Текст книги "Пьяная Россия. Том первый"

Художник, быстро что-то обдумав и охватив алчным взглядом роскошный бюст хозяйки дома, взял да и без лишних слов предложил ей выйти за него замуж. И она, как-то так, особо не думая и не размышляя, тут же и согласилась. Мечта о семье и обыкновенном семейном счастье не покидала ее ни на секунду.

Художник оказался столичным. Дом Надежды он объявил дачей и по осени самолично заколотил окна широкими досками. Надежда с вечным чемоданчиком уже ждала его, скромно, как чужая, толкаясь возле калитки. Родители ее, тяжело вздыхая и бросая недоверчивые взгляды в сторону нового зятя, увели на свой двор всех коз дьячка, Надежда с художником отправилась в Москву. Супруг не помогал ей нести чемодан с вещами, у него в руках и под мышками, завернутые в холст и перевязанные бечевкой, тяжелым грузом висели старинные иконы дьякона.

В столице, где Надежда сроду не бывала, прозябая с прежними мужьями разве только в провинциальном городке, она испугалась шумного метро, но подчиняясь настойчивому взгляду супруга, вместе с ним вошла в переполненный вагон. Шум, лязг и огромная скорость, с которой пролетел поезд от станции до станции, едва не лишил ее ума, и оклемалась она только в коммунальной квартире художника.

В комнате почти не было мебели, стояла единственная кровать, да и то старая. Надежда едва присев с краешку на эту кровать, испугалась ее громкого скрипа и тотчас вскочила, таращась и держась за сердце.

Супруг не обратил никакого внимания на ее прыжки, а оставив одну в комнате, торопливо скрылся со всеми иконами.

Надежда побродила по комнате, заглядывая за холсты в подрамниках во множестве прислоненных к стенам, но картин так и не обнаружила, не нашла она законченных произведений искусства, разве только начатки, какую-то мазню, наброски и не более того.

Она вышла в пустой коридор коммуналки, сосчитала двери комнат, большинство из которых были железными, получилось довольно-таки много. Зашла на кухню, где стояли страшные столы и две черные грязные газовые плиты. В кухне никого не было. Зашла она и в туалет, где косился на сторону покрытый трещинами пожелтевший от времени унитаз и где-то под потолком непрерывно журчал бачок со свешивающейся вниз цепочкой. Такие бачки обычно показывают в фильмах о довоенных временах. Надежда пугливо попятилась. Правда, она заглянула еще в ванну, где непрерывной тонкой струйкой тек свернутый на бок кран, ванна выглядела так, будто ее усиленно кто-то абсолютно безумный, царапал и драл. Эмаль вся растрескалась, на дне валялись свежие обломки от эмали и, проведя рукой по шершавым стенкам, Надежда обнаружила на своей ладони множество белых ошметок от былой роскоши.

Она замерла, отчего-то вспоминая первого мужа с его коммуналкой, тараканами и прочими «радостями» общественного бытия. Впервые, она, закусив губу, подивилась на саму себя и отступила, брезгливо отряхивая ладонь от кусков эмали, в комнату нового мужа.

А он вернулся к вечеру и, сияя от счастья, махнул рукой, гулять, так гулять! Накрыл единственную табуретку свежей газеткой, достал из-за пазухи бутылку водки, шмат сала, полбуханки хлеба. Табуретка послужила столом.

За окном сыпался дождь, наступала осенняя непогодь, в батареях еще отсутствовало отопление и в комнате становилось прохладно.

Новый муж достал из встроенного в стену шкафа, забитого всяким хламом, видавшую виды электроплитку. Всю ночь она гудела и трещала, раскаленная докрасна. И Надежда спала тревожно, постоянно просыпаясь, приподымала голову от подушки, подслеповато всматриваясь в неугомонную плитку. Рядом беззаботно храпел ее супруг, разоблачившись, по привычке, донага. Она глядела в недоумении на его волосатую грудь и впалый живот, глядела на нечто сморщенное, кожицей лежавшее у него между ног, рассматривала его кривые ноги и понимала, все более и более понимала, что этот человек чужой, не любимый и не родной для нее и она не пойдет за ним на край земли…

Вскоре она вернулась домой, в деревню. Претензий по поводу пропавших икон она бывшему супругу не высказала, а только равнодушно пожала плечами на его мычания и недоумения по поводу ее необъяснимого на его взгляд, поведения…

Надежда, чувствуя себя ущербной, плакала, лежа на поросшем мхом, камне, когда, услыхала подруг, зовущих ее по имени. Она торопливо вытерла слезы и попыталась улыбнуться им, отчего-то радостным и тревожным.

