Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

10. Выбор

Тревога. Для младшего из братьев Аскуро это чувство было в новинку. Семья всегда представлялась ему чем-то единым и неделимым, незыблемым и неизменным, а отношения в семье – простыми и понятными. Каждый занимал определенное место, у каждого было свое дело и одновременно у всех – одна общая цель: благоденствие Царства Вечности. Нааяр занимался управлением и политикой, делом всей жизни для Тансиара была война, Трион покровительствовал строительству и труду и благоволил к архитекторам, мастеровым, земледельцам, Рийон любил веселые праздники, развлечения и игры, Орьен чтил медицину и религию, отдавая предпочтение трактатам философов, мудрецов и священнослужителей, а Сидаль уважал искусство и восхищался творениями художников, поэтов и музыкантов.

Но после того самого дня, когда воскресший брат появился в дверях Совета, в сердце угнездилась и пустила корни тревога, а обычная уверенность в правильности происходящего пошатнулась, подобно лишенному фундамента дому, возведенному на зыбкой почве. Твердую землю под ногами заменило некое подобие топи, неизвестно откуда взявшейся, но схватившей за ноги не хуже самой настоящей трясины. И с каждой мыслью, с каждым словом топь эта становилась все зыбче, а то, что раньше представлялось четким и ясным, переставало быть таковым.

Пока длился Эссельс, на языке у Сидаля крутилось множество вопросов, однако с появлением Тансиара они все разом вылетели из головы, и под конец Совета остались только три: как брат выжил, где он был все это время и почему не давал о себе знать? Именно их младший Аскуро намеревался задать и получить ответы, которые могли хоть что-нибудь прояснить. И это тягостное ожидание вкупе с мучительной неизвестностью и засевшими где-то глубоко подозрениями перевешивали радость от спасения брата.

Любой другой простой римерианец в первую очередь обратился бы за помощью и советом к родителям или друзьям. Но Сидаль Аскуро простым римерианцем не был и иногда искренне об этом жалел. Признаться честно, в последнее время все чаще. Что касалось родителей… его отец был Владыкой Римериана, а свою родную мать младший из братьев, как, впрочем, и все они, видел редко.

Сидалю было известно, что давшую жизнь звали Каэзия и что она была родом из благородной приторианской семьи Эленгуэм[48]48
  Девиз рода (лаэт.) «Ovoru praeferre morri» – «Бесчестью предпочитаю смерть».


[Закрыть], из которой вел свое происхождение и Верховный темполиец, приходившийся царице-матери двоюродным братом. О гордости этого семейства ходили легенды, впрочем, ее хватило как минимум на трех сыновей царицы из пяти. Обычно Сидалю удавалось увидеть мать лишь издалека: несколько раз на службах в Темполии, праздниках и других подобных церемониях, на которых позволялось присутствовать женщине. Так было заведено, что после истечения пятнадцати лет со дня рождения ребенка, считалось, что сын не нуждается больше в опеке матери и что дальнейшее слишком близкое общение может дурно повлиять на мальчика.

Женщины в семье Аскуро согласно чтимой издавна традиции были весьма ограничены в своих правах. Данный факт не вызывал ни недовольства, ни возмущения, ни желания что-то изменить. Приторианки принимали устоявшиеся в обществе законы как должное и считали неприемлемым нарушать их. Первостепенной и самой важной задачей для благородной дамы являлось рождение детей, тем более если эта дама удостаивалась чести принять фамилию Аскуро.

Впрочем, следует сказать, что мать и не искала встреч со своими сыновьями. А когда встречалась с ними на приемах или публичных празднествах, строго следовала этикету, по которому каждому из молодых людей согласно очередности их рождения следовало приблизиться, поцеловать царице руку, осведомиться о ее здоровье и, обменявшись парой приличествующих моменту фраз, не задерживаясь, отойти. Выражение излишних чувств, мягко говоря, не приветствовалось. Да и оставались ли они по прошествии многих десятков лет у людей, оторванных или намеренно удалившихся друг от друга?

Их будет Пятеро. Каждый из Четырех на своем месте и Один, что соединит их всех.

