Текст книги "Пьяная Россия. Том первый"

«Подснежник»

Всю ночь над мирным селом Кузьминки мела метель и завывал протяжно ветер, аккомпанируя волкам. Вой «серых» разбойников звучал тоскливо и хорошо был слышен на много верст вокруг. Собак селяне заблаговременно определили в сени домов, а сами выглядывали с опаской в окна, молясь вслух о спасении и помощи со стороны Бога.

А утром распогодилось, тучи разбежались и солнце, отражаясь в каждой снежинке, ослепило Николашку Веселовского, восставшего из-под сугроба. Ослепило так, что он и, зажмурив глаза, видел перед собой фантастические разноцветные круги, плававшие неторопливо, будто пестрые рыбки в прозрачном аквариуме, тяжело стоявшем на массивной тумбе в просторном коридоре фельдшерского пункта.

Николашка оказался пятым в очереди на прием к фельдшерице. Перед ним на мягком стуле сидела очень прямо так, что сразу была видна школьная выучка с бесконечными выкриками учительницы: «Сядь прямо, не горбись!», невольно и сам Николашка выпрямился. Так вот, перед ним сидела худенькая пятнадцатилетняя девочка, из-под подола ее шерстяного платьица торчали острые коленки, маленькая, едва оформившаяся грудь, перетянутая двумя шерстяными платками, все время сотрясалась. Девочка глухо кашляла, каждый раз прижимая белый носовой платок ко рту. И Николашка жадно глядел, не покажется ли на платке кровь, как при чахотке? Девочка, перестав сотрясаться в бесконечном и сухом кашле, замирала на минутку, глядела безнадежно и устало на цветной плакат о профилактике гриппа и тут же снова начинала кашлять. Аккуратный носик, пухлые губки и зеленые глазки, все в ней носило на себе отпечаток жестокой болезни и бессонных ночей.

Сочувствуя, Николашка осторожно, одним пальцем, дотронулся до ее почти прозрачной белой ручки, и когда она поглядела на него, попытался ободряюще улыбнуться…

Перед девочкой в очереди сидела в мягком кресле женщина с ребенком. Длинными пальцами она беспрестанно трогала лоб ребенка. Хватала одеяло с яркими хвостиками пеленок, выглядывающих из-под головы ребенка и тут же, принималась поправлять, разглаживать и снова поправлять. Ребенок, толстощекий, розовый младенец мирно спал, причмокивая во сне губами, но женщина беспокойно прислушивалась к его дыханию, все наклонялась, недоверчиво всматриваясь в спокойные черты своего дитяти.

И Николашка которому сразу стала понятна ситуация, жаль сделалось безумной матери с ее страхом над жизнью маленького человечка. Он со своего скрипучего старенького стула, стоявшего в самом углу, где Николашке было самое место, дотянулся до женщины, и когда она к нему обернулась, успокоено хмыкнул, что, мол, все будет путем. Она досадливо отмахнулась от него.

Николашка не обиделся. Он знал, что был пьян и, возможно, приперся на прием в больничку с запахом перегара. Но он провел ночь в снегу, и что-то с ним было не так, мир вокруг выглядел другим и Николашка делал безуспешные попытки влиться в этот мир, стать своим, но что-то плохо получалось…

Перед женщиной с ребенком сидела на скамейке старуха. Изредка старуха вставала, и, держась за поясницу, делала несколько шагов по коридору. Двигалась она тяжело, долго ворочалась на скамейке, чтобы только приподняться и, цеплялась в бессилии за гладкую стену, пока не нащупывала шершавый косяк двери. Смотрела старуха с болью в глазах и так обреченно, как глядят иные заросшие мхом и долгопыхтением на этом свете, уставшие жить старики, замученные своими предприимчивыми родственниками и бесконечными житейскими проблемами, от которых убежать бы да вот некуда.

Николашка ей ничего сказать не смог. Поискал, поискал слов в своем словарном запасе, да так и сник и перевел взгляд на ту, что была первой в очереди.

