Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

20. Камни

За ней пришли еще до рассвета.

– Вставай, царица! – зазвенев ключами, приглушенно сказал дежурный охранник. – Они уже здесь. Пора.

Со стороны могло показаться, что караульный заранее предупредил узницу, потому что не хотел, чтобы ее застали врасплох, когда она была к этому не готова. Возможно, он просто не хотел видеть, как полусонную беспомощную женщину стащат с подстилки, вздернут на ноги, грубо схватят за локти и поведут за собой. А быть может, все дело было в том, что у стража мучительно раскалывалась голова, поэтому он и понизил голос, обращаясь к бывшей царице. Ведь любые громко произнесенные вслух слова отдавались беспощадным набатом в висках. Давняя и неизлечимая болезнь, от которой не изобрели лекарства, преследовала охранявшего пепельную всю его жизнь. Стражник привык к своему недугу, как люди привыкают к неизбежности. Кроме того, он знал, что приговоренная к смерти так и не сомкнула глаз этой ночью и когда к ней прислали двух служанок, чтобы переодеть бывшую царицу перед казнью, будить ее не пришлось. Пепельная вообще не доставила ровным счетом никаких хлопот своим тюремщикам: она ничего не требовала, не угрожала, не кричала, не призывала проклятия на головы своих обидчиков, не давила на жалость, она даже ни разу не пустила в ход излюбленное женское оружие – слезы. Подобное стоическое равнодушие к своей участи могло судить лишь об одном: либо царица знала что-то такое, о чем не подозревали ее тюремщики, и верила, что казнь отменят в последний момент, либо уже полностью и до конца смирилась со своей судьбой. В Эбене давно ходили слухи, что царица обладала способностью видеть грядущее, поэтому закономерно было бы предположить, что раз уж она могла предсказать чужое будущее, то уж предвидеть свое собственное и вовсе не составило бы для нее труда. Так все-таки знала или просто умела держать себя в руках?

Додумать дежурный не успел – конвой из ваккианцев уже шел по коридору, чеканя шаг. С десяток до зубов вооруженных солдат заполнили и без того небольшое пространство перед решетками, расположившись по его периметру. Подручные Оффериона Вакки решительно оттеснили дежурного стража, перед этим забрав у него связку ключей, как будто тот мог оказать сопротивление, и передали их своему главе. Вакка неторопливым прогулочным шагом прошелся по полутемному помещению перед камерой, крутя в руке ключи и поглядывая то на дежурного, то в темень карцера.

– Смертница что-нибудь говорила? – послышался надменный голос правой руки покойного Наследника.

– Ничего, лар, – ответил охранник.

– Совсем ничего? – скривившись в ухмылке, издевательским тоном протянул Вакка.

Ключ с противным медленным скрежетом провернулся в замке, и стражнику показалось, что все его существо выворачивают наизнанку и голова вот-вот разорвется от боли.

Решетка распахнулась, и Анаис Каэно медленно встала с пола навстречу вошедшему Вакке.

– Неужели нашей бывшей царице нечего нам сказать? – Начальник альтерийцев говорил достаточно громко – так, чтобы его могли слышать все. – Даже глядя смерти в лицо?

Вакка прошел в глубь камеры, с каждым шагом постепенно сливаясь с тьмой, становясь ее частью. И лишь удостоверившись, что их никто не услышит и едва ли увидит, уже тише добавил, задержавшись у плеча пепельной и почти склонившись над ее ухом:

– Тебя не угнетает это?

Не дожидаясь ответа, Офферион Вакка неспешно обошел заключенную со спины и продолжал:

– Знать, насколько одинока ты на самом деле? Не только в этом городе, этой стране, этом мире… впрочем, как и в каком-либо другом. Пройти весь этот путь, что понять, что все было впустую, что твои поиски так и не увенчались успехом? Миновать дорогу длиною в Вечность, чтобы так и не найти. По роковому стечению обстоятельств, ошибке, случайности или закономерности? Обиднее всего, пожалуй, стало бы только одно: найти и не узнать.

