепкая страсть, и я все еще не хочу ей предаваться. Так что этому обзору, за редким исключением, достались книжки жизнеутверждающие и даже развлекательные, и, за редким исключением, с явными и до разной степени беллетризованными автобиографическими мотивами.

Появился и прошел незамеченным сборник Жан-Мари Гюстава Леклезио «Женщина ниоткуда»[110]110
  Леклезио Ж-М.Г. Женщина ниоткуда. Перевод с французского Ирины Волевич, Ирины Дмоховской. – СПб.: Азбука, 2016. – 256 с.


[Закрыть]. Так вышло, что в России Леклезио переводили, публиковали и читали, но сразу забывали. Между тем, он французский классик, автор без малого сорока книг, почти все изданы «Галлимаром», включая дебютный «Протокол» (1963). Первый раз в 1980 году в «Иностранной литературе» появилась повесть «Мондо», и время от времени в приличных отечественных издательствах выходили переводы его романов, рассказов и эссе, биография Диего Риверы и Фриды Кало и даже повесть для юношества «Небесные жители». О нем коротко, но все же писали некоторые наши критики, например, Николай Александров, Лиза Новикова и Лев Данилкин. Нобелевская премия освежила читательский интерес к нему, но тоже ненадолго. Читатель читал, хвалил и забывал. Статья в Википедии, например, сделана автопереводчиком, и уже несколько лет не нашлось желающих ее отредактировать – для рунета это показательно.

Может быть, Леклезио слишком экзотичен. Его детство прошло на Маврикии и в Нигерии, потом он жил в Таиланде и Мексике. Его героинями становились арабские девочки («Пустыня», 1980, «Золотая рыбка», 1997) и аборигены панамских островов («Праздник заклятий», 2009), Нигер настойчиво тек через роман «Онича» (1991), а Алексис Летан искал клад на Маврикии («Золотоискатель», 1985).

«Женщина ниоткуда» – это две повести о матерях, дочках и мучительном взрослении: вышеназванная и «Буря». Магистральная идея в них та же, что во всем творчестве Леклезио (не считая написанного в духе Камю «Протокола»): европейская цивилизация – зло, а традиционные общества и единение с природой – добро.

Шестнадцатилетняя Джун, дочка ныряльщицы из «Бури», знакомится с молчаливым европейцем средних лет, бывшим военным журналистом (Леклезио в нем без труда узнается). Ей не нравится домашняя жизнь, не нравится мамин любовник, не нравится мамино отсутствие и перспектива тяжелого труда ныряльщицы – и очень нравится новый знакомый. Неудачная юношеская влюбленность и крушение всех связанных с ней надежд разочаровывают Джун так сильно, что она заплывает все глубже и глубже в море, пока дельфин, и мама, и другие ныряльщицы ее не вылавливают. Финал формально счастливый: иностранец едет домой, помолодевший, освободившийся от жутких воспоминаний и грехов юности, отчим куда-то девается, мама остается рядом. Но антитеза надломившегося отроческого доверия и моря как единственной точки опоры для Леклезио, похоже, важна.

История Рашель из «Женщины ниоткуда» еще драматичнее и запутаннее. Сиротство и детское одиночество, нежная Африка, бурный пубертат, мрачные парижские предместья и позже – безумие, озлобленность и нищета. К тридцати трем годам Рашель болтается по Парижу, не понимая, куда себя деть и как так вышло, что даже младшая сестра с ней не общается. И вот тут Рашель знакомится со своей матерью. На короткое время жизнь обретает цель: эту самую мать, оставившую ее в монастырском приюте для новорожденных в Кот-д’Ивуаре, необходимо застрелить. Но в итоге Леклезио возвращает героиню в милую Африку, в этот монастырь, где нянечка-акушерка дарит ей фотографию с рядами люлек и обнимает на прощание. Ну да и в самом деле. Никто же не хочет никого застрелить. Все (сильное обобщение, но позволю себе его) хотят любви и свидетельств этой любви – и чтобы обняли.

В обе повести Леклезио вставляет по две сцены изнасилования, чудовищные и вполне бессмысленные. «Буря» так и вовсе оставляет ощущение, что написана ради бесконечных деталей жизни женщин-ныряльщиц на островах Японского моря: что надевали, как ходили, как дышали, как плыли, когда начинали работу, когда заканчивали, как выглядели. Не то, чтобы доцивилизационные общества преподносились как образец или жизнь в них казалась проще и лучше (она тоже тяжелая и полная дурной суеты). Но переезд в Европу совпал для самого Леклезио с концом отрочества и субъективным взрослением. И, похоже, совокупность солнца, воды, жары и ручного труда он ощущает детством человечества, а возвращение в него – хотя бы временное – полагает терапевтичным.

