Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

Господа утвердительно закивали, и тут Сидаль окончательно понял. Запоздалая мысль пришла сама собой, накрепко обосновавшись в возбужденном сознании: они с самого начала решили расправиться с ней. И, понятное дело, не будут менять своих планов, тем более из-за него. Все его надежды – прах, ничто по сравнению с их замыслом. Их… Эти люди – его семья… Семья? Чужие голодные глаза, и как он не замечал их раньше?! И они хотят крови так же, как и те, внизу, на площади. Или даже больше. И они не остановятся ни перед чем. Ты просто не знал этого прежде, не придавал значения, не хотел видеть…

Сидаль услышал, как отец сквозь зубы произнес, адресуя свои слова Тансиару:

– Уберите его отсюда. Немедленно!

Наследник едва уловимо кивнул Оффериону Вакке, тот мигом подскочил к своему патрону и склонил голову со словами:

– Я разберусь, мой господин.

Раньше у брата были алеары, которыми командовал Массимо Гаэтано, погибший под Багряным. Младшему царевичу всегда импонировал Лучник, открытый и неизменно преданный своему господину. Почему всегда уходят те, кто нужней? Уходят и не возвращаются? Раньше брат презирал альтерийцев, мнящих себя средоточием мира. Теперь он командовал ими, а Вакка заглядывал в рот новоиспеченному Наследнику так же, как некогда заглядывал покойному.

Сидаля повели прочь с галереи, но краем уха он слышал, как Владыка продолжал сетовать извиняющимся тоном:

– У младшего из моих сыновей доброе сердце. Он готов простить даже то, что не прощается, но закон есть закон, и нарушить его даже в угоду самым близким мы не имеем права.

Как много сказано слов! Красивых, изящных, правильных слов, которые выстраиваются в изысканные фразы. Но все они не значат ровным счетом ничего по сравнению с увиденным… Вино, растекающееся по полотну. Брызги крови на белом платье и бурые пятна на песке. Кровь на камнях. Небытие! Лучше бы его самого задушила или растоптала толпа! А еще лучше было бы вообще никогда не рождаться на свет! Матушка тоже кидала в нее камни. Тоже! И отец! А смогли бы они бросить камень в него?!

Часть V. Добрая воля

 
Они въезжают попарно,
Спеша, как черные вести.
И связками шпор звенящих
Мерещатся им созвездья.
 
 
Застигнутый криком флюгер
Забился, слетая с петель.
Зарубленный свистом сабель,
Упал под копыта ветер.
 
 
А крылья плащей зловещих
Вдогонку летят тенями,
И ножницы черных вихрей
Смыкаются за конями…[70]70
  Здесь и далее цитируется Ф. Г. Лорка.


[Закрыть]
 

21. Обмен

Взявшийся из неоткуда посреди удушающей дневной жары ветер усиливался с каждой минутой и нещадно трепал концы алого с золотом полотна, натянутого над тем местом, где сидел Вэнэнадор Аскуро и его окружение. Хлопавшее на ветру и прикинувшееся парусом багряно-золотое полотнище могло предвещать начинающийся ураган, а могло лишь платить дань разыгравшейся фантазии. И все-таки какая-то невнятная тревога брала за горло и не отпускала, окутывая собой, как невидимая змея, вползшая сегодня утром на балкон вслед за Сыновьями Вечности, да так и оставшаяся здесь, молчаливым и беспристрастным свидетелем наблюдая за происходящим. И тем не менее чье-то незримое, но вполне ощутимое присутствие чувствовалось – в затрудненном (только ли из-за духоты?) дыхании, в сбивающемся с ритма сердце, в настырно засевшей в виске пульсирующей игле и налившимися тяжестью веками, стоило закрыть которые и перед глазами тут же начинали расплываться багровые пятна.

