Текст книги "Пьяная Россия. Том первый"

Нелюдь

Дело происходило теплым весенним деньком. Ярко светило солнышко, чирикали птички, отовсюду слышалась веселая музыка. В распахнутых настежь окнах торчали добрые хозяйки, натирая до блеска стекла окон своих однушек, двушек и даже, как ни странно, трешек. В общежитии по улице Ленина, что в Томске, окна были распахнуты, но никто их не мыл, кто же моет окна в общаге? В умывальной комнате, однако, при таких вот распахнутых окнах собрался народ для стирки белья. Летели мыльные пузыри, мелькали синие, красные и прочие вещи в грохочущей на все лады стиральной машине. Конечно, между делом, обсуждались всякие-якие новости. И перекрикивая грохот, привычно лопотал народ о чем-то не существенном, когда в умывалку вошел Толька Шишкин. Соседи его недолюбливали, вечно в его комнате торчал всякий сброд нелюдей и алконавтов. Посреди ночи мог он, несмотря на сон соседей, включить магнитофон с дикой музыкой или закатиться в совершенно непристойных матерных частушках. Но мало этого, приводил он в свою комнатуху разных женщин и все старался отыскать в толпе людей самую неопытную, самую незащищенную душу. И удавалось же ему пару раз найти. Одна даже умудрилась как-то прожить с ним два-три года, терпела от него ежедневные истерики, пьянки, беспочвенные обвинения, родила зачем-то от него ребенка и бежала, буквально на улицу, не выдержав побоев. Вот где-то она жила там со своим ребеночком, а эта гадина шишкинская даже не поддерживал ее никак, за это особенно сильно его ненавидели соседи. Сразу же при его появлении смолкли все разговоры, и присутствующие принялись, молча наблюдать, как этот… зачем-то наливает полную ванну горячей воды. Мыться, что ли при всех задумал? Совсем допился, ничего уже не соображает. Пока ванна наполнялась, Толька сбегал в комнату, принес пачку стирального порошка, целую, тут же вскрыл ее и высыпал всю как есть в воду. Потом сбегал еще, принес огромный ворох грязных рубашек и цветные, и белые, и не успели окружающие ахнуть, как белье в ванной перемешалось, белое, конечно же, перекрасилось. Но в этот момент жизни Толька отвлекся на соседей, которые, не выдержав, на повышенных тонах сообщили ему, что стирают вообще-то в тазиках и в стиральной, вот, машине. Тем более, эта самая стиральная машина принадлежала всему коридору общежития. Кто-то, получив от государства, конечно, еще в советские времена квартиру, представляете? Машину подарил оставшимся несчастливцам, чтобы пользовались. Вот с тех времен, почти уже двадцать лет, машина привела в идеальную чистоту, наверное, не одну тонну вещей и заметьте, совсем даже без поломки, умели же делать раньше! Но речь не о машине, это так к слову пришлось… Соседи орали, потому что ванну берегли, в ней не стирали, в ней только полоскали да вот еще и мылись. Ванна была на вес золота, её установки соседи добивались целых десять лет и, когда она появилась, когда водопроводчики провели, как полагается трубы, в коридоре сразу же установили правила пользования. Все их придерживались. Все! Только не Шишкин.

Он никогда не мыл после себя ванну, предоставляя это делать другим. Он всегда стирал только в ванной, пренебрегая тазиками и опять-таки стиральной машиной. Но вернемся к нашему рассказу. Огрызнувшись пару раз на соседей, Толька повернулся и тут уже заметил белую рубашку, покрывшуюся малиновыми разводами. Недолго думая, приписав случившееся проискам присутствующих, отвлекли же они его на ругань, он выхватил рубашку из ванной и замахнулся было на ни в чем неповинных людей. Но встретив гневный отпор в виде десятка горящих ненавистью глаз, Толька дабы выместить свою досаду, подбежал к окну, помните, распахнутому и швырнул рубашку вперед и вниз, как раз по морде лица неповинного прохожего. Прохожий отлепил от своей головы мокрое мыльное нечто и, заметив в окне общаги своего обидчика, на втором этаже, не заругался, как сделал бы кто-нибудь другой, с угрозами и матом, нет, не затопал ногами, а молча, ринулся во входные двери и через пару минут уже стоял перед Шишкиным. И не успели соседи, как говорится глазом моргнуть, как незнакомец отхлестал по щекам, по голове, по спине Шишкина так, что тот упал на колени. Однако и Толька не остался в долгу, выхватив в какую-то минуту драки другую рубашку из ванной, он тоже стал махать ею, не хуже, наверное, самой сумасшедшей прачки, какую только можно было бы отыскать в этот момент в России. Драчуны вывалились в коридор, а затем, уже тесно переплетясь, где рубашки, а где они сами, скатились с лестницы в двери, на улицу. Перепуганная вахтерша общежития вызвала милицию и уже, конечно, их обоих повязали бравые менты, запихали в машину и увезли. Шишкина выпустили только через три дня, что стало с другим, неизвестно, наверное, тоже отсидел да вышел. Белье Тольки соседи простирали в стиральной машине, выполоскали и повесили на веревках сушиться, тут же в умывалке. Сделано это было не из сострадания, а из спокойствия всех и вся, тем более запах прокисшего белья, как правило, многим не ндравится да и ванна была нужна… Толька, меж тем, вернулся, рубашки свои уже высохшие, с веревок содрал, сунулся в кухню, где готовили обеды и ужины, буркнул соседям:

