Текст книги "Пьяная Россия. Том первый"

Скоро завязалась большая драка. Дрались дубинами и кулаками. Но Юрка со своей тоской оказался всех сильнее. Вокруг него, как вокруг былинного богатыря повалились в беспорядке поверженные враги. Стон от синяков и ушибов, нанесенных безжалостным Юркой, стоял великий. При чем Юрка особо и не разбирал, где свои, где чужие, лупил, под горячую руку. В результате, в конце концов, обе стороны объединились и мужики, свои да чужие завалили Ведмедя, не без труда, общими усилиями, повязали его и спустили в подвал клуба, да так там и оставили выть, метаться и порвать к утру веревки.

Мать сходила к Нюте, пожалобилась ей. Нюта пришла к Юрке. Он, избитый, но трезвый и тихий сидел уже в уголке дивана, дотащился как-то из клуба… Ему было стыдно, очень стыдно за свои дела. Он не смог поднять глаз на нее, но она заставила, посмотрела пристально, изучающе в самую глубину его мутных от пьянства красных глаз и сказала ему, что если он из-за нее так с ума сходит, то это напрасно, надо уметь уважать себя, а не слушать движения похотливого тела. Она говорила и говорила, и невидимая волна презрения к нему, так и окатывала его ледяной волной с ног до головы.

Она уже ушла, а он все еще содрогался в этой волне презрения, излучаемой ею, и не мог выбраться. И впервые задумался не над тем, что она ему не принадлежит, словно вещь или рабыня, а над тем, что она тоже человек. Не баба, как говорят про нее деревенские мужики, а человек. И причем человек много испытавший, много перенесший…

Юрка бросил пить, совсем бросил, мать рыдала от счастья.

Юрка даже преобразился, он попытался убедить себя в необходимости начать новую жизнь, без Нюты. Он и ходить стал по-другому. Вся фигура его задышала энергией. В глазах запрыгали бесноватые искры, над глазами заблистал большой прекрасный лоб с характерно изломанными морщинами, свидетельствующими о великой работе ума.

Он старался позабыть о своей меланхолии или как говорили деревенские, мелихлюндии.

Встречаясь случайно с Нютой на улице или завидя ее в магазине, куда заходить, все-таки приходилось то за куревом, то за продуктами, он коротко здоровался с ней. Она вежливо кивала в ответ, скользя по нему равнодушным и холодным взглядом.

По-прежнему возле нее ошивались деревенские пьянчуги и по-прежнему она игнорировала их настойчивые приставания.

И все, наверное, так и продолжалось бы, и мне нечем было бы закончить свой рассказ, разве только так и оставить, но однажды, ночью, Нюта вспомнила о Юрке. Случилось это в связи с болезнью одной из ее дочек. У девочки оказался приступ аппендицита. И Нюта бросилась к Юрке, как за спасением. Он без слов завел «Волгу», завернул больную девочку в одеяло, посадил в машину и под причитания Нюты аккуратно, стараясь не трясти, повез в город, в больницу. Здесь, у операционной, Нюта то стояла у двери, прислушиваясь к тому, что там за дверью происходит, то бросалась к Юрке, молчаливо прижимавшемуся к подоконнику. Она хватала Юрку за руку и прислонялась лбом к его плечу. В этот момент жизни она была вовсе даже не ледяная и не равнодушная, а искала помощи и поддержки у него. И он неуклюже приобнимая ее, шептал ей слова утешения и приободрял, как мог, говоря, что все обойдется…

А через несколько дней они уже все вместе ехали домой, в деревню. И девочка, еще слабая после операции, улыбалась им обоим.

Ну, а после, не сразу, конечно же, лед между ними окончательно растаял. Юрка полюбился не только Анюте, но и ее дочкам, очень смешливым и радужным девочкам. Он и сам с ними научился радоваться всему вокруг и в их доме, действительно и, несомненно, не смолкал смех.