Пятеро… Эдэрэр и четыре его брата? Но их шестеро. Кто же лишний? Кто-то из старших или он сам, родившийся последним? Пятеро созданы для Ритуала, как Амарар и Асандан для дня, а Яман и Сакхр – для ночи. Ритуал – священный долг и занесенный над всеми ними с рождения меч. И когда этот меч падет на их головы, никому не известно, даже Верховному темполийцу.

Сидаль часто задумывался над особенной цифрой, значившей в его семье слишком многое. До появления на свет Тансиара пятеро сыновей у Аскуро рождались исключительно во времена войн и катаклизмов, и место каждого из них было обозначено задолго до их первого вздоха. Так же, как и Силы, которые со временем становились им подвластны. Приход Пятерых означал не что иное, как приближение тех событий, для которых они и были призваны в этот мир, чтобы осуществить то, что лишь им одним было по силам, а именно – совершить Призыв. В Римериане свято верили, что с начала времен Пятеро рождались в переломные для Царства Вечности моменты и, совершив то, что было предназначено, уходили. Так было при последнем Призыве с Дориоланом Избавителем и его братьями, так было до него, так будет и впредь.

Но шестерых сыновей у Аскуро еще не рождалось. Храмовники верят, что шесть – это дурной знак, что братьев всегда должно оставаться пятеро – таков баланс, и он не должен нарушаться, иначе кто-то обязательно погибнет. Страшные слова, услышанные Сидалем, когда он был еще ребенком, в свое время напугали маленького Аскуро, и он запомнил их на всю жизнь.

Однако когда спустя сутки после рождения Нааяра у отца и его пепельной наложницы, взятой в плен после очередной стычки с ашесами, появился Чиаро, младенцу решили оставить жизнь, несмотря на то, что нежданный ребенок своим появлением невольно нарушил устоявшийся тысячелетиями порядок. Измена жене не осуждалась в обществе так, как измена мужу, но покой царской семьи она на некоторое время все же потревожила, особенно когда после этой связи родился ребенок. Мать восприняла неверность отца со стойкостью лучшей из представительниц своей семьи. И все же пепельная, подарившая Римериану будущего Альентэ, после рождения своего первого и единственного сына прожила недолго. Еще при жизни матери Чиаро злые языки сулили ей неотвратимое возмездие за то, что она встала между законными супругами и пошатнула вечный союз. Другие уже после смерти пепельной вполголоса обвиняли в гибели тьернийки законную жену Владыки. Ходили слухи, что царица поспособствовала устранению соперницы, но Сидаль в них не верил. Мать всегда была тише воды ниже травы. За все время их с Владыкой союза она ни слова не сказала поперек отцу. Что ей оставалось? Только смириться, не потеряв при этом своего достоинства. И она смирилась, а Силы просто пошли ей навстречу.

Сидаль мало что знал о матери Чиаро, да и те отрывочные сведения помнил лишь по рассказам старших братьев, поскольку к моменту рождения младшего из Аскуро ее уже не было в живых, а во дворце об обстоятельствах зачатия будущего Альентэ предпочитали умалчивать. Появление внебрачного ребенка восприняли как должное, отец уравнял его в правах с остальными своими детьми – и на этом все вопросы были исчерпаны.

А про пепельную говорили, что она действительно была особенной, эта таинственная женщина, пленившая сердце Владыки Римериана и невольно возбудившая вокруг себя столько толков и разговоров. Красивая, должно быть, получалась история: властитель Царства Вечности взял в плен чужестранку, которая сама потом завладела его мыслями и сердцем! Должно быть, Анаис походила на нее – иссиня-черные волосы, белая, будто светящаяся в лунном свете кожа, тонкие черты лица и восхитительные глаза! Отец просто не мог не полюбить такую женщину, тем паче, что она разительно отличалась от их матери, светловолосой, кроткой, послушной, чересчур набожной.

