Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

– Больше всего я боялась, что это случится, и так оно и произошло…

– Прости меня, старую дуреху, что не дождалась тебя! Но… ты еще можешь забрать его! Приди ко дворцу, упади в ноги царю и царице, скажи им, что ты мать, что ты хочешь вернуть своего ребенка…

– Забрать? – убито отозвалась женщина с зелеными глазами, как будто Амина не понимала самых простых вещей. – Как я могу забрать у него судьбу? Разве ты не понимаешь? Силы так распорядились. Он теперь отдан другим, предназначен для них и они будут звать его сыном, держать его на руках. Кем я буду после того, как отберу его? Да я и не смогу взять сына с собой. Я даже не сумею коснуться его. Уже никогда… – Сошедшая помолчала и чуть мягче добавила:

– Прости меня за эти слова, Амина. Скажи, чем я могу помочь тебе? Как отблагодарить за все, что ты сделала для меня и сына?

– О чем ты, госпожа? – удивилась та.

– Ты спасла одного, а, значит, спасла весь мир. За такое сердце, как у тебя, нужно благодарить и благодарить вовремя. Мой сын заслужил свою свободу и получил ее. Но чего бы хотела ты, Амина? Для себя? У тебя есть желание, о котором ты просишь, закрывая глаза перед сном? Выбраться из бедности, ни в чем не нуждаться, вернуть утраченное здоровье? Отогнать от своих дверей скорую смерть, подобно псу стерегущую твой порог? Тебя тяготит наступающая старость. Ты ненавидишь свою хромоту и ту кривую палку, на которую тебе с некоторых пор приходится опираться, свои глаза, которые видят уже далеко не так хорошо, как в молодости. Ты хочешь спать, не просыпаясь по ночам и не мучаясь бессонницей. А когда у тебя начинает болеть спина на погоду – ты не знаешь, куда себя деть. В жару ты едва передвигаешься по дому, в холод не можешь найти себе места – и тебя не могут согреть все одеяла в доме.

Ее слова прозвучали жестко, даже жестоко, но именно сейчас Кайдэ не чувствовала ничего. Даже боли.

Амина внимательно смотрела на свою гостью. Мысли повитухи не были тайной за семью печатями, но услышать их из уст женщины, которую она видела второй раз в жизни, Амина не ожидала.

– Мои лучшие годы ушли, и я уже давно ничего не хочу, госпожа, разве что покоя.

– Нет, – с уверенностью произнесла Кайдэ. Или не Кайдэ? Ведь истинного имени своей гостьи лекарша так и не узнала. – Все чего-то хотят, и ты не исключение, Амина.

– Даже если бы я и сказала тебе… Ты не сможешь мне помочь, моя госпожа. То, чего я всегда хотела и сейчас хочу, мое единственное желание… Видят Пятеро! Оно так же несбыточно и далеко, как звезды.

– Так чего бы ты хотела? – стояла на своем Сошедшая. – Произнеси это вслух, ведь слова тебя ни к чему не обяжут. Напротив.

Амина тяжело вздохнула и ответила:

– Всю жизнь я принимала чужие роды, а вот своего ребенка Пятеро мне не дали. Видимо, в наказание за совершенное мною единожды преступление.

– И в чем же состояло твое преступление?

– Я избавила от нежеланного дитя одну из матерей, – призналась Амина.

– Ты сожалеешь об этом?

– Одни боги знают как!

Кайдэ на секунду замолчала, словно прислушиваясь к чему-то или обдумывая услышанное, а потом негромко проговорила:

– Все забыто, Амина. Все прощено. Скажи мне, тебя что-нибудь держит здесь? Знакомые люди? Родные места? Привязанности? Или обычное для людей нежелание менять устоявшуюся жизнь?

– Пожалуй, что нет, – пожала сутулыми плечами целительница. – Были дорогие моему сердцу люди, да умерли все. Больше никого не осталось. Нет, – решительнее, чем вначале, ответила Амина. – Меня здесь ничего не держит.

– А дом? Ты не дорожишь им?

– Пожалуй, эта развалюха – единственное, что у меня есть. Но к чему ты спрашиваешь? – вдруг спохватилась знахарка.

Кайдэ не ответила.

– Чуть не запамятовала… – Амина порылась в шкафу и вынула оттуда что-то, бережно завернутое в тряпицу. В полутьме хижины тускло блеснуло золото.

– Мне они не понадобились, а тебе принадлежат по праву, – целительница протянула гостье ее же браслеты, но Кайдэ лишь улыбнулась и покачала головой:

– Отданное однажды не забирают обратно. Они тебе еще пригодятся.

– Пригодятся?

