Текст книги "Пьяная Россия. Том первый"

Вопросы рода

Весна. Под напором теплого ветра вязы расстались с желтой пыльцой своих сережек, и пыльца легкой дымкой полетела над лесом, догоняя лохматых шмелей.

Ванька Воробьев проводил ее задумчивым взглядом:

– И зачем это люди уходили в лес или в пустыню?

– А затем, – строго ответил ему иеромонах с легкомысленным именем Савушка, добродушный, толстый и такой розовощекий, что даже удивительно…

Савушка, между тем, поднял палец, кверху предостерегая и чуть-чуть угрожая любознательному мальчугану, – затем они уходили в безлюдье, чтобы обрести святость!

– Как это? – не унимался Ванька.

– Посредством не думанья! От мыслей рождается грех. А созерцанием природы – святость!

– Стало быть, все лесники, грибники, ягодники – святые? – сделал неожиданный вывод Ванька.

– Не дело говоришь, – недовольно заметил ему Савушка, – у лесников есть цель – наблюдать за порядком в лесу, чтобы никто костры не оставлял, а может даже и не разжигал; грибники и ягодники жаждут отыскать лешье мясо или ту же чернику с малиной для собственной потребы. А у пустынника целью является отыскание Бога в себе да в природе и он проводит время в созерцании.

– Ленится?

– Еретик ты! – взорвался иеромонах и больно пристукнул Ваньку кулаком по лбу. – Да еще, к тому же и дурак! А дуракам многое прощается…

И тут же добродушно рассмеялся, притянул мальчика к себе, положил ему на плечи свои большие темные руки с обгрызенными ногтями.

– То, что ты любознателен, хорошо… – начал, было, он.

Но Ванька, сделав нетерпеливый жест и шевельнув плечами, вывернулся из рук монаха и тут же скороговоркой выпалил:

– Мучает меня один вопрос. Почему это написано в Библии не прелюбодействуй, а Христос говорил, что даже помысливший о прелюбодеянии уже согрешил? Значит, делаем выводы, помыслил ты о воровстве, стало быть, уже своровал? Помыслил об убийстве, стало быть, уже убил? Но это ведь несправедливо, кто же тогда спасется и в рай попадет, если Бог судит не по делам нашим, а по мыслям?

По мере его слов Савушка все более и более краснел. Глаза его наливались гневным удивлением. Он все порывался перебить мальчика, но тот, торопясь высказаться, частил:

– И не пришел ли Христос в наш мир не затем, чтобы спасти нас от Дьявола и грехов, как о том говорят монахи, а напротив, запереть весь род людской окончательно, прибить к земле десятью заповедями и обречь, тем самым, на геенну огненную?

– Еретик! – заорал, вконец, пораженный подобной крамолой, Савушка. – За такие речи тебя самого в геенну надо!

Мальчик кинулся прочь. Вслед ему неслись обличительные речи возмущенного монаха.

Улепетывая из монастыря, Ванька бормотал, ничуть не смущенный гневом Савушки:

– Наполнится ад попами да дьяками да богатыми мужиками!..

Однако, за воротами монастыря его ожидала нечаянная встреча.

Отец, путаясь ногами и приседая от усилия идти нормально, клещом вцепился в сына, и испытующе глядя ему в глаза, заговорил о чем-то пустом и ненужном.

Ванька презирал отца за пьянство, но держался так вежливо и подчеркнуто корректно, чтобы скрыть от него настоящее свое отношение, что отец ничего и никогда не замечал.

По дороге к дому он неоднократно приостанавливался и, наваливаясь на сына, ныл ему в ухо нечто неразборчивое, жалуясь, но Ванька его все равно не слушал.

Привычно он вел пьяного отца домой, не позволяя ему нигде присесть или прилечь, сколько бы тот ни порывался. Оказывая, в принципе, не такое уж серьезное сопротивление, но все же одолевая худощавого маленького ростом, совсем подростка, своего отца.

