Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

23. Последняя мечта

 
Любовь моя, цвет зеленый.
Лишь месяц на небо выйдет,
Весь мир с нее глаз не сводит —
И только она не видит.
 
 
– Земляк, я отдать согласен
Коня за ее изголовье,
За зеркало нож с насечкой
И сбрую за эту кровлю.
 

Она задохнулась и упала в песок – как если бы ее толкнули. В точности, как в тот день… она не смогла бы забыть это чувство – нигде и никогда. Но что же именно случилось тогда? Шелковая подушка с золотой бахромой, боль в руке и огненное пламя, напоминающее цветок лилии, которое связало их воедино… связало не тех, кого должно было, но прочно и навсегда. Если, конечно, считать Вечность достойной называться этим самым «навсегда». Однажды совершенная ошибка будет отзываться в веках, эхом проносясь и отражаясь от стен. За эту ошибку придется расплачиваться очень и очень многим – до самого конца, если он вообще наступит. Обрывки неумолимо ускользающей памяти. Она всеми мыслями, всеми возможными усилиями хватается за остатки воспоминаний, но они истончаются, просыпаются песком сквозь пальцы… не удержать.

Вода горела синим огнем. Как холодно и страшно! Она никогда не боялась водной стихии, но вступить в полыхающую гладь было невозможно и немыслимо, но… необходимо. Войти нельзя, не войти невозможно. Ледяной огонь. Синее пламя. Дрогнул пол, неведомо откуда взявшийся ветер растревожил пламя факелов, спутал волосы…

Она не помнила ничего, кроме стылого синего огня, клубившегося над водой, по которой шли ее ноги. Пройдя через него, память сгорела. В ней не осталось ни имен, ни родства, ни воспоминаний. Лишь пылающая где-то глубоко внутри пустота. Ее заставили пройти? Это было вынужденной мерой? Или она захотела того сама? Но последним оставался самый главный и, вне всякого сомнения, самый страшный вопрос – кто она такая? Вопрос, задаваемый себе и остававшийся без ответа.

Обжигающе горячий ветер накрывает невидимым саваном безжизненную долину. Мутное серо-коричневое зарево висит над горизонтом, оно похоже и не похоже на туман. Голые ноги, проваливаясь, вязнут в теплой зыбучей почве, на зубах хрустит, а в волосы забиваются мелкие песчинки. Обхватив одной рукой внушительных размеров живот, ей с трудом удалось встать и сделать несколько неуверенных шагов – вокруг нее бушевала песчаная буря, за которой не было видно почти ничего – лишь слабый огонек, мерцавший вдали, где-то в пятиста локтях от места, где она находилась. Обезумевший ветер дул со всех сторон – то толкая, словно подгоняя, в спину, то бросая в лицо охапки мелкого песка. Сняв с себя конец белой накидки и обмотав ею голову, часть лица и шею, она направилась в сторону незнакомого жилища в слабой надежде найти там пристанище.

Еле добредя до первой попавшейся хижины на окраине деревни, она уже не чувствовала под собой ног – ступни покалывало и нещадно жгло так, что каждый шаг давался с мучением. Дойдя до ближайшего дома и обессилев настолько, что она упала в песок прямо перед дверью, путница долго стучала в рассохшиеся доски, сбив ладони почти до крови, прежде чем ей отворили. А когда дверь открылась, со слабым стоном упала на руки онемевшей немолодой женщины, едва слышно произнеся:

– Помогите… ребенок…

* * *

Когда роды завершились, измученная молодая мать лежала на узком подобии кровати и, тяжело дыша, смотрела в потолок. Все благополучно закончилось, и рядом на плетеном стареньком кресле тихо спал ее новорожденный сын.

Видавший виды глинобитный саман с ветвистыми, похожими на реки трещинами по стенам представлял собой более чем скромное жилище из просушенной глины и соломы. Однако, несмотря на всю бедность и нищету, еще нигде и никогда ей не было так спокойно и уютно, как в этом старом просевшем от времени доме.

Темноволосая женщина попыталась шевельнуться, но тщетно, только из груди невольно вырвался стон.

– Тише, ты! Лежи смирно! Давай, я лучше помогу, – приютившая незнакомку хозяйка омыла руки в чане с водой и подошла к своей вынужденной постоялице. Она заметно хромала. – Вот, выпей.