Раскаты пока еще далекого грома были похожи на чье-то невнятное, полное негодования и злобы ворчание, но на горизонте уже собирались нешуточные тучи, клубившиеся низким темно-синим пластом. Лишь краешки обоих солнц узкой полосой откуда-то снизу выглядывали из-под чего-то черного, нарастающего и крепнущего. Едва ли кто-то из находившихся на галерее заметил, что сразу как-то потемнело, будто чья-то рука накрыла столицу, отгородив город Черного Дерева от яркого света дня, хотя последний и был в самом разгаре. Отзвуки грозы снова зловеще напомнили о себе, блеснуло, потом еще раз. Сильно. И звук громового раската прокатился по Эбену с первозданной мощью, сотрясая замерший на пороге чего-то страшного, непознанного и неотвратимого беззащитный город.

– Теперь ты доволен, Владыка? – Прежде никем не замеченная, фигурка в черном поднялась по ступеням и взошла на галерею. – Ты наконец получил то, что хотел?

Охрана по негласной команде сомкнулась вокруг царственного семейства и уже было вознамерилась взять незваную пришелицу в кольцо, когда старший Аскуро, сидевший в кресле, нехотя повернул голову в сторону говорившей. Глава семьи прищурился, будто пытаясь разглядеть, кто посмел заговорить с ним без разрешения, и резко спросил:

– Кто ты такая? И как попала сюда?

Гостья легким движением откинула капюшон, и в черных волосах блеснула нефритовая диадема. Стоявший чуть поодаль Тансиар замер на месте, всматриваясь в чужие и одновременно полузнакомые черты, Владыка же и вовсе изменился в лице.

Что же так взволновало двух полновластных правителей Римериана? Не то ли, что каждый из них увидел в знакомой незнакомке то, что не смогло оставить его безучастным и не позволило сохранить самообладание на людях посреди бела дня? Что до сих пор отдавалось внутри непрекращающейся болью, у которой не было и не могло быть конца? Потому что у каждого из Сыновей Вечности эта боль была своя.

Думается, что дело обстояло именно так, поскольку перед римерианами стояла Анаис, живая и невредимая. Вернее, ее почти полная копия, лишь некоторыми незначительными чертами отличавшаяся от тьернийки: незнакомка была чуть выше пепельной, на ее шее и руках мерцали драгоценности, которые вдова Нааяра никогда не носила, а перевитые золотыми нитями иссиня-черные пряди женщины были собраны на затылке в причудливой изысканной прическе, тогда как Анаис свои волосы обычно распускала. И еще, наверное, главное, что отличало этих двух женщин, если присмотреться повнимательнее, – это был взгляд, у обеих цветом напоминавший редкий по чистоте изумруд, насыщенный и глубокий. Однако даже бездны порой могут отличаться друг от друга: да, они обе могут быть безмерно, недосягаемо глубоки, но если воды одной из них остаются прозрачными и чистыми, то глубина другой может оказаться пугающе непредсказуемой и опасной. И горе тому, кто потревожит эту глубину.

– Нара, это… ты? – внезапно охрипшим голосом процедил старший Аскуро, медленно вставая со своего кресла и ни на секунду не отрывая взгляда от женщины. – Вечные Силы, но… как?!

– Ты обознался, Эдэр! – поднялась в спокойном, но предостерегающем жесте белая рука, когда Владыка сделал шаг навстречу. – Я не она.

– Тогда кто ты?

– Присмотрись внимательнее, Владыка, и ты все поймешь. – Бывший Альентэ смотрит на чужую женщину с такими знакомыми глазами. Как же она похожа на Анаис! Словно ее отражение в мутном зеркале, только выглядит чуть старше. – Думаю, ты знаешь, кто я, только не хочешь признаться себе в этом.

Тансиар посмотрел на отца, Вэнэнадор Аскуро нахмурился.

– Ты хочешь сказать, что так и не понял, к чьему роду принадлежала та женщина, которую, как говорят, ты некогда любил? – гостья продолжала говорить ровным, уверенным тоном. – Неужто ты ничего не почувствовал, когда она находилась рядом с тобой? Тебе не снились сны, не преследовали видения, такие яркие и подчас настолько живые, что их легко можно было спутать с реальностью? – Женщина слегка наклонила голову к плечу. Отстраненное, изучающее выражение появилось на алебастровом лице. – Разве твоя кровь больше не говорит с тобой? Если молчит совесть – это еще полбеды, это поправимо, ведь ее можно пробудить, но когда замолчала кровь… Ты забыл о главном, Вождь, и поэтому недалек тот день, когда ты лишишься самого дорогого, что у тебя есть, а потом ты потеряешь все.