Ею оказалась молодая беременная женщина с огромным животом, который она поддерживала, как громадный арбуз, обеими руками. Она вызвала у Николашки целую бурю вопросов. Он вытаращил глаза и хрипло, непослушными отмороженными губами задал их беременной один за другим, не ожидая особо ответов, но надеясь хоть что-то услышать в ответ. В коридоре воцарилась удивленная тишина, и даже больная девочка перестала кашлять, глядя на него с изумлением.

А он всего лишь захотел узнать, как это беременные бабы ходят и не падают, ведь вздувшиеся животы их должны перевешивать и тянуть как гири к земле? Как они моют ноги, если из-за животов даже пальцы ног своих не видят? И почему они вообще позволяют своим мужикам так издеваться над ними, не легче было бы привязать своему благоверному большую подушку к пузу, затолкать в подушку гирю килограммов на десять и заставить его так ходить целый день да еще при этом и домашние дела делать? Почему они не поймут, что после такой экзекуции мужик сам начнет сторожиться, чтобы чего не случилось, чтобы не заделать своей жене вот этакое диво! И Николашка ткнул пальцем в сторону живота беременной.

И тут вышла в коридор фельдшерица, оставив дверь в свой кабинет распахнутой. Она держалась вежливо и подчеркнуто сухо, точно так, как и должен держаться врач в сельской глубинке. Волосы, стянутые на затылке в тугой узел, почти не были видны из-за белоснежной накрахмаленной шапочки. Белый халат, перетянутый белым пояском, смотрелся на ее ладной и сильной фигурке нарочито аккуратно. На вид ей можно было дать лет тридцать, не больше. Николашка не забыл разглядеть ее светлые, с прищуром золотисто-карие глаза. Не упустил тонких губ и упрямого подбородка. Отметил, как бы про себя, две линии вертикальных морщинок, залегших между бровями. Он вообще видел, как-то не так, замечал мелочи, мимо которых раньше, еще день назад, прошел бы совершенно равнодушно. Изредка в голове его что-то звенело и скреблось, и тогда он заглядывал под стул в поисках мыши, но пол и стены были идеально чисты, целы, по всему было видать, что в больничке мыши не водились. И Николашка мучился, ему было жарко, он потихонечку приоткрывал дверь в сени, пуская струйки холода на себя…

Фельдшерица между тем оглядела всех пациентов и остановила свой взгляд на Николашке. Брови ее поползли вверх, но Николашка заметил это мельком, а только пристально вгляделся в приоткрытую дверь за ее спиной, где белел кабинет, виднелась клеенчатая кушетка, стоял стеклянный шкаф с прозрачными пузырьками. Между тем, фельдшерица всплеснула руками и вне очереди загнала его на прием.

Николашка сильно обморозился, впрочем, боли он пока не чувствовал, видимо, из-за выпитого накануне горячительного, игравшего роль этакого наркоза. И пока фельдшерица его чем-то мазала, он растерянно мигал и молчал, только изредка, громко сглатывая. После уже, он начал икать и, поспешно прикрывая рот перемазанной вонючей мазью ладонью, глядел испуганно, просительно, жалобно улыбаясь, как бы извиняясь за свое поведение.

