Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

– Этого не может быть! – вмешивается другой голос.

– Спроси ее, – еще один, новый голос. Его обладатель, пожалуй, единственный из всех, кто догадывается, что услышанное – правда. – Она ответит тебе.

Допрашивающий продолжает задавать вопросы:

– Как он умер?

– Его убили.

– Кто?

– Это сделала его жена, Каэзия Аскуро.

– Абсурд! – вторит все тот же второй голос. – Да как такое возможно?!

– Но это так.

– Что произошло?

– Владыка выпил отравленное вино, как и его сын.

– Вино отравила Каэзия Аскуро?

– Да.

– Почему она сделала это?

– Потому что узнала то, чего не должна была знать.

– И что же она узнала?

– Что ее муж предал то единственное, что для нее было важнее прочего, – кровные узы.

– Каэзия давно знала об изменах отца и относилась к ним спокойно. Что могло перемениться?

– Она увидела истину и не смогла ее простить.

– И где она теперь?

– Она лишилась рассудка и бросилась в Синий Огонь. Остановить ее не смогли.

– Но… что тогда с Римерианом?

– Римериан захвачен ашесами. Эбен вот-вот падет, и Престол будет принадлежать Асиду-Ахди. Он и его сыновья станут хозяевами Вечного Царства. Аскуро туда путь закрыт.

– Это невероятно! – второй голос никак не может прийти в себя.

– Тише! – шикает на него третий.

Их обоих перебивает первый:

– Даже без нашего командования войска не дали бы ашесам захватить Царство Вечности за такой короткий срок. Подобное не по силам никому.

– Аскуро прогневали Силы. Царство в пятидневный срок после гибели наследницы Тьерны охватили природные бедствия: землетрясения, ураганы, наводнения и грозы. Силы, вызвавшие Призыв, уничтожили бы Эбен, но Каэзия Аскуро невольно спасла столицу и всех его жителей. Однако одно из землетрясений успело обрушить часть Стены, и пепельным хватило этого, чтобы напасть и победить. Им помогла память о своей Риме и желание отомстить за нее.

– Это просто безумие какое-то! Тансиар!

Допрашивающий замирает, но лишь на миг.

– А что с царицей Тьерны?

– Дарара Каэно погибнет в один день с Владыкой.

– Ее успеют казнить?

– Нет. Офферион Вакка заколет ее до того, как Асид-Ахди с войсками войдет в Эбен. Дарара умрет на руках мужа, успев проститься с ним и своими сыновьями. Самого Оффериона Вакку казнят за убийство Дарары Каэно вместе со свершившими суд над ее дочерью Эфтелием Эскамасом и к тому времени уже лишенным должности Циннием Акилой, все имущество которого будет передано в казну.

Братья переглянулись между собой.

– А люди, римериане, что стало с ними?

– Римерианам было объявлено, что они вольны покинуть город или принять новые порядки. Ашесы не пролили больше крови, чем было необходимо и чем они могли бы.

– Откуда все это известно тебе?

– Те, кто перешел черту, отделяющую жизнь от смерти, видят иное и видят иначе.

– И все-таки от чего умер Нааяр?

– От яда, как и его отец.

– Где именно находился яд?

– В вине.

– Кто подсыпал его туда?

– Доверенный слуга.

– Кто приказал подсыпать яд?

– Этот человек уже заплатил за свое преступление. Он мертв.

– Это сделала ты?

Ответы прекращаются, и пепельная замолкает.

– Ну же, говори! – настаивает голос. – Это приказ!

Алая струя медленно вытекает из носа допрашиваемой, но она продолжает молчать.

– Не трать силы зря, брат, – посоветовал Тансиару Орьен, на лице которого не дрогнул ни один мускул, – ее кровь еще на суде сказала все за нее. Пусть она лучше ответит, где она оставила того, кем пожертвовала ради любви?

Тщетно. Лицо Первого Воина становится жестче, когда он слышит стон стоящей на коленях черноволосой женщины. А они все стоят и ждут.

– Тансиар… – Рийон решительно выступает вперед, пытаясь остановить брата, но тот преграждает ему путь, выставив вперед меч и резко окрикнув:

– Стоять!