Хорошо, что мачеха не присутствовала на галерее – это обернулось бы неслыханным скандалом! Рука Каэзии Аскуро не дрогнула, когда ее обладательница бросала камни в свою невестку, но разговоры о бывших любовницах отца на людях, в присутствии послов и прочих приторианцев точно пришлись бы жене Эдэра не по душе. Но о каких, Небытие побери, предчувствиях и снах говорит эта женщина? А говорит она так, будто они с Владыкой давно знакомы, хотя это и исключено. Отец никогда не упоминал о ней, да и в Заблудшем черноволосая гостья прежде не появлялась. Тансиар бы запомнил, если бы увидел ее хоть раз. Такую женщину просто невозможно забыть! Но все-таки откуда ей столько известно? Трудно судить обо всем сказанном, но что касается крови, то тут она права: Аскуро поголовно повязаны ею и не только Аскуро, но и те, кто присутствовал на суде и выносил приговор. Интересно, а может ли кровь говорить, если ее обладатели молчат? И что способно заставить эту кровь заговорить?

Женщина прошла вперед, изящная ладонь поправила подол черного, вышитого по краю золотом, платья, и… он узнал это движение! Солнечный луч преломился на грани венца, яркая вспышка бросилась в глаза и мгновенно ослепила. Пол словно бы ушел из-под ног, черное обернулось алым, и Наследник Царства Вечности окончательно понял, кто перед ним.

В окно врывается ветерок, и смоляные локоны ненароком касаются лица. Длинные серьги падают на щеки, когда она нагибается над находящимся в беспамятстве римерианцем, чтобы поправить покрывало. Заботливые прохладные руки подтягивают край одеяла повыше. Ему так хочется увидеть, кто рядом с ним, но веки налились неподъемной тяжестью, а все тело будто в стальной паутине, которую не разорвать, не распутать, из которой не вырваться без помощи. Без ее помощи. Вот только странное дело… как же тогда он может помнить, что у той, которая находилась подле него, были зеленые глаза? Ее глаза! Если свою спасительницу он так толком и не увидел? Таких, как они, больше не найти… Кто же это сказал? При каких обстоятельствах? И почему так трудно вспомнить? Но этот «кто-то» был прав. Тот, кто любил обеих больше жизни и не смог их защитить. Тот, кто доверился и потерял… Тьерниец!

Полувоспоминание-полуявь незаметно смыкается с чем-то иным, более древним и опасным. С чем-то гибельным и неизбежным, перед которым ты бессилен как ребенок, и у чего нет глубины, только пропасть, в которую так страшно падать и невозможно не упасть.

– Это правда, Кьяро? – Она смотрит на него, а ее глаза полны боли и отчаяния. – Правда? То, что они говорят?

Голос появляется и пропадает, зато вместо него начинают мелькать какие-то образы. Смутные, беспорядочные, необычные, никогда не виденные прежде… по крайней мере, тобой. Водопад падает прямо в пронзаемые лучами солнца облака, пропадая в них. Причудливые нерукотворные дворцы из светло-серого камня вырастают на пиках заснеженных скал на немыслимой высоте. Где-то горят одинокие свечи, и все окутано дымкой, похожей на предутренний туман. Это место, куда они приговорены возвращаться, это их дом. Дом? Нет, домом оно не станет никогда, пусть даже тысячелетия сотрут гранит с адамантом в пыль! Но больше идти им некуда, а если они попытаются…