Фельдшерица налила ему стакан воды, и когда он выпил, засунула градусник под мышку. Николашка покорился. Одежда его комом валялась на полу, сам он завернутый в два колючих одеяла сидел на стуле и глядел на беременную. Глядел, вытянув шею, как она, нисколько не стесняясь, заголяет свой непомерный живот с утонувшим пупком, а фельдшерица водит темной присоской фондоскопа по поверхности живота, что-то такое там, внутри определяя и выслушивая. Глядел, как беременная благодарит врачиху и уточкою, вперевалочку, идет в коридор. А следом входит женщина с ребенком и Николашка, прислушиваясь, улавливал ее сбивчивый испуганный шепот о поносе у маленького. Фельдшерица быстро развернув одеяло, распутала ворох цветастых пеленок и достала розовое хрупкое тельце, одетое в голубую распашонку. И Николашка улыбнулся, даже обрадовался тому, что это мальчик. Мальчишка проснулся и заорал благим матом, но все с ним было в порядке, животик мягкий и мамаша поклонилась докторше, заулыбалась, тревога из ее глаз пропала и она, взяв в охапку ребенка вместе с одеялом, пеленками, попятилась в коридор, где был пеленальный стол. Тут же старуха, пыхтя и застревая в дверях, готовая на смену, заглянула в кабинет. И потом Николашка услышал из процедурной, примыкающей к кабинету, звяканье шприца, ампул, короткое старухино «ах», когда фельдшерица сделала укол, вероятно, уже не первый по счету, потому что старуха тут же и выкарабкалась в коридор, придерживая ватку на уколотом месте, так что Николашке видна была часть ее спины ниже поясницы, вся в следах синяков, которые обычно можно наблюдать у любого больного, нуждающегося во внутримышечных инъекциях. Вошла девочка, пугливо покосилась на Николашку, явно его стесняясь, но тут же послушно, следуя приказаниям фельдшерицы развязала оба платка, перетягивавшие ей грудь, и глухо кашляя, проследовала в процедурную. Там опять послышалась та же песня и на глаза Николашке навернулись слезы, когда вместо старухиного «ах», девочка тихо заплакала.

Ему сделалось невыносимо жарко. Он скинул одеяла и встал, чтобы в одних трусах пойти в коридор и в сени, где можно было бы остыть, прохладиться. Он не знал, отчего так, но фельдшерица преградила ему дорогу, взяла градусник и едва взглянув, охнула, кинулась к телефону. Дальше все произошло очень быстро. Она вколола ему укол, который Николашка даже кажется и не заметил. Он успокоился, коснувшись разгоряченным телом прохладной поверхности клеенчатой кушетки. И только удивился, отчего это девочка заревела в голос, глядя на него большими, обведенными черными кругами, встревоженными глазами. Отчего давешняя старуха влезла обратно в кабинет и закрестила его дрожащей рукой. Отчего женщина с ребенком подобрала с полу брошенные им одеяла и попыталась его укрыть и малыш, лежа у нее на руке, глядел на него серьезно, понимающе. Беременная охала в дверях и плакала, с тоской заглядывая ему в лицо…

Люди в белых халатах и внутренний салон машины «скорой помощи», в которой Николашка сроду не бывал, он заметил смутно, и вяло, как во сне. Сквозь мутный туман обманчивых мыслей вой сирены над головой удивил. Кого это везут с мигалками? Неужели его? И усталость, отчего-то навалившаяся тяжелым камнем на грудь.

Перед глазами у него возникла сельская школа, и он сам, младший школьник. До школы от дома было рукой подать, бегом, минуты две ходу, пешком – минут пять. Но Николашка как-то поставил рекорд, он шел полчаса. Вначале вихрем пронесся на воображаемой гоночной машине, подняв тучи снега, горделиво вскинув голову и царственно оглядываясь вокруг. Изредка Николашка делал покровительственные жесты в сторону нетерпеливых дошколят, метавшихся за ним с криками восторга из двора во двор. Вылетел на утонувшую в сугробах центральную улицу села и резко затормозил возле деревянной одноэтажной школы, где уже трудились вовсю школьники, из-под лопат которых даже виднелась замороженная земля с проблесками сухой травы хорошо знакомой тропинки.

Эффектное появление Николашки не осталось не замеченным.

– Веселовский! – строгая директриса протянула ему свободную лопату. – Хватит играть, откапывай школу!

И Николашка сразу потеряв весь шик, превратился в маленького мальчика десяти лет от роду, ученика четвертого класса.

– Ты прямо, как в сказке примчался, – задумчиво прокомментировала Анютка, по прозванию «голубые глазки», одноклассница.