– И на том спасибо!

И ушел в свою комнатуху, как медведь в берлогу, ну что за человек, нелюдь да и только!

Про Пашу Молодкина

Паша Молодкин проснулся от звона будильника. Вскочил, плохо соображая. Пустые бутылки из-под пива, вина, водки с грохотом покатились по комнате. Схватил сумку, засунул внутрь бутылку с портвейном на опохмелку, проверил пропуск, на месте ли и бросился бежать. Скатился вниз по лестнице и только тогда сообразил, что нацепил ботинки на голые ноги, а, плевать, решил Паша. До трамвайной остановки бежал рысью, но почему-то все равно было холодно. На улице явно посвежело, решил он, хотя даже в утренние часы на термометре высвечивалось плюс двадцать пять, что уж говорить о полуденной жаре. Только успел вскочить на подножку, дверь закрылась, трамвай покатил и покатил… До начала смены оставалось полчаса, успевал, можно было и дух перевести…

Паша очнулся от раздумий, осмотрелся. Люди глядели на него и смеялись. Все смеялись. Да что там, ржал весь трамвай. Тем, кому не было видно, вытягивали шеи, напирали на соседей. Паша похолодел. Вот так дела. В трамвае, прилюдно, он оказался, в чем мать родила. Изо всей одежды у него был только нательный крестик, ботинки и сумка, которой он немедленно прикрыл свое достоинство. В худшей ситуации Паша еще никогда не оказывался. А все проклятая сексуальная озабоченность, ни дня не мог прожить без секса. Вот и вчера познакомился на улице с яркой блондиночкой и ее дружками. Дружков, да и подружек тоже оказалось неожиданно много. Всю ночь пили и гуляли, только под утро блондиночка и ее друзья ушли, наконец, вспомнили, что с утра учиться надо в институте. Им учиться, а ему работать. Что же он обнаженным выбежал?! Не помнил да и спал всего с час…

Тем временем мужички в трамвае зашевелились, чей-то пиджак прикрыл Паше бедра, и наглухо застегнутая куртка скрыла обнаженные плечи. На проходной завода ухмыляющиеся соратники по работе закрыли недостатки пашиной одежды своими телами от проницательного взора вахтера, а пропуск что, пропуском он махнул всего и делов-то, был же в сумке… Ну и намучился же на заводе Паша. Пиджак и куртку он вернул их владельцам, сам же нацепил рабочий халат густо-синего цвета. Однако слухи о его беде разлетелись по цехам со скоростью света. И Паша мгновенно стал объектом насмешек сотоварищей, а главное, нападок женщин. Последние, хищными птицами сбегались к токарному станку Паши, крутились вокруг, делали вид, что им что-то тут крайне необходимо. А потом бросались к Паше, мгновенно задирали вверх полы его халата и уносились прочь, оглушительно визжа, словно полузадушенные поросята. Паша их, конечно, преследовал и пытался даже сгоряча ударить. Он был страшно зол, но укрыться от вездесущих любопытных взоров и юрких рук женского пола никак не мог. Завод умирал от смеха… Одному Паше было не до смеха. По окончании смены ему неожиданно помог один пожилой рабочий, сходил домой, жил близко от завода и принес свои рубаху, брюки, даже носки. Паша оделся, погляделся в полуразбитое зеркало душевой, вздохнул и побрел прочь с завода. Конечно, теперь ему явно надо было увольняться, изведут же насмешками. В долгих раздумьях о своей беде Паша даже подзабыл как-то о сексуальной озабоченности мучающей его, обыкновенно, постоянно. Мимо проходили стайками и поодиночке миловидные девушки, но Паша уже не сворачивал шею, чтобы поглядеть им вслед, как бы сделал раньше, заценить стройные ножки и упругие попки… На глаза Паше попалась киноафиша, в кинотеатре шел фильм «Укрощение строптивого» с Адриано Челентано в главной роли. Сеанс как раз начинался, и Паша решил посмотреть. Фильм оказался хорош и заметно повысил настроение нашего героя. Но главное, он понял, как бороться со своей сексуальной озабоченностью. Герой Адриано Челентано колол дрова, а Паша с рьяным интересом взялся за ремонт квартиры. За неделю он переделал все: переклеил, перекрасил. В период его квартирной деятельности влечение к девушкам действительно заметно поуменьшилось, опыт героя Челентано явно, здесь, имел успех. Паша воспрянул духом. Увидев его необычное сосредоточенное состояние, заводчане перестали смеяться над Пашей, а девушки, знающие его, как похотливого кота с потными руками, которыми он лапал раньше всех и каждую, останавливались и озадаченно смотрели ему вслед.

