Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

22. Бездна

 
Голоса двух женщин.
И воздушной бездной
От луны озерной
Я иду к небесной…
 

Сурима Тьерны распахнула двустворчатые двери и вошла, почти вбежала в темень Храма, поспешив укрыться под его сводами. На ее пути, как и было обещано, не встретилось ни души – приказ Вэнэнадора Аскуро исполнили в точности. Или это она никого не заметила, пока, не помня себя, спешила так, словно все демоны Небытия гнались за ней? Но царице непременно нужно было уйти оттуда и как можно скорей – ненависть и злоба иссыхающего и пожирающего самого себя изнутри рода почти выпили ее до дна. По крайней мере, пепельной так казалось, когда она стояла на том балконе. Минуты текли мучительно и страшно, а вокруг пахло кровью, нестерпимо и резко. Соленая горечь витала в воздухе, который был буквально пропитан ею. Сколько же было сделано подлостей, сказано лжи и пролито той самой крови – своей и чужой! Не вычерпать, не смыть, не искупить! Нет, за себя Дарара Каэно не боялась – она знала, на что шла, вступая в город Черного Дерева, и понимала, каковы будут последствия. Аскуро ничего ей не сделают, потому что сами бессильны, хотя и не осознают этого. Но находиться рядом с теми, кто забыл свое предназначение, кто пользуется данным свыше в своих сиюминутных целях, кто пьет чужую боль как вино, наслаждаясь ее вкусом, было тяжело, почти невыносимо.

Дойдя до ближайшей стены, Дарара отступила в отбрасываемую ею тень и на секунду коснулась мраморного холода ладонями, припала к нему лбом, закрыв глаза, и почувствовала, будто все силы разом покинули ее. Это было так по-человечески, так по-девичьи – успеть добежать и не расплакаться, чтобы никто не увидел твоих слез… О, если бы она могла дать волю эмоциям! Упасть на колени, сжаться в комочек и зарыдать – ни перед кем не скрываясь и не таясь, так громко, как только сможет! Чтобы от одного звука ее голоса содрогнулись стены! Позволив всему, накопившемуся внутри, излиться слезами. Ведь обычно люди плачут, когда испытывают боль, и слезы облегчают ее. Отчего же у нее не получалось? Вероятно, таким, как они, этого просто не дано. Потому что для таких, как они, слезы ничего не значат и ничего не решают. Можно сколько угодно сетовать на врагов и судьбу, жалеть себя, придумывать отговорки, прятаться в скорлупу, из которой не достанут. Но когда ты понимаешь, что кроме тебя того, что нужно, не сделает больше никто, выбора не остается. А Дарара знала, что должна сделать.

Простояв так несколько секунд, женщина повернулась и, прислонившись затылком все к той же стене, вскинула голову, устремив взгляд к потолку, в немой мольбе обращаясь к его сводам с призывом о помощи. И если бы кто-то еще видел царицу в эту минуту, то он бы не смог не заметить невыразимую муку, застывшую у нее на лице.

Для большинства римерианцев Темполий – всего лишь символическая гробница и память о когда-то погибшем при странных обстоятельствах царевиче, после смерти которого мир между двумя народами стал невозможен. Мало кто знает, что здесь, в том месте, где пролилась кровь Аскура и где он сделал свой предсмертный вздох, – средоточие Силы. Здесь можно было успокоить пульс и перевести дыхание. Остановить само время, замерев на его краю, прежде чем шагнуть за этот самый край. Туда, откуда возврата уже не будет. Здесь царицу никто не видел, и ей было легче дышать. В стенах Святилища пепельная впервые в своей Вечности ощутила себя словно под чьим-то покровительством и защитой. Наверное, поэтому с ее губ и сорвалась первая и последняя просьба в ее жизни – дать ей мужества и сил, когда их почти не осталось. Тут она снова могла позволить себе быть собой. Не притворяться гордой и равнодушной, таинственной и неприступной перед лицом не ведающих жалости врагов. Перестать быть Дарарой Каэно и стать на миг частью целого, частью чего-то необъятного и бесконечного, которое никогда не даст тебя в обиду и защитит, где бы ты ни был. Вновь превратиться в потерянную, напуганную девочку, какой она могла позволить себе быть разве что рядом с мужем (или хотя бы вообразить себе это). И мысленно попросить Каэну и Аскура помочь ей. Ведь должен же хоть кто-то где-то быть! Кто-то, кто откликнется на зов, кто не оставит в беде, кто наделит уверенностью в задуманном, кто протянет руку и проведет, незримо оставаясь за твоей спиной.