– Почему это? – Николашка старался на Анютку не смотреть, он не любил барахтаться и тонуть в глубине ее зеленых спокойных глаз.

– А за тобой облако снежное гналось, будто за Иванушкой-дурачком Змей-горыныч следовал.

И тут же вспомнил свадьбу, свою свадьбу и безмерное счастье, когда после армии, двадцатилетним парнем посватался и получил согласие. Анютка – его невеста, самая красивая девушка на селе была весела и нежна. Пропивали их долго. Гуляли целый месяц. Потом месяц опохмелялись. И жить бы как всем, но…

Со свадьбы вот уже годков как десять прошло, а Николашка пил, ненадолго только выходя из «штопора». Он оказался запойным. Жена ушла, мать с горя почернела и померла, больше никого у него и не осталось на всем белом свете.

Николашка вздохнул всей грудью, пытаясь сбросить ощутимый, но невидимый камень, и врач «скорой помощи» всадил ему в вену очередной укол. «Скорая» неслась на всех парах, распугивая по дороге в город легкомысленных автолюбителей и послушных водил с тяжеленными фурами. Все сторонились и пропускали машину с красным крестом, мысли людей так и неслись вслед, кого бы это могли повезти, и что там случилось с этим несчастливцем?

А Николашка между тем опять впадая в забытье, похожее на какое-то тягучее сновидение, вспомнил свое далекое детство и бабушку, очень добрую и ласковую старушку. Вспомнил бесконечные сказки, которые она ему рассказывала у русской печки, когда он не мог оторвать взора от ярко-потрескивающих в огне сухих березовых поленьев, да так и засыпал у нее на коленях, чтобы очухаться только под утро в мягкой пуховой перине железной старинной кровати с шишечками. Ах, эти шишечки, которые он истрогал своими пальчиками!.. Вспомнился ему лес с грибами да ягодами и сосна с пахучими каплями смоляной крови. Николашка так весь и оказался возле этой сосны, где наверху, в дупле, жила бойкая белка с бельчатами. Белка, распушив хвост, спускалась с сосны на самую низкую ветку и оттуда, глядя ему в глаза, сердито цокала, мол, уходи. А Николашка протягивал ей ладонь с крошками хлеба и думал, что, может, она перестанет злиться, а возьмет у него хлебушка и успокоится. С жадным желанием он глядел на бельчат, очень уж хотелось ему их погладить. Часто на этой сосне сидел красноголовый дятел и стучал, настукивал насекомых, тут же слетались бойкие маленькие птички и выклевывали даровое угощение, оставляя дятла с носом…

Николашка глядел на верх, на проплывающие над сосною облака и, тут пошатнулся, схватился за ствол, перемазывая пальцы в липкой смоле, сполз на сухой зеленый мох, вздохнул успокоено, с любовью глядя на разгулявшийся ветер, разбойником прыгающим от одной кроны качающейся сосны к другой. В ярком летнем небе, в проблесках между облаками, ослепительной синевы, заливался жаворонок. Откуда-то из кустов малины вынырнула бабушка, светлая и одетая в белую кофту и юбку, улыбнулась ему ласково, протянула руки и сказала:

– Пойдем, Коленька, пора тебе!

Он улыбнулся ей в ответ, и отлично понимая, куда пора, смело протянул ей руки, повел взглядом вокруг, напоследок прошептав всему, что его окружало, что оставалось после него:

– Спасибо!

Взялся за сухие и легкие ладошки бабушки и легко, полетел с ней, вверх, вверх, по золотистому стволу сосны к воротам другого мира. Легко прошел с бабушкою туннель. Легко миновал ангела смерти, одарившего его из-под темного капюшона теплой улыбкой, и встал на пороге замечательного мира, которым изредка грезят блаженные и дети. Где не было людской грязи, где не было пьянства, не было борьбы за выживание и физических страданий, а душевные, кто же способен исцелить?