Тансиар в жизни не обратил бы внимание на приторианку, если бы она хоть сколько-нибудь была похожа на его мачеху. Старшему брату всегда нравились яркие, полные жизни и любви к этой самой жизни женщины. Бледные, смотрящие в пол серые мышки его не привлекали. Рийон тоже назвал бы урожденную Эленгуэм безвольной, разумеется, не будь она его матерью. Но она была ею, и ее надлежало почитать. И они почитали.

Однако пока Каэзия Аскуро молилась Силам за сохранение величия их семьи, ее сыновья выросли и перестали нуждаться в ней. Теперь у каждого из них была своя жизнь, своя судьба и свой герб[49]49
  У первого из сыновей, именуемого Наследником, на знамени традиционно изображался сдвоенный герб: Змея, символизировавшая знание и мудрость, и Орел, который служил символом славы и победы. Властитель Земли брал себе герб с изображением Быка, Властителю Ветра доставался парящий в небе Ястреб, Властителю Воды – Дельфин, а Властителю Огня – Ягуар.


[Закрыть]. У кого не было своего собственного герба, так это у Чиаро. Незаконнорожденным детям он не полагался, но по воле отца после проведенного ритуала, указавшего на Тансиара как на будущего Альентэ, Нааяр разделил свой герб и хотел было отдать брату Орла, но Чиаро и тут не изменил себе. «Раз бастардам не положен собственный герб, что ж, не будем дразнить Богов», – ответил тогда Тансиар и отказался от предложения Наследника. А через какое-то время алеарианцы сами поместили себе на знамя любимую птицу Чиаро – его ручного сокола, и это прижилось. Спорить никто не стал. А позднее необходимость что-либо кому-либо доказывать отпала – все и без того признали, что военное дело было создано для Тансиара так же, как государственные дела для Наследника.

* * *

Дождавшись окончания Совета, младший Аскуро сразу же направился к старшему из братьев. В этой части Дворца Сидалю бывать еще не приходилось, и он едва не заблудился, минуя бесчисленные коридоры в поисках комнат Наследника. Покои Эдэрэра располагались в особом крыле, куда доступ был закрыт даже для самых знатных приториев. Нааяр предпочитал уединенность и имел на это право.

Подчиненных Вакке альтерийцев нигде не было видно, а дверь оказалась не заперта, поэтому проникнуть в комнату Нааяра не составило особого труда. Сидаль незаметно, как ему показалось, юркнул в полутемное, будто утонувшее в предвечернем сумраке помещение и хотел тут же оповестить брата о своем присутствии – подкрадываться и подслушивать он не умел и не любил – но его опередил голос:

– Я предполагал, что ты придешь, и ждал тебя.

Нааяр быстро просмотрел какие-то бумаги и убрал листки в стол, закрыв ящик на ключ.

– Ты ждал? Меня? – Прерывать работу Наследника и в самом деле было неловко, но Сидаль ничего не мог с собой поделать: за прошедшие дни накопилось слишком много вопросов, которые было совершенно некому задать.

Получается, что Нааяр почувствовал приход брата? Он тоже ощущал необходимость поделиться той бедой, которая обрушилась на них сегодня на Эссельсе? Все-таки семья – это величайшая сила! Дороже нее нет ничего.

Наследник благосклонно улыбнулся:

– Если у тебя возникают вопросы, всегда должен быть тот, кто найдет ответы на них.

Сидаль огляделся. В кабинете старшего брата кроме них самих слава Силам никого не обнаружилось. Разговор, ради которого он пришел, не предназначался для чужих ушей, и теперь младший Аскуро мог говорить свободно.

Кабинет Наследника был богато обставлен, хотя комната Чиаро тоже не отличалась аскетичностью. Здесь на обивке мебели, шпалерах и портьерах преобладали темно-зеленые, коричневые и болотные цвета, а на столе брата расправляла свой капюшон бронзовая статуэтка гербовой кобры. У Чиаро гербовый зверь не стоял на столе – он летал. Сидаль частенько видел птицу, и брат даже давал подержать ее на руке. А когда-то, еще в детстве, Чиаро привез ему ручного горностая. Он рассказывал, что эти зверьки водились в одной из восьми провинций Римериана, находившейся на юге, – Галеэрминее.

– Значит, к тебе можно? – уточнил младший. – Я ненадолго.

