Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

Вытирая разорванным окровавленным рукавом – на него тоже попали капли крови с меча Вакки – лицо от пыли, Сидаль провожал глазами стройный силуэт дочери Асида-Ахди, пока он совсем не скрылся из виду. И только тогда принц понял, что она пройдет весь этот путь – от бесчестия до смерти – сама. И никто ей не поможет, да она и не попросит о помощи, потому что просить некого.

«Вечные Силы! Что же будет?!»

Он не мог ей помочь, и никто не может. Разве что Тансиар с мечом наголо сумел бы врезаться на коне в ряды солдат и отбить ее! Но брат ожидал начала казни вместе с отцом на галерее. Он и не собирался облегчать участь пепельной. Аскуро умели ненавидеть. И мстить. Даже тем, кого когда-то без памяти любили.

* * *

Всех желающих центральная площадь, само собой, вместить не могла, поэтому лишь избранным посчастливилось попасть внутрь, туда, где должна была свершиться казнь. После чего ворота закрыли, гвардейцы выставили заградительные кордоны и начали теснить толпу, отгоняя ее от ворот.

Сидаль пробрался к ограде и попытался заговорить с одним из охранявших въезд во дворец, назвав свое имя, но куда там! Его даже слушать не стали – бесцеремонно и без объяснений оттолкнули прочь, совершенно проигнорировав его требование вызвать Оффериона Вакку или послать за кем-нибудь из семьи. Напротив, его приказ вызвал лишь презрительную усмешку:

– Тебе жить надоело, голодранец? А ну, пошел прочь!

Конечно, ведь его одежда превратилась в грязные лохмотья… поэтому они не узнают его. Да и далеко не все гвардейцы знают в лицо младшего сына Владыки. Разве что те, кто служит в самом Заблудшем, но их здесь не видно. Как же доказать им, что он – это он?

Разумеется, ваккианцев можно было понять: они выполняли приказ, велевший им оттеснить и разделить людей, а после очистить прилегающие ко дворцу улицы. Но успокаиваться и расходиться в планы толпы не входило. Некоторые из горожан попытались проскочить между гвардейцами, но нарвались на копья и мечи. Кого-то это остановило, кого-то – нет, хотя люди и не могли не понимать, что пройти за ограждение им не дадут. И все же повторная попытка прорвать строй привела к тому, что один из бунтовщиков рядом с Сидалем получил гардой по лицу. Опешивший человек с изуродованной физиономией успел вовремя отскочить, другим повезло меньше – несколько тел так и остались лежать, корчась на песке.

– Сказано было: назад! – угрожающе пронеслось над толпой.

И ставший невольным свидетелем жестокой сцены царевич в который раз за этот день подумал, как мало стоит человеческая жизнь вообще и его жизнь в частности. Когда ты – никто и ничто, пустое место, которое не видят и не замечают. И случись с тобой самое страшное, никто даже не обратит на это внимания, разве что отпихнут ногой, чтобы не мешал. Принц вообще многое понял за этот бесконечный, безумный день и уж точно больше, чем за всю свою жизнь!

Откуда перед воротами возник вырвавшийся вперед всадник, младший Аскуро заметить не успел, но когда царевич узнал сначала лошадь, а потом и седока, он благословил Вечность. Тансиар Аскуро на всем скаку остановил коня прямо перед Сидалем, едва не сбив того с ног. Снежный Ньевэ, с которым брат прежде не расставался, пал под Багряным Бастионом. Теперь Альентэ ездил на серебристо-буланом жеребце. Его клички Сидаль не знал.

– Пропустите его внутрь! Он Аскуро, – прозвучал холодный и отчего-то показавшийся надменным голос.

Младшему брату удалось на миг поймать взгляд старшего, но лучше бы он этого не делал. Неподвижная, яростная молния, метнувшаяся во взоре Наследника, убила всю радость встречи. Сидаля до глубины души поразило, сколько ненависти полыхнуло в серых глазах! Этот взгляд сверху вниз… так смотрят на слуг, которых считают ниже себя, на провинившихся рабов, на животных, но не на братьев! Тансиар зол на него? Но за что? За то, что Сидаль пошел за Анаис и очутился в смертоносной толпе? Что чуть не погиб, раздавленный на улицах города, где родился и вырос и который так любил? Или за то, что младший брат не смог остаться равнодушным к судьбе женщины, которую Наследник решил отправить на смерть?