От отца пахло стружкой, в которой он валандался целый день, с утра, до вечера распиливая сосновые пеньки да березовые бревнышки на дрова. Для этого он ходил с бензопилой по дворам и предлагал свои услуги, тем и зарабатывал. Брал не дорого и всегда принимал от благодарных ему женщин, потому, что его работа приветствовалась в большей степени разведенками да одинокими старухами, стаканчик водочки.

– Опять? – мать бросила отцу под ноги половую тряпку. – День граненого стакана?

– Святые угодники до пьяниц угодливы, что ни день, то праздник! – гримасничая, ответил ей отец и продолжил, ссыпая ей в открытую ладонь все деньги, что заработал за день. – Сверху святой да божий, а внутри на черта похожий!

Мать состроила ответную гримасу, отвечая ему в тон:

– Какой сегодня праздник? А, святого бездельника!

Так они незлобиво перекорялись, насмешничая. А Ванька соскучившись, отправился вглубь дома, оставив родителей у порога.

Родительский дом был загроможден тяжелой мебелью темного цвета. Старинные шкафы и буфеты стояли у стен. В некоторых шкафах лежали в беспорядке толстые, покрытые слоем серой пыли, старинные книги. И только одна книга, очищенная от пыли, окруженная заботой и вниманием, украшенная цветной закладкой, возлежала на бархатной салфеточке. Это был огромный фолиант в кожаном переплете с массивными застежками на боку. Предпочтение хозяев дома, во всяком случае, матери Ваньки, таким образом, книга выдавала полностью, так как золотистыми буквами четко, на корочке можно было прочитать ее название – Библия.

В пылу генеральной приборки, однажды затеянной матерью, когда шлепая босыми ногами по свежевымытым половицам, передвигая по ее указанию шкафы, добавляя света в сумеречные покои родительского дома, нашел Ванька в углу, на полу забытые старенькие книжки. Одна из них вызвала бурный прилив радости у матери, книга оказалась старинным псалтырем. А другую прижал к своему сердцу Ванька. Это был фотоальбом.

С черно-белых фотографий смотрели на него незнакомые лица. Живописные фигуры грациозных девушек в длинных, до пола, старомодных платьях, в изящных шляпках и с кружевными зонтиками в руках, кокетливо поглядывали на него. Ваньку даже мороз по коже продрал, такими они показались ему живыми. И он захлопнул альбом, с удивлением рассматривая обложку.

На темной поверхности альбома была изображена анфилада зеркал, которая уводила неосторожного наблюдателя в иные измерения. Ванька отбросил от себя альбом и с безотчетным ужасом в душе, довел уборку до логического окончания.

А ночью ему приснился сон. Он оказался в далеком прошлом и увидал, что одна из комнат в доме была пронизана солнечным светом, в воздухе медленно-медленно кружились частицы пыли. Тихое сопение пьяненького отца звучало аккомпанементом этому странному вальсу. И он, услышав первые два такта, весь влился в невидимый оркестр и забылся, где он да что. Он смотрел вокруг себя и видел музыкантов, исполняющих его симфонию. Тут были и скрипачи, и виолончелисты, и флейтисты. Он слышал в оркестре саксофон и кларнет. Видел, как пианист длинными пальцами перебирает по клавишам черного концертного рояля. Невиданная музыка увлекала его и увлекала за собой, и он полетел под купол концертного зала представляющимся ему почему-то собором и вырвался из душного тела, с восторгом ощущая невиданную легкость и свободу.

Ванька проснулся с бьющимся сердцем. Никогда ничего подобного ему не снилось. Он видел только черно-белые сновидения, в которых не было места полету фантазии. Он засыпал земным и просыпался вполне земным человеком.

Немного поворочавшись, снова уснул, тем более ночь еще не закончилась, и сразу же увидел сон… Ванька стоял на тротуаре на противоположной стороне улицы. И глядя на освещенные окна дома прикрытые светлыми занавесками старался представить, чем она занимается, что поделывает.

И тут же перенесся в некое место. В просторном зале, украшенном цветными лентами и бумажными гирляндами, вдоль стен было расставлено десятка два деревянных лавок с резными спинками. На нескольких лавках сидели юноши, напротив, через зал, у другой стены, жались друг к другу, смешливые девушки. Обе стороны перебрасывались короткими фразами полными колких насмешек. Нет, нет, да и пролетал, внезапно, чей-то пылкий взгляд, готовый, если что, воспламенить даже паркет под ногами у танцующих.