– А даже если бы и так, – подхватил Нааяр, – ты же не думаешь, что я прогоню своего любимого младшего брата только потому, что занят? Садись. Мы должны поговорить.

Своим «любимым младшим братом» Наследник его еще никогда не называл, равно как и «малышом» или «братишкой». Такое водилось только за Чиаро. Между старшими братьями вообще была пропасть различий: Тансиар умел радоваться жизни, Нааяр всегда был погружен в работу, отягощенный властью и обязанностями, которые накладывали на него свой отпечаток, не всегда приятный для окружающих. Да, Наследник не умел веселиться, но разве человек становится хуже из-за того, что он постоянно занят? Кто сказал, что тот, кто всегда и надо всем смеется, прав? Тот, кто не любит никого, кроме себя? Ответственность, сознательность, рассудительность, способность принимать взвешенные решения – вот основные качества, присущие Эдэрэру, и Нааяр полностью отвечает им. Чего нельзя сказать о Чиаро. Ему подобными достоинствами овладеть не суждено. Стать более вдумчивым, уравновешенным, спокойным – таким, каким и должен быть настоящий Наследник, – этого Тансиару не дано. Поэтому Альентэ и не занимает чужое место.

У самого старшего и самого младшего из сыновей Вэнэнадора Аскуро до сих пор для многого не хватало времени, и вот по какому-то чудовищному совпадению оно появилось у них только теперь, когда Тансиар попал в эту неприятную историю. Почему? Братьям просто еще ни разу не представлялся шанс узнать друг друга лучше, чем они уже знали. И, как бы нелепо это ни звучало, им мешал именно Тансиар. Брат был ярким, сильным, порывистым и удачливым. Безусловно, Эдэрэр в сравнении с Альентэ заметно проигрывал. Ссутулившийся под бременем правления человек, взваливший на себя Царство Вечности, и не вылезающий из библиотеки книжный червь не чета Первому Воину. Как не чета взрезающему небо своим серпообразным крылом соколу свернувшаяся кольцом кобра или галеэрминейский горностай.

* * *

– Но как ему это удалось? – не ходя вокруг да около, выпалил Сидаль после непродолжительного молчания, присев на край стула.

Ему нужно было к кому-то приходить, говорить, спрашивать, советоваться. Чтобы найти подтверждение правильности собственных мыслей и поступков. А это далеко не всегда получалось, даже в такой большой семье, как у них.

Эдэрэр буднично обмакнул перо в чернила и произнес, продолжая что-то писать:

– Я очень хорошо представляю, что ты чувствуешь. Ты в замешательстве, растерян, сбит с толку. Поверь мне, я испытывал бы то же самое… если бы не был к этому готов.

– Ты нашел ответы?

– Главное – своевременно и правильно задать вопрос.

– Но как он смог вернуться? – не унимался Сидаль. – Живой и невредимый?

– Не «как», – тоном этра поправил его Эдэрэр, – а «почему».

– Так почему же?

Нааяр закрыл глаза рукой и тяжело вздохнул:

– Видит Вечность, я не хотел вмешивать тебя во все это. И я бы многое отдал, чтобы не мне пришлось открывать тебе глаза. Но бегство от проблемы не является ее решением, и ты заслуживаешь правды, какой бы она ни была.

– О чем ты говоришь, Нааяр? – Сидаль не понимал. Нет, он слышал слова или скорее звуки, произносимые братом, но в действительности не понимал ни слова.

– Для Тансиара лучше всего было бы пасть смертью храбрых. – Наследник был невозмутим. Это неподвижное лицо, больше похожее на меловую маску, это непоколебимое спокойствие… – Однако вместо доблестной гибели, о которой мечтает любой солдат, он выбрал жизнь. И теперь его будут судить.