Еще пара судеб двух отроковиц среди диких нравов – в «Неаполитанских романах»[111]111
  Ферранте Э. Неаполитанские романы. Моя гениальная подруга. Перевод с итальянского Ольги Ткаченко. – М.: Синдбад, 2016. – 352 с.


[Закрыть] Элены Ферранте. Всего в саге четыре части, по-русски сейчас есть первая, вторая выйдет в конце февраля (и я очень жду ее, хотя за последние лет пять я ждала всего два романа – «Щегла» Тартт и «Светила» Каттон). Ферранте – псевдоним, но чей – не известно. Она (он, они) не участвует в презентациях, дает редкие и краткие письменные интервью и запрещает номинации на премии. Исключение сделано только для «Неаполитанских романов» (2011). В результате они быстро покорили мир: были переведены на тридцать языков и каждая часть получила по паре профессиональных наград.

Итак, Неаполь, 1950-е, нищета, мерзость, контрабанда и cosanostra, визжащие женщины и молчаливые мужчины, вечная месть коллаборационистам, жажда денег и война уязвленных самолюбий. Никому и в голову не приходит отправить ребенка в школу или сходить к морю. В мире злых и глупых Элена Греко и Рафаэлла Черулло выбирают друг друга – умных, даже если и злых. Если мы допустим, что Ферранте все же женщина, то легко узнаем ее в Элене Греко. Аннотация обещает историю женской дружбы, но это не она.

Это история выживания, любви, соперничества, зависти, нежности, регулярного предательства и регулярного раскаяния. Элена и Рафаэлла не хотят жить, как все те люди, «которые были до нас». Поэтому делают то, что не принято в их квартале: учатся, и не важно – выделке кожи или древнегреческому языку. Как две лягушки, ничего не знавшие о масле, просто бившие лапками.

В общем, если вам нужен хороший мотиватор, чтобы свернуть какие-нибудь горы, или вы устали от бесконечного занудства писательских авторефлексий, то Ферранте вам понравится. Когда очевидно, что все очень плохо, Ферранте рассказывает, как все поправить – динамично, хорошим языком, с тяжелым жестким чувством юмора, с неожиданными лирическими пассажами. Надеюсь, ее экранизируют.

Рефлексия событий XX века на примере одной семьи – главный тренд российской крупной прозы последних десяти лет. «Авиатор»[112]112
  Водолазкин Е. Авиатор. – М.: Редакция Елены Шубиной, ACT, 2016. —408 с.


[Закрыть] Евгения Водолазкина, думается, тему обобщает и закрывает – насколько это вообще под силу прозе фикциональной.

Фабула опереточная и вторичная. Интеллигентного молодого человека Иннокентия Платонова, родившегося в 1900 году, в порядке эксперимента заморозили азотом в 1932-м и разморозили в 1999-м. Все думали, что он – глубоко порядочный и несчастный человек, а это оказалось, как минимум, спорным. Такое мы читали в диапазоне от Достоевского до Маяковского, а может, у Уэллса. Вот из этой фабулы Водолазкин сделал отличный роман. В качестве бонуса к переосмыслению истории отечества и детективу мы получили книжку о вечной любви и избирательной памяти, о мужестве и утрате человеческого облика, о муке одиночества и покаянии как единственном выходе из него. А при желании – о трансперсональном переносе в отношениях психотерапевта и пациента и о детской травме, что обязательно находит способ явить себя миру.

Размороженный, Платонов под нежным наблюдением психотерапевта Гейгера записывает все, что помнит. Чем дольше он пишет, тем чаще рассуждает о личной ответственности каждого не только за свою жизнь, но и за события в стране. Чем глубже погружается в прошлое, тем чаще говорит о заведомой и непременной вине всех страдающих (Гейгер видит тут синдром жертвы, но и психотерапевты, бывает, ошибаются). Чем кошмарнее сцены из лагерной соловецкой жизни приходят ему на ум, тем меньше он радуется своей уголовно-правовой реабилитации. Вторую половину романа они пишут оба («Я пишу, а кто пишет, тот, психологи знают, в полной психической норме»), друг о друге и о мире, и создавая, и фиксируя друг друга в вечности. Ближе к развязке Платонов настойчиво проводит мысль: все, даже непостижимое в своей жестокости и с виду бессмысленное, что происходит помимо нашей воли, – это справедливость, а то, что мы именем справедливости вершим сами – просто месть. Вывод заставляет Гейгера впервые усомниться в адекватности своего подопечного, но Водолазкин настаивает – неожиданный финал, выворачивающий роман наизнанку, написан в доказательство этой формулы.