Николашка распахнул свои крылья, которые, как известно, имеет всякая душа и полетел, радуясь обретенному покою долгожданного Дома к своему бессмертию.

А врач «скорой помощи» в это время с удивлением говорил в приемном покое городской больницы о том, что надо же откинулся «Подснежник»-то, таки не успели довезти..,

Прибор

В это утро Славка Суворов оделся в новое. Белье на нём блистало белизной. Белая рубашка, украшенная почему-то белым галстуком, была заправлена под белый пояс, который опять-таки поддерживал белые брюки. Нетрудно догадаться, что и на ногах у него блестели белые ботинки. Он намеревался сделать предложение руки и сердца.

Подумав, Славка взял с собой черную сумку. В сумку он сунул специальный прибор, отпугивающий собак с помощью ультразвука. Агрессивных четвероногих развелось вокруг чрезвычайно много. Отпугиватель ему дал в качестве эксперимента один его друг, как раз испытывавший свое изобретение в реальных условиях. Друг, вечно изобретающий нечто, невиданное, но очень нужное в обществе, встрепанный, с прической дыбом, так что любой панк позавидовал бы, попросил в качестве услуги, испытать, если понадобиться прибор на деле и сообщить о результатах. Славка согласился.

Но завернув за угол дома, Славка наткнулся не на бродячих собак, а на банду пьяниц. Угрюмые и злые, не хватало денег на опохмел, как раз считали копейки, они с подозрением оглядели белую одежду Славки, оскорбились его благополучным видом, перегородили ему дорогу с угрозами и требованием денег на недостающую им сумму на бутылку. Пьяницы вообще и всегда воспринимают за личную обиду, если кто-то отказывается от рюмки водки или лучше одет, нежели они сами.

Недолго думая, Славка достал из сумки свое единственное оружие. Он уже испытывал его один раз на собачьей свадьбе, разогнал псов и они действительно, разбежались кто куда, позабыв о своем намерении в отношении хорошенькой собачки и уже издали глядели на него с недоумением и страхом, а собачка поскуливая, исчезла в ближайшей подворотне, чтобы где-нибудь вдали от Славки и его прибора опять набрать лохматых поклонников и носиться с ними по улицам города.

Славка направил прибор на алкашей и нажал на кнопку. Эффект оказался поразительным.

Пьяницы отступили, потрясенно глядя на него. Один, вдруг, выронил нож, которым намеревался пощекотать Славку. Другой испуганно взвизгнул, повернулся, бросился наутек, увлекая за собой первого. Третий еще боролся с обуревавшей его невесть откуда взявшейся волной ужаса, но наконец, сдался и, бросив дубинку, которой хотел вышибить из Славки деньги, ринулся вслед за своими дружками. Оставался еще один. Он стоял, покинутый товарищами, растопырив пальцы, глядел, открыв рот и в его мутных глазах не выражалось ничего, кроме законченного идиотизма.

Славка просто обогнул его и уже свободно прошел к остановке общественного транспорта.

На остановке нервничал народ. Мимо проносились переполненные маршрутки, ни в одну не влезешь. Автобусы подходили на столько набитыми, что как ни старался Славка влезть, не мог даже на ступеньке удержаться. После нескольких неудачных штурмов он решился пробежать две остановки назад, к кольцевой, надеясь, все-таки, сесть.

Подошел большой автобус, Славка стал толкаться, будто свой, постоянно садящийся только на этой остановке и живущий тут же поблизости, в спальном районе здешних высоток. Ему удалось локтями оттолкнуться от пары-тройки самых настырных и влезть в задние двери почти первым. Все сидячие места оказались уже занятыми. Средние двери водитель с испугу перед напором такого большого количества пассажиров закрыл. Он орал охрипшим голосом в микрофон, что все не влезут, но его как водится, не слушали. А лезли и лезли, натужно ревя и толкаясь, будто брали приступом неприступную твердыню. Самые слабые, отчаянно цепляясь за поручни, были оттеснены к кабине водителя, вперед салона. Посреди них оказался и Славка. Его прямо-таки вдавили в кабину водителя, хлипкое сооружение из стекла и пластика затрещало, угрожая здоровью и жизни самого водителя, и водитель открыл передние двери. Славка, не успев ничего понять, тут же был вытолкнут из автобуса, снова на остановку. Двери закрылись и перекошенный на сторону, переполненный автобус, скрипя рессорами, тронулся в путь.