Сидаль ослышался? Судить? Чиаро?! Это бред! Он самый преданный, самый доблестный воин, верный слуга Заблудшего, лучший из сыновей Вечности, его любимый старший брат! Этого просто не может быть! Ашесы наступали, Крылатые оборонялись, а что еще им оставалось? Брат не боялся ходить иными путями, чем все остальные, любил ярко и стремительно, но чтобы предать? Этому никто не поверит! Да и зачем ему это? Чиаро всю жизнь воевал с ашесами. Выполнял свой долг, служил Римериану, почитал отца и братьев. Пусть делал это, не признаваясь, дерзко, с вызовом, но никто не был предан Римериану больше, чем он!

– Судить? За что? – У младшего брата пересохло во рту.

– За измену. Твой брат стал предателем, Сидаль. Солнце его славы закатилось.

Сидаль и представить не мог, что слова бывают так тяжелы. Словно огромная волна, поднявшаяся из неоткуда и накрывшая собой их всех. А ведь он предупреждал Тансиара, он говорил ему! Тогда, накануне битвы у Багряного…

Подавленно замолчавший Наследник сокрушенно опустил голову:

– Ты думаешь, мне легко говорить тебе все это? Я знаю, какая это трагедия, какой удар для семьи, для Римериана, для тебя, для всех. Не секрет, что ты любил его больше, чем любой из нас. Я знаю, как горько тебе слышать правду, но ты должен ее услышать. Ради отца, ради нашей семьи, ради Царства Вечности. Ведь рано или поздно Владыке придется принять единственно правильное решение, и тогда его опорой по защите Юга станешь ты.

– Я?

– Да, ты. Почему ты так удивлен? Ты достойный и смелый юноша, я бы даже сказал отважный. Отец ошибся. Он выбирал Тансиара в надежде, что тот будет преданно служить Римериану, но в Альентэ от римерианина лишь имя. Сам посуди: не вернись он назад, измена стала бы очевидной. А так, помяни мое слово, не пройдет и недели, как его возведут в ранг героя! Еще бы! Почти в одиночку против двух тысяч!

В эту минуту Сидаль ненавидел свою память, ведь она стремительно возвращала его в прошлое. Два таких разных разговора, имевших место в разное время, в разных местах, с разными людьми. Слова, сказанные ему Нааяром когда-то очень давно:

– Помяни мое слово, мы все еще хлебнем и слез, и крови из-за твоего дорогого брата. Он предаст всех, кто имел глупость думать, что он их любил. Предаст жестоко, беспощадно, как разит своих врагов. Именно своих, потому что он всегда был, есть и будет эгоистом, думающим лишь о себе и своем величии. И вот тогда каждый узнает ему цену, но будет слишком поздно…

И совсем другая ночь, витражное окно, бескрайняя синева и стоящая высоко в небе Восковая звезда.

– Может и стоит уничтожить то, чему суждено быть уничтоженным и что рано или поздно станет таковым?

– Что ты такое говоришь? – ужас в глазах заставляет старшего брата смягчиться.

– То, что слышал. Умирающее либо должно умереть само, либо ему кто-то должен помочь это сделать.

Небытие, Тансиар говорил ему! Еще до свадьбы Нааяра, до Багряного! А он слушал, но не слышал, не понимал…

– Сидаль, – старший брат завершил все свои дела и сложил руки на столе, внимательно смотря на младшего. – Теперь ты уже не можешь оставаться в стороне. Ты часть нашей семьи, ее неотъемлемая часть, а Аскуро в трудные времена всегда держались вместе. Однако ты не глух и не слеп, чтобы не видеть очевидного. И мы уже не можем оберегать тебя от окружающего мира, каким бы жестоким он ни был.

– Я не хочу, чтобы меня оберегали! – вспыхнул так и не ставший Властителем Воды юноша.

– Разумеется, не хочешь, – примирительно произнес Нааяр. – Ты вырос. А некоторые этого не заметили. Тебе предназначалось стать защитником Гранатового и Порфирового Бастионов, вместо этого тебя едва не сделали темполийцем. И как ты думаешь, благодаря кому это произошло?

– Чиаро?! – ошеломленно выдохнул Сидаль, веря и не веря.