Царица знала, что ей предстоит увидеть. Знала и боялась. Но вместо нее никто не осуществит задуманного, а значит…

Темная фигурка отделилась от стены и твердым шагом направилась вглубь коридора, тонущего во мгле.

* * *

Куда идти, царица не представляла, но ноги сами вели ее по незнакомым переходам, оставалось лишь поддаться этой неведомой силе. И тьернийка поддалась ей, доверилась и будто в награду довольно быстро нашла то, что искала: миновав длинный коридор, пару лестниц и несколько поворотов, женщина заметила льющийся откуда-то сверху синий свет, безошибочно указывающий на то, что она у цели. Перед ней было то самое подземное помещение – люди бы назвали его криптой или усыпальницей. Вот только тут не было ни саркофага, ни могилы, и здесь никого не хоронили – прах Аскура по его же завещанию был развеян на ветру, но кровь, которую он пролил, осталась, и из нее выросло эбеновое дерево. Случившееся сочли чудом и решили защитить «священное» место, соорудив вокруг него символическое ограждение. Однако паломников с каждым годом становилось все больше, и было принято решение возвести небольшую часовню. Позже ее не раз перестраивали и расширяли, и впоследствии она превратилась в огромный Храм.

Прошли тысячелетия, бывший на заре своего существования совсем крохотным Хэдэрэс успел дважды сменить название. Бездетный Анэр, ставший после гибели старшего брата царем и вопреки многочисленным недугам правивший чуть больше четверти века, в конце своего правления завещал племяннику уже совсем другую страну, с другим именем и пока еще никому не известной судьбой. Старое наследие уходило в прошлое вместе с младшим из сыновей Фироса Велоны, давая дорогу новому времени и новому роду – роду Аскура. Хэдэрэс с легкой руки погибшего воина и в память младшего брата о старшем стал именоваться Иммеррианом. Шли годы, сменявшиеся столетиями. "Существующему всегда" наследовал Римериан, а некогда звавшийся Эвеносом Эбен разросся, облачившись в камень и мрамор. Древняя столица опустилась под землю почти на тридцать локтей. Даже линия берега Ррамарры уже была не такой, какой ее запомнил Аскур – великая река теперь текла на добрую сотню шагов западнее. Место смерти царевича ушло глубоко под землю вместе со старым городом, теперь сюда нужно было спускаться, хотя раньше оно стояло на возвышенности. Даже обнесенный изгородью камень, на который, как говорят, в своем последнем предсмертном сне преклонил голову воин, за тысячелетия успел рассыпался в прах.

Узнал бы Аскур столицу, если б вернулся сюда каким-нибудь непостижимым, немыслимым способом? О чем бы подумал воин, воочию узрев мощеные улицы ставшего самым крупным города Вечного Царства, да и всего Сантарэ? Что бы почувствовал, если бы ему сказали, что его потомки до сих пор правят на этих землях и зовутся его именем? Что бы сделал, встретившись с ними лицом к лицу? Не узнать.

Вода в квадратном каменном резервуаре продолжала тихо журчать, а прямо посередине него одиноко белело обладавшее некогда пышной кроной Черное Дерево, которое отныне, чтобы не погрешить против правды, уместнее было бы называть Седым: полностью оголенный ствол, утративший почти всю кору, сиял каким-то странным внутренним светом. На ветках кое-где еще висели высохшие листья, но если бы ветер смог проникнуть в эти стены, одного его не самого сильного дуновения оказалось бы довольно, чтобы разом сдуть все и без того скупые остатки листвы.