Бледное лицо узницы чуть приподнялось. Пристальный взор темно-зеленых глаз обратился на альтерийца. Это было невозможно, невероятно, немыслимо… но он знал. Откуда? И что именно он знал? Узнавание раненой птицей металось, не находя выхода, где-то у самой поверхности, так близко… но что-то мешает вспомнить до конца, понять…

– Каково это, царица, осознавать, что несмотря ни на какие свои поступки ты так и не найдешь у них понимания, сочувствия, признательности, даже отдай ты им не часть своей силы, а всю ее без остатка? Что ты так и останешься непонятой и чужой, дарящей исцеление, но все равно излучающей опасность? Потому что ты другая, не такая, как они, и это навсегда. И даже отдай ты им свою Вечность, ее будет мало. Но сегодня твое одиночество закончится. Ты так хотела сделать для этого города и живущих в нем что-то… А теперь посмотри, какова будет их благодарность и как этот город расплатится с тобой.

– И ты, зная неведомое прочим, – пепельная посмотрела в лицо человеку, если, конечно, это был человек, – продолжаешь делать то, что делаешь?

Вакка кликнул подручных и, обернувшись к ней, усмехнулся:

– У меня есть приказ.

Главный альтериец размахнулся и с силой ударил ее сзади по ногам. Анаис упала на колени за секунду до того, как камеру заполнили солдаты. Тяжелые карцерные цепи снова заменили на легкие, которые были на ней на суде, и вывели женщину из темного каменного мешка в коридор.

Когда царицу вели по нему, караульный, охранявший ее этой ночью, прислонился к стене, чтобы пропустить конвойных, но ей удалось на мгновение задержаться возле него. Страж поймал пронзительный взгляд пепельной, длившийся лишь пару секунд, после чего кто-то из ваккианцев ткнул ее в спину со словами:

– Вперед!

Идущие перед узницей поспешно натянули цепи, вынуждая женщину двигаться дальше. И вскоре силуэт царицы, закутанный в черный плащ, скрыли широкие спины охранников.

Когда шаги окончательно затихли, ночной страж внезапно почувствовал, как будто только что у него отобрали, вырвали из груди нечто столь важное и жизненно необходимое, что сам смысл его существования на миг исчез. В голове пронеслась мысль, что он видел ее в последний раз. Больше – никогда. Так зачем теперь все это? Он кинулся было вслед ушедшей охране, сам не понимая, что делает и зачем. Это и вправду было не только глупо, но и опасно. Разум вынудил мужчину остановиться. Странная тревожная мысль крутилась в голове мучительные минуты, и только потом стражник понял, что же изменилось и откуда появилась эта легкость, свобода и ясность мыслей. Смарагдовый взгляд убил его давний недуг, мучившую его головную боль. И откуда-то стражник знал, что бояться больше нечего: болезнь не вернется.

* * *

– Я едва прорвался в Заблудший, и это притом, что у меня было немалое сопровождение. – Рийон вошел к брату, отряхивая рукава и запыленные края камзола. – На улицах возле дворца творится нечто неописуемое.

– И не только возле него, – сухо заметил Орьен.

Брат стоял у окна, разглядывая открывавшуюся перед ним с высоты панораму Эбена.

– Тебе не стоит сейчас ездить в город. Никому из нас не стоит, – выразил свою обеспокоенность Орьен, хотя на тревогу его реакция походила весьма отдаленно. Ничто не выдавало в брате его истинных чувств. По сдержанности он мог бы дать фору даже Тансиару, а уж Рийону так тем более.

– Сколько в Эбене не было восстаний? Лет двести? – сузив янтарные глаза, спросил Орьен.

– Больше. Последнее, кажется, вспыхивало лет за восемьдесят до рождения Сидаля, – сведя брови, припомнил Рийон.

– Получается, если быть точным, двести тридцать один год назад. Смутно помню то время, я был еще слишком молод.

– Ты и сейчас молод, – возразил Властитель Ветра. – Как и мы все.