Видения сменяются перед глазами. Стайка птиц мечется в вышине меж злых предгрозовых лоскутов перед тем, как унестись за горизонт. Океан внизу – если это, конечно, он – сходит с ума, как будто настал конец света. Яростные волны разбиваются о скалу, вспениваясь у ее подножия. Брызги взмывают ввысь, обращаясь в пыль у босых ног, бесстрашно стоящих на краю обрыва. Зеленая туника, вышитая золотыми нитями, трепещет на ветру, а точеная рука с побагровевшим запястьем замерла на фоне темно-синего неба. Снятый с нее браслет застыл в воздухе и вот-вот упадет в воду. Браслет… стоит лишь на миг задержать на нем свое внимание, как висок пронзает нестерпимая боль. Она ослепляет, лишая и зрения, и слуха одновременно. Перед глазами все плывет, вернее, все горит. Синее пламя окутывает ступни, поднимается к бедрам, стекает с плеч, достает до кончиков пальцев… От него не жарко, наоборот, оно холодит кожу, как масло из мяты, и успокаивает, словно волны, качающие на себе лодку, при этом безвозвратно забирая у тебя что-то. Твое внимание рассеивается, и рассудком ты понимаешь, что тебя отвлекают, что едва ощутимый на коже огонь выжигает что-то из тебя. Что-то или кого-то. Но тебе уже все равно, для сопротивления нет ни сил, ни желания. Ты слишком устал или тебя вынудили так думать? А что бывает с теми, кто сопротивляется? Кто до последнего пытается сохранить остатки себя, невзирая ни на что? Это все из-за нее! Из-за арки в виде синего огня… Боль возвращается с утроенной силой, сметая все на своем пути. Так вот, значит, как? Плоский браслет на правой руке – младший собрат которого только что отправился на дно – становится тяжелее и заметно теплеет, а на обеих запястьях начинает выступать кровь. Им давно было известно, какое наказание их ждет за побег, но желание узнать, что будет, когда ты решишь поступить по-своему, никогда не исчезало и лишь ждало удобного случая.

– Ты спас меня тогда, спаси и сейчас! – Она решительно вынимает кинжал из ножен, вкладывает ему в руки, сжимая их своими холодными пальцами. – Потому что назад я не вернусь. Я знаю, что они сделают со мной, как заставят забыть о тебе, о нас, обо всем, а я не хочу! Я лучше умру от твоей руки здесь, в эту минуту! Умру, зная, что все разом закончится, а если нет… пообещай, что ты найдешь меня! – Глаза смотрят прямо в душу, если у таких, как они, она в самом деле есть. – Поклянись! Я знаю, что это страшно… Никто не в силах предугадать, кем мы будем, где мы будем, да и будем ли… Но у нас нет выбора, а, значит, так надо. Поверь мне!

Нахлынувшая память, если это не бред или видение, поднимается леденящей кровь волной, воскрешая давно позабытые образы и воспоминания из чьего-то чужого, но одновременно и такого родного, до боли узнаваемого прошлого, которое, как ты ошибочно посчитал, ты запрятал глубоко внутри себя и надеялся, что оно никогда не вернется. Алый шелк, крест-накрест перехватывающая ножку атласная лента, кончик бархатной туфли, мелькнувший из-под подола… Пепельная замерла совсем близко, в двух шагах от него, практически на расстоянии вытянутой руки – их разделяет лишь фигура старшего брата. Его профиль мешает разглядеть каждую черту ее лица, но надежда, что она повернет голову и увидит тебя, не отпускает. Однако будущая жена Наследника не смотрит вокруг, хотя наверняка не может не замечать направленные в ее сторону взгляды. Сегодня ее отдадут другому, и ты ничего не сможешь сделать, только стоять и смотреть. Сегодня что-то, что неожиданно возникло между вами, закончится, так и не успев начаться.

Бывший Альентэ стоял, тяжело дыша, и ничего не видел перед собой, когда Сурима Тьерны убрала руку с его локтя, которого она, оказывается, касалась все это время, и произнесла:

– Выходит, я сохранила тебе жизнь, чтобы ты обратил ее в смерть? Причем даже не в свою.

– Если ты предвидела это, зачем спасла? – огрызнулся, с трудом выговаривая слова, Наследник. Тансиар никак не мог разобраться, ослеп он или нет. – Ведь все, что тебе нужно было сделать, – это снять с меня браслет.

– Да, возможно, именно так мне и следовало поступить, – на миг задумавшись, протянула тьернийка. – Сурир сказал мне потом, что ты этого хотел. Но даже если предположить, что желающего умереть чужестранца и врага я смогла бы заставить себя убить, то поднять руку на сына своей сестры – никогда. Даже не будь ты так похож на нее.