К вопросу о справедливости. Есть искушение сравнить роман с фандоринским циклом, или с детективами о сыщике Путилине, или – «соловецкие» его части – с «Обителью» Прилепина, но искушение слабое. «Авиатор» написан лучше: стилизованные словарь и синтаксис звучат так естественно, что пока Водолазкин не покажет буквально пальцем слова «автомобиль» и «пульверизатор» вместо «машина» и «спрей», читатель не заметит. А между тем, единственная премия, доставшаяся роману – вторая премия «Большой книги». И больше ничего. И читательское голосование, что совсем уж удивительно, отправило его на третье место после «Лестницы Якова» Улицкой и «Автохтонов» Галиной. Каждый раз, когда я заговариваю об этом, меня спрашивают: «Ты читала “Лавр”?» – имея в виду, вероятно, что «Лавр» куда как лучше. Ну, так и что же? «Лестница Якова» тоже не вершина творчества Улицкой… Словом, премиальная судьба романа справедливой мне не кажется.

Тему размороженного Платонова я продолжу несколькими книгами о невероятных приключениях плоти. Развлекательная книжка Давида Фонкиноса «Мне лучше»[113]113
  Фонкинос Д. Мне лучше. Перевод с французского Натальи Мавлевич, Марии Лепко. – М.: Corpus, 2016. – 480 с.


[Закрыть] о том, что нытье утомительно, а общение с занудами токсично. Сорокалетнего ипохондрика, отца семейства и бухгалтера, скрутил радикулит, и, таскаясь по врачам, он успел придумать, что умирает от раковой опухоли в позвоночнике. И до того эта мысль его расстроила, что в перерывах между рентгеном и МРТ он пересмотрел свою судьбу. В результате скорее ожил, чем умер: оставил детей в покое, сказал родителям все, что давно держал в себе (о, вовсе не слова любви), избил босса и развелся. Разумеется, ему стало лучше. Психосоматический рак рассосался, и чудесное исцеление не заставило себя ждать.

Фонкинос такой в общем-то весь – сентиментальный, остроумный, с мелькающими вечными истинами на дне и, в результате, очень популярный. Почти как Анна Гавальда. Выбирая между легкомысленной литературой и мрачно-серьезной, отдайте предпочтение первой: легкомыслие – милый грех, а угнетение и подавление чревато болезнями.

Издательство Ивана Лимбаха выпустило маленький роман в жанре черного-черного юмора. Это выдуманная биография «В прах»[114]114
  Байи Ж-Л. В прах. Перевод с французского Валерия Кислова. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. – 184 с.


[Закрыть] Жан-Луи Байи. Байи – патафизик. Объяснять, что такое патафизика, трудно и неуместно, я только скажу, что к Колледжу патафизики с 1948 года так или иначе относили себя мои любимцы: Бодрийяр, Виан, Ионеско, позже – Эко и, да, Дюшан и Миро. «В прах» – единственный текст Байи, доступный по-русски, что очень жаль: если бы его переводили, я бы его читала.

Сюжет: Поль-Эмиль Луэ пианист, и он гениален. Еще он огромен ростом, уродлив, аутичен, неискушен в житейских вопросах, и любимая жена изменяет ему с его биографом (может быть, с самим Байи). Поль-Эмиль погружается в депрессию и уходит от мира. Кроме того, он уже умер. Роман начинается первыми часами после смерти героя, далее главы чередуются, и мы наблюдаем жизнь человека и его тело после жизни одновременно. Поль-Эмиль играет на фортепиано у соседей, у учителя, у другого учителя, в мировых концертных залах, на студиях звукозаписи – описания избыточные, многостраничные, и колеблешься, пролистать или найти и послушать эти концерты. Поля-Эмиля съедают бактерии, мухи, чешуекрылые, хитиновые. Брожение в его глазных яблоках и кишках, мушиные яйца в мягких тканях – но тут уж не колеблешься, вчитываешься и просишь гугл показать, как выглядят мушки Sarcophagidae. Поль-Эмиль разлагается еще восхитительнее, чем играет. Смерти нет.