– Разве что внешне, – Орьен пригладил отдававшие медью волосы. – Люди в девятнадцать обычно уже имеют семью и нескольких детей. Для Отпрысков Вечности это еще детство. Но мы ушли от темы. Надеюсь, Тансиар знает, что происходит в городе? Пусть выставят оцепление, пока не поздно. Иначе к обеду мы получим полноценный бунт.

Рийон подошел к окну, и понял, что Орьен был прав: открывшаяся перед ним картина происходящего в городе не радовала. В столице случались восстания, но они были крайне редки, и их удавалось вовремя подавить, но тут происходило что-то из ряда вон выходящее.

– Ярые ненавистники ашесов, верящие, что царица убила Наследника, схлестнулись с теми, кто считает, что казнь Анаис Каэно навлечет на Римериан гнев пепельных, – смотря сверху вниз, пояснил Орьен. – Одними управляет закоренелая вражда двух народов, другими – вполне объяснимые опасения за свои жизни и свои дома.

– У отца еще есть время передумать, – предположил Рийон. Поднимавшееся из глубин и нараставшее с каждой минутой смутное предощущение беды не давало покоя.

– Ты ошибаешься, брат. Времени больше нет. – Золотистые глаза по идее должны были быть теплыми, но у брата они источали холод. Может ли огонь быть ледяным, а лед – гореть? – Да и к тому же я уверен, что Владыка не изменит своего решения и не пойдет против вынесенного вердикта, тем более – не отменит его. Ведь для этого нет никаких оснований. Пепельная не прошла испытание обрядом крови, следовательно, она виновна в убийстве. Посему выходит, что наказание за преступление, которое она совершила, – смерть, ею полностью заслужено, и приговор по закону должен быть приведен в исполнение. Поэтому ее нельзя отпускать, теперь уже нельзя. Даже если бы мы хотели и могли. Согласись, если мы освободим ее, а она в действительности окажется убийцей, нам этого не просят. Собственные же подданные не простят. Наш поступок примут за слабость как свои, так и чужие. А если мы казним невиновную…

– Стало быть, ты все-таки допускаешь, что Анаис может быть невиновна? – уточнил старший брат.

– Сейчас совершенно неважно, что допускаю я. Гораздо важнее другое: ашесы нападут на нас в любом случае. Поэтому отцу нужен Тансиар, без него очередную войну нам не выиграть.

– Но если мы попытаемся переговорить с Анаис, если пообещаем отпустить ее и гарантируем ей безопасное возвращение на родину? – предположил Рийон. – Чтобы она убедила своих не развязывать новую войну.

– Ты всерьез думаешь, что после показного суда, всеобщего унижения и заключения в тюрьме, она нас послушает? И, что еще важнее, ее послушает Асид-Ахди? Да за одно то, что мы сделали с его любимой дочерью и тьернийской Римой, пепельные не позволят Суриру стерпеть нанесенное царской семье, а вместе с ней и государству оскорбление! Ведь это настоящая пощечина для правителя и его страны, надругательство над ее честью, ответом на которую может быть только объявление войны.

Орьен толкнул окно, и в ту же секунду пахнуло нестерпимой, удушающей жарой.

– Посмотри туда, вниз.

Солнца настойчиво ползли по бескрайне чистому равнодушному небу, чтобы уже совсем скоро оказаться в самом зените. Казалось, камни старого города раскалились до бела и плавились под безжалостно палящими лучами. Эбен задыхался в повисшем над ним муторно дрожащем мареве, и духота эта невольно рождала чувство беспокойства, но вызвано оно было отнюдь не собиравшейся внизу толпой, не их криками, не пониманием того, что мирно такое количество народа не разойдется и придется применить силу, чтобы их разогнать. Нет, все это, конечно, волновало царевичей, но представлялось лишь отголоском чего-то более неотвратимого и неизбежного, начавшегося этим утром и набиравшего свой устрашающий разбег с каждой секундой, с каждым вздохом, с каждым произнесенным словом.

Возможно, вечером и разразится гроза, но пока о ее приближении слишком рано судить. В окно подул легкий, едва ощутимый ветерок, которому не по силам было соперничать с установившимся зноем, поэтому вместо прохлады он принес в комнату лишь пряную уличную пыль вместе с запахами каких-то цветов.