– Тебе придется уехать, по крайней мере, на некоторое время. Остаться здесь ты не сможешь. Возможно, когда-нибудь ты вернешься сюда, если захочешь, но для этого должны будут пройти годы.

– Уехать? – изумилась Амина. – Но как? Куда? Когда?

Гостья снова промолчала, и лишь перед выходом Кайдэ повернулась и произнесла:

– Завтра. И запомни: если я понадоблюсь тебе, назови мое имя.

А затем развернулась и ушла.

Амина в недоумении остановилась на пороге, провожая глазами с каждым шагом удалявшуюся гостью. Только потом женщина с проседью почему-то посмотрела себе под ноги и увидела… а точнее, не увидела того, что должна была: на земле, в том направлении, куда ушла Кайдэ, не осталось ее следов. Там не было ничего, только вырисовываемые ветром ровные гряды песка.

Прощай Амина, я больше не потревожу тебя. Я ухожу, но с тобой останутся сотни историй и сказок, которые в свое время рассказывала мне мать моей матери и которые я помнила с детства. Их все до единой ты расскажешь своим детям. Ты будешь любить их больше жизни, и жизнь твоя будет долгой, но в итоге ты переживешь их всех, оставив после себя лишь одного – того, в ком не будет течь твоей крови. Ему достанутся самые лучшие твои истории и, слушая их, он будет слышать в них меня, ибо я всегда буду с вами: с ним и с тобой…

Амина какое-то время постояла у порога, вглядываясь в медленно светлеющий горизонт, а после словно очнулась и удивилась сама себе, зачем она так долго держала открытой дверь? В саман теперь Пятеро знают сколько песка намело, убирать до вечера придется… И, проворчав что-то про себя, знахарка притворила скрипнувшую на давным-давно проржавевших петлях дверь.

Эпилог
Счастье

Человек живет не для того, чтобы быть счастливым. Есть вещи гораздо более важные, чем счастье.

А. Тарковский

Тот, кто хочет жить долго, должен жить ради других. Служить им. (с)

Арсанна. Арзанарим. Каэнум[81]81
  Арзанарим – государство, существовавшее в Арсанне до появления Абинарского царства и Левантии. От ar (лаэт.) – свет, аsannar – освещать, давать свет, arim – зов. Дословно «Зовущая и дающая свет». Каэнум (позже – Каэнос) – его столица.


[Закрыть].

Хижина Амины. Ворота дворца правителей Росимо-арэ-Доров.

Вечер 1-го и утро 2-го нарра 1 г. I Илиона[82]82
  Древнее летоисчисление берет свое начало от официальной даты рождения будущего царевича и наследника трона Амина (а если быть точнее – от нахождения его у ворот царского дворца), т. е. с 1 нарра (нарр – первый весенний месяц в году) 1 года I Илиона (Илионом именуется эпоха, состоящая из 1 000 лет). Царская семья была так поражена появлением младенца у своих ворот, что царь и царица расценили это как благословение высших сил, и был оглашен указ начать отсчет нового времени именно с этого момента.


[Закрыть]

В ту ночь Амина спала крепко, крепче обычного, но ей снились на редкость странные сны. С некоторого времени она все чаще стала видеть в них зеленоглазую женщину, и когда та появлялась в ее снах, они переставали походить на обычные сновидения.

А ведь все могло сложиться иначе. Абсолютно все. Ее гостья могла пройти мимо, постучаться в другую дверь, попросить помощи у кого-нибудь еще, но судьба, провидение или случай привели ее именно к хромой знахарке. Как странно! Хотя куда ей, простой крестьянке, постичь замысел Пятерых? Пути, по которым ходят подобные ее гостье, непостижимы, извилисты и опасны. Людям ими не пройти, да и надо ли? Каждый должен быть на своем месте, каково бы оно ни было.

Последние пару дюжин лет Амина уже успела свыкнуться с мыслью, что ее жизнь кончена, что лучшие годы миновали и остались далеко позади. Ведь человеку никогда не испытать большего одиночества, чем когда все твои родные и друзья ушли, а стремительно меняющийся мир стал другим, и ты уже не хочешь, да и не можешь гнаться за ним. Ты закрываешь глаза и отпускаешь все, что раньше представлялось тебе таким важным и незаменимым. Как отпускаешь саму жизнь.

И вот теперь она шла вперед, уверенно и неторопливо. Ей было легко и свободно, как будто ранним утром в ясный весенний день. Она могла бежать, но предпочла именно идти – потому что торопиться было больше некуда. В эти секунды она уходила от чего-то важного и привычного, воспоминания о котором наводили на нее усталость и тоску. Но она шла все дальше и дальше, ни капли не жалея и ни на минуту не желая оглядываться назад. На душе с каждым шагом становилось все радостнее и светлее, а освещенная солнечными лучами дорога вела ее к чему-то непривычному и новому, к чему-то, чего у нее никогда не было прежде.