– Довольно! – не успокаивается синеглазый Владыка Ветров. – Разве ты не видишь? Ты ее убиваешь! Мы пришли сюда, чтобы найти брата, а не для того, чтобы снова отнять у нее жизнь!

– Да, полагаю, все это пора прекратить… – сжав губы в тонкую линию, согласился Орьен, так и не получив от Анаис ответа на заданный им странный вопрос. – Мы должны вернуться назад, в Римериан. Нужно проверить, правду ли она сказала. Меня беспокоят ее слова…

Прошло еще какое-то время, прежде чем Альентэ ослабил хватку, делая глубокий вдох и выравнивая дыхание – видимо, управление браслетом не обходилось бесследно даже для него самого. И когда странная мутная пелена, окутавшая разум, все-таки спала с глаз, Тансиар услышал приглушенный голос Рийона. Брат был спокоен. Даже чересчур. А еще минуту назад собирался скрестить с Эдэрэром мечи!

– Похоже, на этот раз ты добился своего…

Не понимая, о чем идет речь, Первый Воин будто очнулся и взглянул на брата – Рийон с каким-то странным видом протягивал ему свой кинжал:

– Ты был прав. Это должен сделать ты.

Чиаро Аскуро нахмурил брови и в недоумении посмотрел вниз: Анаис Каэно лежала на спине и прерывисто дышала, часто хватая ртом воздух. Правое запястье пепельной было похоже на одну сплошную рану, а из уголка ее рта красной нитью тянулась струйка крови.

* * *

Он стоял в стороне и смотрел. В его бессмертном сердце что-то умерло, когда из ее груди вырвался первый крик боли, а он не бросился вниз, на площадь, чтобы защитить ее, загородив собой.

Альентэ машинально принял клинок из рук брата и вполголоса распорядился:

– Уйдите.

Ему беспрекословно подчинились, впрочем, как и всегда. Первый Воин никогда не повторял дважды. Братья вышли на улицу, а Чиаро, отбросив меч, опустился на колени перед пепельной. Он не знал, что на него нашло сегодня. Тансиар никогда не отличался чрезмерной жестокостью, даже со своими врагами. Что уж говорить о женщине, которую, как ему казалось, он некогда любил.

– Благодарение Вечности… – чуть слышно прошептала она, и тень вымученной улыбки коснулась ее губ.

– За что ты благодаришь Ее? – как можно более отстраненно переспросил он. – Ведь ты умираешь.

– Да, – с трудом приоткрыв глаза, слабым голосом отозвалась она. Ее губы, всегда бледные, теперь были окрашены кровью. – Я знала, что мне будет легко умереть от твоей руки. Приподними меня, – белая ладонь протянулась к нему, и он, сам не понимая почему, поймал ее.

– Да, вот так… спасибо, – поблагодарила она и глубоко вздохнула. Он хотел осторожно вытереть высыхающую кровь в уголке ее губ, но Анаис поймала его руку, сжала в своей:

– Сегодня ты напомнил мне мужа. Ты был так на него похож! Ты должен знать, что сила, дающая власть над браслетом, уничтожает человечность… Уничтожает владеющего ей. Забирает… все! – она говорила, боясь не успеть сказать то, что была должна. – Беру Вечность в свидетели, я не знала, что так будет! Клянусь, я не хотела, но… ты и твои братья… вы не сможете вернуться, потому что для вас больше нет дороги назад. Только Вечные Странствия… Там никогда не восходит солнце, нет света, нет сна, лишь седые всадники, скачущие на серых лошадях по лунным тропам, и у дорог этих нет ни начала, ни конца… А мой сын будет жить…

– Сын?!

– У меня родился ребенок, Чиаро. От твоего брата… Я узнала об этом в день смерти Нааяра.

– Почему же ты молчала?!

– А что бы изменилось, объяви я о том, что ношу ребенка, во всеуслышание? Они не пощадили обвиненную в убийстве вдову, ты думаешь, пожалели бы беременную? Но это уже неважно. Важно другое: теперь они исчезнут… Все!

– Кто?