Первые танцоры уже отбивали каблуки в непривычном для Ваньки быстром танце.

Ванька обнаружил себя в роли галантного кавалера. Ему навстречу поднялась со скамейки юная красавица. Она смотрела на него с лукавой насмешкой, беспечный смех ее вызывал дрожь в душе.

Звуки музыки сменились на вальс, и Ванька покрылся холодным потом. Ну, какой из него танцор? Все, что он мог – это только неловко топтаться и подпрыгивать на дискотеках, где его обезьяньи ужимки никто не замечал.

Но тут… Он обнаружил, что вальсирует, а красавица невесомой пушинкой послушно вторит его движениям. Ощущение солнца и легкого теплого ветерка вот, что было связано у него с ней.

На следующий день Ванька достал фотоальбом, почти уверенный, что найдет ее фотографию и нашел…

После недолгих расспросов, он выяснил у родителей, что юная красавица ему приходится прабабкой. О ней в семье ходили легенды. После консерватории, которую она с блеском закончила, молодая музыкантша ноты забросила, рояль безо всякого сожаления продала и принялась сводить с ума всех домашних своим занудством. Постоянно боялась простудиться и потому жарко топила печи, куталась сама, закутывала дочь, в будущем ставшую бабушкой Ваньки. Одна, без помощи служанки, затыкала едва ли не в августе рамы ватой так, что та торчала толстыми клочьями и сама, никому не доверяя, проклеивала в несколько слоев полосками толстой бумаги, маниакально, выискивая щели и щелочки в окнах, норовя и сами стекла чем-нибудь заклеить. Если температура воздуха за окном опускалась, и трескучие морозы воцарялись на дворе, она, нисколько не медля, доставала из кладовки, старые толстые одеяла и изношенные облысевшие шубы, а потом тащила все это хламье к окнам, к дверям, превращая дом, бог весть во что…

При малейшем чихе дочери она подымала на ноги всех и вся. Заставляла девочку на ночь есть мед ложками, запивать обжигающе горячим чаем, закупоривала дочь в нестерпимую жару нескольких удушливо толстых шерстяных шалей.

В доме постоянно велись разговоры о здоровой и вредной пище. Все купленные слугами продукты она подвергала тщательному обследованию так, что повар-француз, нанятый ее мужем, чопорным чиновником и занятым человеком, в будущем застреленным восставшей матросней во время революции прямо у себя в кабинете, уж и не знал, из чего и как готовить. Любой суп, любое второе блюдо приготовленное поваром, она охаивала и часто говорила, что надо было бы вовсе не так сготовить. Она дотошно допрашивала начинающего терять терпение повара, как он варил и в каких пропорциях, а расспросив, кидалась к кулинарным книгам, которые покупала в книжных лавках всегда в великом множестве, находила необходимый рецепт и гневно кричала, что, конечно же, готовил он неправильно, надо было вот так и так!

Повар тогда оскорблялся и демонстративно отказывался готовить вообще, уступая хозяйке кастрюли, давая ей возможность показать во всей красе себя в качестве кулинара. Он также забирал кухарку, чтобы уж вообще никто не мешал бы ей творить и куховарить.

Она варила, истово веря в себя, кидая так, без пережарки и морковку, и лук, в кастрюлю. При этом овощи плохо чистила, часто оставляла то тут, то там, частицы кожуры. Картошку, никогда не нарезала, а бросала целыми клубнями, выдвигая в качестве аргумента то, что если ее нарезать соломкой, она непременно разварится и превратится в кисель.

Одним словом, готовила плохо, не вкусно, быстро уставала, но никогда не просила прощения за незаслуженно нанесенные повару обиды, а только запиралась в своей комнате, не выходя целый день и пробиралась в кухню за остатками ужина да пирожками ночью, когда и возмущенный ее поведением муж, и строптивый повар уже спали.