В деревне, под городом, прозябали родители Паши. Они, уже старые, немощные люди, никак не могли починить крышу, забор и многое другое. Дом, чувствуя безнаказанность, постепенно заваливался на бок. И тут стал приезжать Паша. Он наезжал после смены, всего-то полчаса езды на рейсовом автобусе, колотился в ремонте. Родители не могли нарадоваться. Тем не менее, через полгода сосредоточенной работы дом засиял, как игрушечка. А Паше понравилась трудовая деятельность. Оказалось, созидать, ремонтировать, строить лучше всякого секса. И Паша подался отстраивать мужской монастырь. Братии, как раз, требовалась помощь. Со всею страстностью своей горячей натуры Паша врубился в многочисленные проблемы нового монастыря. Постепенно, душа его успокоилась и под воздействием молитвенных бдений монахов, Паша совершенно переменился. Будучи от роду двадцати пяти лет Паша Молодкин принял решение покинуть мир. И действительно, совершенно уволился с завода, переселил родителей из деревни в городскую свою квартиру, завершил все мыслимые и не мыслимые дела и ушел в монастырь. Удивительно, как иногда влияет на судьбу человека эпизод из кинофильма, правда, с участием великолепного артиста Адриано Челентано. Могу заверить читателя, что Паша вполне счастлив в своей новой реальности…

Филя

Дворник Филипп по прозвищу Филя считал себя очень несчастливым человеком.

Квартиру он делил со своей матерью, женщиной строгой и деспотичной. Мать у него работала когда-то учительницей начальных классов школы и привыкла стучать указкой, в данном случае указку успешно заменяла трость, на которую мать в силу немощи больных ног опиралась и днем, и ночью. Тростью она часто дралась и била Филю так крепко, что фиолетовые и черные синяки никогда не сходили с его тела.

Филю она презирала за его профессию. И постоянно указывала ему на то, что он пошел в своего папашу и родственников по отцовской линии, таких же бездарных, тупых и пьющих людей, как и он сам. Он пытался ей робко возразить, указывая на то, что она не права и отец работал фрезеровщиком на заводе, а это не легкая профессия. Но она тут же строптиво поджимала губы и орала про то, что ее-то родители и родные были сплошь интеллигенцией и работали учителями в школе. Филя на это ей отвечал, мол, как же, все-таки она наверняка любила отца, раз вышла за него замуж, ведь не старые времена были и родители ее не принуждали?. После чего мать теряла дар речи, вращала глазами и уже молча, бросалась в атаку, резво гнала Филю своей тростью до входной двери, он выскакивал в коридор и тяжело отдуваясь, скатывался во двор.

Филю во дворе жалели. Мужики часто наливали ему стаканчик портвейна, больше он и не пил никогда и переживали, что с такой матерью Филя ни за что не женится. Куда он приведет свою жену? И где гарантия, что мать не выкинет вещички молодых на лестничную площадку?

И Филя не женился, а потихоньку только сходил с ума, следуя жадным взглядом за стройными фигурками девушек, проходящих мимо него и мимо его жизни. Он не мог уйти от матери, так как коррумпированное российское правительство лишило его всякой возможности встать на ноги, воровать он не умел, мошенничать тоже. Филя был простым человеком с простым образованием. В свое время его сильно увлекла профессия токаря. Он работал на заводе, получал хорошую зарплату, встал на очередь на получение квартиры, и уже собирался было жениться, как рухнул социализм и пришли какие-то странные люди, разрушившие и разворовавшие всю страну в одночасье.