Своей преданной любовью он исцелил душу Нюты, и оказалось, что она умеет любить и быть любимой. И только иногда она все-таки думала, что Юрка – Ведмедь, но это бывало в довольно-таки редких случаях, когда он проявлял основную черту своего характера – неуклюжесть…

Добрый гений

Очерк-зарисовка о Торопове Владимире Васильевиче

На выпавшем за ночь белоснежном покрывале снега, припорошившем асфальт, хорошо читались следы. Вот прошел, касаясь кое-где земли ледорубом, рыбак в валенках с галошами. А вот мелким шагом в обуви на каблуках пробежала некая молодая особа, поскользнулась и упала. После чего ее следы стали какими-то неровными, будто осторожными. Видать, боялась опять оказаться на снегу. Следующие следы пьяного. Заметно, как много раз он спотыкался, падал, а когда вставал, опирался руками и коленями. Похоже, расшиб чего-то себе: на белом очень заметны пятна крови. Снег снегом, а под ним лед. Ледяные лужатины, скрытые белым покрывалом, скользкие и коварные, поджидали своих жертв, будто охотники в засаде.

Родной поселок только-только просыпался, а Владимир Васильевич Торопов, в прошлом тракторист опытно-производственного хозяйства «Григорьевское», уже вышагивал метры, постукивая своей бессменной тростью. После перенесенного инсульта он с ней не расставался. И хоть у него была нарушена речь, неподвижна правая рука, да и на ногах он держался не совсем уверенно, для всего Михайловского, поселка расположившегося под Ярославлем неподалеку от старинной Норской слободы, он был самым, что ни на есть добрым гением. Уже не раз люди, повесившие было нос из-за разных житейских неурядиц, встречая его на дороге, начинали улыбаться и шутить, воспрянув духом. В их головах обязательно появлялась мысль: уж если Торопов каждодневно преодолевает жестокие хвори, выходя на свои прогулки, то им-то, более или менее здоровым, что?! И кивали, приободренные его радушием, на неизменное: «Здравствуйте!» Поселок, совсем небольшой, Владимир Васильевич знает, как свои пять пальцев. Вон там, в старом барском доме, администрация, возглавляемая Леонидом Борисовичем Почекайло. И старожил ворчит про себя, что. Мол, ремонт в администрации власть имущие сделали, а библиотеку довели до того, что все книги осенью дождем закапало. Но, слава Богу, наконец-то ее закрыли на ремонт, упаковав все книжные полки в полиэтиленовую пленку. Когда откроют после ремонта, будем михайловцам радость. Но опять омрачается лицо Владимира Васильевича, потому что видит перед собой бывшую сельскохозяйственную выставку. Когда-то, во времена Ф. И. Лощенкова, на ней можно было познакомиться со всеми достижениями полей и ферм нашей области. Сегодня от прошлого благолепия остались руины, мусор, да битые стекла, будто война прокатилась. Впрочем, такие разоренные уголки сегодня найдутся во многих местах, во многих хозяйствах.

Опираясь на трость, пробирается неугомонный дед по дороге мимо поликлиники, в которой при Брежневе врачей было видимо-невидимо, а ныне осталось два-три специалиста.

Вот и берег Волги, поросший старыми огромными елками и величавыми соснами. На сверкающем снегу, сплошь усыпанном хвоей, сидит белка и с удовольствием лакомится талыми ягодами брусники. Как старой знакомой кивает ей Владимир Васильевич. Белки непугливы. Иные спускаются с сосен, распушив хвост, и прямо с протянутой ладони берут угощение. Особенно любят орешки и сушеные грибы.

Торопов всматривается в заледеневшие берега Волги, улыбается, вспоминая свое детство, юность. В этих местах по обе стороны реки располагались пионерские лагеря. Бывало, многие михайловцы, уходя в отпуск летом, устраивались поработать в них, не помышляя о поездках на юг, к морю. Ныне остался от того великолепия только лагерь «Молодая гвардия», да и то лишь кусочек. Бывшие летние домики, веранды с качелями безжалостно брошены на поживу холодным ветрам и хлестким дождям. Чуть дальше в сторону – санаторий «Красный холм». С ним связана легенда о бункере Сталина, построенном в годы войны на случай отступления из Москвы. Впрочем, вполне может быть, что и не легенда. На берегу действительно виден обвалившийся вход, заделанный кирпичами. Местные умельцы пытались разобрать кирпич на свои нужды, но кладка сделана на века. Так ни с чем и отступились.