Но преодолеть трудности своего характера не могла, да и не умела, наверное, и вечно всех поучала. Особенно доставалось от нее дочери. Прабабка могла часами, сидя в детской, что-то рассказывать, приводя негативные примеры из жизни родственников. Заканчивалось это тем, что дочь, вконец обессиленная, сваливалась в постель и как есть в одежде, засыпала, а мать еще долго не замечала того, что дочь уже спит и все бормотала себе под нос занудные нравоучения. При этом она любила усесться верхом на стуле, лицом к спинке и, облокотившись на руки, раскачиваться взад-вперед, будто в кресле-качалке. Не один стул уже выведен был подобным образом из строя, все стулья в доме отчаянно скрипели, но она ничего не замечая, все на них качалась, рассуждая о своем, теряя нить доводов и выводов и очухиваясь, порой, далеко за полночь…

Удивительное дело – генетика!

Как огня теперь боялись зануд родители Ваньки и в частности, мать, приходившаяся родною правнучкою ворчунье. В доме все было пронизано духом прабабки. И ничего, что она уже давно покинула этот мир. Ее несносный характер остался в качестве сторожа назидательным духом в доме.

Отец и мать по самым большим семейным праздникам выносили самовар во двор. Ставили на стол семейный фарфоровый сервиз и тут же испуганно реагировали на то, а начищены ли до блеска ложки?..

Обедневшая семья Воробьевых, а мать у Ваньки работала почтальоном и получала копейки, не смела продать ничто из фамильных ценностей, так и чудилась всем прабабка или ее дух, как хотите, но выше сил человеческих было преодолеть ее скупердяйство и привычку высоко поднимать брови, округлять глаза и в целом, сильно смахивать на сову…

В лихие времена сталинских репрессий, она сумела от дотошных революционеров утаить все ценности семьи. В бесчисленных ящичках и коробочках заваленных для верности хламьем хранились керенки и даже екатеринки, бумажные деньги величиной с большой носовой платок. Будучи совсем маленьким, Ванька любил играть с серебряными монетами, где был изображен последний император России, Николай второй. В шкатулках лежали бриллиантовые кольца и ожерелья, с десяток золотых украшений. Тщательно, под семью замками сберегались две старинные иконы с жемчугом и украшенный бриллиантами нательный крестик прабабки.

На показ семья жила бедно ни словом, ни делом не давая абсолютно никому узнать о скрытом богатстве рода.

С малолетства Ванька привык к этой тайне и более чем равнодушно относился к перспективе сделаться, вдруг, наследником сокровищ предков.

Его интересовало несколько другое обстоятельство жизни, а именно, как из веселой ласковой девушки, которая невесомой пушинкой вальсировала вместе с ним во сне, его прабабка, сделалась такою вредною, сумасшедшею старухою?..

С этим вопросом он пришел к иеромонаху Савушке. Вспыльчивый, но отходчивый монах уже и позабыл о недавней вспышке гнева в отношении речей Ваньки. После вечерней трапезы он любил посидеть на лавочке, распоясавшись. Простодушный и добрый, всегда что-то жующий, чаще яблоки и вишни из монастырского обширного сада, он блаженно щурился на солнце и на Ваньку.

Ванька со своим вопросом сразу же вывел его из равновесия.

Савушка подскочил, схватил мальчишку за голову, нагнул к себе и пытливо заглянул ему в глаза.

– Ишь чего надумал! – протянул он, удивленный. – Ну что же, давай рассуждать…

Отпустил Ваньку, сцепил пальцы на обширном своем животе, и задумчиво глядя в облака, продолжил:

– Была у меня тетка, очень злющая баба. Она лет тридцать ругалась с мужем, била его веником пьяного по голове, ухаживала за ним после инсульта, поднимала неимоверными усилиями с постели и заставляла ходить, чтобы после нескольких лет возни с полупарализованным супругом, снести его на кладбище. После его смерти, она специально устроилась продавщицей на рынок, чтобы ругаться с покупателями и ругалась день-деньской, отводила душеньку, подруг у нее не было вовсе, всем товаркам она грубила. Ни в бога, ни в черта она не верила и, умирая, все твердила, что за гробом ничего нет. И только когда я, вскрикнул ей в самое ухо, уже бьющейся в агонии: «Видишь чертей?» Она, выпучив глаза куда-то в угол, согласно кивнула, что, да, видит. «Ну, теперь, веришь в Бога?» – выкрикнул я, торопясь отпустить ей грехи. «Верую!» – просипела она и с тем испустила дух.