Аккуратно приподняв той голову, напоила ее из кружки каким-то отваром.

– Скоро твоя боль уйдет, и станет легче.

Легче? Может быть… В голове тишина и пустота. Ни мыслей, ни воспоминаний, ни отголосков памяти – ничего. Она знает здешний язык, понимает слова, может говорить, но чувства узнавания нет, и любая попытка вспомнить хоть что-то не дает ответов, как будто до этого момента ее и не существовало вовсе.

Сутулая женщина с почти незаметной проседью утерла испарину на лбу роженицы:

– Не двигайся. Я намазала специальным раствором твое лицо, руки и ноги, – предупредила она и проворчала, – где ж это видано, чтоб в такую погоду бродить по пустыне в твоем-то положении, да еще и босяком!

Гостеприимная хозяйка оказалась права: молодая женщина действительно обожгла и стерла ноги до мозолей, но боль почти не чувствовалась. Наверняка благодаря тем самым притираниям, о которых поведала спасшая ее и ее ребенка. Впрочем, слово "боль" тоже не говорило бы ей ни о чем, если бы она не ощущала неприятное покалывание в ступнях.

– Но, видно, боги хранят тебя, – продолжала рассуждать то ли лекарша, то ли повитуха, – твое дитя – хвала всем Пятерым! – родилось здоровым.

– Спасибо! Если бы не ты… – слабым голосом отозвалась женщина со смоляными волосами и посмотрела в сторону спящего мальчика. Ее… слово пришло само… сын теперь был единственным, что она знала в этом мире и кем дорожила. – Ты целительница?

Старшая непонимающе воззрилась на молодую мать.

– Ты лечишь людей? – уточнила черноволосая.

– Ну да, бывает, заходят… кому надо. – Знахарка привычным движением ощупала лицо и кисти рук гостьи. До разговоров она была не очень охоча, а вот дело свое делала умело и споро.

– Тебе уже лучше, kaide[73]73
  (лаэт.) kaide – повелительница, хозяйка, госпожа. Позже в Арсанне это слово стали переводить как «пришедшая, вернувшаяся, сошедшая».


[Закрыть], жар спадает. Подожди немного…

Мелодичность смутно знакомого слова, невольно выхваченного слухом из всей фразы, волнует что-то внутри, как ветер волнует море. Но этого недостаточно, чтобы вспомнить.

– Ты знаешь и помнишь многое… – предположила путница.

– Ну не так уж и много, – смутилась хозяйка, подхватив кривоватую палку и помогая себе ей. – Грамоте я, чего уж тут таиться, не обучена, а все, что умею, так то меня мать научила.

– Скажи мне, почтенная, где я?

– А ты сама-то что, поди не знаешь? – недоверчиво переспросила лекарша, на что лежавшая лишь неуверенно покачала головой.

– Мы на окраине Каэнума, госпожа.

– Каэнум? – Черноволосая нахмурилась, изо всех сил стараясь вспомнить хоть что-то. Но очередная пустота не оставляла надежды – название города ни о чем ей не говорило.

– Он самый. А ты что, стало быть, пришла сюда издалека? – поинтересовалась хозяйка.

– Если бы я могла вспомнить… – тихо ответила странная гостья, – последнее, что осталось в памяти, – это пустыня, буран…

– Ну-ну! – попыталась успокоить ее врачевательница, приобняв за плечи, – не печалься, госпожа. Ты все вспомнишь. Со временем.

Как бы хотелось в это поверить!

– Почему ты зовешь меня госпожой? – спросила вдруг молодая женщина и тут же закашлялась.

– Проклятый песок! На, вот, – заботливые руки подали пиалу с водой. – А как же еще мне тебя называть, как не госпожой? На твоей руке браслеты, которые говорят за тебя лучше всяких слов. Чистое золото! Ни один человек в нашей богами забытой дыре не способен купить такие.

Черноволосая гостья вытянула перед собой правую руку, покрасневшую и кое-где покрытую волдырями. На ней и в самом деле были надеты несколько золотых браслетов, включая странный, отличающийся от остальных – с двумя кошачьими головами, обращенными друг к другу.