Филипп завертелся в общем хаосе, не заметил, как скатился до метлы, как превратился в Филю…

Из подвижного, худого мужика с быстрыми и точными движениями он стал обрюзгшим больным стариком с потухшим взглядом слезливых глаз. Даже работу свою исполнял он долго, на протяжении целого дня вместо утренних двух часов, ровно столько, сколько хватало времени другим дворникам прибрать свой участок. Филя часто останавливался, присаживался на скамейку и отдыхал, с тоской оглядывая свою территорию. Домой он никогда не торопился, мать все время к нему цеплялась. Она часто его преследовала и стучала тростью в закрытую дверь комнаты. И он придвигал тяжелый комод, чтобы она не смогла открыть двери. Тогда она потыркавшись и поорав ему что-то о своих интеллигентных родственниках, утаскивалась в свою комнату, где включала телевизор и засыпала под бесконечные мексиканские телесериалы, не сходящие с телеэкрана.

Филя пользовался моментом, отодвигал комод, шел на кухню, готовил для себя что-нибудь простенькое, например, яичницу. Мать всегда варила для себя овсяную кашу, а ему ничего не оставляла. Ел Филя быстро, мыл за собой посуду, прибирался на кухне, потому что мать никогда и ничего не мыла и убирался в свою комнату, не забыв придвинуть к двери комод. Мать могла и ночью к нему вломиться и орать о своих родственниках…

Так проходила жизнь, Филя стал задумываться о смерти. Он понял, что скоро умрет. Часто он страдал по этому поводу и говорил с мужиками во дворе, не забывая угоститься стаканчиком портвейна, пьяницы его в разговоре поддерживали, они привыкли к философской точки зрения, без которой нельзя прожить в сегодняшней России. Филя не надеялся пережить мать, но она скончалась.

Умерла она ночью, упала в предсмертных муках с кровати, лекарства ее, на которые уходила почти вся ее пенсия, повалились с тумбочки, уже бесполезные. Сына она не позвала на помощь, может, не смогла, а может, не захотела. Филя увидел мать утром в распахнутую дверь комнаты. Она всегда загодя открывала двери, чтобы проснувшись поутру, увидеть его и высказать ему свое презрение и тут, как видно успела открыть.

Филя ее похоронил. Помогли ее родственники, отцовские уже все были на том свете. Собрали деньги, заплатили гробовщикам и за траурный автобус, и за гроб, и… Легче было бы самому отнести ее тело на кладбище, самому вырыть могилу и самому закопать. Похороны стали новым бизнесом в этой безумной стране.

Наконец, родственники схлынули и Филя остался один. Впервые за много лет он отдыхал от постоянной брани и крика.

Филя разобрал шкаф матери, выбросил кучу истлевшей одежды и побитых молью шерстяных кофт. Выбросил рваные одеяла, которые мать копила и складировала в тумбочку. Вытащил на помойку старое кресло, продранное, шатающееся, с поломанной ножкой, которое мать жалела. Она ничего и никогда не выбрасывала, а только обрастала и обрастала ненужным хламом и старьем. Филя возился с ее комнатой целую неделю. После добрался до балкона, где посреди многочисленных досок, старых тумбочек, не годных стульев и табуреток обнаружил свои детские санки. Над санками Филя простоял долго, соображая, сколько же времени мать хранила их, поломанные, ненужные, если ему самому перевалило уже за сорок лет?.

А во дворе Филе подыскивали невесту. Все за него радовались. Но сам он, выходя на чистый балкон, блаженно вздыхал и щурился на дневной свет, бесконечно отдыхая от деспотизма матери.

И странное дело с ее смертью как-то сами собою исчезли мысли о сексуальной озабоченности.

Он похудел и поздоровел. Теперь убирал двор быстро и сразу же ехал учиться на бесплатные курсы. А через некоторое время устроился печатником в типографию. Снова оказавшись в вихре заводской жизни, типография ему напоминала заводские цеха, он ожил.

Во дворе его едва узнавали, так он изменился. И получается, что мать своим притеснением не поддержала сына в тяжелые времена так называемой перестройки, а наоборот едва не погубила. Как вредно все-таки жить рядом с глупыми и деспотичными родителями, особенно если ты в силу своей воспитанности не можешь дать им сдачи. Как жаль, что такие люди не понимают своей ущербности и, упираясь рогами в землю не замечают, что этими самыми рогами пробили уже огромную дырищу в сердцах своих притесняемых детей!..