Ванька, сидя с Савушкой рядом на лавочке непримиримо дернулся:

– Ну, а какой твоя тетка в детстве была, какой была в юности? Ты мне скажи, когда она сделалась вздорной?

Савушка вздохнул, опустив голову, что-то вспоминая:

– Моя мать рассказывала, что тетка, ее сестра, любила лет с трех наряжаться и все требовала от родителей новых обновок. А лет с десяти она стала хороводиться с мальчиками гораздо старшими ее по возрасту. В пятнадцать лет сделала аборт, а в семнадцать, едва закончив школу, выскочила замуж.

Сколько себя помню, всегда я тетку недолюбивал. Она сильно пахла терпкими духами. И загодя, едва переступив порог чьего-нибудь жилища, несла этот запах, от которого чихали и поспешно убегали собаки и кошки, а у людей тут же начинали слезиться глаза.

– И все же, – дернулся, было, опять Ванька.

– Погоди, – отвел его рукой Савушка.

– Было одно, – серьезно глядя в глаза мальчику, сказал он, – когда тетка спала, в ее чертах лица проступали, словно маска, черты лица давно усопшей бабки. Про нее я могу сказать только то, что эта действительно была законченной стервой.

– Я вспоминаю, что тетка часто жаловалась, упоминая как-то о беспокойном духе бабки, которая после смерти вовсе не желала уходить на тот свет, а упорно шастала возле живущих родных. Затем она говаривала о тоске зеленой, что грызет ее душу, а перед самою своею кончиною принялась твердить, что мать ее зовет и, цепляясь костистыми пальцами, тянет в непроглядную тьму…

– Ты хочешь сказать, что это вопросы рода! – воскликнул Ванька.

Савушка только кивнул, вполне согласный с выводом мальчика. И вместе они, заглядевшись на медленно плывущие по белесому океану неба кудрявые облака, надолго задумались над этим трудным вопросом…

Ванька думал, что сопротивление его родных скаредному духу прабабки не может быть сломлено и не поможет тут ни библия, за чтением которой пыталась спастись от пронзительного сердитого взора прабабки, его мать. Не помогут молитвы и панихиды…

Савушка, глядя на проплывающие мимо его жизни облака, думал о том, как хорошо бы вот прямо сейчас поспать, а проснуться далеко-далеко от мира людей где-нибудь посреди райских кущ и белых, ослепительно-прекрасных ангелов Бога, а еще лучше превратиться в безмозглую бабочку и раскачиваясь на цветке, глупо взирать на мир, ни о чем не помышляя и не задумываясь о сложных вопросах рода вовсе…

Тут мимо них один послушник пронес самовар и Ванька Воробьев, не успев даже сообразить, что говорит, сейчас же ворчливо произнес:

– Ишь, лень было самовар-то начистить, а еще будущий монах, лодырь, а не монах!..

И остановился на полуслове, захлопнув рот обеими руками, высоко подняв брови, округлив глаза и в целом, сильно напоминая сову…

Сказочка

Немного о политике

– Ну вот, присаживайся поудобнее, я тебе сказочку расскажу. Да не сказку, а сказочку, имей в виду!

Пошла одна девочка в гипермаркет, она бы и на рынок сходила, но рынки все, один за другим «сожрали» нехорошие дяденьки в костюмах по прозванию «медвепуты».

Ну, так вот, пошла девочка в гипермаркет, взяла денежку, ту что побольше, с маленькой денежкой в мегамолы разве ходят? Что такое мегамолы? Это гипермаркеты, чего непонятного, глупая?