Служителей Вечности можно было понять: таинство есть таинство, оно не должно выставляться на всеобщее обозрение, однако темполийцам было, что скрывать: Дерево медленно умирало, и попытка найти логическое, правдоподобно звучащее объяснение этого досадного факта для обычных горожан, получи они вдруг свободный доступ в подземелья Храма, обернулась бы непростой задачей для жрецов. Увидав легендарное Черное Древо, о котором люди могли прежде разве что слышать или читать, в столь плачевном состоянии, простой обыватель вполне обоснованно рассудил бы, что это дурной знак, и с ним сложно было поспорить. А уж если бы нашлись те, кто сумел связать гибель священного дерева с дурным предзнаменованием или, не дай Вечность, с упадком царского рода… что уж говорить, тайна стоила того, чтобы ее оберегали.

Суриму все-таки ждали. От воткнутых в стенные держатели факелов лился приглушенный свет, и вошедшую царицу встретили застывшие в полутьме двое мужчин-темполийцев в длинных темных рясах. Они почтительно поклонились и так и остались стоять, не двигаясь и не поднимая головы, в ожидании указаний. Дарара не произнесла ни слова. Она оглядела всю подземную нишу, если так можно было назвать не слишком большое помещение с внушительными сводчатыми перекрытиями, и остановила свой взгляд на сером пятне в пристенке слева.

Там, на холодном черном мраморе, лежала ее дочь, с головой закутанная чуть ли не в мешковину. Ее принесли сюда и бросили как ненужную вещь, как животное, как мертвого раба без роду и племени, которого никто не собирался хоронить. Спрятали подальше от досужих глаз, чтобы никто не имел возможности полюбоваться на дело рук царской семьи. Слепая ярость ужалила внезапно и горячо, как жалит ядовитая змея, выжигая все изнутри, и яркий, безудержный, неистовый гнев полыхнул в груди царицы, сжав ее сердце. О, как бы она сейчас хотела призвать Великие Силы, пусть даже ценой собственной жизни, чтобы спалить этот город дотла, сравнять его с землей, так, чтобы даже память о нем была стерта, чтобы от него не осталось ни следа! Только первозданный страх перед неотвратимостью неизбежного наказания. Чтобы те, кто кидал в Риму камни, сами умылись кровью, но прежде увидели бы смерть своих детей! Чтобы свершилось так надолго запоздавшее правосудие, и возмездие, наконец, настигло виновных, всех тех, кто раз за разом ухитрялся уходить от него!

Но пепельная вовремя сумела погасить возникший в душе отчаянный порыв. Город и его жители в основной массе своей были не виноваты в случившемся. Не зря же Анаис лечила этих людей, не зря отдавала свои силы, чтобы помочь тем, кого не знала и кто встречался на ее пути лишь единожды. Правда, Дарара не видела разъяренной толпы, провожавшей ее дочь на казнь. Быть может, стань она очевидцем сегодняшнего утра, и царица сочла бы справедливым не сдерживать свой гнев. Но ничего уже было не исправить.

Тьернийка до боли сжала сцепленные перед собой руки, закрыла, а потом медленно открыла глаза и приподняла грубую ткань, уже успевшую пропитаться темно-красными пятнами, которой была накрыта дочь. Избитое, искалеченное тело в изодранных лохмотьях некогда белого платья – на нем не осталось живого места… Даже не тело – одна сплошная рана. Для всех дочь мертва и останется таковой. Для всех, кроме своей матери.

Царица стояла и ждала, сама не зная чего. Чуда? Знамения? Знака? Но что-то должно было произойти, и оно произошло – Анаис почти незаметно шевельнулась, дрогнула корка из запекшейся крови, ставшая чудовищной маской, и дочь с усилием приоткрыла опухшие глаза:

– Mither? – еле слышно прошептала она. – Re ese[71]71
  (лаэт.) Мама? Это ты?


[Закрыть]?