– Надька, ты диспансеризацию недавно проходила? – кричали они, едва ли не хором.

– Ну, проходила, – недоумевала Надежда.

– Кровь сдавала? – спрашивали ее неугомонные подруги.

– Ну?

– Так вот, пришли результаты анализов! Беременна ты! – и подруги, торжествующе, рассмеялись.

– Беременна? – не поверила Надежда, ощупывая свой живот.

И засмеялась звонко:

– Как хорошо, значит, есть, для кого жить!

И пошла домой, понесла, бережно поддерживая рукой свое будущее чадо, нежданный подарок от случайного мужа, последнего мужика в ее жизни.

– Беременна, – шептала она, не веря своему счастью…

Егорушка

Валерию Александровичу Горобченко, руководителю Школы Юных Журналистов имени

Н. Островского г. Ярославля, моему учителю и другу…

Воздух струился от зноя. Солнце нещадно палило и деревня, будто вся вымерла. Только серые вороны бродили по улице с раскрытыми клювами и распахнутыми, как бы в бессилии, повисшими крыльями.

Толстый слой пыли, по щиколотку, испачкал голые ноги Егорушки и, страшась измарать в вездесущей пыли еще и новенькие красные шорты на помочах, он забежал домой, поскорее скинул всю одежду, оставшись только в темных трусиках.

На заднем дворе, для полива огорода, стояли деревянные бочки. Все были полнехонькие и Егорушка, недолго думая, вымыл ноги в одной, а в другую залез весь. Погрузился по глаза, будто крокодил и только глядел перед собой.

Вода в бочке нагрелась, теплая, она ласково согревала и в то же время охлаждала разгоряченное жарой тело мальчика.

Огород спускался к пруду, ровные, зеленые гряды, как бы сужались, подходя близко к воде. У пруда, под спасительной тенью мостков, на мелководье, сгрудились утки и гуси.

Сухопутные куры залезли поближе к сырой земле, под сарайку, только изредка какая-нибудь что-то сонно квохтала и снова замолкала.

Егорушка соскучился, в бочке решительно нечего было делать, он попытался было устроить морское сражение из щепок, что отломил от края бочки, но игра ему быстро разонравилась.

Общее дремотное состояние передалось и ему. И он, покинув бочку, побрел в дом.

На крыльце еще задержался, подергал ручку, крепко ли привинчена, на прошлой неделе он лично прикручивал ее крестовой отверткой. Убедившись, что работа была проведена на совесть. Он отодвинул тюль, что висел в раскрытых дверях спасением от мух и ос. Вошел, тщательно вытирая мокрые подошвы голых ног о коврик, неслышно ступая по светленьким домотканым дорожкам, настеленным по всему дому, прошел в кухню.

Долго, маленькими глотками, пил холодный морс и слушал деловитое гудение холодильника. А напившись, внимательно наблюдал за попытками тощей наглой осы пролезть сквозь москитную сетку натянутую прямо на раму окна. Натягивал сетку дед и предупреждая действия хитрых насекомых стремился не оставить ни одной щелочки. Егорушка ему помогал. Правда, вслух он не высказал своих сомнений по поводу усилий деда защитить дом, как говаривал дед: «от всякой летающей нечисти». Егорушка считал, что мухи и осы очень умные существа.

Мухи берут наблюдательностью и терпением, он сам видел как-то жирную черную муху, примостившуюся на листике молодой яблони. Муха, привлеченная запахом малинового варенья, что готовила бабушка, смотрела и размышляла. А после, улучив момент, когда дед отодвинул тюль, чтобы пройти в двери, ринулась за ним в образовавшийся проем. Скоро она была в доме и с аппетитом пообедала сладкой капелькой теплого варенья растекшейся на полу, а после, вылетела вместе с дедом, обратно, на свободу. Правда, при этом муха не заметила любопытного взгляда мальчишки, который проследил за всеми ее действиями, а может и заметила да виду не подала.

Осы берут наглостью и какою-то тупой назойливой приставучестью. Вот и эта оса, стараясь пролезть сквозь маленькие ячейки москитной сетки, так и тыкалась упрямой головой.

– Ты не оса, а осел, – прошептал ей Егорушка и легонько дунул на нее.