– Твои братья… Аскуро нарушили данную клятву, и Силы придут за ними. Отныне, где бы они не прятались, им не уйти… В Римериане пройдет не одна сотня лет, прежде чем наступит тот день, когда мы встретимся в этом мире. Прольется много крови, чтобы освободить нас, но лишь гибель последнего невинного и последнего виновного выпустит пленников. Ты услышишь родную кровь, узнаешь ее. У последнего, кто отдаст свою жизнь, защищая свой город, будет знакомое тебе лицо. Лицо того, кого ты любил больше других и кто так сильно любил нас обоих. И тебе придется решить, выбрать, что для тебя важнее – собственная свобода и цель или смутное отражение в зеркале, тень на стене, отблеск далекой памяти…

Все сказанное ею походило на бессмыслицу, но просто взять и отмахнуться от слов пепельной почему-то не получалось.

– А теперь… отпусти меня, – глаза Анаис начала заволакивать пелена. Она уже переступала ту грань, которая отделяет мертвых от живых. – Ты опытный воин, ты знаешь, как и куда нужно ударить, чтобы сразу…

Но Тансиар почему-то колебался. Да, несмотря на уверенность в том, что она виновна в смерти брата, несмотря на ритуал, указавший на нее, несмотря на слова, которые воин говорил отцу, он все еще колебался. Он знал, что должен это сделать – она умирала, иного выхода не было, но у него не поднималась рука.

– Чиаро, – ее пальцы коснулись его щеки. – Так нужно, прошу тебя… Я сама не смогу…

На войне ему случалось добивать смертельно раненных, чтобы они не мучились, и Тансиару ничего не оставалось, как, переборов себя, все-таки ударить ее кинжалом брата. Коротко, с заранее известным расчетом. Анаис тихо вскрикнула – скорее от неожиданности, чем от боли, и Тансиар поспешил осторожно вынуть острие из раны. Несколько капель крови попали к нему на руки, и, как только это произошло, нечто странное мелькнуло на его лице.

– Небытие… – потрясенно прошептал Альентэ, смотря в одну точку, а потом его серые глаза, за мгновение ставшие черными, остановились на ее лице. – Это же… Будь я проклят, Анаис! – Лоб Первого Воина исказила глубокая морщина, и он попытался поднять женщину на руки.

– Нет, amari[77]77
  (лаэт.) любимый.


[Закрыть], прошу тебя, не надо… – остановила его она. – Так я только истеку кровью, а у нас мало времени. Послушай! Это начнется, когда я уйду. Ты забудешь все, что увидел. Ты забудешь о нас… Но о своих братьях ты будешь помнить, и ты сможешь вытащить их с Тропы, только когда умрет последний из потомков моего сына, наследующий его кровь. Ты забудешь все, но это запомнишь. Ты снова возненавидишь меня…

– Нет! – Вечность, только не теперь, когда он видел. Только не теперь! – Я не могу забыть! Я не забуду!!!

– Забудешь, – печально повторила она. – Возможно, память вернется, но пройдут годы, много лет, а ненависть живет долго. Достаточно долго, чтобы пережить все… Но, несмотря ни на что, мы будем искать друг друга, потому что таково наше предназначение, наша судьба! Отнятое однажды будет повторяться – в тысячах жизней, снова и снова, пока мы… то есть они… не соединятся навсегда. Ведь они поклялись друг другу, и они сдержат слово…

– О ком ты говоришь? – пытался добиться от нее воин. – Кто эти «они»?

– Они? – удивленно переспросила Анаис, смотря невидящими глазами перед собой. Она уже была наполовину не здесь. – Они – это мы…

– Проклятие! Что же мы наделали, что же я наделал?! – прошептал он, вскинув голову к небу – багрово-красное солнце неотвратимо исчезало за горизонтом.

Ни он, ни она не обратили внимания на то, как оказались посреди пустыни, и что вокруг них больше не было ни стен хижины, ни твердого пола под ногами, ни братьев, которые должны были ждать его у входа, ни самого города… или то была не пустыня, а нечто иное?

– Все, чего я хотел, – это уйти из Царства Вечности, – Чиаро прижимал ее к себе, словно стараясь удержать, и все пытался оттереть высохшую кровь с ее подбородка, – уйти, чтобы быть с тобой!

Анаис закрыла глаза, слеза скользнула по виску, прокатилась по щеке.