Зрение неохотно возвращалось, Чиаро снова видел и на этот раз так четко, как никогда прежде, но, похоже, теперь что-то стряслось с его слухом.

– Сына… сестры? – переспросил, придя в себя, Тансиар. Кто-то из них двоих явно сошел с ума, и что этим «кем-то» не был он сам, воин бы в данную минуту не поручился.

– Я понимаю, это нелегко – услышать и принять всю правду, какой бы она ни была, – вздохнула пепельная царица. – И, очевидно, что никто, кроме меня, ее тебе не расскажет, но это и твоя история тоже, поэтому ты должен знать. Анаис уже успела поведать тебе о своей тетке и моей сестре. Старшей. Анариана всегда была бойцом, и обуздать ее неукротимый характер, заперев Риму в четырех стенах и заставив ее заниматься вышиванием или чтением книг, было нелепо и более того – бессмысленно. В результате произошло то, что и должно было произойти: охрана в какой-то момент потеряла бдительность, и сестра пропала.

Долгие месяцы ушли на ее поиски, но они не увенчались успехом. И лишь год спустя нам удалось узнать, что старшая дочь Гарам Каэно сначала присоединилась к боевому пограничному отряду, переодевшись в мужской костюм, а потом попала в полон, но осталась жива. Выяснилось, что когда римерианцы поняли, что плененный стройный воин в мужском облачении оказался совсем юной женщиной, ее отвели к Владыке. Говорят, Вэнэнадор Аскуро с первого взгляда был покорен красотой чужестранки и взял ее себе в наложницы. Волосы цвета воронова крыла, изумрудные глаза – такого не встретишь в Царстве Вечности, даже если проехать его от края до края, не так ли? Не это ли и тебя заставило влюбиться в мою дочь – ее необычность и непохожесть на остальных? Ее необыкновенная, дикая, с вашей точки зрения, красота. Не отвечай! Ты не сможешь объяснить причину, потому что все это так и одновременно не совсем так.

Однако я отвлеклась и не договорила. Когда отряд пепельных, а вместе с ним и мою сестру, схватил римерианский разведывательный дозор, она благоразумно назвалась другим именем и скрыла свое происхождение. Прошло немало времени, прежде чем Анариана сумела передать домой в Каву письмо, где написала, что она жива и просила, чтобы мы больше не пытались ее отыскать, так как она осталась в Эбене, где встретила свою судьбу. Она сказала, что выдала себя за обычную простолюдинку со смешанной кровью кочевников. Письмо было подписано новым именем, под которым твоя мать и осталась рядом с твоим отцом, но почерк сестры я бы узнала где угодно. Как и то короткое имя, которым мы звали ее в самом узком семейном кругу и которое она решила взять себе в Римериане, – Анара.

Цера и Вечные Силы, этого не может быть… Так вот она, кровь, которая узнала, запомнила и позвала! Альентэ могли обвинять во многом, но забыть имя своей матери он никогда бы не смог – ни в этой жизни, ни в какой-либо другой! «В тебе есть наша кровь…» Так вот о чем говорил отец Анаис! Все же такого никогда прежде не было, чтобы римерианин сошелся с пепельной, да еще чтобы та была из царского рода! Отец поэтому надел на него браслет? Запоздало спохватился, опасаясь, что кровь ашесов возобладает в сыне и тот уже не будет биться за Римериан столь истово и рьяно, как того хотелось отцу? Вопросы, ответы на которые ему уже не нужны.

Закончив говорить, женщина протянула Тансиару медальон:

– Он принадлежал моей матери, а после ее ухода – мне, но я предпочла бы, чтобы он остался у тебя. Это будет правильно, справедливо. Я сестру помню и буду помнить, но каково ребенку, никогда не знавшему своей матери? Даже при живом отце он останется сиротой. Мне жаль, что сестре не посчастливилось видеть, как ты растешь, а тебе – ощутить любовь той, что подарила тебе жизнь. Ты всегда был ее достоин.

Проклятие! Тансиар Аскуро фактически собственными руками убил ее дочь, а царица говорит, что он достоин любви?!