– Если ты скажешь мне свое имя, госпожа, я буду обращаться к тебе по имени. Ведь у всех господ есть имена. Ты не бойся, коль утаить что хочешь, я болтать попусту не стану. Не из таких.

– Помни я свое имя, почтенная, я бы охотно назвала его тебе, – с сожалением откликнулась гостья.

Спасительница сурово прищурилась, кивая на ребенка:

– Стало быть, и кто отец не помнишь?

Молодая женщина беспомощно закрыла глаза:

– Нет… не помню. Совсем ничего. Но, клянусь, я бы хотела вспомнить…

– Должно быть, у его батюшки глаза были цвета серебра, раз мальчишка не взял материнские зеленые…

Молодая женщина задумалась. Ее лицо помрачнело, но лишь на миг. В голове было пусто, буря прошла и забрала с собой все остававшиеся силы.

Цепкие глаза целительницы еще какое-то время сверлили гостью, но потом ее взгляд смягчился, и она сказала:

– Ну, ни дать ни взять Пятеро привели тебя ко мне, госпожа. Вот тебе знак! – хозяйка провела сжатой в кулак рукой себе по губам и раскрыла в воздухе ладонь. – Как будто наперед знала, в чью дверь постучать…

Черноволосая очень осторожно поднялась с лежака и села.

– Ты что, ума лишилась? – заковыляла к ней врачевательница и стала укладывать обратно. – Рано тебе вставать-то, слабая ты еще! Того и гляди сознание потеряешь! Знаем мы ваших, господских… Деревенские вон посреди песков родят и хоть бы хны, а знатная в своих покоях да при прислуге и с должным уходом неделю промучается. Пятерым и тем неизвестно, чем кончится…

Но пациентка мягко отстранила ее руки, посмотрев на младенца, мирно спавшего рядом и неожиданно произнесла:

– Я могу попросить тебя об одолжении, почтенная?

Никто и никогда еще не величал жившую на деревенском отшибе знахарку (или колдунью, как ее частенько называли) так уважительно и с такой теплотой.

– Ну говори уж, раз начала, – сохраняя строгий вид, сварливо разрешила хозяйка. – Что у тебя там за просьба такая?

– Позволь моему сыну остаться у тебя! Хотя бы на какое-то время.

– С ума сошла! – глаза целительницы чуть ли не на лоб полезли от изумления. – На кой мне лишний рот? Сама ж посуди, я последние медяки считаю, еле концы с концами свожу! Как пить дать, с тобой сыну всяко лучше будет, чем пухнуть от голода тут, со мной!

– Со мной ему сейчас нельзя. – Черноволосая один за другим сняла с себя все браслеты, не сумев расстегнуть только один, тот самый, с кошачьими головами. – Вот, возьми их!

Молодая мать вложила драгоценности в руки опешившей врачевательницы.

– На эти деньги ты сможешь прожить какое-то время и прокормить его! А потом я вернусь и заберу сына…

– Как есть безумная! – воскликнула повитуха. – Твоему ребенку мать нужна, а что я? Я и с детьми-то обращаться не умею, своих-то не было отродясь… Да и куда ты пойдешь?

– Пока не знаю, но я не могу оставаться здесь. Меня будут искать.

– Кто?

– Этого я тоже не знаю…

Как объяснить предчувствие? Страх, который негаданно возник из ниоткуда, на пустом месте? Однако материальнее его сейчас нет ничего.

– Такой буран на дворе! А ну в сенкар[74]74
  (лаэт.) дословно – пятьдесят. Так еще называется песчаная буря, приносимая сухим, изнуряюще жарким местным южным ветром, насыщенным песком и пылью. Ураган обычно сопровождается повышением температуры и длится порядка 50 дней.


[Закрыть] перерастет, и что тогда? Дорогу занесет, пропадешь же в песках!

Черноволосая подняла голову и взглянула на свою спасительницу. Что прочла в ее зеленом взоре знахарка? Потерянность, испуг, смятение? Или все это вместе, переплетенное в тугой неразрывный клубок?

– Но ты же вернешься? – неуверенно переспросила та. – Я уже немолода, боги могут не дать мне столько времени, чтобы поднять на ноги твоего сына!