У каждого местечка своя история, свои предания, бережно хранимые, передаваемые из поколения в поколение. Все михайловцы знают про купцов Пастуховых, благодаря которым у санатория имеется чудесный дом, а у поселка – дача. Правда, на дачу совсем не похожа, в ней даже подвал с толстенными стенами приспособлен под магазин.

Бредет добрый гений поселка Владимир Васильевич Торопов, часто останавливается, кланяется знакомым и незнакомым, улыбается. Дойдя до центра, который в течение дня ни один михайловец не минует, он садится на знакомую скамейку под надежной крышей старинной остановки и крошит хлеб бойким синичкам, слетающимся отовсюду на его угощение. И завидев озабоченного какой-либо проблемой местного жителя, тычет здоровой рукой в сторону копошащихся на снегу синичек, приглашая посмеяться и порадоваться на веселых пичужек, как бы говоря, чего уж там, жизнь ведь, все равно хороша…

Русские «свиньи»

«Во всем облике громадной машины было то вызывающе чрезмерное хамство, с помощью которого ничтожный мещанин обретает мнимое превосходство. Ради этого он воздвигает роскошный особняк среди нищих хибарок и ведет увешанную драгоценностями дуру жену сквозь толпу бедно одетых тружеников»

Иван Ефремов, «Лезвие бритвы»

Начнем с того, что я все свое детство провела в глубоком отвращении к русским вообще. Выражение: русские «свиньи» никогда не покидало моего сознания. Я ненавидела всех, кто окружал меня. И только в семье своей я находила какое-то утешение. Родители мои были актерами, а отец еще занимался художественным промыслом. Дома, в строгом порядке в шкафах расставлены были книги, которые регулярно прочитывались вслух всем семейством. В серванте блестела золотом и вязью красивая посуда, темно-синие сервизы и хрустальные, полные загадочного света, бокалы. Все это великолепие доставалось только для гостей. По стенам развешанные аккуратно блистали яркими красками великолепные картины, частью нарисованные моим отцом, частью приобретенные им у знакомых художников. Я помню даже картину знаменитого Шишкина, каким-то чудом оказавшуюся в коллекции у моего отца. По вечерам то я, то сестра моя играли на концертном фортепьяно «Красный Октябрь» и звуки упоительных вальсов неслись далеко-далеко за пределы нашей квартиры. По временам раздавались звуки кларнета, новый для себя инструмент осваивал с великим тщанием мой отец.

Но моя ненависть к русским сводила меня с ума, ее происхождение являлось для меня загадкой. Отец мой родился в Архангельске в русской семье, мать у него, правда, была гулящей, родила от пяти разных мужиков детей, папа мой родился последним. О своем отце он ничего не знал, но спустя много-много лет, уже после его смерти я узнала, наконец, о своем дедушке. Дед мой руководил крупным театром, сам ставил спектакли, сам играл в них и умер, когда мне едва-едва стукнуло десять лет. Родом из Тобольска, чистокровный сибиряк он не мог внушить мне такой глубокой ненависти к русским, среди которых я жила.

Мать моя родилась в Германии, в охваченном пламенем войны Берлине. Отец ее и мой дед, барон Курт фон Пульман до самой смерти служил в Аненербе, до сих пор материалы по нему совершенно и, несомненно, засекречены. Его наблюдательность и жесткую хватку я переняла, мало того его незаконченная программа по выживанию в условиях враждебно-настроенной страны, а именно России, я продолжаю, не в состоянии сбросить с себя эту установку, хотя и пытаюсь постоянно. Его жена и моя бабушка, Марта Беруа, родом из королевского рода испанской королевы Изабеллы и прямой потомок Борджиа, появилась на свет в Кракове, в Польше, потому что ее мама и моя прабабушка испанка Иоганна вышла замуж за польского врача Людовика. Сама Марта любила музыку, выучилась у своей матери, преподавательнице музыки, играть на фортепьяно и играла в совершенстве, но поступила работать в театр варьете и танцевала там, пока ее не заметил мой дед. Оба они могли ненавидеть Россию и немцы, и поляки испытывали тогда невероятную ненависть к советским людям, а стало быть, к русским…