А потом Рийон услышал. Так хрустит песок под тысячами ног, так с падением первого камня зарождаются обвалы в горах, так шумит прибой в галечном берегу, налетая на него снова и снова, перекатывая камни, унося их обратно в морские глубины. Вот только этот прибой не уходил назад, в море, он не собирался отступать, а, напротив, неумолимо двигался вперед. Волна подкатывала уже под самые стены, со всех сторон окружавшие Заблудший. Людские ручейки стекалась с боковых улиц, переулков и площадей на главную, ведущую от места заключения приговоренной царицы ко Дворцу Заблудшего Солнца. И потоки эти сталкивались, сливались и, перемешиваясь, превращались в бурные реки. Стычки и драки попеременно возникали то тут, то там – беспорядки на улицах приобретали стихийный характер. У городской стражи явно не хватало ни сил, ни средств, чтобы сдержать поднявшийся из ниоткуда и постепенно крепнущий ураган. Непонятный отрывистый звук, как чудовищный камертон, отражался эхом от стен и несся вперед и вверх, повторяясь и множась. Сначала Рийон не понял, что это было, но потом увидел – каждый второй человек в толпе держал в руках камни, и люди стучали ими друг о друга, создавая этот жуткий резонанс.

– Одни считают пепельную хладнокровной убийцей и врагом, другие – жертвой. Но мы не можем позволить толпе превратить Эбен в развалины в тщетной попытке выяснить, кем же вдова Нааяра является на самом деле. – Орьен закрыл окно, и в комнате снова повисла тишина, как будто людского моря за стенами дворца и не существовало. – У города остается единственный шанс – мы отдадим Анаис эбенцам, и пусть они сами решают, что делать с осужденной: миловать ее или же казнить.

Пусть толпа решает? Рийон представлял, каково будет это решение. Однако к удивлению Аскуро, у пепельной в столице помимо противников оказалось и немало сторонников. Отбить ее они не смогут, но если так пойдет и дальше… Небытие побери!

– А если этого окажется недостаточно?

Младший брат, не скрывая самых дурных предчувствий, исподлобья посмотрел на старшего:

– Тогда вся надежда останется только на Тансиара и ваккианцев. Так или иначе, кровь в Эбене прольется, и если Альентэ не сможет остановить разбушевавшуюся толпу, то этого уже никто не сможет.

* * *

Невысокий стройный молодой человек, несмотря на жару наглухо укутанный в плащ, сразу же увидел заключенную, как только ее вывели на улицу. Черная фигурка резко выделялась на фоне разномастного скопища народа. Но о том, чтобы подойти к пепельной ближе, чем на двадцать шагов, и речи не шло: при выходе из тюрьмы ее уже встречала возмущенная, гневно кричащая толпа, грозно потрясающая кулаками, призывая на голову преступницы всяческие проклятия и требуя от небес справедливого возмездия, как будто у небес можно что-то требовать!

Тем не менее, альтерийцы не зря ели свой хлеб – они со знанием дела окружили бывшую царицу, ощерившись острыми пиками. Несколько чересчур рьяно рвавшихся вперед эбенцев получили незначительные, но неприятные раны и отступили, уяснив для себя, что ваккианцы, не раздумывая, насадят горожан на копья, если им дадут такой повод. Таким образом, подчиненные Вакки освободили пространство вокруг осужденной и не дали черни прорваться в него извне. Впрочем, полусотни всадников и сентуры пеших пикинеров явно не хватало, чтобы сдержать напор все пребывавшей толпы. Терять время было нельзя: с таким трудом оттесненные массы готовы были вот-вот нахлынуть снова и вытолкнуть на заостренные пики идущих впереди. Вскочивший на коня и яростно прокричавший что-то Офферион Вакка дал знак своим людям, махнув в воздухе обнаженным мечом, и предсмертное шествие началось. Живая человеческая река потекла за солдатами, желая быть сопричастной тому, о чем она потом будет рассказывать своим детям и внукам.