– Я обещаю тебе, что вернусь и заберу его, – такой, какая гостья сейчас, невозможно не верить, – но не раньше, чем буду уверена, что ему не грозит опасность.

– Пятеро! – проворчала целительница, почти сдавшись. – Но ты ведь даже имя ему не дала! Не гоже это… Раз нет отца, то имя, а вместе с ним и судьбу, дает ребенку мать!

Женщина со смарагдовыми глазами посмотрела на новорожденного сына.

– Спасенного называют в честь спасителя. Как именуют тебя, почтенная?

– Аминой.

– Значит, – заключила гостья, – пусть и мой сын зовется Амином[75]75
  (лаэт.) amin – переводится как «радость».


[Закрыть].

«Возрадуйся!» Легкое и светлое имя для ребенка. Имя и, дай боги, чтобы жизнь.

Зеленоглазая женщина впервые приблизилась к спеленованному малышу, коснулась пухленькой розовой щеки и поцеловала его в лоб. Амин спал крепко и так и не проснулся, а его мать на миг замерла над ним, запоминая каждую черточку на любимом лице. Но драгоценные секунды истекли, и мать отошла от ребенка.

Одевшись и собравшись в дорогу, черноволосая крепко обняла Амину и уже было открыла дверь, но внезапно остановилась и обернулась:

– Если со мной что-то случится и я не вернусь, – зеленые глаза заглянули хозяйке прямо в душу, – прошу тебя, позаботься о нем…

– Иди с миром, Кайдэ, – махнула рукой знахарка, – и не волнуйся за своего сына. Что-то подсказывает мне, что судьба, которая его ждет, будет счастливее и твоей, и моей.

* * *

– Этого не может быть! – Юноша сжимал ее руки, боясь выпустить их даже на секунду. – Это ты! Ты!!! Ты могла появиться где угодно, когда угодно, я мог искать тебя до скончания времен, а нашел даже быстрее, чем мог вообразить! Это ли не есть благословение Вечности?

– Кто ты? – осторожно поинтересовалась она, и в его глазах поселилась печаль:

– Так это правда… – Светловолосый молодой человек был добр и заботлив, и ей хотелось ему верить. Хотелось! Но имела ли она на это право? – Ты не помнишь, да? Совсем ничего?

– Что я должна помнить? – с опаской переспросила та, за которую он безоговорочно бы умер не одну сотню раз.

– Себя, меня, нас всех! – воскликнул он.

Она недоверчиво посмотрела на него.

– Даже своего имени? – не терял надежду светловолосый.

– Я не помню ничего, но последняя, кто говорил со мной, звала меня «кайдэ».

Юноша со взглядом цвета рассветного неба явно удивился:

– Тот, кто говорил с тобой, знал лаэтари?!

– Что? – не поняла она.

– Забудь! – мотнул головой странный собеседник. – Я вижу, что ты меня не помнишь, зато я помню все. И у меня нет никого дороже тебя в целом свете! Ты многое забыла, но тебя все равно что-то мучает. Я вижу и чувствую это даже сейчас.

Он крепко обнял ее. Как горько и как сладко одновременно! Она не сопротивлялась, только едва заметно дрожала. Понимала, что больше не сможет убежать? Или она не пыталась вырваться, потому что знала, что бежать было уже некуда?

– Я буду защищать тебя! Пока дышу, слышишь? – пообещал он, сжимая и грея в руках тонкие алебастровые ладошки. – Тебе нечего бояться!

Синий Огонь не оставил ни единой искорки воспоминаний, ни одного шанса на возврат. Забвение… не лучший способ начать все сначала, но какой еще был выход после всего, что она перенесла? Да и чего хотел он сам – чтобы она все забыла или все вспомнила? На него смотрела все та же молодая женщина, которой он восхищался, но вот ее пустой взгляд не говорил ему ни о чем. Все было стерто, будь оно проклято. Все!

– Ты тоскуешь, – мягко допытывался он, не отпуская ее. – О чем? Ты не хочешь сказать или не можешь?

А потом догадался:

– Ты мне не доверяешь! Хорошо, тогда не говори. Пусть это останется только твоей тайной.

Она склонила черноволосую голову к плечу, пряча глаза:

– У меня нет тайн.