Славка плюнул ему вслед. Через час упорных метаний вдоль остановки ему удалось-таки влезть в одну маршрутку, в пазик. Он повис на верхнем поручне, накрепко вцепился обеими руками, перед лицом его оказалась черная сумка, в которой был ультразвуковой отпугиватель собак. У Славки еще мелькнула мысль, но он быстро отогнал ее, как негуманную… После непродолжительной борьбы с потными телами остальных пассажиров Славка сдал позиции, его сняли с поручня и притиснули к окну. Он оказался приплюснут к грязному стеклу, не в состоянии сопротивляться, только бессильно наблюдал, как им вытирают пыль. Белая одежда на Славке постепенно переставала быть белой.

Злость и негодование, вот и все, что испытывал при этом Славка, но главное, он ехал, а значит, продвигался к желанной цели!..

Славке уже исполнилось пятьдесят лет. Но он этого, как-то, не чувствовал, был здоров и сексуально озабочен, ни жен, ни детей у него не было. Он как-то умудрился избежать «наказания» Господня… И вот теперь попался…

Роза была еврейкой в полном смысле этого слова. Да не обижаются евреи всего мира, против них лично, Славка ничего не имел. Но Роза… Роза – это особая история. Она владела сетью продуктовых магазинов, но жила в столетнем покосившемся домишке с хламной негодной мебелью. Ходила в старом спортивном костюме, выцветшем и обтрепанном. Ездила на битой иномарке. Снаружи поцарапанная, грязная, машина внутри была покрыта синим бархатом, но оплешивела. Под ногами валялись пустые бутылки из-под воды. А на заднем сидении постоянной кучей громоздился какой-то хлам, то пустые коробки, то старая одежда, то просто что-то страшное и непонятное.

Славка интересовался, конечно, почему так? На что Роза незамедлительно реагировала и презрительно цедила про русских воров и про пьяниц. Пьяницы по ее мнению вообще ничем не отличались от разбойников. К тому же действовали они непредсказуемо, спонтанно и не разумно. Не хватает на бутылку, так схватят по примеру американских бандитов пистолет и бегут в магазин. Но у такого налетчика и руки дрожат, и ширинка не застегнута. Она сама как-то обезвредила такого гангстера, выбила пистолет, который, к завершению позора несостоявшегося бандита, оказался игрушечным.

Побитая иномарка и плохая одежда, по мнению Розы, не должны были привлечь внимание разбойников, какими бы аферистами они ни являлись.

Впрочем, Роза, испытывая все прелести владельца магазинов, когда главными разбойниками, не пьяницами и не ворами, а настоящими разбойниками, в корыстных целях пристально интересующимися предпринимателями и их успехами, являются как раз органы власти и порядка, призванные защищать и помогать, сама начала прикладываться к бутылке.

Пила она редко, по выходным. Но употребляла только крепкий коньяк, который она предпочитала всем прочим напиткам, он делал свое дело. Роза напивалась, включала магнитофон и начинала самозабвенно плясать.

Она всегда плясала пьяной, танец был ее способом отдохнуть от удушающих трудностей «хозяйки» жизни.

Роза двигалась всем телом, очень подвижно. Вдохновенно тряслась. Тряслись ее полные груди восьмого размера, вздрагивал необъятный живот, сотрясались мелкой дрожью упитанные окорока. Роза умудрялась танцевать всеми частями тела. Она танцевала даже головой. И кивала, и подмигивала, и улыбалась всем лицом. Смеющиеся лучики морщинок так и разбегались тогда от веселых ее глаз и перебегали к приподнятым уголкам губ.