– Ему легче решить все самому и по-своему, чем учить тебя, хотя твое обучение военному делу – это его прямая обязанность. Очередная, от которой он предпочел уклониться. Тансиар забрал Бастионы, принадлежащие тебе по праву, так же, как забрал мою жену. И ни один Отпрыск Звезд не сказал ему ни слова, не возразил, не возмутился. Альентэ по определению разрешается все. Вот только кто установил такой порядок вещей?

Сидаль не мог поверить своим ушам. Чиаро отнял у него право охранять Бастионы, которые должны были перейти под его командование после Посвящения? Но почему? За что?!

Искать ответ не пришлось – его озвучил Нааяр:

– Тут есть и другая сторона медали. Чем больше Бастионов находится под его контролем, тем больше в его руках власти.

– Чиаро никогда не хотел править, – мотнул светловолосой головой младший.

– Да, не хотел, – спокойно согласился Наследник. – Или заставил всех поверить в это. Но власть у него в крови. Быть может, Первый Воин не хотел ее до сих пор, но рано или поздно он захочет. Ты умеешь хранить секреты? Я открою тебе один, хотя и не должен. Ты знаешь, кем была мать Тансиара?

– Она была наложницей отца. Пепельной.

– Верно. А ты знаешь, к чьему роду она принадлежала?

Сидаль потерянно пожал плечами.

– Так вот я тебе скажу. Ее родная сестра, младшая, теперь сидит на тьернийском троне.

– Не может быть! – изумился Сидаль, и голубые глаза мальчишки стали совсем огромными.

– Может. В твоем любимом Тансиаре течет кровь Сурим Кавы.

И это многое объясняет… Выходит, возлюбленная отца была не простолюдинкой, а Римой! Интересно, кому еще об этом известно? Ведь тогда получается, что в Тансиаре текут сразу две царские крови – Аскуро и Каэно – одновременно, и он знатнее всех своих единокровных братьев! Подобную информацию действительно следует держать в тайне. Одной Вечности известно, чем может обернуться ее оглашение!

– У отца с Тансиаром всегда были непростые отношения. Да, иногда Владыка вел себя с ним чрезмерно строго. И сейчас ты понимаешь, почему. Отец опасался, что кровь ашесов возобладает в нем и случится непоправимое. В конечном итоге Владыка оказался прав. Как ты думаешь, чью сторону примет Тансиар, случись что? Ты еще слишком юн, ты не представляешь себе, как женщина может увлечь мужчину, отдалить его от семьи, подчинить своей воле. Скажи, ты знаешь, где сейчас Анаис?

– Нет, – неожиданный вопрос поставил Сидаля в тупик. – Откуда?

– Знаешь. И я знаю. Она с Тансиаром. Может, не в данный конкретный момент, но это дела не меняет.

И все-таки Чиаро не должен был влюбляться в Анаис! Брат поступил в высшей степени неблагородно, отняв чужую жену. И подлость, как ее ни назови, остается подлостью.

– Он любит отбирать то, что не принадлежит ему по праву, – продолжал говорить Нааяр, – зная, что никто не сможет открыто противостоять ему. Ведь последнему эбенцу известно, кто является лучшим бойцом Руайома. Однако несмотря ни на какие свои обиды я не могу позволить себе развязать междоусобицу в своей собственной семье. Я ответственен за всех ее членов. В том числе и за свою жену.

Загадочная невообразимой дикой красотой пепельная и лучший римерианский воин… Это красиво! И это правильно. Так и должно было бы быть, если бы у нее не было мужа и обязанностей перед ним и Вечностью, скрепленных клятвой, данной на века.

Сжав губы в тонкую линию, Наследник крутил в руке перо:

– Тщеславие – вот главная проблема Альентэ, преодолеть которую в себе он не в силах. Главная, но не единственная. Он мог подождать подхода войск с Алого Бастиона, но не захотел. Он жаждал заполучить все лавры, заплатив за них жизнями других, а вместо этого едва не погиб сам и погубил людей, которые последовали за ним, когда пошел в наступление первым, пребывая в очевидном меньшинстве. В погоне за славой, забыв об интересах своей страны, о своей семье, обо всем. Ему приказано было дождаться подкрепления, но разве кто-то может повелевать Первым Воином? И еще, Сидаль. Ты уже взрослый. Ты умеешь слушать и извлекать выводы из услышанного самостоятельно, и ты знаешь Тансиара. Разве он сдался бы ашесам добровольно? Нет, он слишком горд для этого. Да он скорее бросился бы на собственный меч, чем отдал себя в руки врагов! Ты согласен со мной?