Так или иначе, спрашивать было не место и не время. Вокруг переминались с ноги на ногу люди. Пепел и смоль переливались в лучах встающих в зенит солнц, двуногие пятились от разгоряченного скачкой коня, нетерпеливо танцевавшего под Наследником и так и норовившего лягнуть ближестоящих.

Что они с братом могли сказать друг другу? Да и нужно ли было что-то говорить?

Видимо, Тансиар посчитал так же. Он одним движением развернул коня и помчался дальше, подняв позади себя клубы пыли, через несколько секунд за ним пронесся большой отряд ваккианцев.

* * *

Площадь перед Заблудшим была заполнена почти до отказа, пустовало лишь место, оставленное в центре. Туда никто не заходил, его сторонились, как будто оно было проклято. Две горы камней высотой почти в человеческий рост были насыпаны по обе стороны от проведенной кем-то белой черты. Эта линия определяла место казни, ей предназначалось отделить мертвых от живых, поэтому пересекать ее запрещено было всем, кроме осужденной и ее конвоя.

Увидевшая посреди площади очерченный круг Анаис на мгновение остановилась, завороженно глядя на него и не в силах оторвать взгляд. Что-то впервые дрогнуло на ее лице. Едва заметно. Гвардейцы между тем завели осужденную в круг, сняли ножные кандалы, оставив при этом цепи на руках, концы которых прикрепили к врытым глубоко в землю столбам, способным удержать быка.

После чего Цинний Акила, облаченный в судебную мантию, звучно произнес:

– Анаис Аскуро, урожденная Каэно, решением суда и волей Высших Сил мы вынесли свой вердикт, он окончателен и пересмотру не подлежит. Приговор за совершенные тобой преступления – смерть. И правосудие постановило, что сегодня в Эбене ты будешь казнена.

Место рядом с альтаором тут же занял тучный и благообразный Верховный темполиец. Помогая себе посохом, он подался вперед и провозгласил:

– Эта женщина осквернила не только наш город, нашу страну, наше имя и нашу честь! Она осквернила самое святое, что у нас было, есть и будет, – нашу кровь! И она должна заплатить за свои деяния. Плата, которую мы требуем, соразмерна и равноценна свершенному, и это – кровь, которая течет в жилах этой предательницы и убийцы! И сегодня вы выльем ее всю до капли! Запомните, что с каждым камнем, что вы бросите в нее, ваше доброе имя и справедливость будут восстановлены вашими же руками! – Главный храмовник сделал жест в воздухе, как бы охватывая этим движением всех, кто стоял на площади. – И если вы должным образом исполните волю Высших Сил, они даруют вам свое прощение!

А потом осанистый темполиец протянул руку к галерее, где восседали представители семьи Аскуро. Все, кроме Рийона и Тансиара. Первый наотрез отказался присутствовать на казни, сославшись на неотложные дела, а Тансиар, по всей видимости, еще не успел вернуться из города, разбираясь с беспорядками.

Придерживая багряные одежды, подметающие пол, вниз по лестнице не медленно и не быстро спустился Владыка.

– Не так давно я сделал серьезную ошибку, – без вступления коротко и лаконично начал Вэнэнадор Аскуро, – которую теперь готов признать перед всеми вами публично, открыто и не таясь. Я ошибся, доверившись извечным врагам Римериана, позволил советникам уговорить себя, что мир с ними возможен. Я поверил ей! – Владыка указал на Анаис. – Я принял чужеземку в свою семью, принял, как родную. Она стала мне дочерью, которой у меня никогда не было, ибо я хотел для своего старшего сына самого лучшего… А лучшей партии, чем Анаис Каэно, было не сыскать – еще недавно про дочь Асида-Ахди никто не мог сказать ничего дурного. И мы дали ей все: любовь мужа, безграничное доверие и заботу новой семьи, почитание подданных, богатство… все, о чем только можно мечтать! А она… разом отреклась от того, что имела, ради застарелых заблуждений своего народа, вероломно предала меня и мою семью. Всех нас! Скажите же, что, по-вашему, мне следует сделать с этой женщиной? Дать ей еще один шанс и помиловать ее? Или казнить в соответствии с решением суда? Заслуживает ли она прощения? Или довольно с нас предательств и крови?