– О, Силы! Почему? За что? – взмолилась она. Судорога прошла по телу пепельной – Тансиар, державший ее в своих объятиях, почувствовал это и инстинктивно сжал еще сильнее, а потом она замерла и беззвучно проронила:

– Вокруг становится так тихо, Чиаро… Я слышу эту тишину… она зовет меня…

Тансиар не знал, что сказать ей. Все слова, в которых и так не было смысла, застряли у него в горле. Он очнулся от мыслей, лишь услышав звуки, шедшие отовсюду и заполнявшие собой все вокруг:

 
Hastas ente. Milima e suera.
Interimem alaru ravim,
Oro. Sei teareniu aerru
Asserer Aeten. Aleer la.
Aderer eldur. Sonner arim[78]78
  (приближенный перевод с лаэтари):
Никогда прежде. Утро и вечер.Бесконечностью крылья покрыв,Встает солнце. По данным обетамТвое сердце сгорит до рассвета,Отвечая на вечный Призыв.

[Закрыть].
 

Шли ли эти звуки из земли, пел ли их ветер, шептала ли вода или они мерещились в треске огня? Но Тансиар узнал древнее заклятье, взывавшее к Вечности и Вечным Силам, но слишком поздно понял, что оно означало. А ветер, будто в ответ, и в самом деле задул сильнее, пока затрепыхавшееся одновременно на четырех невидимых свечах пламя не задергалось и не погасло.

– Вот и все… – прошелестел ее бесцветный голос. – Вечность нас позвала. Нас всех!

Преодолевая боль, она дышала с заметным усилием, смотря куда-то в небо над собой. Завернутая в блестящий и переливающийся в слабом свете черный шелк, пепельная казалась такой ранимой и хрупкой, словно сотканной из предутреннего тумана. В тихой предсмертной агонии она коротко прижалась к нему всем телом, обхватила его за предплечья, ища смерти, как ищут объятий со словами:

– Я почти помню, Чиаро… Кьяро… А ты? Ты меня помнишь?

В зеленых глазах по-прежнему не было ни ненависти, ни злости. Только Вечность. И затихающий стук сердца.

Он не помнил и не понимал, о чем она говорит. Сейчас он боялся только одного, и страх этот сковывал остальные мысли, – отпустить ее и потерять – теперь уже навсегда. А потом воин с удивлением обнаружил, что слезы ползут по его собственным щекам.

– Не плачь, amari… – попросила напоследок маленькая. Она успокаивала его. Его! Прохладные фарфоровые пальчики вновь прижались к лицу воина. – Ночь пройдет! Naeth doriir, e Amarar l’Asandanem rairis vaere. E laeire Rramarrae… – она запнулась, последние слова дались ей с огромным трудом, но она все-таки договорила. – Rramarra oroir e… nirithir[79]79
  (лаэт.) Ночь пройдет, и Амарар с Асанданом возродятся вновь. И воды Ррамарры… Ррамарра поднимется и… падет.


[Закрыть].

Выдохнув в последний раз, Анаис закрыла глаза, и из оставляющей ее жизни родился ветер, уже начинавший подниматься в песчаных барханах. Он задул, все усиливаясь, теребя концы его плаща и ее туники, поднимая столбы песка и пыли и постепенно перерастая в воронку из вихря, закручивавшуюся вокруг них, которая словно впитывала и сосредотачивала в себе краски и звуки. Небо прорезала чудовищного размера алая молния, и спустя мгновение ударил гром – с такой силой, что земля сотряслась под ногами.

Анаис исчезла, кинжал пропал вместе с ней. Он остался совсем один. Тансиар до конца осознал это в тот самый момент. Он остался один навсегда.

А на земле происходило нечто решительно невообразимое: по сторонам света вокруг Первого Воина поднимались четыре столба. Будто растущие с чудовищной скоростью деревья, четыре необъятных колонны закручивались по спирали и тянулись ввысь, стремясь достигнуть неба. Впереди клубился набирающий обороты темно-бурый ураган, по правую руку возвышалась полупрозрачная воронка, по левую бушевал огненный смерч, а за спиной из неведомо откуда взявшихся в пустыне водных брызг рождался водоворот.