Медальон на длинной серебряной цепочке перекочевал воину в руку и открылся будто сам собой. И вот Чиаро смотрит на молодую девушку. Эту улыбку, а точнее ухмылку, он видел в тысячах зеркал, вот только у матери она немного другая: в ней и искорка вызова, и незлая насмешка, и маленькие морщинки в уголках глаз. Да, это она! Дарара Каэно была права во многом, но в одном она все-таки ошиблась: Тансиар тоже помнил свою мать. Еще будучи мальчишкой, ему удалось один раз увидеть прижизненный портрет матери перед тем, как его убрали. По чьему приказу переместили картину, догадаться было нетрудно, но в то время Второй сын Владыки был слишком мал, чтобы что-то понимать, а тем более спорить и отстаивать свою позицию.

Если бы Тансиар и хотел что-то сказать в эту минуту, то сделать этого он все равно бы не смог, поэтому пепельная повернулась к старшему Аскуро, качнулись тяжелые нефритовые серьги.

– Но мы заговорились, а ветер меняется, – прозвучал мелодичный голос. – Скоро гроза будет здесь, и нам не стоит тратить время зря. Ты хотел видеть меня, Владыка. Я пришла.

– Я хотел видеть твоего мужа, а не тебя, царица, – коротко бросил Эдэр.

– Верно, ты звал его, но на самом деле хотел видеть именно меня.

– Ты принимаешь меня за глупца, пепельная? – возмутился Владыка. – Или Сурир побоялся приехать сам и поэтому прислал вместо себя женщину? – слова старшего Аскуро были полны презрительного равнодушия.

Дарара Каэно улыбнулась. Вернее, улыбнулись только ее губы.

– Если бы Асид узнал, куда я иду, он бы всеми силами попытался остановить меня. Его попытки не увенчались бы успехом и все только усложнили, отняв время. Поэтому, когда я уходила, муж еще спал.

– Ты что-то подсыпала ему?

– Сон Сурира будет крепким и долгим, но безвредным. Лишь его пробуждение омрачит дурное известие, но тогда он уже не сможет ничего изменить.

– Что ж, хорошо, если ты так настаиваешь… Охрана!

Солдаты выдвинулись вперед, на ходу вынимая мечи.

– Моя старшая сестра ушла в Вечность, – чуть повысив голос, произнесла Дарара. – Вернее, ее увели туда раньше срока и против воли. Ты думал, что справиться со мной будет так же легко? Только не говори, что ты хочешь остановить бурю, размахивая мечом!

Царица сделала еле незаметное глазу движение рукой в воздухе, но и его хватило, чтобы ваккианцы взвыли от боли, кое-как побросав свое оружие и схватившись за онемевшие руки, секунду назад державшие мечи.

– Со мной тебе придется играть честно, Вождь. Или не играть вовсе. Решай же! – пепельная больше не улыбалась. Она смотрела только на Владыку, и глаза ее пылали зеленым огнем, от которого веяло холодом. – Как старший в роду и властитель Царства Вечности, ты должен знать, что равный не убивает равного, но ты преступил все мыслимые и немыслимые законы. Отзови своих людей, Владыка! Застать меня врасплох твоим солдатам не под силу, но если я не отпущу их через минуту, плоть на руках воинов почернеет и начнет отмирать. И тогда всем твоим солдатам придется отсечь правую руку, если они захотят сохранить себе жизнь.

Старший Аскуро напряженно наблюдал за пепельной, по привычке слегка щуря глаза.

– К тому же людям здесь не место, – добавила ашесинка. – Им лучше не слышать того, о чем будем говорить мы. Впрочем, как и твоим сыновьям.

– Уйдите! – словно решившись на что-то, коротко скомандовал Владыка всем: и своим детям, и приториям, и солдатам. – Оставьте нас! И проследите за тем, чтобы галерею оцепили. Никто не войдет сюда, пока мы говорим, и никто не выйдет. – Эдэр кивнул Наследнику, чтобы тот увел всех с террасы. – Вижу, что у тебя много вопросов, Тансиар. С тобой мы поговорим позже.

Через минуту приказ был выполнен – балкон опустел.