– Тайны есть у всех, – заверил юноша и вдруг вспомнил. – А как же твой ребенок? Надеюсь, с ним все в порядке?

Она поднимает голову и смотрит на него, не отрываясь, будто хочет прочитать что-то на его лице.

– Я потеряла его… – прошептала она, и этот шепот был похож на крик. Она опустила глаза, в которых плескалась боль. Хрупкие пальцы судорожно схватились за сукно его камзола. – Понимаешь? Потеряла!

– Мне так жаль… – Голубоглазый юноша еще крепче прижал ее к себе, не зная, чем ей помочь. – Поверь, мне очень жаль! Но это не конец… Ты жива, и это главное! Это единственное, что имеет значение!

– Наверное… – чуть слышно отозвалась она. Ее голос все еще звенел, и в нем звучала безнадежность.

Молодой человек внезапно разозлился сам на себя: и как можно было спрашивать о таком? Это подло и низко… бередить чужие раны. Особенно такие, как у нее, свежие и незажившие. Он должен научить ее снова свободно дышать и радоваться жизни, а не возвращать своими вопросами в прошлое!

И неожиданно одна мысль пришла сама собой:

– А хочешь, я сделаю так, что тебя не узнают? Я один буду видеть тебя такой, какая ты есть. Для остальных твой облик и твой голос изменятся.

Так будет проще начать все сначала, однако он никогда не сделает ничего помимо ее воли! Если же она согласится, то сможет снова вдохнуть полной грудью и начать жить дальше. Выбор за ней.

Страх и растерянность отразились в столь любимых им зеленых глазах, будто она мучительно решалась на что-то.

– Ты можешь подумать, – сказал он. – Не нужно решать немедленно.

– Нет! – Она схватилась за его рукав, останавливая.

– Так ты согласна?

Снежное лицо отливает лунной бледностью. Молодая женщина покорно вложила свои руки в его и коротко кивнула.

Он провел ладонью по ее лицу, почти его не касаясь, словно снимая невидимую вуаль, – и любимые черты изменились. Исчезли для всех прочих, кроме него.

– Здравствуй, – мягко улыбнулся он ей, склонив голову к плечу. У кого-то, кого она знала прежде, была та же привычка.

– Здравствуй, – нерешительной улыбкой ответила она.

Он подарит ей новую жизнь, полную любви, доверия и заботы – всего того, чего она была незаслуженно лишена, и будет относиться к ней с бережным почтением, которого она всегда была достойна. Как к хрупкой статуэтке, готовой вот-вот разбиться в его руках.

24. Черные вести

 
На землю из сини небес
Пали вы стрелами грозными.
Кем же были пославшие вас исполины?
Может быть, звездами?
 

На востоке вставало солнце. Раскаленный шар поднимался все выше и выше, предъявляя взору зрелище немыслимой красоты и превращая долину в одно сплошное переливающееся всевозможными красками и дрожащее жидким маревом золото. В этих краях, как и в Римериане, никогда не видели снега, здесь царило вечное лето, точно такое, какое сейчас цвело в его собственной душе, в существование которой он свято верил.

Его жилище при всем желании нельзя было назвать домом, построенным на века: небольшая хижина приютилась на самом отшибе у дороги, но когда за пригорком вставало солнце, крышу заливало теплое магическое свечение, скользившее по скатам кровли, перескакивая на ставни и теряясь в открытых настежь окнах. И в такие минуты с виду скромная постройка переставала напоминать простую, неприметную лачугу, превращаясь в лучшее место в Арсанне – место, куда всегда хотелось вернуться.

Предусмотрительно поселив ее (настоящее имя той, которой навечно была отдана часть его души, он запретил себе произносить даже в мыслях) в отдельном доме, он в целях предосторожности старался не нарушать ее покой слишком часто, хотя ему этого отчаянно хотелось. И если бы юноше дали волю, он бы купил или выстроил для нее дворец, но привлекать к себе излишнее внимание было ни в коем случае нельзя, поэтому выбранный им дом был простой, без изысков, не хуже и не лучше, чем у соседей. Сам же он жил в нескольких кварталах по соседству, и это тоже было продиктовано вынужденными мерами – если бы случилось так, что нашли его, она осталась бы в безопасности. По крайней мере, ему хотелось в это верить…