И когда Тансиар поднялся с колен, что-то яростное и злое толкнуло его в грудь, а потом – ударило в спину, и воин упал, а после его захватила такая нестерпимая боль, что он уже не смог ни подняться, ни рассмотреть, что происходило вокруг. Мужчина не смог бы сказать, кто вложил в его голову эту догадку, но он откуда-то понял, что вот эти четыре вихря, вздымавшиеся громоздкими опорами неведомо для чего, – это все, что осталось от его родной крови, от его братьев. Их больше не существовало. А потом нечто столь сильное, что заставило содрогнуться каждую из колонн, прошло через них и потянулось к нему. И Тансиар захлебнулся этой Силой.

Дикая боль пронзила его насквозь, и ему начало казаться, что он сам и есть боль, и что она была всегда и всегда будет, и что нет ничего кроме этой боли, неутомимой и бесконечной, проникающей в каждую клеточку твоего тела. Почти такая же, как от браслета, только в сотни тысяч раз сильнее, злее, ненасытнее. Воина рвало и раздирало на части, словно все его прошлые раны, полученные за долгую жизнь, открылись и начали кровоточить, причиняя невыносимые мучения. Он одновременно захлебывался ветром, сгорал, задыхаясь, в огне, нечто топило его сознание в безумии волн и хоронило, заживо засыпая землей. Яростно, беспощадно, безжалостно. И тогда Тансиар, не видевший и не испытывавший ничего подобного прежде, в последнюю минуту, пока он еще оставался самим собой, понял, что это было.

Однако совладать с каждым мгновением подступавшим все ближе чем-то неотвратимо-безликим, мощь которого трудно было себе даже вообразить, было немыслимо, равно как и сопротивляться ему. И это нечто с новой силой ударило в грудь и потащило на себя, словно хотело вытянуть самое дорогое, самое ценное, что было у Первого Воина, усугубляя и без того тягостное ощущение надвигавшейся пустоты. И если бы Альентэ мог бояться, то ему стало бы страшно, очень страшно именно сейчас, в эту минуту, когда он понял, что остался один в целом мире. Навечно. Навсегда. И что никто и никогда больше не вспомнит о нем, что само его существование в эту самую минуту прекратилось и стерлось из памяти людей, равно как и из его собственной памяти.

Мужчина приложил ладонь к груди, которая надсадно болела, невольно взглянул на свои ладони и замер. Из окровавленной раны в области сердца, истекавшей кровью, наружу рвался огненный шар, который Первый Воин держал в своей левой руке. Покрываясь багрянцем и наливаясь ярко-алым, клубок стягивал, будто вбирая в себя с разных сторон восемь золотых лучей, и становился из золотого кроваво-алым. Когда он сильнее сжал пальцы, до сих пор не веря увиденному, сфера из пурпура еще какое-то время удерживалась в его ладони, но потом отделилась и повисла в воздухе на уровне его лица, меняя свои очертания и все больше становясь похожей на звезду. А после, рассекая грудь, будто разделив ее надвое, клубок огня взвился вверх, врезался в небо, вспоров его красной волной, похожей на короткий росчерк. Высь озарила ослепительная по яркости вспышка, а потом в бездонной вышине зажглась и засверкала, переливаясь на свету, та самая алая звезда, о которой в Римериане ходили легенды.

Когда иссякшие Силы истратили весь свой гнев, обрушив его на изменников, четыре могучие колонны, старавшиеся достать до неба, постепенно замедлили свой бег и начали истаивать сами собой, в итоге растворившись в воздухе. Земля обратилась песком, ветер – пылью, вода – кровью, а огонь – пеплом. Стихии исполнили свое предназначение и покарали клятвопреступников. Теперь они больше не осквернят священную кровь богов, не дадут новых лживых клятв и не нарушат их. Не будут играть со словами, как играли с судьбой, желая обмануть или перехитрить ее. Они сделали свой выбор сами, поставив на кон самое дорогое, и проиграли. Силы утолили свою жажду возмездия. Теперь на смену тем, чья древняя кровь выжгла саму себя и отжила отмеренные ей тысячелетия, придут другие. Смертные. Жизнь не закончится, потому что она не кончается никогда. И эти люди точно так же будут рождаться и умирать, смеяться и страдать, любить и ненавидеть, радоваться и завидовать, хранить преданность и интриговать. И в этом, по сути, и заключается Вечность.