Поль-Эмиль отчетливо напоминает Лужина, но в интервью Colta Байи уверяет, что у него и в мыслях не было Набокова[115]115
  СамохоткинА. Интервью с Жаном-Луи Байи. // Colta. – 2016. – 16 августа.


[Закрыть]. При желании роман можно читать как книгу о гармонии и уродстве, любви и предательстве, служении людям и служении искусству. Но в действительности крайне физиологичный текст, радость натуралиста – шутка гения: «Эти пассажи были написаны с ликованием, я испытал нечто вроде освободительной радости, рассказывая об этой почти табуированной теме легким, даже шутливым тоном». Байи патетичен и издевательски-насмешлив. Поль-Эмиль – пианист до мозга костей. На этот самый мозг читателю и предлагается взглянуть.

Две книги, которые могли бы быть автобиографическими, но получились художественными – о родительских семьях. «Берега»[116]116
  Дюморье Д. Берега. Роман о семействе Дюморье. Перевод с английского Александры Глебовской. – СПб.: Азбука, 2016. – 351 с.


[Закрыть] – история рода Дафны Дюморье, созданная ею в жанре саги в 1936 году, переведена впервые. Род прослеживается от 1810 года и прапрабабки, великосветской шлюхи, до Джоржа Дюморье, художника, романиста и деда писательницы. Это британский роман, полный юмора, изящества и характерного для Дюморье саспенса. То, что ее герои – реальные люди, добавляет тексту приятную пикантность. Дюморье иронична, но все же полна любви и сочувствия к выбору и решениям предков.

«Предрассветная лихорадка»[117]117
  Гардош П. Предрассветная лихорадка. Перевод с венгерского Вячеслава Середы. – М.: Corpus, 2016. – 256 с.


[Закрыть] венгерского режиссера и сценариста Петера Гардоша о знакомстве его родителей – восхищенный, благодарный и абсолютно серьезный роман. Венгерский еврей Миклош Гардош, освобожденный из концлагеря, прибыл на реабилитацию в послевоенную Швецию двадцатипятилетним юношей. Когда оказалось, что жить ему остается полгода, он решил жениться – на венгерке, еврейке, землячке, которой меньше тридцати. И написал ста семнадцати женщинам, прибывшим в Швецию другими кораблями Красного креста: «Дорогая Нора, дорогая Эржебет, дорогая Лили, дорогая Жужа, дорогая Шара, дорогая Серена, дорогая Агнеш, дорогая Гиза, дорогая Каталин, дорогая Юдит, дорогая Габриэлла…» Это перечисление имен очень трогательно. Надо быть в полном отчаянии и при этом не поддаваться этому отчаянию, чтобы написать сто семнадцать писем каким-то незнакомым девушкам и предложить им побыть твоей женой несколько месяцев. Ему ответила 18-летняя Лили. Миклош Гардош искал способ наполнить остаток дней смыслом, а нашел большую любовь, побеждающую смерть. Петер Гардош многократно повторяет, что, читая переписку родителей, с особенной силой ощущал свое рождение и жизнь чудесным даром.

Французский писатель и драматург Эрик-Эманнуэль Шмитт впервые предложил читателям текст от первого лица – на еще более личную, даже сокровенную тему. «Ночь огня»[118]118
  Шмитт Э-Э. Ночь огня. Перевод с французского Натальи Хотинской. – СПб.: Азбука, 2016. – 160 с.


[Закрыть] – травелог о пешем походе из Таманрассета по алжирской Сахаре и юношеском духовном пробуждении Шмитта. Нас ждут невероятные вулканические пейзажи, воспевание мудрости туарегов и радостей дауншифтинга, афористичные реплики о (не) существовании Бога и детальное описание пережитого мистического опыта. В 1992 году Шмитт написал пьесу «Посетитель» (это его вторая и пользующаяся заслуженной популярностью драма). В ней к доктору Фрейду, уже больному и почти умирающему, но еще ведущему прием в нацистской Вене, приходит Бог. Шмитт никогда не говорил, что то же самое случилось с ним самим посреди Сахары.

На ту же тему – «Искусство покоя»[119]119
  Айер П. Искусство покоя. Захватывающие приключения в полной неподвижности. Перевод с английского Максима Леоновича. – М.: Corpus, 2016. – 112 с.