Из уст служителей, стоявших поодаль, вырвался изумленный вздох, вслед за чем они обменялись многозначительными взглядами: храмовники (как и сами Аскуро) раньше времени записали вдову Нааяра в покойницы и промахнулись. Теперь им следовало доложить о сделанном открытии начальству. Или все-таки разумнее бы было подождать? Судя по всему, второй аргумент перевесил, и темполийцы не стали торопиться.

Тем временем Дарара Каэно осторожно взяла оставшуюся неповрежденной руку дочери и мягко сжала ее со словами:

– Ere vir, ninjar eria. L’ajen ese an ereem[72]72
  (лаэт.) Я здесь, дочь моя. Теперь ты со мной.


[Закрыть].

В ответ на эти слова Анаис обратила взор к потолку и с трудом проговорила:

– Благодарю тебя, благословенная Вечность! За то, что дала мне увидеть ее. В последний раз…

Ее голос шелестел, как шелестят осенние листья, настолько он был слаб. Нет, смертные не знают своего счастья! О, как бы царице хотелось в эту секунду стать одной из них, чтобы позволить себе умереть вместе с дочерью без промедления, здесь и сейчас! Но вместо этого Сурима не дрогнувшим голосом приказала ожидавшим ее распоряжений храмовникам:

– Дайте мне кинжал и принесите побольше чистого полотна и воды.

Никто из них не посмел возразить.

Ее дочь заслуживала царского савана и почетного караула. Церемониальных почестей, испокон веков оказываемых оставляющим этот мир потомкам Каэны, и траура, в который оделась бы Кава, а за ней и вся Тьерна. Дома в честь Римы приспустили бы флаги, отец и братья успели бы проститься с дочерью и сестрой как должно, произнеся ритуальные напутственные слова ушедшей. На ее похороны, чтобы отдать дань уважения, приехали бы сотни и сотни людей – ашесы помнили, чем были обязаны Риме столь многие из них и, помня это, не забывали отдавать долги своим отношением: тьернийцы искренне любили свою принцессу, и любовь эта была взаимной.

А теперь у Анаис ничего из этого не будет. Ну что, ж… у любого человека, даже у Дочери Вечности, можно отобрать все, включая жизнь, и только вечной признательности, уважения и любви собственного народа у Анаис Каэно уже никто отнять не сможет.

И все же Рима Тьерны и царица Римериана не должна была умирать вот так, завернутой в выпачканную песком, грязью и кровью тряпку… Дарара не обратила внимания, как сняла с себя плащ, чтобы он не мешал, как начала срезать остатки ткани с тела дочери, как приподнимала и бережно укладывала ее обратно, боясь потревожить раны, как служители вновь и вновь уносили и приносили свежую воду. Не помнила царица и то, как она омывала родное лицо, все больше и больше узнавая его черты, не замечала, как стекала на пол кровавая вода, как она струилась по черным плитам, просачиваясь и уходя куда-то между ними. Лишь закончив работу, Сурима вымыла руки и накрыла дочь покрывалом из чистого белого полотна. Глаза Анаис на короткий миг приоткрылись. Что в них отразилось? Благодарность, признательность или что-то иное?

– Спи, Анаис. Спи спокойно, – тихо сказала царица, погладив дочь по смоляной голове, и стала собирать все еще роскошные волосы цвета вороного крыла в хвост, переплетая между собой пряди. – Я с тобой… всегда была и всегда буду. Помни об этом!

В зеленых глазах Римы в последний раз блеснула светлая искра, а потом они устало закрылись.

Сколько царица простояла вот так, вслушиваясь в будто разом упавшую на нее тишину, никто не знал. Дочь перестала дышать несколько минут назад, а Дарара все никак не могла оторваться от еще теплой тонкой руки и сдвинуться с места, словно ее ноги приросли к полу.