* * *

В дальнем конце города ветер одним рывком распахнул настежь двери, за которыми надрывались плачем младенцы. Их принесли в приют только вчера, но никто не торопился подходить к новичкам, ведь в той же комнате заходились оглушительным криком больше двух дюжин грудных детей. Нянечек на всех не хватало, они и так, выбиваясь из сил, бегали по душным маленьким каморкам от одного ребенка к другому. Но ветру не было до этого дела, он прошелся по заполненным до отказа комнатам, не упустив ничего под своим невидимым взором. Никто из находившихся в приюте людей этого не заметил, продолжая каждый заниматься своим делом. Когда же дверь качнулась и захлопнулась, две колыбели опустели.

Пропажу, разумеется, заметят, но не сразу, и, по правде говоря, будут ей только рады, трезво рассудив: чем меньше ртов придется кормить и без того переполненному приюту, тем лучше.

* * *

Женщина в черном покрывале шла мимо золоченых решеток, за которыми в отдалении виднелся царский дворец, но ее никто не видел и не замечал. Охранявшие ворота солдаты переговаривалась между собой, слышался их смех, фырканье коней, которых держали под уздцы конные стражники, и отдаленный колокольный звон, возвещавший о том, что время близилось к вечеру. Сколько еще сотен лет будет раздаваться этот чуть дребезжащий набат надтреснутого колокола до того, как город сравняет с землей мощнейшее землетрясение, он затеряется в наступающих песках и окончательно исчезнет, засыпанный ими? Что придет к нему на смену? Иные стены, новые улицы, другие люди? Что останется от сегодняшнего дня, кроме ее боли, которая только ее?

Недаром мать считалась Видящей… Ее вещие слова врезались в память очень и очень давно, но вспомнила она о них лишь в тот момент, когда Амина призналась, что отнесла ее ребенка к царским воротам: «Запомни: если ты родишь сына от Аскуро, вашему дитя будет уготовано великое будущее. Ни одна земля ни до ни после не будет знать столь мудрого и справедливого правителя, каким станет ваш сын, благословенный Небом. Самый счастливый и самый несчастный человек на земле, у него будет все и одновременно не будет ничего – потому что он лишится своих родителей и никогда не узнает их любви».

Невидимая для стражей, она остановилась и прижалась лбом к решеткам, смотря куда-то в одну точку перед собой. Ее глаза блестят, в них стоят так и не пролитые слезы. Неужели она все еще способна на это – просто заплакать? Она может себе это позволить – ее никто не увидит и не услышит, но она не станет, отныне она этого лишена. Сколько еще всего произойдет, когда будет хотеться умереть, исчезнуть, уснуть? Люди верят в то, что кто-то слышит их молитвы, что этот "кто-то" рано или поздно отзовется на них, придет, поможет, защитит. И в этом их счастье, о котором они даже не подозревают. Она бы тоже хотела: раскинуть руки, воззвать к высшим силам и с надеждой ждать, положившись на волю небес. Но насколько труднее осознавать, что ты совсем один…

Увижу ли я тебя когда-нибудь? Смогу ли? Хватит ли у меня на это сил? Ведь ты будешь смотреть совсем другими глазами… И, не подозревая о главном, поймешь, почувствуешь. Ты никогда не узнаешь о своем происхождении, и никто не сможет открыть тебе правду, ибо никто не будет знать. Я сохраню эту тайну для того, чтобы ты жил. Ты будешь мудр и, несмотря на это, счастлив. Вечно молод, красив и любим. Как и было предсказано, ты станешь таким правителем, которого еще не знали эти земли. Не благодаря судьбе, случаю, удачному стечению обстоятельств или моему покровительству, но потому, что, имея такое сердце, как у тебя, ты не сможешь жить иначе. Сердце, которое все будут любить и которое в итоге ты отдашь людям. У тебя будет больше, чем может пожелать один человек, но превыше всего останется Царство, которое ты унаследуешь. Береги его! С того момента, как корона коснется твоей головы, ты окажешься в ответе за все, что делаешь, за свою страну и свой народ. И это мой самый главный и единственный завет и твой долг передо мной. Когда же придет время, я вернусь за тобой, а твои дети продолжат начатое их отцом, чтобы сохранить и преумножить.