Площадь замерла в самом настоящем изумлении. Никогда прежде в истории страны Владыки не обращались в открытую к народу и не спрашивали, какое решение им стоит принять. И никогда прежде народ не выражал своего мнения по поводу принимаемых властью решений и не давал им оценку.

И тут над площадью пронеслась волна, перешедшая в неясный гул, а потом кто-то крикнул:

– Убей ее!

– Да, убей! – подхватил еще чей-то голос, а потом они слились в один, и над городом покатилось хлесткое, как удары марширующих в ногу солдат, слово:

– Смерть ей! Смерть! Смерть! Смерть!

Владыка какое-то время слушал один и тот же повторяющийся призыв, оглядывая волнующееся перед дворцом людское море, но потом вскинул руку, и снова на площадь упала тишина.

– Да будет так! – без каких-либо эмоций заключил Владыка. – Народ Римериана сделал свой выбор и сказал свое слово. Народ подтвердил решение суда и Высших Сил. Значит, пришел день и час расплаты. Сегодня наши враги начнут платить по своим счетам, и Анаис Каэно станет первой. Она опозорила наш род, она убила наших детей, и тьернийка ответит нам! Ответит за все!

* * *

Приговоренная к смерти пробежала взглядом по столпившимся вокруг горожанам. И почему-то именно сейчас пепельной вспомнился один дом, встретившийся ей на пути сюда. На его пороге стоял человек, которого она узнала сразу же, как только увидела: это был Ифтир Ниар, тот самый несчастный отец, свидетельствовавший против нее на суде. Он был один, а на окнах его скромного одноэтажного дома висели уже порядком запыленные черные полотнища. Его сын все-таки умер, все было напрасно. Ифтир Ниар не вышел, чтобы присоединиться к толпе, вместо этого он поправил сползшее с плеч скорбное покрывало и поспешно закрыл дверь.

Пепельная сомкнула веки. Ярко освещенная солнцами площадь исчезла, исчезли люди, и погасший дневной свет уступил место душным бархатистым сумеркам. Она снова стояла в полутемной глинобитной хибаре и, склонившись над обездвиженным ребенком, произносила древние, как сама Вечность, слова:

– Llorsais Imur, ithimrir ereu loteiin reio iffero[69]69
  (лаэт.) – Великие Силы, помогите мне излечить этого человека…


[Закрыть]…

И Сила откликнулась на ее призыв, полилась, перетекая к тому, кто так отчаянно нуждался в ней в ту минуту. Царица уже чувствовала легкое головокружение – лежавший в беспамятстве мальчик забирал у нее слишком много, но о том, чтобы разорвать связь, она даже не задумывалась. Пусть будет, как будет. Ее это не убьет, а временное недомогание пережить можно. Когда же розовый рассветный луч пробился сквозь занавеси и проник в комнату, она ушла. Сердце ее было спокойно, потому что она знала, что Нефрет Ниар будет жить. Разве она могла предположить, что столь щедро подаренное ею потом заберут другие, чтобы обратить правду в ложь?

– Снимите с осужденной плащ! – повелел Цинний Акила, неминуемо возвращая пепельную в пропитанный духотой день.

Офферион Вакка лично подошел, снял с нее накидку, и пепельная осталась стоять в ослепительно белом кружевном платье, ярком, как свет или снег, которого эбенцы отродясь не знали. Черная копна распущенных волос закрывала спину, пару прядей падали на грудь. Люди восхищались ею в алом, видели ее в золотом, но запомнят дочь ашесов в белом. Царица, для кого-то – бывшая, для кого-то – нынешняя, словно светилась, никогда еще она не была так красива, и ничто не портило ее безупречных черт лица – на нем не было ни боли, ни упрека, ни ненависти, ни страха.