Сидаль неуверенно кивнул.

– Даже ты понимаешь это. От пепельных так просто не уходят. До сих пор они не выпустили живым ни одного пленника. А для твоего брата почему-то сделали исключение, хотя прекрасно понимали, кто он. Подумай над этим на досуге.

Младший Аскуро больше не мог спокойно слушать. Слезы сами собой навернулись на глаза. Потом, прилюдно, он уже не позволит себе заплакать. Пусть лучше это произойдет здесь и сейчас, чем когда озвучат приговор. Хотя такое поведение и не подобает мужчине, но он попрощается со своим детством, навсегда ушедшим прошлым и любимым братом сегодня, вот так, наедине с близким человеком.

Нааяр подошел и погладил младшего по голове. Почти так же, как это делал Тансиар.

– Я знаю, ты не всегда понимал его. Но с Тансиаром у тебя для этого было мало шансов. Он вообще очень редко подпускал к себе кого бы то ни было. Вот только твоей вины в этом нет.

И вдруг Сидалю вспомнились слова любимого брата после возвращения из очередного боя за Чертой. Тансиар редко бывал открыт и тем более откровенен с кем-либо из близких, включая Сидаля, но в тот день почему-то сказал то, что сказал. Вполне возможно потому, что был пьян…

– Ты слышал, как нас встречали сегодня? Как героев! – Чиаро снова запивал победу вином. Судя по всему, военные успехи римерианской армии его не окрыляли, напротив. Но природа сыграла с Аскуро злую шутку – и даже опьянеть Альентэ не удавалось надолго. Полководец мог вливать в себя вино ночами напролет, заперевшись в своей комнате, – утром во дворце он неизменно выглядел свежим и бодрым, так что никому и в голову не могло прийти, чем брат занимался всю ночь.

– Всего лишь за то, что мы вырезали и разграбили полдюжины тьернийских окрестных деревень, не оставив в живых никого, а ашесы просто не успели нам за это отомстить! В столице любят, когда Римериан доказывает свое превосходство, при этом не неся особых потерь. Воинам воздают почести, римериане кричат здравицы, славя победителей, как будто мы вернулась с войны, а не из трусливой разбойничьей вылазки! Можно подумать, любезному отечеству угрожала кучка крестьян! Небытие! И после таких «побед» эбенцы продолжают верить, что все решено свыше и Боги благоволят нам… Вечность, какая чушь! У меня бок пробит стрелой. Насквозь. А на теле больше десятка ран. Я так часто видел смерть, и она столько раз улыбалась мне в лицо, что и не упомнить… Но однажды настанет день, когда эта игра мне надоест, и тогда…

Что случится тогда, Тансиар не договорил. Вместо этого брат залпом допил вино, замахнулся, и хрустальный бокал вдребезги разлетелся о каминную решетку. Огонь взметнулся и заплясал, играя на осколках, казавшихся застывшими кусочками расколотого льда.

Сидаль тогда запоздало сообразил, что ему лучше было уйти, но ноги будто приросли к полу. Младший Аскуро заворожено смотрел на старшего брата, которого видел в подобном состоянии впервые. Тансиар будто горел изнутри, но вряд ли задумывался над тем, что был красив даже сейчас, когда злился. Растрепанные черные волосы, острые скулы, нахмуренные брови, пронзительный взгляд чуть исподлобья. Парадоксально, но брату шло, когда он хмурился, хотя сам он едва ли догадывался об этом. Безусловная божественная красота – так, кажется, обычно принято говорить про столь безупречную внешность. Красота, не испорченная ничем, кроме одного маленького шрама в уголке рта, который брат ни от кого не прятал и никак не маскировал. В отличие от тех шрамов, что оставались в его душе. Тех, что были невидимы глазу и надежно спрятаны ото всех.