* * *

Когда мужчина пришел в себя, он стоял на коленях, утонув ладонями в песке. Он не смог бы сказать, как долго бушевал ураган и длилось все это безумие, даже если бы от этого зависела его жизнь, но когда он уже перестал надеяться на избавление от вытягивающей все жилы боли, причины которой он не понимал, все прекратилось. Затих неугомонный силы ветер, успокоилась песочная буря, его тело перестало ныть, и земля под ногами вновь стала твердой. Через силу поднявшись на ноги, он отряхнул песок и оглянулся, но вокруг была только пустыня и ничего кроме пустыни.

Он прищурил холодные серые глаза и сделал шаг вперед – он знал, что ему предстоит сделать и не собирался терять времени, несмотря на то, что недостатка в нем он теперь не испытывал.

И вот тогда бесстрастное красивое лицо исказила ухмылка. Пронзительная. Злая. Мертвая. Он знал, что отныне он будет улыбаться так всегда. Потому что так улыбается Смерть.

25. Залог

 
Любовь моя, цвет зеленый.
Зеленого ветра всплески.
Далекий парусник в море,
Далекий конь в перелеске.
 
 
Любовь моя, цвет зеленый.
Смолистая тень густеет.
Серебряный иней звездный
Дорогу рассвету стелет.
 

Тот, кто спасает одну жизнь, спасает весь мир.

Из Талмуда

Когда они явились к ней, их уже нельзя было назвать живыми, но и мертвыми они не были, очутившись где-то посередине. Впрочем, она тоже перестала быть той, которой была. Теперь ей было открыто прошлое и, если она того хотела, могло быть известно будущее. Отныне пройти сквозь запертые двери или сквозь время – не составляло для нее труда, потому что границы больше не имели значения. Она могла избрать любой другой мир и уйти в него, как ходят люди по комнатам в своем доме, но выбрала именно этот и осталась. Ее ждала Вечность, но грядущее больше не пугало своей необъятностью и пустотой, потому как Дающая Свет[80]80
  Или Арсанна, (с лаэт.) ar – свет, аsannar – освещать.


[Закрыть] крепко-накрепко привязала Зеленоглазую к себе, привязала прочно и навсегда.

Входить в сны, предупреждать, направлять, даже вмешиваться в жизнь смертных, если они сами того хотели и просили ее о помощи, – все это теперь было ей доступно. Однако Сошедшая старалась не злоупотреблять данной ей силой, предоставляя человеку право и возможность самому распоряжаться своей жизнью и судьбой, равно как и принимать ответственность за свои поступки. Но если просьба смертного была искренней и шла от сердца, Хозяйка откликалась на нее и могла явиться к просящему во сне или даже наяву.

Пройдут годы, десятилетия, века, вера в Заступницу еще более укрепится, и люди будут передавать из уст в уста, что Великая видит всех своих детей, не забывая никого из них, и что она никогда не принимает чужую личину, за исключением случаев, когда приходит за людьми, чья вина неоспорима, кто запятнал свое имя, забыв о данном слове, не выполнив обещанное или предав доверившихся ему, в облике их жертв. Ее суд станет почитаться древними высшим и непреложным.

* * *

Они пришли, словно далекие отблески, тени теней. В обычном понимании их больше не существовало, но они все еще жили… не бестелесные, но и не материальные. Призыв изменил их до неузнаваемости, одновременно сохранив их образы различимыми и почти прежними. Вражда закончилась, как заканчивается все в этом и любом другом мире, не оставив после себя ничего: ни чувств, ни эмоций, ни желаний, ни самой жизни.

Те, кто некогда звались Владыками Ветра и Огня, покорно наклонили перед ней головы.

– Я знаю, зачем вы пришли, – кончики белых пальцев коснулись браслета, – я слышу это в ваших мыслях. Вас самих больше нет, но незаконченное связывает вас с этим миром, и нить эта крепка.

– Мы уже не те, кем были раньше, – сказали они. – Мы перестали ими быть. У нас нет ни имен, ни прошлого, ни будущего, а наша память течет, как песок сквозь пальцы, и мы не можем ее удержать. Но пока от нее еще хоть что-то остается, пока есть то, что не дает нам покоя… мы не хотим позволить забвению одержать над нами верх. Помоги нам. Ты одна способна сделать это.