Никто в моей семье не знал о сжигающей меня наследственной ненависти. Я управляла своими эмоциями, хотя для меня, маленького человечка, это было весьма сложно. Особенно сложно стало, когда отец мой заболел алкоголизмом, а мать оккультной болезнью. Они развелись, он уехал в Архангельск, а она ведомая болезнью решила, что все вещи и стены вокруг заколдованы некими злодеями и старательно разрушила всю квартиру: выбила косяки, выбросила и утопила то, что можно было разломать, разрубить топором, вывезти на багажной тележке. Таким образом, скоро я очутилась в квартире с ободранными до бетона стенами, с поломанной тахтой, с двумя табуретками и одним уцелевшим столом. Сестра моя успела сбежать и выскочила замуж, как говорится, на рассвете безумия матери, а мне досталось по полной. Поэтому, я очень обрадовалась, когда меня поманил к себе первый же встречный.

Им оказался не, кто иной, как всем известный в Ярославле журналюга Валерка Терпелов. Он жил в общаге по улице Курчатова дом 14 в комнате 25. Рядом, в своих комнатах, люди устраивались вполне уютно и, попадая, по временам, в гости к соседям по общежитию, я с тоской оглядывала благоустроенные их жилища с прекрасными обоями и мягкими диванами.

В комнате моего избранника постепенно, как-то незаметно для меня сделавшегося моим мужем, уюта не было. Мне опять повезло наткнуться на ненавистную мне русскую «свинью» и …законченного шизофреника. Комната эта представляла собой одновременно и переднюю, и гостиную, и кабинет, и кухню, и спальню. Она являлась основным местом обиталища Валерки; сюда притаскивались с никчемными своими душонками дружки его; здесь прочитывались некие воззвания и листовки, к слову сказать, продажный ум Валерки служил сразу всем господам. И потому в комнате у включенного с самого утра компьютера нередко сталкивались представители двух противоборствующих политических партий, чем нисколько не смущали Валерку, он жаждал дешевой славы добытой в никем не оплачиваемой работе. В комнате с единственным окном на улицу, пол был стерт многочисленными посетителями едва ли не до дыр; стены, покрашенные еще при строительстве дома в желтые цветочки, вероятно крашенные еще в пятидесятые годы, такими и оставались спустя уже лет сорок, только прибавлялись мушиные да клопиные следы; потолок весь посеревший, грязный, с оборванным крюком, на который, в обыкновении, нормальные люди подвешивают люстры, вызывал смутное чувство обиды и презрения. На все мои просьбы сделать ремонт, Валерка неистово врал, что у него есть знаменитые строители, которые вот-вот должны были придти клеить да красить, но так, естественно, и не приходили. Кое-как общее негативное впечатление от этой комнаты скрашивали книжные полки, распиленные хитрым Валеркой из общежитских коек, комендантша общаги потом с ног сбилась их разыскивать. Полки украшали книги крестьянских писателей, особенно любимых Валеркой. Далее, за полками, почти в самом углу висели механические часы за стеклом и ритмично отстукивали время. Но на этом внешнее благополучие обстановки комнаты заканчивалось. Спали мы на узкой койке, узники концлагерей, мне кажется, отдыхали гораздо лучше меня на своих дощатых нарах. Во всяком случае, по ним точно не бегали полчища тараканов, как бегали по мне. Я покупала тонны всякой отравы, но противные насекомые были непобедимы. Мало того, появились мыши, и мой муженек ловко ловил их в стеклянные банки, а потом выбрасывал несчастных грызунов за окно. Мое терпение стало раздуваться как воздушный шар, грозя лопнуть, когда русская «свинья», мой муженек, стал притаскивать «мебель» с помойки. Две тумбочки перенаселенные тараканами и клопами он сам тщательно вымыл в ванной, после чего вся эта насекомая нечисть выползла из водяного стока и расползлась по всему обширнейшему коридору общаги, по туалетам, по ванной и по кухонному пространству. И, когда на головы соседей дождем посыпались тараканы, люди на повышенных тонах сообщили мне, что все это «великолепие» из-за нас, мужу моему они побоялись что-либо высказывать, он обладал, мягко говоря, не совсем сдержанным характером. Я еще терпела… Но когда я увидела опять мебель с помойки: одну не стойкую тумбочку, один расшатанный стул с обгрызенной спинкой и обезноженный стол, моему долготерпению пришел конец. Благо бы все это чинилось да красилось, но каким оно было «приобретено», таким и оставалось, мужа моего хватало только на то, чтобы вымыть «новую» мебель в ванной. В тумбочке, например, обнаружилась удивительная находка, гнездо крысы… Вслух, я выразила пожелание, чтобы в следующий раз он принес бы в какой-нибудь очередной «мебели» и саму крысу. Ситуация зашла в тупик и сделалась невыносимой.