Человек, милостью Божьей свободен…

Они собирались большой толпой, человек, так, тридцать, раз в месяц в трехкомнатной квартире у художников Борисовых Олега и Ольги на окраине Бродягино, почти нового района Ярославля. Пили чай, смешанный из разных трав, ели пирожки и печенюшки, которые сами же с собой и приносили. Разговоры разговаривали о духовном мире, о чем же еще, если собрание, в основном, состояло из скульпторов, художников, артистов и прочих творческих личностей?! После, садились в машины, забирались как-то, хотя машин было мало, а народу много и ехали-ехали, под громкие напевы русских народных песен, остальные они не признавали, ехали на озеро Любви, что на Среднем поселке. Там, в любую погоду купались. Перед тем разжигался костер и огромный Олег Борисов, плечистый, ростовитый мужичина таскал на своих плечах бревна, остальные люди, конечно, тоже что-то натаскивали, но Олег больше всех. В простынях, похожие на ангелов, они нагревались возле кострища докрасна и поодиночке ныряли в озеро голышом, и снова оборачивались в простыни, и снова грелись возле огня. Пекли, конечно же, картошку и пили все тот же травяной чай, но уже с примесью дыма. Большой закоптелый чайник подвешивался над костром и в него же, прямо в кипящую воду, засыпалась гремучая смесь из листиков смородины, из мяты, из прочей духовитой травы. Часто в их безмятежную компанию вторгался случайный рыбак или пьяный турист, приехавший на берег озера отдохнуть, а значит, напиться. Случайных, радушно угощали чаем и печеной картошкой, пьяных не слушали и как-то незаметно для пьяниц разбредались, кто куда. Все они, когда-то тоже пили, но затем у каждого возник вопрос. А зачем?.. Постепенно отказались от алкоголизма и уже вид, а тем более запах выпившего для бывал непереносим. Все, на что они отваживались, называлось, обычно, кофе и не более того, и то, одну-две чашечки в день и хватит…

Еще, безмятежные любили танцевать. Они собирались в выходные на набережной, где играл духовой оркестр. Здесь, в толпе старушек и стариков, тоскующих по своей советской молодости, когда с танцевальных площадок, отовсюду, доносилась живая музыка, кружились они в вальсах, отплясывали танго и прочие не хитрые танцы. Случалось им объединяться как-то, кто как мог, и в отпускное время, где-то летом проплыть на теплоходе от Ярославля до Нижнего Новгорода. И вся компания, затаив дыхание, сидела на носу корабля и глядела, глядела, глядела на проплывающие мимо берега, поросшие лесом и деревнями. А рано утром, когда все спали, они выходили смотреть шлюзы. Удивительное зрелище обшарпанных грязных стен поросших зеленью и еще какой-то дрянью, когда корабль опускался, все это, естественно, и было видно.

В Плесе они подолгу стояли перед одной церковью, и молча наблюдали за окошком в самом куполе, и было им в диковинку, что рядом с этой церковью, православной, стоит старообрядческая…

В Нижнем они весь день сидели на самом верху Чкаловской лестницы и наблюдали за людьми, едва-едва переставляющими ноги, уже почти смертельно-усталыми перед такой огромной, не знамо сколько ступеней высотой, с самого верха люди внизу представлялись им мурашами. Потом, они бродили-бродили по городу и уезжали, накормив в Нижнем всех голубей, бродячих собак, кошек и бездомных, обратно, в родной Ярославль, уезжали на каком-нибудь поезде, все чаще своем же, ярославском, курсирующем из Нижнего в Ярославль, и обратно. И вся компания сразу же укладывалась спать, невзирая ни на что, в поезде им было не интересно.

Когда в их братстве кто-то заболевал или попадал в больницу. Они все, стоически, заболевшего выхаживали, и случалось, прорывались даже со своей заботой в реанимацию, и когда один из них умер, хилый, чаще всех болеющий художник-оформитель Лешенька. Они не дали его родственникам потратить деньги, а собрали сами и на похороны, и на памятник. И тут, стоя на кладбище горевали и плакали, но не по Лешеньке они ревели, а по себе. Внезапно, они осознали, что тоже умрут и эта мысль привела их в полное отчаяние. Отсутствие же Лешеньки осознали только, когда в очередное чаепитие налили чаю в его любимую маленькую чашечку с листиками и розочками и протянули:

«На, Лешенька!»

И тут, действительно поняли, что его больше нет в этом мире. Как странно, его нет и нельзя поговорить, обнять, попеть вместе с ним песен, где же Лешенька, где же ты теперь? Тело валяется в земле, а сам-то ты, где бродишь, в каких мирах, какие дали рассматриваешь?! Представить невозможно!..

Так они и жили вместе, и каждый по отдельности, но общей семьей, с простыми даже наивными отношениями, так и живут, беззаботно, спокойно, самодостаточно, аки ангелы, аки ангелы…