Но спустя мгновение пепельная все-таки шагнула в сторону и решительно подошла к резервуару с водой. Мелькнувшим в полутьме кинжалом она нанесла себе ранку рядом с той, что уже была на ее руке (кровью из которой царица дала клятву Вэнэнадору Аскуро). Несколько алых капель упали в воду. Доли секунд не происходило ровным счетом ничего, но затем по водной глади пошла мелкая рябь, вспыхнувшая ярко-синей дымкой. После чего стремительно вырвавшееся из нее, как зверь из клетки, пламя столбом взметнулось к самому потолку.

Наблюдавшие за происходящим, затаив дыхание, служители Храма в немом изумлении инстинктивно отшатнулись к противоположной стене, подальше от огня. Синее зарево бликами заиграло на их завороженно-испуганных лицах. Немудрено! Обучавшие темполийцев наставники, должно быть, уверяли, что их ученики будут сопричастны к священным секретам и знаниям, а на деле выходило, что их посвятили далеко не во все и многого так и не открыли. Впрочем, учителя тоже могли всего не знать, и, надо полагать, так оно и было.

Дарара нагнулась, подхватила с пола кусок материи, который впопыхах обронили храмовники, и бросила его в огонь – едва соприкоснувшись с сапфировым пламенем, ткань тут же исчезла. Не истлела, не обратилась в пепел, а растаяла в воздухе. Пламя не было миражом. Оно горело, и то, что в него попадало, растворялось в нем, обращаясь в ничто. Или, во всяком случае, так со стороны могло показаться человеческому глазу. Но жара от Синего Огня не исходило и не ощущалось. Только свет, ясный, необузданный и чистый.

– Положите ее в огонь, – не глядя на служителей, бесцветным голосом произнесла царица, кивнув на яростно бушующее рядом с Черным Древом, но отчего-то не трогающее сухую древесину пламя.

Продолжавшие жаться к безопасному укрытию в стенной арке, темполийцы в недоумении переглянулись. Они по понятным причинам не торопились выполнять повеление царицы.

– Ну же! – прикрикнула тьернийка, сверкнув холодной зеленью глаз.

Сталь в голосе пепельной все же возымела эффект, вынудив храмовников действовать. Видимо, участь сгореть заживо вдруг показалась жрецам сущим пустяком по сравнению с тем, что могло их ждать, ослушайся они приказа Суримы. И темполийцы вовремя это поняли.

Аккуратно подняв тело в белом саване, мужчины поместили его на носилки и понесли к огню, но замерли в нескольких шагах, так и не дойдя до него. Пламя, точно предупреждая, качнулось в сторону чужаков, синие языки попытались дотянуться до такой легкой добычи, и служителей Обители Вечности парализовал непреодолимый суеверный страх – они не могли поверить собственным глазам, да и кто другой принял бы на веру то, что у огня может быть собственная воля и разум? Один из храмовников все-таки попытался поставить деревянные носилки на мраморный парапет, но тут же отдернул обожженную покрасневшую руку, бормоча проклятья. Стало ясно одно: Синее Пламя для смертных было не менее опасно, чем любое другое.

Для смертных – да. А для нее? Догадку можно было проверить единственным способом – царица с некоторой опаской коснулась лазурной пелены кончиками пальцев, но не ощутила ничего, кроме легкости и прохлады. Тогда пепельная протянула всю руку в огонь и оставила ее там. Это было странно и необычно: одежда и не думала воспламеняться, а сама Дарара так и не почувствовала ни боли, ни ожога. Васильковые волны снова и снова окутывали ладонь и предплечье, танцевали вокруг них, не причиняя никакого вреда. Окончательно убедившись, что Пламя не несет ей угрозы, царица опустила руку ладонью вниз, не вынимая ту из огня, – таким жестом хозяин обычно дает команду прирученному псу лечь у его ног. И пламя послушно осело, отхлынув от каменного борта и освобождая ровно столько места, сколько было нужно, чтобы уместились носилки.

– Вы знаете, что делать, – коротко сказала царица, и двое служителей, уверовав в невозможное и несколько осмелев, водрузили тело Римы на мраморный край, тем не менее, сразу же отступив, когда приказание было выполнено, потому что огонь тут же сомкнулся над умершей.