Забрав маленького сына и немногие вещи, муженек мой был, к тому же, порядочным скрягой и ничего нам не покупал. Денег, которые он изволил выделять из своей зарплаты, едва хватало на прокорм, я донашивала вещи, купленные еще моей матерью и мною во времена девичества, а сына, вообще одевала с чужих пеленок да распашонок, переданных мне сердобольными соседями… Так вот, забрав сына и сумку вещей, я переехала жить в квартиру к матери. Она уже, к тому времени укатила в Ростов Великий к моей старшей сестре, якобы помогать ей с ее детьми, но на самом деле отдохнуть и расслабиться под защитой более сильной и активной личности, каковою и являлась моя сестра. Сестра, особа жадная и алчная, одним словом, русская «свинья» быстренько взяла бразды правления над больным сознанием матери. В ней работала без сбоя программа нашей гулящей бабки Агнюши, матери моего отца. Первый ребенок у нее умер, и она спокойненько нарожала еще троих. А к первенцу даже и не думала ходить на кладбище и, если бы не я, могила маленького была бы заброшена, что является отнюдь не человеческим деянием. Бабка Агнюша была очень злой и жестокой женщиной, эгоисткой в полном смысле этого слова и моя сестра являлась точной ее копией.

Скоро обе, моя мать и сестра, прискакали в квартиру, где жили мы с сыном и еще с порога стали осыпать нас оскорблениями, смысл которых сводился к одному, что я хочу захватить их квартиру и вообще катись отсюдова в свою общагу, к мужу-пьянице… На что я отвечала удивленным молчанием. Сестра моя, как я уже сказала, являлась точной копией бабки. Кое-как выучившись на детского врача, посреди пьянок и гулянок, чудом получая зачеты, она стала вначале участковым врачом, но испугавшись ответственности, пошла на переобучение детским эндокринологом, но и тут осознав собственную тупость, все-таки осела школьным врачом в одной из ростовских школ, по сути, скатившись до уровня обыкновенной медсестры. По пути к цели своего настоящего предназначения она отбила у лучшей подруги ее жениха, этакого недотепу, вышла за него замуж, помешалась, как и мать, на почве религиозности, растолстела и засела за сотни христианских книг гундосить молитвы. Дня не проходило, чтобы она кого-то не поучала, словно новоявленная «Кабаниха». Повсюду она видела проявления силы то Бога, то Дьявола, все вокруг рассматривала только с этой точки зрения и мать ей подпевала довольная таким единомыслием. Я, как противница, была мгновенно воспринята ими обеими в штыки и обе они, как-то пришли к выводу, что я ведьма и отреклись от меня.