[Закрыть] эссеиста и путешественника Пико Айера. Я скажу пару слов о нем самом, это колоритная фигура (Utne Reader называет его в числе «100 провидцев, способных изменить жизнь людей»). Айер – индус, родившийся в Англии, выпускник Итона и Оксфорда, автор ряда журналов мировой известности, в России он пишет для «Русского журнала». В семнадцать лет он мечтал «провести весну, лето, осень и зиму восемнадцатого года жизни на четырех разных континентах» – и провел. Годы перемещений собственного тела по миру привели его к мысли: «Нельзя преодолеть тьму внутри себя, просто убежав от нее». Теперь Айер выбрал крошечную квартиру в крошечном городе в Японии, откуда рассказывает миру о путешествиях духа: «Сокровенная благодать не-делания состоит в том, что покой может широко раскрыть ваши глаза, окрылить вас и заставить ваше сердце биться сильнее – точь-в-точь, как это делает с нами влюбленность». Исповедь переходит в проповедь, а разговоры с духовными учителями – в описания маршрутов и практик, довольно, надо сказать, популярных: путешествовал по Индии и остался на ретрит, в Японии заехал к мастеру дзен и погостил у него денек, ехал от мамы вдоль океана по Америке и снял на пару недель комнату в монастыре бенедиктинцев.

Поминутно отвлекаясь от темы, Айер может заговорить о пользе соблюдения субботы или о жизни Эмили Диккинсон.

Айер сформулировал простой рецепт счастья: когда деньги, секс и рок-н-ролл (ну хорошо, путешествия и интеллектуальные усилия) окончательно надоедят, развлеки себя аскезой и подсчетом вдохов и выдохов. Уединение и медитация – «самый щедрый и эффективный ответ на пустоту моего собственного существования». Словом, ничего нового, но приятное умиротворяющее чтение.

В жанре такой же необязательной приятной беседы написано «Счастье…»[120]120
  Шапира X. Счастье и другие незначительные вещи абсолютной важности. Путешествие в край вечных вопросов. Перевод с иврита Виктора Голода. – М.: Синдбад, 2017. – 320 с.


[Закрыть] Хаима Шапиры. Шапира сочетает в себе доктора математики и позитивного психолога, но книжка его сводится к шуткам на условно-философские темы субъективности счастья, ужасов стоицизма и сложности самоидентификации. Автор обращается то к Винни Пуху, то к Витгенштейну, и интонации светлой печали за три строчки располагают к себе.

И, наконец, сказка, без которой обзор не в радость: Салман Рушди «Два года восемь месяцев и двадцать восемь дней»[121]121
  Рушди С. Два года, восемь месяцев и двадцать восемь дней. Перевод с английского Любови Сумм. – М.: Corpus, 2016. – 368 с.


[Закрыть]. Два года восемь месяцев и двадцать восемь ночей Шахразад рассказывала своему кровожадному мужу истории, отодвигая день своей смерти. Тот же срок, 1001 ночь, великий философ Ибн Рушд рассказывал своей любовнице джинии Дунье о философии Аристотеля и мире, в котором не нужен Бог. Они худо расстались, а через тысячелетия, в нашем с вами скором будущем разверзлась война между добром и злом и длилась те же самые почти три года. Дважды Букеровский лауреат Салман Рушди рассказывает о людях и джиннах, верхнем и нижнем мире, о любви и ревности длиной в тысячелетия, и том, могут ли вера и разум заменять друг друга. Он вплетает в сказку социальную сатиру, а в научную фантастику – нитки из ковра-самолета. Он утверждает, что истории превращают дикарей и варваров в цивилизованных людей. И конечно же, весь литературный мир верит, будто рассказывание историй делает рассказчика бессмертным.

«Новая юность», 1,2017

Этот мой обзор будет про любовь. Я все думала, в каком порядке расставить книги: сперва о сексуальности, потом о любви, потом о семейной жизни, или сперва о любви, потом о семейной жизни, а там уж и о сексуальности, и нужна ли эта тематическая композиция. Решила, что не нужна, потому как порядок бывает любым, никакого порядка, в сущности, нет. Так что мы привычно начнем с нобелиата и закончим нон-фикшном.