Наблюдавшего за всем этим молодого человека вдруг посетила отстраненная мысль: люди Вакки так рьяно защищают царицу сейчас, фактически рискуя своими жизнями, чтобы через полчаса отдать пепельную в руки тех, кто предаст ее смерти. Какая жестокая ирония! Да и какой в этом смысл? Не лучше ли было, раз уж они так решили, провести казнь за закрытыми дверьми? Для чего устраивать весь этот нелепый фарс, подвергая опасности жизни десятков сотен горожан? Неужели огласка того стоит?

Однако раздумья очень скоро оборвались, со всех сторон нещадно давили и напирали, поэтому пришлось идти вперед и идти быстрее, если он не хотел потерять из виду царицу. Следивший за осужденной пообещал себе, что пройдет весь этот путь с ней, что бы ни случилось. Он сдержит данное себе слово, пусть даже она никогда и не узнает об этом. Конечно, если ему не переломают кости и не растопчут в толпе. Отец вне всяких сомнений пришел бы в бешенство, узнай он, куда по собственной глупости угодил его младший сын! Но дело было сделано, путь назад был отрезан. Да и не было у Сидаля Аскуро никакого «пути назад»…

Тем временем, пока они шли, сутолока только росла и множилась. С близлежащих улиц все пребывало, хотя, казалось, было уже некуда, и в какой-то момент царевичу стало очевидно, что ему уже не выбраться из человеческих тисков. Сначала его пихали, и ему приходилось пихать в ответ, чтобы его окончательно не сжала в своих клещах постепенно начинавшаяся давка. Непереносимая духота железным кольцом стягивала легкие, пот лил со лба прямо на глаза, но вскоре Сидаль уже даже не мог поднять рук, чтобы утереть его. Вокруг плыл тошнотворный запах множества немытых тел, дышать было совершенно нечем, а поднимавшаяся от десятков сотен ног пыль вставала призрачными светло-коричневыми клубами. Окружавшие его со всех сторон люди также были плотно зажаты другими. Где-то далеко впереди раздались возмущенные крики – кто-то в очередной раз напоролся на альтерийцев. Волна еще живых людей инстинктивно колыхнулась обратно, сзади кто-то до боли уперся руками и локтями в спину – отступать уже было некуда. Сидаль запоздало понял это только теперь. Если он не выберется, что ж, по крайней мере, он не увидит того ужаса, который будет происходить на месте казни! И гори оно все огнем! Если Небытие и существует, то оно выглядит именно так – это не вечное негасимое пламя, а отвратительное пугающее ощущение ловушки безо всякой надежды вырваться из нее.

– Как ты здесь оказался?! – вдруг прозвучал в голове полный негодования, но такой до боли знакомый голос. Его собственный или чей? Сидаль уже ничего не мог разобрать. Трудно было сосредоточиться на чем-то конкретном, кроме одной-единственной мысли: как же хочется пить!

– Ты меня слышишь?! Уходи оттуда! – раздельно произнес все тот же голос, обладатель которого едва сдерживал гнев. – Немедленно!

В горле пересохло и першит, язык во рту кажется шершавым инородным телом, и только между зубами хрустит вездесущая пыль. Сделать бы сейчас глоток воды, хотя бы один! Но Сидаль видел, как по пути сюда обезумевшая толпа опрокинула палатку с водой, она разлилась, а отказавшийся раздавать свой товар бесплатно хозяин был затоптан. Другой продавец воды, которого они встретили через три квартала, оказался умнее: он успел сбежать, бросив свои пожитки, и оказался тысячу раз прав: лучше лишиться выручки, чем жизни. Обезумевшая людская масса налетела на бочки с водой, повалила их, кто-то с топором начал разбивать доски, на мостовую хлынули прозрачные струи. Обезумевшие от жажды, расталкивая друг друга, бросились за спасительной влагой чуть ли не на землю. Кто-то поскользнулся и упал – шансов встать у него уже не было…