Бабка Агнюша в годы войны тоже работала в госпитале, но санитаркой. Тяга ее к медицине была необыкновенной, она лечилась сама и всех вокруг лечила, вслух говорила, что у нее болит и от чего болит, и была уверена в своей правоте. Стоило ей попасть в больницу, и она сводила с ума всех врачей своей твердолобостью. Так она и умерла, убежденная, что ее лечат от другой болезни, не той, которую она сама себе определила. Думаю, что эта программа умопомешательства бабки успешно сработала в сознании моей сестры. Потому что врач она никакой, людей не чувствует и теряется, когда необходимо поставить диагноз. И хотя прадед наш Людовик был врачом, не думаю, что его программа сработала в сознании моей глупейшей сестры. И дебильность, и недальновидность, и религиозный фанатизм – это все бабка Агнюша, род Пономаревых из Архангельска!

Сестра моя добилась, чтобы мать разменяла квартиру. Им достались деньги, они так захотели, а мне плохонькая квартирка по улице Громова дом 34. Дом этот был перенаселен русскими «свиньями». Здесь, проживало огромное количество воров, беззастенчиво вскрывающих дверные замки своих же соседей; опустившихся пьяниц, забывших свою жизнь и утопивших души в литрах пойла; толстых и наглых «черных», живущих по своим правилам и не замечающих никого, кроме своего клана. «Черные» вывешивали огромные простыни, которые полоскались на ветру, совершенно закрывая вид из моих окон. А когда начинался дождь, и белье исчезало с моих глаз, одна из стен этого удивительного жилища, вдруг, начинала обильно увлажняться, а потом текла мутными слезливыми потоками прямо по полу квартиры… Лужи и воры стали моей головной болью. Посреди воров, к тому же, объявился мой полоумный муженек, который стал необыкновенно активно искать пути для моего запугивания. Единственной целью его было отбить у меня всякую охоту подавать иск на алименты. В ход пошли угрозы убийством, поломка дверного замка, проникновение в квартиру с последующим хаосом и слезами ребенка над переломанными игрушками. Вы скажете, а что же милиция? В русском народе есть выражение, которые многие произносят с иронией:

«Родная милиция нас бережет».

Я вынуждена была срочно обменять малосемейку на другую квартиру, и так как агентство недвижимости требовало не хилой оплаты за свою работу, обменяться пришлось на квартиру в селе. Воры со своими элементами запугивания и моим муженьком остались не солоно хлебавши, правда, забегая вперед, скажу, что последовало далее. Спустя какое-то время я, например, с удивлением узнала, что оказывается «ограбила» комнату своего мужа, видимо унесла все его помоечные тумбочки, а еще я «ограбила» театр, в котором работали когда-то мои родители, но самое удивительное то, что люди видели меня рядом с моим бывшим, тогда как я вот уже года, как два абсолютно и безо всякого сомнения даже близко к себе его бы не подпустила… А ларчик просто открывался. Валерка никак не мог успокоиться и имея больной ум нашел девицу внешне похожую на меня, девицу тупую, по-моему даже чересчур тупую и она безропотно, веря во все его слова, выполняла его команды и поручения, призванные уже к одному результату, к тому, чтобы меня посадили в тюрьму. Ну, а сына нашего он забрал бы, отвез к своей матери в поселок под Нижний Новгород. Мать у него, женщина достаточно глупая и преданная своему сыну-тирану, конечно, взялась бы тащить внука на свою нищенскую пенсию, не требуя алименты, не требуя ничего… Таким образом, русское «свинство» продолжало расцветать… Правда, для моего муженька безуспешно, он сам попал под следствие и был осужден на три года условно, правда, без принудительного лечения, хотя следствием и было доказано, что человек этот сумасшедший…

В селе Скнятиново под Ростовом Великим, где мы с сыном поселились в большой квартире, не было отопления, но по документам оно должно было быть. Все село обогревалось диким способом, перекидывали шланги от газовых духовок, блины от которых были предварительно вытащены из газовых плит к котлам и так, и обогревались с риском взорваться… У меня котел стоял какой-то немыслимой системы, местные умельцы ничего не смогли сделать. Русские «свиньи» продавшие мне квартиру без отопления только шипели в ответ на предложение все исправить и угрожали, мат вперемежку с оскорблениями так и сыпался из телефонной трубки. Я была потрясена. Четыре года мы прожили в этой квартире без отопления с одними обогревателями, нажили отиты и ревматизмы, а после уехали обратно, в Ярославль. О суде, конечно, нечего было и мечтать, отсутствие средств, так сказать, а потом все русские знают, что суды в России ничего не решают, разве только пуля да не одна могла бы решить эту проблему…