Только когда командир альтерийцев коснулся ее плеча, забирая плащ, она чуть различимо вздрогнула всем телом. Вакка успел что-то сказать ей? Вряд ли. Да и зачем ему это?

Верховный темполиец провел посохом по белой черте на песке, а потом прислуживающий ему младший храмовник чем-то посыпал углубление, и оно стало красным. Кто-то предложил Вакке тоже взять в руки камень, а лучше два, но тот, стрельнув в говорившего полным ледяного презрения взглядом, вдруг сдержанно улыбнулся и ответил:

– Благодарю, но я предпочитаю смотреть.

И тогда Вэнэнадор Аскуро вышел вперед. За ним дожидались своей очереди Верховный темполиец, Цинний Акила, мэтр Эфтелий Эскамас, а за спинами мужчин – небывалое дело! – стояли женщины: Каэзия Аскуро, а чуть позади нее – Ареллис и Вифрея. Ненависть к убийце Нааяра и желание отомстить объединили бывших некогда непримиримыми соперницами приторианок. А за альтерийским оцеплением уже вовсю неистовствовала толпа…

* * *

Толпа людей. Разъяренные, перекошенные злостью лица. Они что-то кричат, гневно потрясают кулаками, но их к ней не пускают. Пока. Под ногами песок, и у нее начинают болеть руки – запястья прикованы к двум невысоким столбам, чтобы во время казни она не смогла ни закрыться, ни увернуться.

И ни одного родного лица вокруг. Ни одного! И это хорошо… Что, если бы на их месте стоял малыш Ареф? Смогла бы она пережить это? Милостивые Силы, спасибо, что она одна среди чужих. Она умирает среди врагов! Белое, черное. На белом будет хорошо видна кровь. Но где он? Где? Увидеть бы! Или не надо? Зачем? Все кончено! Все решено. Но поздно… глаза сами ищут его в толпе. И находят. Вот он, стоит среди своих. И у него тоже – тоже! – камень в руке. Кто-то подал или взял сам?

Ожидание невыносимо. Кто сказал, что смерти нельзя не бояться? Это ожидание ее прихода невозможно вытерпеть… Ну же, кто первый? А, любимый свекор! Она и не сомневалась.

Черноволосая голова опускается на грудь, бледные губы что-то шепчут.

Летит первый камень…

Первый камень ко всеобщему разочарованию летит мимо. Владыке поспешно подают второй, но и он не долетает и отскакивает куда-то в сторону.

– Еще! Дайте мне еще!

Третий и четвертый – падают слишком далеко, и лишь пятый достигает цели, но оставляет на лбу осужденной только едва заметную царапину.

Следующим выступил вперед Верховный темполиец. Наместник Высших Сил на земле замахнулся и попал в пепельную с первого же раза, пробив ей голову, как будто он всю жизнь только и делал, что тренировался в меткости, чтобы кидать в людей камни.

Анаис вскрикнула, густая струя потекла по лбу, носу, губам…

Послышались восторженные голоса – храмовника подбадривали, словно тот только что совершил подвиг. Особенно отчетливо среди остальных слышался голос его сестры – глаза Каэзии Аскуро блестели от радости и возбуждения, как блестела на солнце кровь пепельной. Она понимала, что ее сын будет отомщен сегодня. Она знала, что это уже началось, и закончится только с последним вздохом проклятой тьернийки. Женщины позади нее тоже радостно воздели руки к небу, призывая его в свидетели.

Следующим ударил Акила и тоже не промахнулся. От сильного броска голову Анаис откинуло, смоляные волосы смешались с кровью, она полилась на белые кружева…

– Кто еще хочет кинуть камень?

– Я хочу! Я!

– И я! Дайте мне! – слышится из толпы приториев многоголосый хор.

Боль пронзает, напрочь унося все мысли, не оставляя после себя ничего, но она все еще пытается, пытается рассмотреть… И все же она ошиблась, обозналась! Его среди них нет! Нет! А тот человек, которого она по ошибке приняла за Тансиара, лишь отдаленно похож на него. Какой-то горожанин… Спасибо тебе, благословенная Вечность, что это не он! Остальное уже не имеет значения…

* * *

– Как долго ты будешь спокойно смотреть на все это? – Сидаль вскочил со своего места еще когда Верховный темполиец только начал произносить свою речь.