Славка замечтался, вспомнив свою любимую Розу, и не заметил, как ослабил сопротивление, в тот же миг неугомонные пассажиры, освобождая для себя клочок пространства, впечатали его в окно маршрутки так, что у него все кости хрустнули и не только кости. В сумке громко щелкнул прибор, может, сломался, может еще что, но только, вдруг, надсадно зазвенел сигнал остановки. Кто-то нажал на кнопку. С резвостью потерпевших, спасающихся от пожара, пассажиры маршрутки выскочили изо всех дверей, в том числе и со стороны водителя.

Славка выпустил сумку с прибором еще в маршрутке и опомнился уже на обочине дороги, метров за сто от случившегося. Брошенный автобус сиротливо белел посреди дороги. Впрочем, не только он… брошенными оказались автомобили, автобусы, троллейбусы вокруг. Радиус действия прибора оказался весьма обширным.

Потерпевшие, люди, тяжело дыша, с выпученными глазами, все в поту, сбились в кучу обезумевших от ужаса животных. Никто и не помышлял вернуться к машинам. И только смотрели, как корчило тех, кто ничего не знал и бежал ругаться на неожиданно возникшую пробку откуда-нибудь сзади затора, куда действие прибора не распространялось.

Славка, придя в себя, вспомнил, что в сумке, кроме прибора ничего и не было. Ключи, деньги, мобильник он распределил по карманам брюк. То есть установить «террориста», произведшего теракт, спецслужбам не удастся. Нарисовавшаяся в воображении тюремная камера исчезла с глаз долой. Но ошалевший народ было жаль, и Славка набрал номер изобретателя прибора, услышал его аханье, рассказал вкратце, где оставил сумку и не стал дожидаться развязки, а повернулся и пешком пошел к своей Розе. Тем более сквозь затор и включенный прибор никто не смог бы прорваться еще добрых два часа, пока изобретатель добирался до прибора, дорога оказалась пуста и бесприютна. Идти оставалось недолго, каких-то два часа.

Роза была дома. Открыла двери и приняла на грудь измученного грязного жениха. Славка, правда, смог пробормотать что-то о предложении руки и сердца. Но обрадованного танца ее уже не увидел, глаза его устало сомкнулись, стопочка коньячка в честь сватовства, его окончательно доконала. А Роза нисколько не обидевшись, стащила со Славки посеревшие рубашку и брюки, а обнаружив под ними белоснежное белье, дорожная грязь не добралась до майки да плавок, возрадовалась, издала восхищенный вопль, полный благодарности и победы. Белье она оценила, все-таки она была женщиной…

И только незадачливый изобретатель прибора ультразвукового отпугивателя собак не был счастлив. После нескольких неудачных попыток, страдая и дрожа, он смог преодолеть, наконец, тошнотворную волну ужаса, которую испускал и испускал сломавшийся прибор. А добравшись до сумки, он чувствуя уже близкую смерть смог нанести по прибору несколько ударов слабеющей ногой и понимая, что этого явно недостаточно, скрипя зубами, обливаясь холодным потом и слезами, раскрыл молнию сумки, взял злосчастный прибор в руки, кое-как непослушными пальцами сдернул крышку и вышвырнул две пальчиковые батарейки в открытые двери автобуса. Батарейки покатились, отчаянно звеня, по асфальту. Прибор сразу же сдох, напряжение спало. Измученные владельцы автотранспорта смогли вернуться в свои машины. А изобретателя арестовали, Славку он не выдал, зная, что виноват создатель, а не испытатель…

Славка женился на Розе. Правда, больше белой одежды он никогда не носил. Мало того, его охватывала какая-то неудержимая мстительная злоба при виде пижона в белом, и он готов был присоединиться к толпе пьяниц ненавидящих чистюль. И даже свадебное платье своей Розе он выбрал не белого, а розового цвета.