Читатели изумятся сейчас, а продать квартиру, что, не судьба? Напрасные мечтания! У нас ведь есть русские «свиньи», называемые попечительским советом и именно они подписали за взятку, конечно, другим русским «свиньям» липовые документы о якобы имеющемся в квартире отоплении. Теперь же именно они сделали вид, что свято блюдут интересы моего сына прописанного в этой квартире и потребовали у меня купить точно такую же квартиру в Ярославле, раз я туда уезжаю, а иначе, мол, не выпустим, взятку я им заплатить не смогла. Конечно, денег у меня не могло быть на новое жилье в городе, тем более, за четыре года цены на недвижимость значительно выросли, но, к сожалению, не в сторону улучшения квартирного вопроса на селе. Мы решили с сыном снимать что-то в Ярославле и до его четырнадцати лет, до получения им паспорта, по сути, скитаться. Конечно, очень хотелось набить морду лица сразу всем русским «свиньям», особенно тем, из-за кого такая мафия расцвела, но как говорится, руки коротки, а жаль…

Однако мы сняли с сыном квартиру по адресу переулок Минина дом 36. Квартира оказалась с ненавистным мне газовым котлом и старой газовой колонкой, которую мы боялись и потому не включали. Обои, старые и запущенные, меня уже не удивили. Старый перекошенный шкаф и скрипучий диван дополнили обстановку этого жилища. Толстая хозяйка глядела на нас с надеждой, в ее мечтах роились фантастические мысли о ремонте, который за свой счет должны были бы сделать мы. На узкой темной кухне я обнаружила за драной занавеской чрезвычайно маленькую обшарпанную ванну с краном и с отводом для воды…

В этой квартирке, страшно мучаясь и по поводу котла, и по поводу вечных засоров, как по волшебству возникающих то в ванной, то в чрезвычайно шумном унитазе, мы прожили около года и были вынуждены съехать, потому что с работ из Москвы прибыл бывший супруг нашей хозяйки и был очень удивлен, обнаружив нас в своей квартире, толстая хозяйка сдавала квартиру, оказывается, без его ведома…

Следующее пристанище мы с сыном нашли на улице Флотской дом 1/18. Комнатой под лестницей, с разбитыми стеклами, бывшей дворницкой, владела весьма высокая и сумасшедшая дама с напряженным, чего-то постоянно ожидающим взором. Дама каждый божий день бегала к нам в комнату, видимо, она была буйно помешанной. Всем вокруг она заявляла, что служит адвокатессой. Она, правда, отобрала эту комнату у своего гражданского мужа, выселила его на холодную полуобгорелую дачу, где он потихонечку спился и умер от чахотки. Забегая вперед скажу, что при расселении дома она получила квартиру, тут же ее продала и улучшила жилищные условия своей дочери и внука. Внука она безумно любила, избаловала его совершенно, так что он, будучи довольно взрослым парнем десяти лет канючил и ревел, словно маленький ребеночек, требуя мороженого или шоколадку. Для него она устроила трехкомнатную квартиру в центре, уговорила дочь продать их двухкомнатную квартиру в отдаленном районе города, все сложила и получила… Иные сумасшедшие, все-таки умеют устраиваться, правда для этого пришлось пожертвовать одной жизнью… всего лишь гражданского мужа, в сущности, пустяки для такой «свиньи», как эта дама, возмездие ада как говорится далеко, а жить надо здесь и сейчас… Меж тем, мы прозябали в этой комнате с хлипкой дверью в коридор. По утрам нас будил мощный топот ног соседей, которые считали, что своим грохотом они прогоняют крыс. Крысы прыгали повсюду: по общей кухне, по комнатам, по коридорам. Для борьбы с ними везде, где только возможно было, рассыпался яд, который никак не влиял на хвостатых разбойниц. Во все дыры заливался жидкий цемент, забивались железные пластины. Мне кажется, весь центр Ярославля прогрызен крысами и бумаги в мэрии читают умнейшие крысы, а может даже вносят свои резолюции.