– И ты не хочешь покарать убийцу?! – то был уже другой голос и другой разговор.

– Я не убиваю стариков, женщин и детей.

– Даже после всего, что она сказала на суде?

– Кем бы она ни была и что бы ни говорила, я не подниму на нее руку. Суд уже решил ее судьбу.

– Разве ты не понимаешь? – сдерживая полуулыбку, ответил отец. – Суд – это мы. А тебе не нужно ее убивать, от тебя требуется просто промолчать. Неужели смерть твоего брата для тебя ничего не значит?

– Она значила бы больше, веди он себя иначе.

– Вот как? А жизнь Сидаля? Она для тебя тоже ничто?

– Причем тут он?

– А как ты думаешь он отреагирует на ее смерть? Ты думаешь, он простит нас, если мы приведем приговор в исполнение?

– Сидаль не осмелится перечить.

– Ты плохо знаешь своего брата, Тансиар. Он всегда смотрел на нее как завороженный. Нааяр был для тьернийки лишь первой жертвой. Станет ли последней – покажет время. Проследи за Сидалем, сын. Он не должен покинуть Эбен без нашего ведома. Пусть Вакка займется этим.

– Хорошо.

– Я до последнего не хотел говорить тебе, сынок, – примирительным тоном поведал Владыка. – Я знаю, как ты любил ее и что ты будешь любить ее до конца. Когда Нааяр женился на пепельной, никто и предположить не мог, что она – та самая, приход которой ашесы так ждали с незапамятных времен. Я не верил в эту легенду, не хотел верить, но она сбывается. Погиб твой брат, Престол покачнулся, даже ты, наш лучший воин, оказался под властью ее чар… Но Анаис Каэно все равно обречена, ты это знаешь, но знать и принимать не одно и тоже. Лучше не жить вообще, чем жить так: принося несчастья другим и являясь проклятьем для самой себя и всех тех, кто тебя окружает. Ибо нет наказания сильнее, чем увидеть гибель дорогих тебе людей, пережить их.

Отец был прав. Это было законом и неизбежной закономерностью. Можно обмануть, подкупить, отсрочить кару, но не избежать ее, ибо она наступала с той же неотвратимостью, как восход солнц или течение вод в священной Ррамарре. Наверное, поэтому и считалось, что убивший себе подобного был либо совершенно отчаявшимся, либо бесстрашным, либо безумным. Но Анаис сумасшедшей не была. Вот оно… он уже говорит о ней в прошедшем времени. Это начало. Или конец?

– Ты бы хотел такой участи для себя? – Владыка заглядывал сыну в глаза. – Кого еще она сделает несчастным? Кто из невинных будет страдать, не понимая, за что? Казнь должна состояться, а справедливость восторжествовать. Даже когда это выше твоих сил. Но если ты не захочешь или не сможешь присутствовать…

– На казни?

– А разве не ее заслуживает та, которая убила надежду Римериана? Его будущее? – возвысил голос Владыка. – Ты все еще сомневаешься. Я вижу, ты будешь небеспристрастен… Так что я освобождаю тебя от необходимости быть среди нас. Мне будет достаточно и твоих братьев.

– Нет! – разом пресек все сомнения и все прочие варианты Тансиар. – Я приду…

Он никогда никому ничего не перепоручал и не отказывался от обязанностей, не изменит своим привычкам и теперь.

Взгляд сына заставил Владыку с облегчением улыбнуться:

– Вот видишь, все к лучшему. Время иллюзий закончилось, как заканчивается все. Кроме долга. Я знаю, какая это жертва лично для тебя. Но чтобы жил Римериан, Анаис Каэно должна умереть. Предательству всегда можно найти объяснение, вот только оправданием ему никогда не стать. За смерть платят смертью – таков наш закон. Мы обязаны поддерживать равновесие. Она все равно уже проклята за то, что сделала, так позволь избавить ее от вечных мучений. У тебя еще остались чувства к ней?

– Нет, – без запинки ответил Тансиар.

– Значит, проблем не будет?

– Никаких.