Побледневший Сидаль еле-еле переставлял ноги из последних сил. Кто-то пытался докричаться до него оттуда, издалека, из другой, прошлой жизни. Этот кто-то был одновременно так близко и так невообразимо далеко, что младший Аскуро почти не слышал. Откуда неведомому голосу было знать, что ему, Сидалю, делать? Тот, другой, не понимал, каково это – беспомощно колыхаться полумертвой волной. Еще несколько минут назад сзади то орали, то охали, то стонали. Сейчас стало тише, по повернуться и посмотреть не получалось. Только стоять и стараться не упасть. Царевич не представлял, сколько еще он сможет выдержать. Он дико устал бороться с толпой, он мог только подчиниться ей, разрешить тащить себя, сдавливать до одури в своих удушающих объятьях, ведь так было проще для всех…

– Сидаль, приди в себя! – жестко потребовал все тот же голос. Тот, кому он принадлежал, не умел отступать, и он не уступит, пока не добьется желаемого, – не вытащит младшего царевича из западни, в которую тот угодил из-за своей наивности и безрассудного ребячества.

– Я не могу тебе помочь, ты сам должен сделать это!

Но как? Как?!

– Ты знаешь, как!

Лихорадочно вертевший головой по сторонам, пытаясь найти выход, младший Аскуро в итоге сумел уцепиться за одну внезапно пришедшую мысль. Или это была не его мысль, а чья-то чужая, заботливо вложенная ему в голову? До этого царевич шел с толпой, считал себя ее частью, и поступал, как обычный человек. Он двигался вместе с людской массой, когда она двигалась вперед, и стоял, когда она вынуждена была остановиться. Однако уж кем-кем, а простым смертным младший сын Владыки не был! И как он мог забыть об этом?!

А теперь он понимал, что сейчас из-за него кто-то погибнет, но выхода не было. Ему вообще не следовало соваться в этот кошмар, который закончится страшной погибелью для очень и очень многих! Но под конец Сидаль смог, собравшись с духом, отвести глаза той части людей, которая отрезала ему путь к спасению. Он знал, что они на миг увидели перед собой: выросшую из пустоты громадную волну, поднявшуюся над домами, и замерли в ужасе быть уже не задавленными и растоптанными, а смытыми ею. Тут же сзади послышались глухие стоны и крики – это были голоса тех, кто оказался между передними отступившими и задними прущими рядами.

Выругавшись, Сидаль ринулся в образовавшуюся пустоту. С неимоверным трудом ему все же удалось добраться до ближайших домов и юркнуть в прилегающий узкий переулок, в котором как ни странно не оказалось ни души. Младший Аскуро с детства любил изучать планы городов и крепостей, поэтому не стоит удивляться, что карту Эбена царевич знал вдоль и поперек, и сегодня эти знания пригодились: чертежи, заученные и намертво отпечатавшиеся в голове, всплыли в памяти. Принц успел отдышаться, вытер взмокший лоб тыльной стороной ладони и, не оборачиваясь, побежал прочь от главной улицы. Он пойдет задворками и отыщет другую дорогу. Это получится быстрее и безопаснее. Переулки, идущие параллельно основной улице, не такие широкие, толпе там просто негде развернуться, да ей это и незачем – оттуда ничего не увидеть, а выходы на центральную дорогу подчас неудобны или перекрыты. Но один человек сможет пробраться там, где не пройти десятку, особенно если он помнит каждый поворот, каждый закоулок, каждый тупик и знает, где и как его можно обойти. Шестой сын Владыки прибавил шагу, чтобы наверстать упущенное время. Плащ остался в намертво зажавшей его толпе, ну и пусть! Кому он сейчас нужен? С запыленным лицом и растрепанными волосами, в промокшей и провонявшей потом рубашке его и так никто не узнает. Тоже мне, принц! Обыкновенный оборванец, каковых на улицах Эбена предостаточно.