Оса замерла, поерзала брюхом и покинула сетку, напоследок покружив только в воздухе, чтобы изучить хорошо видного ей противника. Егорушка сразу расстроился, осы очень злопамятны, эта непременно его подстережет и ужалит.

В прошлом году он, запуская воздушного змея, бегал по полю, на ходу сбил большую осу, случайно, конечно сбил. Оглушенная оса плюхнулась в траву, а он замешкался, сворачивая длинную веревочку и притягивая «змея» к себе. Нет, чтобы сразу убежать. Оса, тем временем, очнулась, пришла в чувство и, конечно же разглядела своего обидчика, а после подстерегла его в саду и ужалила без предупреждения, когда он за малиной полез. Было очень больно и обидно.

Вспоминая, Егорушка даже всплакнул. И до чего же вредные насекомые эти осы, зачем они живут, какая от них польза, кто их создал, зачем?.. Наверное, осы – это обленившиеся пчелы, думал Егорушка и все еще размышляя побрел в комнаты, где на полу, прямо на полосатых матрацах, вповалку спали его родные, вся его семья: дед, бабушка, отец и мать.

Егорушка прилег на свободный матрац, приготовленный вместе с легкой, набитой шелухой гречихи, подушкой, как видно, приготовленной специально для него. В голове его еще бродили всякие-якие мысли, но как-то так растворились, убаюканные сонным посапыванием родных, чтобы вернуться вместе со звоном посуды, гомоном и спором.

На кухне, за обеденным столом дед, что-то доказывая бабушке, стучал кулаком. Выглядел он при этом этаким взъерошенным воробышком. Маленький, щупленький, в серой рубашоночке с короткими рукавами, он отчаянно жестикулировал, подпрыгивал на стуле, сучил ножками, обутыми в маленькие домашние тапочки и в целом только еще не чирикал.

Бабушка, очень полная и большая по сравнению с ним, спокойно ему отвечала.

Наконец, дед окончательно вышел из себя, не выдержал и вышмыгнул вон. На заднем дворе, возле бочек, висел рукомойник. Дрожащими руками дед умылся, пригоршнями схватывая теплую воду и надолго прижимая ладони к покрасневшему от гнева лицу.

Егорушка, молча наблюдал за ним, глядя из-за угла дома. Здесь, его нашла мать и увела за собой потихонечку, чтобы дед попускав пузыри ярости, успокоился бы, так успокаивается огонь пожара не найдя что бы еще спалить…

– Чего это они? – спросил Егорушка у матери, имея в виду спор деда с бабушкой.

– А из-за бога поссорились, – улыбнулась мать.

Егорушка знал все ее улыбки. Мог сразу же, без слов, по одной лишь улыбке догадаться о том, что она скажет сейчас или подумает. Вот и тут, без слов, одной улыбкой она выразила целую фразу: «Поссорились, будто дети малые!» А следующей улыбкой она сказала Егорушке: «И было бы из-за кого!»

Между тем, спор с бабушкой о боге продолжил отец Егорушки. Слова он произносил спокойным насмешливым голосом. А нервничала уже бабушка. В ледяных голубых глазах отца было осуждение. Егорушка знал этот его взгляд. Особенный взгляд, когда отец очень сильно сердится, но страшась выйти из себя, вкладывает всю силу своего гнева в глаза, будто стремится заморозить противника, сковать его льдом и таким образом, обезвредить.

Теперь пришла очередь бабушки умываться на заднем дворе.

Егорушка тут же подошел к ней, он всегда был на ее стороне. Про него родные так и говорили: «бабушкин внук наш Егорушка!»

– Не плачь, ба, не плачь, – запричитал Егорушка, заметив, что бабушка плачет от обиды и сам всхлипнул, уронив светлые слезинки ей на руки.

Они обнялись и, выплакавшись, умылись, успокоенные. Ровное, светлое настроение, будто голубое небо после пронесшихся дождливых туч, воцарилось в их душах.

– Слезы у нас с тобой, будто вода, да? – улыбнулась ему бабушка.

Егорушка только кивнул, разгладил ладонями морщинки на ее лице, погладил самую глубокую вертикальную морщинку над переносицей, три горизонтальных на лбу, несколько мелких вокруг глаз и поцеловал одну возле рта. Бабушка ответила ему не менее ласковым поцелуем.