Марио Варгаса Льосу мы любили за очень страшный роман «Город и псы» (1963), за волшебный и страшный «Зеленый дом» (1966), за смешную и страшную «Тетушку Хулию и писаку» (1977) – Когда в 2010 ему дали Нобелевскую премию «…за изображение структуры власти и яркие картины человеческого сопротивления, восстания и поражения», в литературном мире слышались реплики облегчения типа «ну, наконец-то кому-то дельному». Льоса дебютировал как драматург («Бегство Инки», 1952), но с 1963 года он пишет по одному роману каждые три, максимум, четыре года – и всякий раз это хороший роман.

«Скромный герой»[122]122
  Варгас Льоса М. Скромный герой. Перевод с испанского Кирилла Корконосенко. – СПб.: Азбука, 2016. – 384 с.


[Закрыть] – роман с характерными для Льосы несколькими сюжетными линиями, и кто в нем самый скромный и самый главный герой – не так просто выяснить.

Худосочный Фелисито Янаке живет в Пьюре. У него есть нелюбимая жена, нелюбимый сын, любимая любовница, маленькая транспортная компания и девиз «Никогда не позволяй себя топтать, сынок!» Про любимую половину жизни дона Фелисито мы узнаем сразу и много: компания – дело всей жизни и плоть от плоти, любовница – городская шлюха младше его на 40 лет. Он снимает ей дом и оплачивает счета. Он хотел бы только, чтобы других мужчин в ее доме не было, но понимает, что вряд ли может на это рассчитывать. Интрига завязывается, когда дон Фелисито получает первую анонимку с требованием денег и обещанием разных горестей. Его контору сжигают, его Мабель похищают, но он не платит шантажистам ни сентаво.

Благородный Исмаэль Каррера – 82-летний миллионер из Лимы. У него есть нелюбимые сыновья и любимая экономка. Сеньор Каррера хочет жениться и лишить сыновей наследства, а они пытаются признать его выжившим из ума болваном.

Автобиографический мотив романа обнаружился только по прошествии времени. Книга вышла на испанском в 2013 году, а в 2015-м Варгас Льоса расстался с Патрицией Льоса, прожив с ней 50 лет в браке – ради отношений с Исабель Прейслер. Нет, у них не 40 лет разницы в возрасте. Вообще никакой экзотики, просто любовь.

Латино-американский страстный сериал кончается хорошо: дон Фелисито найдет шантажистов, а сеньор Каррера женится. Тут открывается второе дно романа.

Появится история жены дона Фелисито, молчащей, дебелой и набожной, с ее детством в публичном доме, с ее деспотичной мамой, с ее беременностью, поди пойми, от кого, и довольно жалким при таком ракурсе гордецом-мужем. В романе нет живого существа, которое бы ей сочувствовало хоть секунду.

Появятся дети сеньора Карреры, дети миллионера, которым незачем учиться, незачем работать, незачем любить, которые вообще не понимают, куда девать свои жизни, и тратят их самым плебейским, по нынешним модам, образом – на алкоголь, наркотики, секс и насилие. Сеньор Каррера хочет от них почтительности и, похоже, хотел одной только ее с самого их рождения. Вот и результат.

Скромный герой теневого сюжета – наш старый знакомый, эстет и эротоман дон Ригоберто («Похвала мачехе», 1988, и «Тетради дона Ригоберто», 1997) – Он не сражается с мафиозной сетью и не крутит роман с юной красоткой. Он вообще уходит на пенсию. Он будет слушать диски с классической музыкой (европейской), рассматривать коллекцию гравюр и альбомов (европейских художников), перечитывать любимые книги (почти только европейских авторов). Островок цивилизации, где можно укрыться от внешнего варварства. И вот еще мечта: поехать на месяц в Европу, с женой и сыном. Сын спрашивает его с вызовом, почему же он стал не европейским художником, а перуанским страховщиком, всю жизнь говорившим только о Европе. Дон Ригоберто признается: от трусости.

Возможно, авторский голос я расслышала неверно, но говорит он примерно так: дорогие перуанские мачо, вы колоритны, непобедимы и по-своему правы, но я от вас устал. Месть, справедливость, отцовская строгость, преданность работе, предельная честность, стальная закалка – это все прекрасные вещи, но немножко дикие. Несколько лет жизни Льоса посвятил политике в надежде привести родное Перу к демократии. Но, проиграв в 1990 году во втором туре президентских выборов будущему диктатору Альберто Фухимори, эмигрировал в Англию. Поближе к европейскому гуманизму.