Пробираясь задворками, Сидаль успел подивиться, насколько здесь было тихо и почти безмятежно: кто-то из горожан спешил по своим делам, кто-то разговаривал с соседом, а кто-то просто гулял, как будто и не существовало всего того безумия, которому он стал свидетелем! Тут пока что не слышно ни звука: глухие стены с приделанными к ним железными факелами вырастают по обе руки. Камни здесь истерты, почти отполированы, а людей нет. И трава как ни в чем не бывало растет между неровно подогнанными блоками, она всегда найдет себе путь…

Сидаль прислонился затылком к прохладной кладке. Надо же, а он, оказывается, успел напрочь позабыть о своей жажде! Он больше не думает о ней. Короткий вдох и глубокий выдох – так, чтобы сердце перестало биться так часто, чтобы оно успокоилось, выровнялся его ритм. Через какие-то мгновения тишины не станет. Это легко – прятаться в тени, там, где тебя не видно. Под этими древними сводами его никто не найдет, здесь безопасно, и среди старых камней Амарар с Асанданом палят не так нещадно. Но гомон неотвратимо приближается – он похож на стихию, которую не остановить: цокот лошадиных копыт, злые крики и топот солдатских сапог, неумолимый гул ведомой за ними словно на привязи толпы.

Принцу страшно выйти на свет и посмотреть. Страшно вернуться туда и увидеть. Но вот уже показались первые всадники, среди которых едет Вакка. Командир альтерийцев сдерживает своего коня, а тот грызет удила, скалит зубы и капризно ржет, осаживая на задние ноги. За ним следуют другие конные, а вокруг верховых щерится копьями пеший конвой.

Нужно идти сейчас – потом станет поздно. Ты дал себе слово, что будешь рядом с ней до конца. Ты должен. Она не видит тебя, не знает, что ты рядом, но ты-то знаешь! Нужно идти! Но приросшие к камням ноги отказываются повиноваться. Тело слишком хорошо помнит пережитый недавно страх. Если ты не пойдешь туда теперь, никто не узнает об этом. Здесь тебя не достанут, а старые камни сохранят в тайне твою сделку с совестью. Они умеют это лучше, чем кто бы то ни было, – молчать. Но если ты не пойдешь туда теперь, то кем ты будешь, Сидаль Аскуро, Шестой сын Владыки Царства Вечности? Кто ты вообще такой? Принц, испугавшийся мальчишка, юнец, способный лишь на то, чтобы прятаться за спинами своих братьев? И зачем тогда ты стоишь здесь и споришь сам с собой?

Додумать Сидаль не успел: обезумевшая толпа таки прорвала строй, смяла нескольких пеших стражей, которые ненароком задели в общей сумятице своим оружием едущих чересчур близко конных. Несколько лошадей повставали на дыбы, одновременно сталкиваясь с другими конями и сбивая растерявшихся людей, вминая зазевавшихся и замешкавшихся в стены. Едущие верхом гвардейцы оголили мечи, отбиваясь от вздумавшей хватать лошадей за удила черни. Брызнула первая кровь – это люди Вакки, не дожидаясь приказа, начали рубить руки и все то, до чего могли дотянуться. В образовавшуюся в конвое дыру хлынуло одуревшее людское стадо с искаженными у кого от боли и страха, а у кого от яростного безумия лицами… Лицами? Они больше похожи на маски, злобные, свирепые, безликие маски!

Оказавшись лицом к лицу со скованной по рукам и ногам царицей, в толпе, как это ни странно, поначалу замешкались, опасаясь подходить ближе. Это был их шанс, именно этого момента они и ждали, но люди всегда инстинктивно боялись Детей Звезд, как человек боится дикого зверя, огня, высоты или бурной воды. Аскуро испокон веков считали Сыновьями Вечности, и еще никому из смертных не удавалось притронуться к наследнику и потомку богов! Мало кому вообще могло посчастливиться хоть раз в жизни увидеть Владыку или кого-то из его сыновей. Про семейство Каэно люди знали меньше, но ходили слухи, что правители Тьерны были сделаны из того же теста, что и Аскуро.