– Вот они говорят, Бога нет, – задумчиво глядя в глаза Егорушке, произнесла бабушка, – а я верю, что есть. Ведь вот, ежели ему горячо помолиться и попросить его хорошенечко, Он все даст!

– Все? – изумился Егорушка.

– Все! – убежденно закивала бабушка и, указывая на небо, произнесла со значением, – Он – Всемогущий!

В тот же день Егорушка залез на чердак. Здесь, ему никто не мешал. И прижимая руки к сердцу, он шептал Богу одно:

– Господи, дай мне велосипед! Больше ничего у тебя не прошу, Великий Боже, только одно, дай мне велосипед!

Егорушка молился и верил, отчаянно верил, что Господь исполнит его просьбу. Промолился он до глубокого вечера. И спустился с чердака очень усталый, вымотанный, но со светлой надеждой в душе лег спать. Всю ночь ему снился двухколесный новенький велосипед, дожидающийся его в сенях дома…

Однако прошел день, наступил следующий, затем еще один…

Мальчик терял терпение, велосипед ему не подарил дед, не купили родители, он не упал на него с неба, а ведь Егорушка хорошо помолился и вполне искренне, как же так?!

После недели ожидания он нерешительно подошел к деду.

– Ишь, чего надумал, – взволновался дед, выслушав его, – помолился он…

И презрительно оглядев внука с ног до головы, сказал, назидательно:

– Тогда и бог даст, когда сам заработаешь!

Егорушка обратился к матери. Она улыбнулась с иронией:

– Пока до бога доберешься, тебя святые съедят! – пообещала она.

С тем же вопросом Егорушка поспешил к отцу и выслушал жесткий ответ:

– Не учись бога славить, учись государством править!

Своими сомнениями он не поделился с одной лишь бабушкой. Ему трудно было обидеть любимого человека.

И бабушка продолжала молиться на утреннюю и вечернюю зарю, вмещая во взор слабых старческих глаз всю свою надежду на Него, как на милостивого и доброго Вседержителя. В ее молитвах к Богу звучала благодарность за то, что день прошел и все живы здоровы. При этом она улыбалась, лучики морщинок так и разбегались по всему ее лицу. Улыбалась бабушка светло, просто, благодарила Бога, которого ей мало было бы только в иконах, и потому она кланялась высокому небу. Благодарила Бога искренне.

И Егорушка, понимая что-то такое, что и не высказать словами, так и не решился сказать ей о постигшем его разочаровании в молитвенном подвиге.

И еще он решил не ждать милостей от бога, а как бы самому заработать на велосипед в совхозе и уже не особо рассчитывать на господа, а может и вовсе не полагаться на него, чего уж там…

Революционеры

немного о политике

Ей было лет двадцать, но она едва ли могла привлечь кавалеров своими прелестями. Высоченная и неуклюжая с крупными рыжими веснушками на лошадином лице и огненно-рыжими волосами, подстриженными под мальчика, она к тому же носила мешковатые брюки на бедрах и пеструю кофту, едва прикрывавшую пупок. В довершение нелепого наряда таскала на ногах солдатские шнурованные берцы и объемистый затасканный весь в заплатах рюкзак за спиной, откуда выуживала пачку листовок с призывом бороться против произвола властей.

Листовки она клеила, где придется, чаще на столбы фонарей и тусклый свет печально поникших уличных лампочек сопровождал ее стремительный забег по улицам. Стремительный, потому что иногда полицаи, лениво развалившиеся в своих «бобиках» что-то прозревали и кидались за нею вслед, норовя задавить патрульной машиной.

Один раз она серьезно подралась с двумя «стражами порядка» из уличного патруля. Они не смогли ее повязать и она, хорошенько лягнув своими берцами каждого по колену, исчезла в темноте быстро наступающей ночи.

Они часто беседовали, взобравшись на широкий подоконник общежития и пуская сигаретный дым кверху:

– Чего бы я хотел? – задумчиво говорил Славка. И шумно, горестно вздыхал. – Я бы хотел жить в одно время с Христом, следовать за ним повсюду, слышать его слова, подражать ему во всем. Как мне его не хватает! Будто он умер, и его больше нет в этом мире, нигде нет. Люди переполнены грехами, честолюбивые и наглые они душат друг друга, шипят злобными гадами, плюют друг в друга ядом стремясь как можно скорее изничтожить родных, убить соперников в любви, раздавить коллег по работе.

– Мне не хватает Бога! – вскрикивал Святослав и хватался за сердце, сильно бледнея.