– Анаис Каэно осуждена и умрет, – поправляя перчатки, без выражения холодно ответил Тансиар. – Забрасывание камнями предателей и изменников не редкость среди ашесов.

– В древние времена у тьернийцев и вправду забрасывали камнями за измену, – согласился Сидаль. – В исключительных случаях. Причем, касалось это как мужчин, так и женщин. Позже наши соседи отказались от столь жестокого вида казни, а мы, выходит, напротив, его переняли? И кого теперь следует назвать дикарями? Ко всему прочему, если Анаис осудили за измену мужу, то почему ты не стоишь рядом с ней?

Тансиар медленно поднял голову и внимательно посмотрел на младшего брата. Это был вызов. Сидаль это прекрасно понимал, и на какой-то миг младший Аскуро почувствовал себя канатоходцем – одно неверное движение, и ты погиб. Раньше Сидаль никогда бы и помыслить не мог сказать Чиаро хоть слово поперек. В этом просто не было нужды. Раньше он никогда не вмешивался в дела семьи, предпочитая оставаться в стороне, считая, что отец и братья достаточно мудры и осведомлены, чтобы справиться с любой неразрешимой задачей. Царевич верил, что близкие желают ему только добра, что они всегда, вне зависимости от обстоятельств, смогут его защитить и уберечь от любой опасности. И касайся дело только его одного, он бы промолчал. Но Анаис! Нет, нельзя всю жизнь просидеть, пряча голову в песок и перекладывая ответственность на других, и надеяться, что и на этот раз «пронесет»!

– Ее осудили не за измену, а за убийство, – раздельно произнес все меньше напоминавший брата и все больше походивший на Наследника Тансиар.

– Того ли человека осудили? – съязвил Сидаль, дерзко глядя на одного из самых могущественных людей в Царстве Вечности и не думая опускать глаз.

Альентэ прищурился. В немигающем взоре, который мало кто из окружения Первого Воина мог выдержать, лишь на миг отразилось легкое удивление, почти сразу же сменившееся безжалостным холодом, от чего у Сидаля дрожь пошла по всему телу – от пяток до макушки.

На галерее чуть поодаль сидели Орьен и Трион. Первый, разумеется, притворился, что ничего не слышал. Властитель Огня поступит так, как поступает всегда, и просто не будет вмешиваться. Его дело сторона. Орьен как обычно дождется финала и посмотрит, чем все закончится, а потом выйдет сухим из воды. Или из огня, тут уж кому как угодно. А вот Триону не позавидуешь. Да что это с ним? Брат то ли посерел, то ли позеленел. Странно… раньше Трион не отличался особой чувствительностью.

Младший Аскуро уже успел пожалеть, что погорячился, и хотел было извиниться за свои слова.

– На первый раз я тебя прощу и сделаю вид, что не слышал твоих слов, – Альентэ сжал губы в узкую линию. Его взгляд скользил поверх крыш – на младшего брата Тансиар уже не смотрел. – Но не надейся, что в следующий раз подобное сойдет тебе с рук. А сейчас я разрешаю тебе уйти. Мы поговорим после.

– Нет, я не уйду, – вскинув подбородок, твердо произнес царевич. – И не будет никаких «после»! Да что с тобой, брат? Я не узнаю тебя! Я просто не верю своим глазам! Я как будто вижу перед собой Нааяра. Он тоже без колебаний обрек бы свою жену на смерть! Останови это, пока не поздно, прошу тебя! Только ты можешь это сделать! Нет, ты должен!

– Я никому ничего не должен, – каким-то мертвым голосом ответил Эдэрэр, и ни один мускул не дрогнул на его лице. – Тем более ей. Она получит свое наказание и довольно об этом!

Наказание… Пожалуй, да. Оно у каждого будет свое.

– И ты позволишь им? Неужели она совсем ничего не значит для тебя?!

– Она убила твоего брата. Значит ли это хоть что-то для тебя?

– Я не верю тому, что говорят, и никто не заставит меня поверить! А кровь… – Сидаль замялся. – На нее можно положиться не всегда… Что ж, если ты не… если ты уже ничего не чувствуешь к Анаис, сделай это в память о том, что связывало вас, когда ты ее любил!