И тогда тьернийка заговорила на непонятном языке, обращаясь к Синему Пламени. Двое мужчин остались за спиной, они все еще боялись. И правильно делали! Слова лились, и от звуков чужого древнего наречия по спинам храмовников, невольно ставших свидетелями чего-то такого, что постичь смертным было не дано, бежал холод. А Сурима стояла и смотрела на огонь, говоря лишь с ним, как люди говорят с себе подобными:

– Вступись за мою дочь, Великая Вечность! Защити ее, как мать защищает свое возлюбленное дитя! Убереги от зла, и так виденного ею сверх меры! Пусть под твоим всеведущим и всесильным крылом ей будет так же легко, как ребенку под крылом матери! И какова бы ни была этому цена – взыщи ее с меня!

Слова царицы успели прозвучать под сенью Святилища, а эхо от них – затихнуть, когда служители Вечности пришли в себя и спохватились, но было поздно.

Тело Анаис Каэно исчезло.

* * *

Царевич ворвался в подземелье Храма как свежий ветер. Ветер, который был чудовищно бледен.

– Не пускайте его! – требовательно, но опустошенно повелела Дарара все тем же храмовникам.

Двое дюжих служителей попытались было остановить Сидаля Аскуро, но он словно бы прошел сквозь них, и тем ничего не осталось, как растерянно завертеть головами.

Юноша уже стоял рядом с царицей.

– Ты – мать Анаис? Вы похожи как сестры! Я знал, что найду тебя здесь. Тебе известно, где место смертному, а где вечному. Я не хочу причинять этим людям вред, поэтому прикажи им уйти, и пусть нам не мешают, иначе я за себя не ручаюсь! – с нажимом произнес младший Аскуро, указывая в сторону темполийцев.

Женщина задержала взгляд на принце, словно оценивая, был ли тот способен на что-то большее, чем слова, но в итоге все-таки сказала служителям:

– Уйдите!

Не потому, что испугалась, – напугать Суриму после всего пережитого мало что могло, просто она не хотела спорить. Под конец этого безумного для на споры не осталось совершенно никаких сил.

– Чего ты хочешь, Сын Вечности? – устало вздохнула Дарара, когда их оставили наедине.

– Уйти отсюда! – выпалил младший Аскуро. – Навсегда!

– Так уходи, – пожала плечами царица. – Судя по тому, что я увидела, тебе не составит труда сделать это – охрана тебе не помеха.

– Нет! – твердо возразил Сидаль. – Я хочу не просто уйти. Я хочу уйти за ней! Меня задержали, и я не успел, но ведь она была здесь, да? Только не лги мне, прошу!

– С чего мне лгать тебе, царевич? – подняла бровь Сурима.

– Моя семья всегда так поступает, – растерянно пояснил Сидаль, лихорадочно выискивая что-то глазами в темноте. – Со мной, со всеми… Отец отрекся от единственного человека, который был верен Царству и себе. Его бы тоже казнили, но смерть Нааяра заставила их все переиграть. Им нужна была кровь, и они ее получили! Небытие… – царевич подошел к мраморному постаменту, где несколько минут назад лежала Анаис, и увидел еще не стертые алые следы, мутно блестевшие в полутьме. – Что же они наделали…

Младший брат Тансиара одним движением сорвал с себя светлый шейный платок и провел им по камню, промакивая кровь.

– Я клянусь тебе, – негромко проговорил он, стиснув руками ткань. Поднес к груди, прижал, как прижимают самое ценное и дорогое. – Всем, чем только могу, что они ее не получат! – Непоколебимая решимость аквамариновой молнией метнулась в глазах принца. – Я буду оберегать Анаис до последней капли крови и, если понадобится, отдам жизнь, спасая ее! Если они снова попытаются убить ее, вначале им придется прикончить меня. Ты знала, что она была?..

Царевич вскинул светлую макушку, так и не договорив.

– Узнала, когда увидела ее, – Дарара прикоснулась к шарфу в руках младшего Аскуро. Так они и стояли в темноте – двое, связанные страшной правдой. Двое, любившие и тосковавшие по одному и тому же человеку.