* * *

Женщина в черном на фоне красно-золотого навеса и белого, в серебристых прожилках мраморного парапета выглядела чем-то нездешним, слишком строгим и чуждым. Вышитый золотом капюшон – единственное украшение на плаще пепельной, но когда она идет, золотые нити колеблются в такт ее шагам. Любопытно, тьернийская царица надела черное, наперед зная, что увидит и что ее ждет? Или одеяние было выбрано в честь прародительницы ее рода? Возможно, и то и другое. А быть может, это простое совпадение. Для римериан сегодняшний день закончится праздником, для владычицы Тьерны – пленом, так к чему ей наряжаться?

Покорить Вэнэнарода Аскуро женщинам всегда было нелегко, и лишь двум из них это по-настоящему удалось. Одна стала женой, другая – любовью. Первая сопровождает его и по сей день, вторая промелькнула в его жизни краткой, но яркой вспышкой, едва не заставившей забыть обо всем. Однажды потерянное, если оно было для нас более чем ценно и не успело разочаровать, может не на шутку испортить жизнь, сделав ее невыносимой. Вечно тосковать по утраченному и жить прошлым не пожелаешь никому – это все равно, что каждый день по чуть-чуть пить яд, который разрушает тебя изнутри. И все же не вспоминать то время у Владыки не получалось. Когда-то ему казалось, что ради Нары и ее любви он – невиданное дело! – готов был оставить Престол.

Побороть минутную слабость оказалось не так-то просто, и кто знает, чем бы все закончилось, если бы у Владыки были братья, на плечи которых он мог бы переложить ответственность за Руайом. Но братьев у него не было, зато имелась жена. Вовремя почувствовавшая опасность Каэзия явилась напомнить своему венценосному супругу, что помимо пылких чувств и страстей есть еще такое понятие, как долг перед страной. Урожденная Эленгуэм уверяла мужа в своей полной готовности продолжать быть его опорой и утешением, что бы ни произошло и какие бы отношения ни связывали ее супруга с безродной чужеземкой. Разумеется, царица Римериана выражала свои мысли несколько иначе, в более мягкой форме, и подбирала такие слова, которые были способны донести до Эдэра смысл, но делала она это (как тогда, так и после) неизменно со сдержанным почтением и, безусловно, не теряя самообладания, напоследок не забыв сообщить о том, что ждет Наследника. И это остудило разгоряченную голову Владыки окончательно. Даже не учитывая того, что Нара опередила Каэзию и в этом – зеленоглазая полонянка уже с месяц как носила ребенка и была уверена, что это сын. Сын, которому по всем правилам не суждено было стать Наследником и который все-таки стал им. Наперекор отцу, мачехе, общепринятым законам, всему свету, самой судьбе. Тот, кто никогда не хотел править (или все же тайно желал этого, но мастерски умел свои желания скрывать?), наследник смешанных кровей, о котором сам Владыка не так давно думал, что из него бы получился превосходный правитель, если бы Тансиар сумел обуздать свой сложный характер вкупе со своей непомерной гордыней. Вэнэнадор Аскуро одновременно и желал видеть своего Первого Воина на Престоле, и боялся этого. Наполовину Сын Вечности, наполовину пепельный, если вообще не потомок кочевых дикарей, – чем бы такой расклад обернулся для страны? А уж когда вскрылось, а после и подтвердилось, чья кровь на самом деле текла в жилах его матери…

Метавшаяся на продолжавшем безумствовать ветру бардовая с золотом ткань напоминала всполохи огня, а стоявшая напротив Владыки женщина все сильнее воскрешала в памяти былое. Как преломленное сквозь столетия, полуразмытое временем воспоминание, как сон. Если так пойдет и дальше, то в нужный момент он не сможет отдать приказ. Убить свое сердце во второй раз?! Это чересчур, даже для такого, как он, но сделать решающий шаг придется! Анаис тоже напоминала свою тетку, только Эдэр этого отчего-то не замечал. Не хотел видеть? Или убил память, как когда-то пришлось убить сердце? В итоге на вдову Нааяра обрушилось заслуженное возмездие. Она могла отнять у него и сына, и Царство – Владыка всего лишь не позволил этому свершиться. Дарара Каэно тоже это сможет, по крайней мере, Сила у нее есть, поэтому отступать и опасно, и поздно. Все уже и так зашло слишком далеко. Когда сердце Анары перестало биться, ты сделал свой выбор и выбрал раз и навсегда. У тебя больше нет прошлого, нет любви, ничего нет, осталось только Царство, за которое ты будешь бороться до самого конца, какую бы цену за это ни пришлось заплатить. Так какой смысл и дальше ворошить прошлое?