И что было важнее всего – уже с месяц они жили спокойно. Целый месяц идиллии – это много или мало? Это дар или проклятие? Это свобода или предощущение беды? Каждый выбирает для себя сам, но совершенно точно можно было сказать одно: время течет по-иному, когда ты счастлив. Ты не задумываешься о нем, не считаешь часы. Только потом, когда оно проходит, ты понимаешь, как мало времени вам было дано, что его следовало расходовать по-иному: не разбрасывать то тут, то там бесценные пригоршни, а подобно бедняку собирать каждую кроху. Однако осознание правильности своих поступков и решений часто запаздывает, поскольку ни обычному человеку, ни Отпрыску Вечности сомнения не чужды.

И все-таки до этого дня Сидаль с трудом представлял, каково это – жить в постоянном страхе. Ежеминутно чувствовать себя преступником и, открывая глаза утром нового дня, теряться в догадках, когда же их найдут – сегодня, завтра или никогда? Вечность, полная ожидания… Или сколько там им было отмерено лет в этом мире? Насколько бы его хватило? Но в одном Сидаль был уверен: ради нее он бы вытерпел все, прошел бы через что угодно…

Однако осмотрительность еще никому не мешала, им же она была нужна вдвойне, и юноша всякий раз при встрече убеждал ее не выходить лишний раз на улицу. Если за ними и впрямь тянулся след, о котором упоминала Дарара Каэно, должно было пройти больше времени, чтобы он истончился, а лучше б и вовсе оборвался. Она не знала всего и по этой причине не понимала его беспокойства. Или, даже если и понимала, виду не подавала, но тяготилась необходимостью подолгу оставаться в четырех стенах. Ей, должно быть, казалось, что опасность иллюзорна, надумана, что он намеренно держит ее взаперти, ограничивая свободу.

Однако буквально пару дней назад все кардинально изменилось: прежде ничем не выдававшая своего волнения, она вдруг потеряла покой и начала рваться куда-то. Ему приходилось практически силой удерживать ее в доме. Что-то невидимое мучило ее, и она металась, как мечутся обреченные в агонии, все время пыталась выйти на воздух, куда-то убежать… Он открывал окна, умолял ее успокоиться, уговаривал, убеждал, что ей ничто не угрожает, но все было тщетно. А потом на запястьях стала выступать кровь…

Белая как полотно, она в полуобморочном состоянии лежала на постели, а он раз за разом упрямо продолжал перевязывать ее руки, пытаясь остановить кровотечение. На какое-то время ему удавалось это сделать, но потом все повторялось опять. Придя в себя, она умоляюще смотрела на него своими огромными зелеными глазами и просила отпустить, говорила, что ничего нельзя исправить, что она обречена, что за ней рано или поздно придут. Сидаль упорно молчал и с ненавистью поглядывал на браслет с кошачьими головами. Ясно было одно – ее искали, но пока что найти не могли. Дотянутся ли их руки до этого мира? Не слишком ли он близок к Сантарэ? Достаточно ли далек, чтобы эхо зова не успело докатиться обратно, до места назначения, слишком быстро?

Что касалось его, он мог бы пребывать в неизвестности сколько угодно времени, пусть даже оно было бы наполнено бессрочным ожиданием и вечным беспокойством души, но для нее это становилось пыткой. Она совсем ничего не ела, сильно исхудала, едва могла вставать с кровати. Как долго все это будет длиться? Сколько еще она выдержит? Вырвавшись из лап смерти, умереть от потери крови – неужели именно такая судьба была ей уготована? На эти вопросы у него не было и не могло быть ответов.

Но когда на днях Сидаль в очередной раз пришел к ней домой и не обнаружил ее там, воображение тут же нарисовало перед глазами самое страшное. Он бросился искать свою подопечную и обежал чуть ли не полгорода, мечась от одного дома к другому, спрашивал у прохожих, заглядывал во дворы, невольно пугая людей. И в итоге все-таки нашел ее в паре сотен локтей от дома, в пустыне, без сознания, с окровавленными рукавами.

И вот тогда младший Аскуро окончательно понял, что так продолжаться больше не может.