Если бы не плотное кольцо охраны, до сего момента оберегавшее царицу, этот сброд напал бы на нее еще раньше, и тогда неизвестно, чем бы все закончилось. Некоторые и до этого пытались достать до узницы, цеплялись руками за край плаща, желая содрать его. И с каждым шагом, с каждым вздохом раскалившегося до предела воздуха негодование только нарастало. Они давно ждали крови, и чем дальше, тем становилось понятнее, что совершенно неважно – чьей. Гневные вопли, озверевшие лица, искривленные злобой рты, покрасневшие глаза… Ругательства. Проклятия. Брань.

Но все проходит, прошло и человеческое оцепенение перед запретным и неизведанным. Кто-то визгливо выкрикнул из толпы:

– Ведьма!

– Будь ты проклята, – взвизгнул высокий женский голос. – Гадина!

– Шлюха, тварь!

– Убийца!

– У вас же есть с собой! Так кидайте, чего же вы ждете?!

– И то верно, какая разница: сейчас или потом…

– За наших детей! За тех, кого она отняла у нас!

Вокруг зашелестело, зашипело, и начала свивать свои кольца ожившая змея, на чешуе у которой рисунок из потерявших человеческий облик лиц. Но слов не слышно, лишь угрожающий свист, похожий на чье-то предсмертное прерывистое дыхание…

– Смерть ей! Смерть! Смерть!..

Какой-то приземистый крепыш, осмелев, выбрался из общей безликой массы и с силой толкнул царицу в плечо. Анаис неловко упала на землю. Пыль вокруг нее тут же взметнулась сухим желтым пеплом в воздух.

И в этот миг Сидалю вспомнилось, как она упала тогда, в Храме, на бархатные подушки, а потом, в конце церемонии, уронила цветок. И как Тансиар подхватил его и подал ей. Пурпурное платье, блестящая смоль струящихся иссиня-черных волос, белоснежная ветвь под ногами, любопытные чужие взгляды. Она идет среди людей, но она совсем одна… Смотришь на нее – и сердце рвется на части от непереносимой тоски. И хочется разгадать, понять до конца… Это было недавно. Это было целую Вечность назад. Казалось, сами Силы были на их стороне. И чем все закончилось? Чего ты так и не понял тогда? И чего не видишь теперь?

Отбросив прочь бесполезные мысли, младший Аскуро, не раздумывая, рванулся в образовавшуюся в оцеплении брешь и с разбегу приземлился рядом с пепельной. Успел взять женщину под руку, помочь приподняться. Она наверняка ушибла колени, теперь ей будет больно идти. Видит Вечность, он понес бы ее на руках до самого дворца, если бы ему только позволили! Анаис сначала не поняла, кто рядом с ней, но потом увидела, однако не успела сказать и слова. Еще один мужлан накинулся на осужденную, как сначала показалось, с кулаками. Но в воздух взлетела рука, судорожно сжимавшая камень, и она целилась прямиком в голову царице. Вот только человек не успел даже как следует замахнуться, когда из его шеи вдруг вырвалось, а потом также мгновенно пропало острие окровавленного клинка. Неудавшийся убийца рухнул, конвульсивно дергаясь и отвратительно булькая собственной кровью в пыли.

– Еще есть желающие погеройствовать? – отряхивая меч, хриплым голосом осведомился Вакка. Алые брызги разлетелись во все стороны, попав на лица и одежды стоявших поблизости. Толпа невольно отшатнулась, а конвой, воспользовавшись случаем, напротив, сомкнул ряды.

– Тогда вперед! – так и не получив ответа, рявкнул начальник альтерийцев.

Сидаля безо всяких церемоний отпихнули в сторону. За шиворот, как щенка. А пепельной так никто и не помог встать: ни охрана, ни темполийцы, которые, как оказалось, тоже шли рядом. Бывшая царица сама поднялась на ноги, выпрямилась и, звеня кандалами, пошла дальше под улюлюканье толпы, которое сопровождалось звуками удара каменей друг о друга. Этот жуткий треск разносился по всей округе, провожая ее на смерть. Камень о камень – это голос Вечности или голос народа? Вечность молчит, а вот камни… Какой мерзкий стук! И он нарастает, звучит все чаще и чаще, а когда он смолкнет – это будет означать, что они пришли. И что конец уже близок. Конец жизни, любви, веры в людей, конец всему!