– А твои братья и отец? Им было известно? – наконец нарушила тишину Сурима.

– Нет, об этом знал только я. Разве что кто-то мог почувствовать или догадаться… Но все равно… такие, как мы, не должны ходить по этой земле! Зло всегда поедает само себя и возвращается злом!

– Твои близкие так не думают, – возразила Дарара. – Они просто живут.

– Значит, их жизнь и есть зло! – отрезал царевич. – Мы не смертные, мы не можем позволить себе «просто жить». Мы в ответе не только за других, но прежде всего за все, что делаем сами!

Дарара слабо улыбнулась. Славный мальчик, ей даже жаль его. Родиться в такой семье… незавидная участь.

– Поэтому я должен найти ее, понимаешь? – тряхнул пшеничными волосами принц. – Позволь мне отправиться следом. Прошу! В столице мне так и так жизни не будет, а к ним я не вернусь! Все кончено.

– Ты вынуждаешь меня повторить тебе то, что ты знаешь и сам, – ответила Дарара, – ты пойдешь за ней, они пойдут за тобой. И рано или поздно твои братья отыщут ее. Я этого не хочу. Ты, думаю, тоже. Один раз мне удалось спасти свою дочь, второй раз такой возможности мне уже не представится. Мне жаль, что твоя семья обошлась с тобой так жестко, но я ничем не могу тебе помочь. Уходи, царевич! – посоветовала царица. – Уходи, пока не натворил бед.

– Нет! – в отчаянье выкрикнул Сидаль, и его голубые глаза потемнели. – Она тоже гнала меня, пытаясь защитить! Она говорила мне, просила запомнить себя той, какой она была у алтаря и на суде… я ее послушал, и вот чем все закончилось! Теперь я поступлю по-своему! Я сумею сделать так, что они никогда не найдут ее, даже если выследят меня, и она окажется рядом. Ты и сама видела, я это могу!

– Видела. Ты способен отвести глаза смертным, но Аскуро – другое дело. Их обмануть тебе будет непросто.

– Ты права, – кивнул царевич, – мы чувствуем свою кровь, но Анаис из другого рода. Братья не узнают ее, даже находясь поблизости.

– А Наследник? – напомнила Дарара.

– Тансиар?

– Его мать была моей сестрой. Твой брат наполовину пепельный. Его ты тоже сможешь обмануть?

– Да, ввести в заблуждение Чиаро может оказаться нелегко, и все же я попытаюсь, если иного выхода не будет.

Как бы то ни было, то, что начнется с сегодняшнего дня, уже не остановить. У братьев Аскуро, в отличие от их отца, пока еще есть выбор, но если сыновья Владыки нарушат договоренность, они подпишут себе смертный приговор. Клятву кровью отменить невозможно, она непреложна и вечна. А помощь дочери и в самом деле не помешает.

Дарара с сомнением посмотрела на младшего Аскуро.

– Даже если я запрещу тебе делать глупости, ты все равно последуешь за ней…

– Пока не представляю, как, но я это сделаю! – без тени сомнения подтвердил царевич. – С твоей помощью или без нее. Но без тебя получится дольше.

– А ты хоть знаешь, что тебе предстоит?

– Нет, но я готов ко всему! Если я еще хоть раз увижу ее…

– И ты не побоишься пройти через Синий Огонь? – уточнила царица.

– После всего, что я видел?! – невольно повысив голос, воскликнул Сидаль. – После суда? После сегодняшнего утра? После казни?! Во мне не осталось страха, по крайней мере, за себя – моя семья позаботилась об этом. Поэтому в данную минуту я боюсь только одного: шагнуть в Пламя и так и не найти ее… по ту сторону!

– Вы встретитесь, пусть и не сразу, – исчерпав все доводы, заверила Сурима. – Ты пойдешь по следу дочери и отыщешь ее – прошло не так много времени, чтобы он стерся. И да поможет тебе в этом Вечность! Пусть Она поможет вам обоим.