– А кто сказал, что я ее любил? – приподнял бровь старший брат. – Ты опять поверил слухам.

Очередные сплетни. Очередная подлость. Не первая и не последняя!

– Неужели это возможно? – потрясенно прошептал младший.

– Что? – раздраженно переспросил Тансиар.

– Так скоро и так сильно возненавидеть того, без которого еще недавно не мыслил своей жизни! – Глубокая морщина расчертила гладкий лоб царевича, делая его старше. – Если так, то избавьте меня, Силы, от такой любви! – глухо произнес он, отступая.

Младший Аскуро в каком-то потерянном состоянии стоял и смотрел, как на его глазах умирает любовь. Его собственная любовь. Он ненавидел себя в тот момент, но ничего не мог поделать. Не мог двинуться с места. Он должен был немедленно броситься туда, вниз, и защитить ее, закрыть собой от летящих камней!

– Мне стоило бы рассказать отцу, какой номер ты выкинул сегодня, – рука брата тянется к бокалу с вином, пальцы касаются прозрачной ножки.

– Я поступил так, как посчитал нужным, – спокойно ответил младший.

– И чуть не погиб. В этом-то и проблема. Тебе не нужно ничего «считать». Ты должен выполнять то, что тебе говорят. И ты будешь выполнять приказы. Я об этом позабочусь.

– Ну так расскажи все отцу! Отпираться я не стану. А вот что будешь делать ты, брат? – Сидаль кивнул в сторону площади. Как раз в этот момент толпа радостно взвыла, и младший сын Владыки понял: попали!

Он метнулся к балкону, даже теперь не веря, не желая верить собственным глазам, но поверить пришлось. Холод, отрезвляющий и острый, пробежал по спине безжалостной плетью. Младший Аскуро вернулся к столу, в последний раз замерев, смотря на сидящего, закинув ногу на ногу, Тансиара. Последний призыв к совести, к сердцу брата, последняя надежда. После ареста, после суда, после карцера и этой дороги через весь город он все еще надеялся, ждал, верил… не мог не верить! А потом в младшем Аскуро что-то сломалось, и он услышал свой голос будто со стороны. Совершенно бесцветный, равнодушный голос:

– Решишься бросить камень вместе с остальными или будешь продолжать смаковать вино и наслаждаться зрелищем здесь?

Секунды срывались, уносясь в Вечность, навсегда забирая с собой что-то очень важное и нужное, незаменимое, разбивая в осколки то, что потом уже не удастся ни собрать, ни склеить. Секунды свидетельствовали, запоминая…

– Нет, не будешь! – так и не дождавшись ответа, заключил Сидаль и резким движением сбил стоявший на столе наполовину полный бокал, из которого до этого пил Тансиар. Тот опрокинулся, красное вино полилось по богатой белой скатерти, расползаясь неопрятным пятном, чем дальше, тем все больше и больше начинавшим напоминать кровь.

* * *

Кто-то успел бросить несколько камней достаточно метко, прежде чем Сидаль оказался за красной чертой. Пепельную всем телом отбросило назад, а темно-бардовая струя крови потекла по виску, щеке и волосам. Камни и песок были все еще голодны и ждали жертвы, ждали, когда их напоят. Силы, за что? За что?!

– Прекратите! Остановитесь! Хватит!!! – Как младший Аскуро прорвался сквозь строй гвардейцев, он не помнил и не смог бы объяснить, если бы его спросили об этом. Принц уже ничего не видел, только перед глазами плыли какие-то оранжевые пятна. Они то замирали, то шарахались куда-то в сторону, исчезали, а потом появлялись опять.

Сидаль встал между упивавшейся казнью распаленной толпой и пепельной, закрывая ее собой. Младший Аскуро уповал на то, что в сына Владыки бросать камни не посмеют, хотя и не был уверен в этом до конца.

– Именем Престола – довольно! – прокричал он. – С этого момента я, Сидаль Аскуро, беру урожденную Каэно под свою защиту. И больше никому не позволено будет притронуться к ней!

Из толпы как-то странно смотрели на него, одновременно переводя взгляд на приговоренную.