– Вы ошибаетесь, – качнула головой Кайдэ. – Я не могу вам помочь. Мне не под силу повернуть время вспять.

– Мы просим тебя не об этом и просим не за себя. Мы должны позаботиться о тех, кого обещали защитить, но так и не смогли. Однажды при разговоре с тобой я упоминал, что бывал здесь. В Сантарэ после того, как состоялось посвящение Стихиям, у нас отняли возможность стать отцами, подарить новую жизнь, создать семью. Нас обрекли на одиночество. Но, придя сюда, мы неожиданно для себя обрели это счастье, насколько оно было возможно для нас, и тщательно оберегали свою тайну от всех. Отец ни о чем не догадывался. Узнай он правду, наши женщины оказались бы в опасности. Однако как бы мы ни старались оберегать их, Силы отняли их жизни в ту же ночь, когда забрали наши.

Она видит это как наяву: ветер, родившийся из ее последнего дыхания, проносится по пустыне, набирает силу и, срывая шапки с барханов и поднимая клубы песка в воздух, обрушивает свой гнев на все живое. Он добирается до города, плутая меж улиц, заглядывает в каждый дом, в каждое окно, распахивает запертые двери и ставни, ищет и, достигая своей цели, под конец находит нужный дом. Зажженные на столе свечи гаснут, и две женщины, две сестры, две матери, одновременно перестают дышать. Кайдэ слышит их имена в мыслях бывших римериан: Рутхан и Дайин. Рядом с бездыханными телами остаются две колыбели, в которых видят сны их новорожденные сыновья. Ветер не трогает детей, они продолжают спать мирным сном, для них все еще только начинается…

– Пощади! – Римериане видят сейчас то же, что и она. И им больно. Да и как может быть иначе? – Заклинаем, пощади! Сами того не осознавая, наши избранницы защитили своих детей, приняв на себя кару за нарушенную нами клятву и пролитую кровь. Но если в твоем сердце сохранилась хоть капля жалости, не отбирай жизнь у невинных!

– Странно слышать о жалости от тех, кто никогда не знал ее сам, – жестко оборвала одного из братьев Кайдэ. – Вам, как и мне теперь, это чувство незнакомо. Оно кануло в Вечность вместе с прошлым, которого не воскресишь.

– Мы уже заплатили и будем продолжать платить за все, в чем ошибались, но наши сыновья не должны становиться заложниками. Потому что если ты не простишь нас, Силы не перестанут охотиться за нашими наследниками и рано или поздно доберутся до них. Лишь в твоей власти даровать им прощение.

– Каким бы ни было мое решение, своей участи вы не измените, – предупредила Сошедшая. – Вам я помочь не могу.

– Ты права, – почтительно опустила голову золотоволосая тень. – Прошлое не повернуть вспять, но будущее не должно платить за него.

– Возьми их под свою защиту, и мы будем вечно преданны тебе, – блеснул потускневшими синими глазами бывший Властитель Ветров. Даже будучи призраком, он ухитрялся оставаться собой.

– Однажды ты почти дал это обещание, но не мне, – Хозяйка задумывается, но лишь на короткий миг.

– Ты не думаешь о себе, тогда подумай о ней, если она действительно тебе небезразлична. Что станет с ней, если… Ветры меня побери! Если ты… если тебя…

– Ее защитит тот, на кого я могу положиться. Ты.

– За то, что клятва вашего отца была нарушена, ты и Рутхан заплатили своей жизнью. Подумай, хочешь ли ты вновь рисковать тем, кто тебе дорог? Потому что ни ты, ни твой сын или его потомки не смогут нарушить слово, данное мне.

– Но я не смогу сдержать его оттуда, куда мы уйдем… – возразила синеглазая тень.

– В этом нет нужды, потому что отнюдь не вы и не мне будете служить, – заключила она. – Я сделаю то, о чем вы просите, и позабочусь о будущем ваших сыновей, но взамен на это вы поклянетесь, что судьбы всех ваших потомков будут навечно и неразрывно связаны с судьбой моего сына и всех тех, кто будет после него. Отныне ваши сыновья будут искупать вашу вину, и любое предательство будет грозить им смертью, а их потомкам – проклятием. Вечная верность – такова будет плата, если вы примете ее.