Традиция латиноамериканской прозы такова, что без мистицизма никак нельзя. В «Скромном герое» его мало, но он важен. Сын дона Ригоберто младше остальных «детей» романа, он подросток. Он рассказывает отцу о некоем сером господине, который подстерегает его в укромных и публичных местах и разговаривает с ним. Дон Ригоберто проходит все круги отцовского ада: серый господин – педофил, убийца, шантажист, маньяк, старый друг, галлюцинация, кто он, где он? Никто, кроме его сына, его не видит. Серый господин кажется приличным, но очень усталым и очень грустным. Он не делает и не предлагает ничего дурного. Он любит говорить о Боге и утверждает, что когда-то давно близко дружил с доном Ригоберто.

Психиатр и священник клянутся, что мальчик здоров и добр сердцем, что он не выдумывает серого господина назло папе. А хоть бы и выдумывает, грех невелик: трудно состязаться за отцовскую любовь, если против тебя вся европейская культура, а ты всего лишь подросток.

В теневом сюжете все тоже кончается хорошо, зачем же портить хеппи-энд. И последний манок прочитать книжку: сержант Литума снова с нами.

Самый страшный художественный текст обзора – про семейную жизнь Уильяма Сарояна с Кэрол Маркус. Сароян – легенда американской литературы XX века, лауреат Пулитцеровской премии (1940) и премии «Оскар» (1944, за лучший литературный источник). «Мальчики для девочек, девочки для мальчиков»[123]123
  Сароян У. Мальчики для девочек, девочки для мальчиков. Перевод с английского Владимира Бошняка. – СПб.: Азбука, 2016. – 256 с.


[Закрыть] (1963) – его последний роман и единственное крупное художественное произведение, ранее не переводившееся на русский.

Если верить Сарояну, мальчики существуют сами по себе. Идеальные мальчики рождаются на свет, чтобы жить тихо и уединенно в аскезе и идеальном порядке, круглосуточно работая на благо человечества, стяжая мировую славу и богатства. К сожалению, мальчикам нравятся девочки. Девочки же рождаются на свет, чтобы превращать простую и прекрасную мужскую жизнь в хаос шпилек, лаков, поцелуев и рыданий. Мальчики для девочек – чтобы их кормить, баловать, выигрывать им деньги на скачках, делать их беременными, любить, жалеть, бить, ненавидеть, мечтать избавиться от них хоть каким-нибудь способом. Девочки для мальчиков – чтобы жить за их счет, таскать их на светские рауты, рожать им прекрасных детей, бесконечно ревновать, устраивать сцены, висеть на них мертвым грузом, сводить их с ума, доводить до инфаркта. Так себе смысл жизни, правда?

Книжка, несомненно, шовинистская. Не знаю, станете ли вы читать ее теперь, но все же настоятельно рекомендую: семейный ад описан убедительно, крайне реалистично и крайне честно. Все, чего я хотела все двести пятьдесят шесть страниц, – это чтобы главный герой куда-нибудь дел свою невыносимую жену. Но он – нет, он с ней не развелся. А вот сам Сароян с Кэрол Маркус – о, да, развелся. Потом опять на ней женился. А потом опять развелся.

Еще один блестящий рассказчик драматичных семейных историй – американка Энн Тайлер. О ее «Катушке синих ниток» я рассказывала в «Новой юности» (№ 4, 2016), с тех пор вышло еще два романа – «Уроки дыхания»[124]124
  Тайлер Э. Уроки дыхания. Перевод с английского Сергея Ильина. – М.: Фантом Пресс, 2016. – 420 с.


[Закрыть] и «Случайный турист». Ее все еще мало знают и мало любят наши соотечественники, а мне все еще нравится ее читать, поэтому расскажу еще раз. Тайлер 76 лет. Она написала двадцать романов. Ее начали активно переводить на русский только сейчас.

«Случайный турист» – самый известный ее роман. Он экранизирован Лоуренсом Кэзданом («Турист поневоле», 1988), Джина Дэвис получила «Оскара» за лучшую роль второго плана. Так что рассказывать я буду про пулитцеровские «Уроки дыхания» (1988). Это тот же пролетарский Балтимор, что и в «Катушке», впрочем, Тайлер живет в нем с 1967 года и никуда оттуда не собирается, так что Балтимор стал общей декорацией ее прозы.