Пришла девочка в гипермаркет, а там всего видимо-невидимо, а главное, так лежит, бери – не хочу. Наелась девочка конфет, запила молочным коктейлем, заела чипсами. А девочка маленькая была, совсем как ты. Ну ладно, ладно, ты – большая, а та была маленькой. Она хватала с полок продукты и ела, прячась за спинами взрослых, те тоже брали что-то с полок, но укладывали в корзины на колесиках, тележки.

Наелась девочка всего понемножку и вспомнила про своего голодного дедушку. Отыскала она тогда в мегамоле бомж-пакеты, набрала штук двадцать, отдала на кассе всю денежку и пошла деда кормить. Что такое бомж-пакеты, спрашиваешь? Это милая моя, вермишель «Роллтон», дешево и сердито, а если еще с хлебцем да майонезом навернуть, вообще, роскошь! Что-то оголодал я, пошли бомж-пакетами перекусим!

Хорошо поели, теперь можно и поспать. Погоди-погоди, устраивайся поудобнее на диване, закрывай глазки, а я тебе буду сказочку рассказывать, пока не засну. Сказочку-то какую? Да все про девочку, помнишь? Ну и ладно.

Жила-была девочка с дедушкой в пятиэтажном домике, что в народе «хрущевкой» прозывают. Зимой зябла от сквозняков, летом не знала, куда от духоты деваться. И тут рухнула блочная многоэтажка, что по соседству стояла. От чего говоришь, рухнула? От безвластия, а еще от старости, от сырости и ничегонеделанья тех же дяденек в костюмах по прозванию «медвепуты». Дому не пустые речи нужны о «достижениях» и «реформах», а ремонт, каждый год ремонт.

Рухнула многоэтажка, погребла под собой всех жителей и забегала тут девочка, продала она дедушкину «хрущевку» и построила небольшой кирпичный домик с печкой на окраине города, там, где воздух почище. Ты спрашиваешь, зачем печка? А затем, что газопровод взорваться может при таком «хорошем» управлении страной. Печка надежнее.

Так вот, построила девочка дом, накупила новой мебели, повесила на окошки ситцевые занавесочки, напекла дедушке пирожков, кушай деда, на здоровье! А деда-то так наелся, что спать на печку завалился, тепло, хорошо, хр-р…

А, проснулась? Вот и хорошо, сейчас чай с гренками попьем и пойдем во двор гулять. Что говоришь? Сказочку про девочку?

Да, подросла та девочка и в школу пошла. Учиться, учиться, а научиться читать и писать грамотно, никак не может. Все ошибки делает, что ни слово, то ошибка. Бросила девочка школу и сразу грамотная стала. Почему, спрашиваешь, грамотною стала? Да потому что перестала отвлекаться на зубрежку и вральные предметы никуда не ведущие, ничего не дающие, ну и много еще почему, подрастешь, сама узнаешь, когда школьницей станешь!

Стала девочка грамотной, освоила компьютер, выучилась на специальных курсах и устроилась работать программистом, а заодно и верстальщицей в редакцию газеты, чтобы дедушку кормить и лечить было на что. А, знаешь про верстальщицу? Конечно, знаешь. Дедушка твой, сколько лет редактором многотиражки проработал, соображать надо!

Стала тут девочка верстать газету и сама принялась заметки писать, перешла в корреспонденты, а после в заместители редактора, не успела оглянуться, как стала главредом. И посвятила девочка свою жизнь борьбе с врагами народа – «медвепутами». И победила девочка, ее призывы со страниц газеты и разоблачительные статьи не остались не замеченными, прогнал народ бездарных управителей страны.

Ты спрашиваешь, что случилось дальше? А ничего не случилось. Пришли другие «медвепуты», еще хуже прежних. Девочку убили, народ уморили непосильными налогами, нищенскими зарплатами, а Россию китайцам продали.

Ну, чего ты плачешь? Подумай сама, когда все это будет, а теперь мы гулять пойдем, птичек поглядим, хлебушка воробышкам покрошим, позавидуем пичужкам. Они – народ вольный и нету над ними никаких бумагомарак, сумасшедших чиновников-реформаторов, ну пошли, что ли?..