Из этой комнаты мы переехали к знакомцу моего бывшего мужа. Приятель решил молчать о нас, живущих у него и ничего не сообщать моему сумасшедшему и слава ангелам, бывшему супругу, мы платили приятелю за квартиру, по адресу Суздальское шоссе дом 32 кв… Излишне говорить, что и жилплощадь, и хозяин ее, оказались, мягко говоря, странноваты… Вначале он страшно боялся за свои книги, которые, по всей вероятности, по его мнению, я должна была бы у него украсть… Книг, множество, в полном пренебрежении валялось повсюду, на полу, на диване, я их все подобрала и аккуратно расставила в книжном шкафу. Потом, нашего нового хозяина вообще стало беспокоить, что мы занимаем его квартиру, и он попросил нас съехать, обвинил впоследствии в покраже сковородки, оригинальнее ничего придумать не смог, ну куда уж ему было до хитроумных выдумок моего сумасшедшего муженька. Тема русских «свиней» благополучно продолжилась, к ней еще и примешалась тема шизоидов… Мы съехали, без тени сожаления оставляя странную квартиру, где, кстати, напрочь отсутствовала холодная вода, вентиль на трубе был закручен и сломан, а из крана текла только горячая. Так что, мы набирали с сыном воду, вы не поверите, в бачке для унитаза!..

Следующее жилье по адресу улица Панина дом 31 кв… поразило нас своею вонючестью и странной хозяйкой. Хозяйка с опухшими щеками и тупым взглядом мутных глаз еще навела меня на мысль, что это очередная русская «свинья», но выбора не было, средств не хватало на поиски нормального жилья. Мы сняли ее квартиру и вылили тонны хлорки в унитаз и в раковины, но из труб все равно неистребимо воняло. Тогда мы нашли способ затыкать раковины тряпками, а воздух орошать разными освежителями воздуха. В этой квартире мы продержались с месяц, хозяйка оказалась, естественно, сумасшедшей. Она звонила нам на сотовый телефон по десять раз за день и осведомлялась, разобрали ли мы вещи, а потом вообще стала притаскиваться и нагло открывать двери своим ключом. Соседи, страдавшие от нее, как от пиявки беспрестанно сосущей их кровь, посоветовали нам съехать и не связываться с дурой, к тому же, оказывается, находившейся на учете в дурдоме, и мы съехали в соседний подъезд.

Излишне, наверное, говорить, что и здесь нам «повезло». Немыслимыми скрягами оказались новые хозяева. Они вытащили и складировали всю мебель на обширнейшей лоджии. Нам оставили в пользование две старые скрипучие кровати пятидесятых годов выпуска, расшатанную тумбочку, никуда не годный письменный стол и два стула… Стены нового жилища с подтеками от просачивающейся с крыши воды, квартира была на последнем этаже, буквально молили о ремонте. Замызганная кухня, наверное, уже ни о чем не мечтала, понимая, что это бессмысленно. Новые хозяева, беззастенчиво, вслух, пожелали нам сделать ремонт, заверили нас, что очень на нас рассчитывают. Мы прожили в этом жилье пять месяцев и под убийственную капель с потолка в тазики решили съехать. На дворе был март 2010 года, сыну должно было скоро исполниться двенадцать лет, и усталости моей уже не было предела, еще два года выдерживать русское «свинство» уже как бы и сил-то не осталось, вот интересно, следующее жилье, неужели окажется таким же свинским, как и все предыдущие, а хозяева такими же «свиньями», как и предыдущие? И может, правы были мои предки в своей ненависти к русским, может, правы были, считая русских плохими и очень плохими людьми?..