Ленка приходила ему на помощь, прильнув к ее плечу, он вздрагивал:

– Люди, мне кажется и есть зло. Не надо искать Дьявола в них, они так изощрены, так изобретательны в своих деяниях, что Сатана давным-давно занялся делами ада и на людей не обращает никакого внимания. Зачем? Люди сами пожрут друг друга и уничтожат за желание обладать территориями, за богатство и власть.

Ленка кивала согласная с ним во всем.

Частенько они вместе приходили на танцы в ночные клубы, бесцеремонно проталкивались к сцене, где останавливали диджея, выключали музыку.

Святослав становился серьезен. Елена вытягивалась в струну рядом с ним. И летели в пьяную, обкурившуюся толпу молодежи странные слова:

– Лихие девяностые давно прошли, – кричал оратор, – сынки советских партийцев, братки и шустрики поделили между собой собственность страны.

– Вам – тыкал он пальцем в качающуюся толпу. – Остается только вкалывать на «папиков», которые будут врать вам про суперзарплаты, а на деле ничего не заплатят или получите от этих жадюг копейки. Рынки закрывают, они являются конкуренцией мегамолов «папиков». Россия превратилась в полицейско-бандитское государство, где каждого из вас могут посадить в тюрьму только за то, что вы чихнули на портрет нашего «дорогого» президента. Долой хунту!

Кричали они вместе. И толпа обычно подхватывала.

За революционерами гнались, их преследовали полицаи и в зале, прямо на танцполе нередко завязывалась драка.

Вырвавшись, оставив в руках полицаев куски курток, а то и клоки собственных волос, они что есть духу, мчались прочь и пропадали, надолго забившись в какое-нибудь маленькое укрытие пока их искали уличные сыскари, обсуждали свое выступление, смеясь и ликуя.

В другой раз они приставали к народу, томящемуся в очередях в сберкассы, и высмеивали их стремление оплатить грабительские квитанции по квартплате. И пока работники сберкассы не вызвали наряд полиции они торопились доказать толпе глупых бабушек воспитанных в рабстве и подчинении советскому государству, толстым кумушкам-домохозяйкам и сухим замученным тремя-четырьмя работами женщинам, в обыкновении и составляющим очередь, что Россию едроссы убивают целенаправленно. Их план оба называли «Планом Барбаросса» и утверждали, что ноги растут еще со времен гитлеровской войны. Умирающие или мертвые заводы, поросшие бурьяном пахотные земли и заброшенные фермы, что уж говорить о больницах и школах.

– Вы, – горячился Святослав. – потеряли свою страну, кормите чужаков, живете в условиях оккупации!

Женщины приходили в движение, всегда неизменно отвечали, им ли не знать о ценах, о голодных ртах дома, когда буханка хлеба становится золотой. Да, сколько же можно издеваться?..

Иногда оба мечтали. О другой России, где можно жить, а не выживать. Они мечтали о свободной стране и перечисляли по пальцам, как было бы хорошо без «реформаторов» и олигархов. Вспоминали добрым словом своих родных, тех, кто не дожил, а сраженный невидимой пулей выпущенной врагами народа, упал в могилу. Таких и у Славки, и у Ленки набиралось уже больше десятка. Молодые, сильные люди не успевшие пожить, сколько их погибло от отсутствия нормального медицинского обслуживания, нормальной жизни в России?!

Закончилось все очень просто. Славка добыл гранату и швырнул ее в кортеж президента. Президент, наверное, во имя безопасности сидел в самом хвосте, в обыкновенной гаишной машине. Ему не повезло, автомобиль разворотило и окровавленного «государя-императора» не успели доставить в больницу. По дороге он скончался.

Славку с Ленкой службисты из безопасности застрелили без промедления, и они как подкошенные упали рядышком, голова к голове. Святослав при этом улыбался, Елена привычно вторила ему слабой улыбкой.

Но на место убитого «государя» немедленно залез второй «император», их же было двое. Правда, его речи уже не отличались уверенностью, а в глазах прочно засел страх, в конце концов, граната могла прилететь и к нему, а смерть ой как страшна для нерадивых управителей страны, лишиться всего, что наворовал, потерять кучу денег и оказаться лицом к лицу с теми кто погиб по твоей милости, кто не прожил свою жизнь, кто поджидает на том свете, чтобы скинуть «господаря» в геенну огненную, какой кошмар…