Сзади послышался короткий стон, Сидаль вздрогнул и обернулся. Он знал, что должен подойти, и подошел, потому что уже сделал выбор для себя и менять его не собирался. Несколько шагов по песку, который постепенно окрашивается бурым, и вот он рядом с ней.

Пепельная полувисела, распятая за руки на двух металлических столбах, почти касаясь наклоненной головой земли. Упавшие на лицо густые волосы цвета воронова крыла насквозь пропитались кровью и блестели. Издалека это было почти незаметно, но вблизи бросалось в глаза сразу же. Она вся была в крови: лицо, руки, грудь, ее платье… С разбитого лба в песок, не останавливаясь, текла кровь.

Царевичу еще не приходилось видеть людей, которых казнили так, и он не знал, что делать.

– Анаис! – тихо позвал он, встав на колени и склонившись над ней, боясь прикоснуться, чтобы не причинить еще большую боль, гоня от себя прочь подлые, малодушные мысли, что еще чуть-чуть и ему сделается дурно от вида крови или что он испачкается. Нет уж! Слишком поздно бояться и жалеть себя! Лучше внимательно посмотри перед собой. Что ты видишь? Разбросанные вокруг Анаис красные от крови камни, их много… чудовищно много! Красный песок, окровавленное платье, залитая кровью женщина… Он никогда этого не забудет. Никогда! Ни через сто лет, ни через тысячу! Не забудет и не простит. Пусть даже пройдет целая Вечность!

Тем не менее, больше всего Сидаль боялся другого. Он боялся, что опоздал.

– Анаис! – в отчаянии повторил он, теряя надежду, но потом увидел, как женщина шевельнулась.

Она дышала! Она была еще жива!

Но на этом все закончилось. Кто-то с силой схватил его сзади за обе руки и оттащил в сторону. Гвардейцы Вакки и их главарь!

– Царевича хотят видеть отец и брат, – прошипело над ухом, и уже громче во всеуслышание командир альтерийцев добавил:

– Владыка и Наследник желают, чтобы казнь была продолжена! И да свершится правосудие!

– Нет! – Сидаль рванулся, но гвардейцы держали крепко. Младший Аскуро пытался отбиваться изо всех сил, но его тащили так, что ноги не касались земли. Обернуться ему попросту не дали.

Уже на галерее перед отцом и старшими братьями принца отпустили.

– Тансиар, – Сидаль от безысходности упал на колени перед братом, ловя серый взгляд. – Вечными Силами, всем, что есть на земле, заклинаю тебя – прости ее! Неужели ты и дальше будешь смотреть, как они… как ее… – Младший Аскуро почти задыхался. – Она же совсем одна! Ты видел? Видел, что там?! Там вокруг все в крови! В ее крови! Брат, если в тебе осталась хоть капля милосердия… сжалься над ней, умоляю! Пощади! – Сидаль заметался между родными. – Отец, братья! Вечностью и Вечными Силами молю вас, помилуйте ее! Ради меня, ради той крови, что связывает нас! Я никогда прежде ни о чем вас не просил… А сейчас прошу… нет, молю! Дайте мне умереть вместо нее… или… или хотя бы рядом с ней!

Владыка подошел к сыну, обняв его за плечи, и строго посмотрел царевичу прямо в глаза:

– Подобным недопустимым поведением ты позоришь себя и свой род. Я требую, чтобы ты прекратил истерику! Анаис Каэно умрет – так решил суд и Великие Силы, а ты сейчас вернешься в свою комнату, приведешь себя в порядок и вечером спустишься к столу. При этом ты будешь любезен с семьей и нашими иноземными гостями, ты выразишь при всех полное согласие с принятым нами решением и не выкажешь враждебности. Ты все понял, сын мой?

Как будто ослепленный раньше, но теперь прозревший Сидаль в оцепенении глядел на родителя.

– Да, отец, – кивнув, будто болванчик, покорно отозвался младший сын. – Теперь я все понял.

– Вот и славно, – удовлетворенно улыбнулся Владыка, после чего повернулся к присутствовавшим на галерее приториям и послам, снисходительно улыбаясь:

– Мой сын перенервничал и плохо себя чувствует. Он просит извинить себя и просит разрешения удалиться. Мы позволим ему это, господа?