Мне жаль, что меня не будет рядом, чтобы увидеть твою первую улыбку, помочь тебе сделать первый шаг, услышать, как ты произнесешь свое первое слово. И все же я буду…

Она знает, что сын расскажет своим детям подлинную историю своих родителей, которая будет являться к нему во снах. Случившееся однажды превратиться в легенду, легенда в миф, но умеющие слушать и слышать, один раз узнав правду, уже не забудут ее никогда. Кровь не даст им забыть, кровь всегда права и все помнит. Она не позволит предать забвению и стереть из памяти то, что забывать не следует.

Женщина опустилась на одно колено, накрыв землю возле себя плащом, а когда она поднялась и отошла назад, из-под накидки появилась большая плетеная корзина, разделенная пополам. Один из них станет воином и советником, другой – знахарем, мудрецом и политиком. У них тоже больше никого не будет, кроме друг друга и Вечности – одной на всех, до самого конца.

А потом она просто исчезла, растворившись в предутреннем тумане, оставив в воздухе таять похожие не то на завещание, не то на предостережение пророческие слова, превращавшиеся в серебряную и темно-ореховую вязь шитья на двух одеяльцах – синем и янтарно-желтом:

 
Кровь моя для него. По извечному свету оставшимся Долг.
Моя кровь, не его. Когда Преданность – это их воля и рок.
Кровь моя и его. Пятерых больше нет, с ними Сила ушла.
Моя кровь – за него. Пятерым – волю ветра, оставшимся – миг и Судьба.
 

Синее и желтое свечение вспыхивает и еще ярче охватывает импровизированную колыбель, освещая ее, будто ореолом.

Стражники замечают странное сияние и с опаской подходят к корзине, в которой видят двух мирно спящих младенцев, а между свертками – кинжал со странной надписью на неизвестном языке.

Один из охранников бежит во дворец, чтобы сообщить о находке…

* * *

Светает… Совсем еще юная девушка вглядывается в свое отражение в чане с водой, не в силах поверить в то, что видит. Годы и многочисленные недуги будто сгорели в огне, хромота тоже куда-то исчезла – теперь ей не нужна палка, чтобы ходить, потому что она может бегать и даже танцевать! Ее сердце снова бьется ровно, походка легка и беззаботна, а в душе будто вновь расцветает весна. С этого дня ей нужно попытаться начать жизнь заново, но как это сделать, когда она была уверена, что та неотвратимо клонилась к закату? Непонятно, чем она заслужила такое, но Боги по какой-то одним им ведомой причине смилостивились над ней, подарив еще один шанс! Вот только понять бы, кто оставил ветку лилии у нее в изголовье…

Светает… Ночная смена стражников, зябко кутаясь в плащи, бурно обсуждает уже вчерашнюю двойную находку и гадает, что будет дальше. Кто-то вслух удивляется странному совпадению – и где это видано, чтобы младенцев оставляли у дворцовых ворот? Да еще и не одного, а целых трех в один и тот же день! Кто-то вспоминает древнее пророчество, якобы объясняющее случившееся. А кто-то с завистью отмечает, что подкинутым сиротам несказанно повезло с приемными родителями, если, конечно, царь с царицей решат оставить детей во дворце, в чем почти никто из стражников не сомневается. А пока что им хочется без происшествий закончить свое дежурство и согреться, выпив вина с медом…

Светает… В небе гаснут звезды. Во дворце в детской теперь стоит уже не одна, а три колыбели. Не сомкнувшие за ночь глаз немолодые родители обнимают сероглазого малыша и молятся за него всем богам. За него и двух его братьев, которых им сегодня послало Небо. Странное дело, но на одеяльцах двух младенцев запечатлена одна и та же надпись: четыре строчки как завещание или заклинание на незнакомом им языке. Царь и царица повелят перевести загадочные письмена и сохранить их, чтобы в свое время показать приемным детям. Вдруг от этого будет зависеть их дальнейшая судьба?..

Светает… Четверо всадников останавливают своих чалых лошадей на самой границе бытия. Двое из них направляют коней почти к краю обрыва, они ждут чего-то, последнего мига, мгновения перед неизбежностью, в которую они уходят и откуда вряд ли вернутся. Лунные кони бьют копытами, выбивая о камни искры, так похожие на звезды, тающие в предрассветном небе, и воздух дрожит, готовый вот-вот рассеяться, раствориться вместе с неясными серыми силуэтами. И когда, наконец, небо начинает светлеть и первый луч солнца касается облаков, все четверо бесследно исчезают.

* * *

 
Был красным ветер вдалеке,
зарей зажженный.
Потом струился по реке —
зеленый.
Потом он был и синь и желт.
А после —
тугою радугой взошел
над полем.
 

Ф. Г. Лорка