* * *

Молодой человек, укутанный в домашнюю тогу из хлопковой ткани, стоял у окна и с почти нескрываемой ненавистью смотрел на вырастающих в уже различимые фигуры всадников. Они бы не смогли появиться незамеченными – он ощутил присутствие родной крови еще до того, как увидел на горизонте знакомые силуэты. Аскуро не заставили себя долго ждать и все же настигли своих жертв! Совпадение или случайность? Но как же скоро это произошло! Пришли по следу, оставленному двумя беглецами? Или почувствовали кровь? Но чью именно? Его, Сидаля? Если это так, то у них с Анаис еще есть шанс, но что если братья охотятся за ней? Хотя с чего бы им искать ее? Для всех она мертва, а ему скрываться и дальше бесполезно. Нужно поговорить с ними, а если не получится, то принять бой и… попытаться победить. Это очень рискованно, но иного выхода нет. По-настоящему опасен только отец, умеющий читать мысли, но он, слава Силам, сюда не заявится – Владыка никогда не покидает Римериан. Ну что ж, пусть событие, которого Сидаль так боялся, но которое было неизбежным само по себе, произойдет сегодня. В конце концов, бегать от своей семьи до скончания времен в его планы не входило. Однако лишь одной Вечности было известно, как нелегко далось младшему Аскуро это решение – не броситься вон из дома, а принять незваных гостей и по возможности убедить братьев, что им здесь делать нечего. Впрочем, нет худа без добра: быть может, когда они уйдут, ее приступы, наконец, прекратятся?

Сидаль успел глубоко вздохнуть, прежде чем через порог его дома, звеня шпорами, переступили четыре воина.

– Ну, здравствуй, братишка! – открыто улыбнулся Рийон и как ни в чем не бывало хлопнул младшего по спине, пока другие заполняли собой пространство его уединенного жилища.

Видимо, чуть ли не все чувства младшего царевича отражались на его лице, потому что Орьен поднял светлую бровь со словами:

– В чем дело, Сидаль? Ты не рад нам?

– Ну почему же? – пожал плечами хозяин, сделав вид, будто ничего необычного не происходит. – Или я должен быть не рад вам только потому, что вы явились без приглашения?

– Что-то подсказывает мне, что мы бы его не дождались, – Владыка Огня сухо улыбнулся, смахивая невидимую пылинку с рукава, а Трион, тяжело опустившись на жалобно скрипнувший под ним стул, пророкотал:

– Стало быть, твой дом всегда открыт для нас?

Рийон не дал младшему брату ответить: то ли пришел к нему на помощь, то ли решил сменить тему:

– А ты, как я вижу, неплохо тут устроился, братишка! – огляделся вокруг Властитель Ветров. – Скромно, но уютно. Тебя можно поздравить! Или даже позавидовать. Кому еще из всех нас улыбнется такая удача – столь ловко и безнаказанно улизнуть от своих обязанностей?

Синеглазый брат весело подмигнул. Он не издевался, а по своему обыкновению незло подтрунивал над младшим. Но не все были настроены так дружелюбно, и кое-кто все же решил зацепиться за последние слова Владыки Ветров:

– Что касается обязанностей, – бесцветным голосом подхватил Орьен, поворачиваясь в сторону Тансиара, стоявшего у окна. – Нам всем хотелось бы услышать, что по этому поводу думает Эдэрэр. Ведь он первый, не дожидаясь распоряжений отца, отправился на поиски младшего брата, а потом привел сюда и нас.

Так это Тансиар его нашел! Сидаль не зря опасался на его счет – с братом шутки плохи. А став вторым в их семье, он приобрел еще большую силу, уступая разве что отцу. Не говоря уже о власти.

Бывший Альентэ отвлекся то ли от созерцания долины, то ли от собственных размышлений:

– Я полагаю, что наш брат счастлив видеть нас, и ему стоит невероятных усилий скрыть свою радость по этому поводу, не так ли?

– Несомненно, – подтвердил внезапно севшим голосом младший. – Это честь, что навестить меня пожаловали сразу четверо близких мне людей.