Мужчины склонили головы, но решение приняли единогласно и не раздумывая:

– Что ж, это справедливая плата, и ты имеешь полное право требовать ее от нас. С сего дня и до конца времен мы отдаем жизни наших сыновей и всех их потомков в залог жизни твоего сына и всех, кто будет после него. Пусть скорее ветер перестанет дуть, и вода обратится кровью, повернув свое течение вспять, огонь обернется пеплом, а земля – прахом, поля прекратят приносить урожай, луна поменяется с солнцем местами и погаснут путеводные звезды, чем кто-нибудь из нашего рода предаст своего господина. А если такое и случится, то предавшие данную клятву поплатятся за это своей жизнью и проклятие падет на их детей и всех тех, в ком будет течь кровь предателей.

– Да будет так! – Сошедшая сверкнула своими немыслимыми темно-изумрудными глазами в черной оправе ресниц. – Вы успели дать им имена?

– Наших сыновей зовут Иммерлан и Адьяхар.

– Теперь моя очередь давать вам слово: нынче же Иммерлан и Адьяхар обретут пищу и крышу над головой. С этого дня и до скончания времен или же до конца вашего рода я беру их под свое покровительство и защиту. Знайте: ни один из смертных не сможет безнаказанно поднять руку на отпрысков вашего рода, но и сами они обязаны будут служить Наследнику и только ему. Потомкам Ястреба будет запрещено проливать кровь потомков Ягуара и наоборот. За смерть же своего господина, которого они не сумеют уберечь, они поплатятся собственной жизнью, тогда как их господин будет иметь право пожертвовать любым из них или обоими – на свое усмотрение, зная, что их род не прервется.

Братья безропотно выслушали Сошедшую, и перед уходом синеглазый царевич протянул Кайдэ свой кинжал.

– На этом оружии до сих пор твоя кровь и наша вина. Пусть же мой сын при помощи этого клинка защищает твоего сына и своего брата.

– Так и будет! – Хозяйка приняла оружие. – И никто иной, кроме детей Ветра, впредь не сможет владеть этим клинком.

* * *

Ее двери были открыты и ветер, юркнув в старое жилище, свободно загулял по дому. Сошедшая вошла в знакомый глиняный саман и, прислонившись к дверному косяку, произнесла:

– Здравствуй, Амина.

Стиравшая что-то в тазу уже немолодая, но еще и нестарая женщина вздрогнула и оглянулась.

– Кайдэ, это ты?! – изумленно воскликнула знахарка и, по-хозяйски быстро вытерев руки о передник, уже хотела было подойти, но гостья резко отступила назад:

– Нет! – предостерегающе сказала она. – Не касайся меня! Я не хочу увести тебя раньше срока – твое время еще не пришло, а живые должны жить. Но я дала тебе слово и вернулась, а теперь скажи, почтенная, где мой сын? – тревожные глаза оглядели пустовавший саман. – Где Амин?

Целительница заметно погрустнела и, поникнув головой, ответила:

– Прости меня, дочка. Я ждала тебя, но ты не приходила. А потом в городе стали говорить, что у нашего повелителя Деирнира Росимо-арэ-Дора и его царицы появился на свет мертворожденный ребенок. Вот я и отнесла сегодня утром твоего сына прямо к царским вратам, да там и оставила. Уж больно не хотелось мне, чтоб он умер в нищете, наш Амин. Не для того ты очутилась у меня на пороге, прося о помощи, а потом в муках рожала его, не для того он пришел в наш мир, чтобы помереть от голода вместе со мной! А наш царь уже в годах, и Пятеро до сих пор не послали им с царицей наследника, которого они так ждут. Но есть легенда, очень старая, о том, что придет время и у царских стен в один день появятся три младенца, которые возродят династию правителей. Вот я и решила, что солдаты повелителя найдут сверток и решат, что это знамение. А ведь мы с тобой и мечтать о большем не смели, так ведь?

Выслушав Амину, Сошедшая побледнела и, отступив на шаг назад, прислонилась затылком к стене, усталая и опустошенная.

– Свершилось…

Из ниоткуда подул слабый ветер. Он поднял пыль у крыльца, закружив ее в своем танце, а потом сорвал с головы Кайдэ серую полупрозрачную вуаль и подхватил ее, унося все выше и выше в небо, но она этого даже не заметила.