Супруги Моран едут на похороны приятеля. Это та же американская вечно кудахчущая домохозяйка 48 лет и тот же упрямый, холодный и вечно правый мужчина. На обратном пути Мэгги Моран решает заскочить на полчасика к бывшей невестке и быстро спасти брак своего сына, развалившийся шесть лет назад, – и нет, на этот раз никакого хеппи-энда.

Есть одна счастливая сцена: Мэгги ссорится с мужем на Первом шоссе, он уезжает, она стоит и слушает деревенскую тишину и птичек. Он находит ее в придорожном магазине, говорит из-за спины над ухом: «Эй, бэби, не желаешь прошвырнуться со мной на похороны?» – и она, не оглядываясь, проводит скулой по его плечу. Они же и правда едут на похороны. Но звучит, согласитесь, как «покуда смерть не разлучит нас».

Тайлер молча ставит зеркало перед американской семьей, перед идеей семьи, перед обществом упадка семейных ценностей и обществом разобщенности – зеркало высокого качества и с софитной подсветкой. Люди в мире Тайлер выдумывают желаемую реальность, потому что реальная кажется им досадным недоразумением на пути к всеобщему счастью – проще говоря, люди врут. Или режут правду-матку, мало сообразуясь с чувствами других, безобразно капризничают и выходят из диалога, хлопнув дверью. Люди в самом деле так живут, и не только в Балтиморе, тут Тайлер права. Необъяснимо только, почему мировая критика раз за разом приклеивает к ее прозе ярлыки «уютная» и «домашняя». Домашним – еще полбеды, но уютным этот мир никогда не был.

Чего вообще нет в теперешнем русскоязычном романе и чем особенно дорога Тайлер, так это неуловимым в своей естественности стилем. Это будничные истории, ставшие, благодаря художественности, произведениями искусства, и мастерская работа с характерами. Мне очень не хочется использовать слово «психологизм», его обычно используют при описании психотических девиаций в духе Достоевского. Манера Тайлер не имеет к ним никакого отношения. Тайлер человечна, однообразна и хороша. По уверениям Апдайка, «не просто хороша, а фантастически хороша».

Итальянец Алессандро Барикко – писатель, сценарист, музыкальный критик, автор дюжины романов, переведенных на европейские языки, лауреат премии Виареджо, одной из главных и старейших итальянских литературных премий (за роман «Море-океан», 1993).

Барикко – большой эстет, взявшийся исследовать пределы стыдливости и порог интимного. До этого порога – интимного еще нет, за порогом – уже нет, там только скучная физиология, и эротизм в том, чтобы стоять на пороге. В старом интервью «РИА Новости» он говорил: «Мне по душе эта опасная игра: подстегиваешь эмоции до предела, еще чуть-чуть – и ты в полном дерьме, потому что получится какая-то индийская мелодрама. И вот тут, на самом краю, нужно уметь себя удержать, чтобы не впасть в дешевку. И открыть по-настоящему драгоценные моменты искусства». Смотреть на то, как Барикко балансирует на пороге, погружая читателя в сладостный транс, – блаженство. Роман «Юная невеста»[125]125
  Барикко А. Юная невеста. Перевод с итальянского Анастасии Миролюбовой. – СПб.: Иностранка, 2016. – 256 с.


[Закрыть] не столько читаешь, сколько плывешь в нем, как в эротическом сне.

Гипнотический текст полон медленного сновидческого абсурда, долгих перечислений, внезапных и бессмысленных дверей сюжета, раскрывающихся анфиладами с тупиком в конце, проходных персонажей с фантастическими историями жизни длиной в пару абзацев и – добавьте к этому! – фрагментов, где Барикко рассказывает о себе в дневниковой форме: как принимал в гостях бывшую любовницу, как купил билет на паром, как писал эту книгу и думал над финалом, как ходил к психотерапевту и о чем с ним молчал. Внутри одного абзаца речь может вестись от какого угодно лица и пола.

В произвольном месте романа бывшая любовница приходит в гости к Барикко, читает вот этот самый роман и говорит: слушай, а почему так много секса? Он отвечает: брось, в моих книгах всегда очень много секса. Она говорит: да, я помню, но тут его исключительно много даже для тебя, что происходит? Он говорит: я пишу о сексе – потому что о сексе сложнее всего писать. Это очень отрезвляющий фрагмент, в том числе и потому, что само слово «секс» присутствует в нем совершенно как в школьном учебнике, непорочное и стерильное.