– Также я склонен считать, – ровным тоном продолжил Эдэрэр, – что наш брат за время своего отсутствия ни на секунду не позволил себе забыть, чью фамилию он носит и частью какой семьи является. Он отдает себе отчет, что однажды придет тот день и час, когда его способности понадобятся Царству, и тогда он вернется. Очевидно, что после того, как наш брат убедился, что найти его не составляет для нас особого труда, он не будет совершать необдуманных поступков. Я прав? – Острый как клинок или стрела серый взгляд вывернул Сидаля наизнанку. Обернись он металлом, Тансиар мог бы пронзить младшего брата им насквозь.

Иными словами, Эдэрэр открыто заявлял беглому царевичу о том, что от него ждет и, не называя вещи своими именами, предостерегал от дальнейшего проявления неповиновения.

Опустившему голову Сидалю ничего не оставалось, как, с усилием проглотив комок в горле, ответить:

– Разумеется.

– Тогда зачем же ты сбежал и скрываешься тут? – озвучил явно не дававший ему покоя вопрос Трион. Он так ничего и не понял. Владыка Земли всегда был равно далек как от власти, так и от любви.

– Я ушел, потому что решил начать новую жизнь, – без эмоций подстать Орьену откликнулся младший Аскуро. – Старой для меня больше не существует.

Наследнику и Престолу в его лице навряд ли понравится подобный ответ: принц Римериана принадлежит Вечному Царству и больше никому. Но Сидаль не собирался уступать ни уговорам, ни угрозам, если таковые последуют.

– Мой уход из Царства Вечности и все, что ему предшествовало, мне неприятно вспоминать, тем более говорить об этом, – как мог хладнокровно произнес юноша. – Как я уже сказал, я не хочу возвращаться в Римериан, и я туда не вернусь до тех пор, пока в этом не возникнет крайняя необходимость. Здесь я нашел то, что так давно искал, – покой. И после всего, что случилось, я весьма ценю его. Так и передайте нашему отцу.

Разговор получался более чем натянутым и вскоре, вероятно, зашел бы в тупик, если бы в самый неожиданный момент дверь хижины не распахнулась и на пороге дома не застыла… она.

Сидаль похолодел и, как ему показалось, даже перестал дышать.

В лучах рассветного солнца перед мужчинами появилось совершенно неземное создание: вбежавшая хрупкая фигурка в синей тунике и наброшенной на плечи шелковой шали замерла, судорожно держась за дверной косяк. Большие голубые глаза, густые светло-золотые, почти пепельные волосы до талии, которую схватывает узкий поясок, под полупрозрачными рукавами угадывается молочная белизна рук… Она испуганно глядела на гостей, когда порыв ветра всколыхнул подол ее платья, перекинул несколько золотистых прядей на грудь, и серебристая шаль с длинными кистями, соскользнув с трепещущих плеч, легла мерцающим пеплом у ее ног.

Нагнуться и поднять накидку самой ей не дали – стоявший в двух шагах от нее Тансиар грациозно опустился перед незнакомкой на одно колено и, подхватив мягкое сверкающее облачко, протянул его ей. Едва заметно прищурившись, Первый Воин задержал на молодой женщине пристальный взгляд, явно не торопясь отдавать ее пропажу. И хотя их пальцы соприкоснулись лишь на краткое мгновение, сердце Сидаля застучало где-то у горла.

– Благодарю, – прошептала она, робко забирая свою ладонь из сильных пальцев и смущенно опуская глаза.

Было в ней в эту секунду нечто непостижимое и недоступное. Ветер чуть шевелил завитки волос на лбу и висках, только подчеркивая трепетную красоту идеально правильных черт лица, полных какого-то внутреннего благородства и беззащитной растерянности. Сидаль прекрасно знал это чувство: когда тень от ресниц падала ей на щеки, на нее хотелось смотреть, не отрываясь, целую Вечность. Даже такая, с измененной внешностью, она странным образом оставалась собой – той женщиной, которую мужчине хотелось во что бы то ни стало заполучить, а после – не отпускать от себя ни на шаг.

Всем известный столичный повеса тоже не смог не заметить этого неуловимого очарования:

– Так вот она, истинная причина, по которой наш брат не хочет возвращаться! – громче, чем следовало, воскликнул Властитель Ветров, поднимаясь с места. Его примеру последовали и другие Аскуро. – Теперь все встало на свои места!