Они смотрели друг на друга – Владычица Тьерны и Владыка Римериана, Сурима и Эдэр, Отпрыски Звезд, Дети Вечности – у каждого из них было множество имен и титулов, которые за время правления сыновей Аскура и дочерей Каэны стали для окружающих привычными.

– Значит, это правда, и сила в вашем роду и впрямь передается по женской линии? – протянул Владыка и тут же добавил. – Не знаю, что тебе говорили и что ты слышала сама, царица, но я и вправду любил твою сестру.

Аскуро решил зайти издалека, присматриваясь к своей загадочной гостье и в то же время гоня прочь непрошенные мысли вместе с никак не желающей утихать памятью.

– Минуло уже больше пяти айонов, а я все еще помню нашу с Анарой первую встречу, как будто это было вчера.

– Я могла бы поверить тебе, Вождь, встреться мы в ином месте и при иных обстоятельствах, – ответила Дарара Каэно. – Но, пожалуй, единственная, на кого я могу положиться сейчас, – это моя сестра. Анариана не осталась бы жить с тем, к кому не испытывала истинных чувств, тем более с тем, кто был ей противен, даже если бы ее к этому принудили. Сестра так или иначе нашла бы способ избавить себя от позора: сбежать, убить или уйти из жизни самой. Однако наследница трона отправилась воевать и по иронии судьбы нашла любовь, пусть даже ее избранник оказался врагом ее родины. Чувство, связывающее двоих сильных людей, иногда способно примирить народы, но обычно оно лишь становится поводом для разжигания войны. Так было до нас, так будет и впредь. Но не стоит делать вид, что тебя интересует мое мнение, Вождь. В этом я тоже оставлю за собой право тебе не поверить.

Что-то в них есть, в представительницах их семьи – сиюминутное и ускользающее. Кажется, вот оно, схвати рукой и держи, ан нет! Нара тоже была такой. Была… стоит лишь закрыть глаза, как его маленькая воительница оживает, улыбается и снова сидит у окна, вся залитая солнечным светом. Что притянуло их друг к другу? Одна лишь его прихоть? Ее симпатия? Желание пойти наперекор – близким, чужим, судьбе, себе? Или нечто иное, неподвластное обоим?

– Я и не собирался в чем-либо убеждать тебя, царица. Мне попросту вспомнилась Нара, какой она была. – И эти слова были правдой. Как же редко ему приходилось говорить ее за свою Вечность, и как же приятно делать это теперь! – Должен сказать, что при всем вашем безусловном внешнем сходстве, характеры у вас с сестрой совершенно разные.

Царицу ничуть не удивило и не растрогало столь откровенное признание римерианцем своих чувств.

– Если бы Анара увидела и узнала то, что вижу и знаю я, уверена, различий меж нами бы существенно поубавилось, – сухо отозвалась Сурима.

А голыми руками ее не возьмешь! Эдэр понял это еще при ее появлении. Видимая хрупкость и женский облик были обманчивы. Что уж и говорить, они оба обманщики.

– И что же ты видишь?

– То, что ты предпочел бы скрыть от остальных, Владыка.

– Что именно?

– Правду.

– Правду? – усмехнулся Аскуро. – И в чем же она состоит?

– А правда, Вождь, очевидна и проста – вокруг тебя умирают, и да поможет Вечность тем, на кого будет направлена твоя любовь, настоящая или будущая.

Лучи солнц в последний раз успели блеснуть на диадеме, закрепленной в смоляных волосах, – темнота с горизонта продолжала настойчиво наползать на Эбен, неумолимо превращая день в ночь.