Текст книги "Поклонники Сильвии"

Кроме того, сэр Саймон Брэй оставил в наследство небольшой участок земли, с тем, чтобы доходы от его аренды или прибыли от его использования направлялись на удовлетворение нужд тех, кто просил подать булку хлеба и кружку пива. Причем, согласно его предписаниям, пиво должно было изготавливаться по особому рецепту, его собственному, в котором вместо хмеля использовался молотый плющ. Но рецепт, как и церковные службы, впоследствии был изменен в соответствии с велениями времени.

Филипп встал под большой широкой каменной аркой. Справа он увидел заднюю дверь дома смотрителя; напротив, у главного входа, было устроено нечто вроде раздаточного окна. После некоторых раздумий Филипп постучал в это закрытое окошко, и его сигнал был услышан. Он различил какое-то движение в доме, заслонка отодвинулась в сторону, и пожилой мужчина приятной наружности протянул ему хлеб и пиво. Оказалось, что привратник был не прочь и поговорить.

– Можете присесть вон на ту скамейку, – произнес он. – Нет, не здесь, лучше на солнышке, а то замерзнете. Полюбуйтесь через решетку на наших стариков, они гуляют во дворе.

Филипп присел там, где его грели косые лучи октябрьского солнца, и стал смотреть через железную решетку на сцены умиротворяющего покоя.

Он увидел большой квадратный бархатистый газон, который по диагонали пересекали мощенные плитками дорожки; такая же дорожка шла по всему периметру. Вокруг стояли низенькие двухэтажные кирпичные дома, посеревшие и пожелтевшие от старости, стены многих из них почти полностью были увиты ползучими растениями, плющом, плетистыми розами. Перед каждым домом – небольшой ухоженный яркий цветник. В дальней части двора – массивная часовня. Тут и там старики и инвалиды грелись на солнышке, или неспешно возились с цветниками, или болтали с товарищами; здесь все заботы, нужда и даже скорбь словно остались за массивными воротами, через которые сейчас взирал на этот райский уголок Филипп.

– Что, неплохое местечко? – заметил привратник, довольно точно истолковав взгляд Филиппа. – Во всяком случае, для тех, кому здесь нравится. Мне-то это все поднадоело: далековато от внешнего мира, так сказать; до ближайшего приличного паба, где вечерами можно послушать новости, мили полторы.

– Думаю, здесь можно жить в радости и довольстве, – ответил Филипп. – Если, конечно, у человека спокойно на душе.

– Да, да, понимаю. Но это так везде, от места не зависит. Вряд ли я мог бы веселиться даже в «Белом олене», а там за два пенса подают бокал эля не хуже, чем в других местах четырех королевств[133]133
  Очевидно, имеются в виду четыре крупнейших королевства Англии англосаксонского периода: Восточная Англия, Мерсия, Нортумбрия и Уэссекс.


[Закрыть]… Так вот, даже там я не мог бы наслаждаться вкусом эля, если бы моя старуха была при смерти; да, радость от пития – она в сердце человека, а не в эле.

В этот момент отворилась задняя дверь дома смотрителя, и оттуда вышел сам смотритель в повседневном облачении священника.

Он направлялся в близлежащий город, но, увидев раненого солдата, Филиппа, остановился, чтобы поговорить с ним. Тот привлек его внимание еще и потому, что служил в морской пехоте, как определил по старой, выцветшей форме опытный глаз смотрителя.

– Надеюсь, вам нравится еда, которую вам предложили по велению основателя приюта Гроба Господня, – любезно обратился он к Филиппу. – Вид у вас неважный, дорогой мой, думаю, с этим хлебом неплохо было бы съесть кусок холодного мяса.

– Благодарю вас, сэр! – ответил Филипп. – Я не голоден, просто устал и рад возможности глотнуть пива.

– Я вижу, вы служили в морской пехоте. А где служили?

– Я участвовал в защите Акры в мае этого года, сэр.

– В Акре! Надо же! Тогда, возможно, вы знаете моего сына Гарри. Он служил в подразделении N.

– Мы служили в одной роте, – ответил Филипп, сразу почувствовав расположение к этому человеку.

Сейчас, когда он вспоминал свою солдатскую жизнь, она казалась ему очень привлекательной, состоявшей из множества ежедневных интересных событий.

– Значит, вы знали моего сына, лейтенанта Пеннингтона?

– Это он подарил мне этот плащ, сэр, когда меня решили отправить обратно в Англию. Я недолго служил у него денщиком, а потом был ранен при взрыве на судне «Тесей», и он сказал, что я буду мерзнуть в пути. Он очень добрый человек, и многие считают, что он станет образцовым офицером.

– Я угощу вас холодным мясом, хотите вы этого или нет, – сказал смотритель и позвонил в собственную дверь. – Да, теперь я узнаю этот плащ. Но вот разбойник – как быстро он превратил его в тряпку! – продолжал он, неумело смахнув большую слезу, навернувшуюся в уголке глаза. – Значит, вы были на борту «Тесея» в момент взрыва? Принесите этому доброму человеку холодного мяса! Нет, подождите. Пойдемте в дом, и вы сможете рассказать миссис Пеннингтон и юным леди все, что вы знаете о Гарри, об осаде, о взрыве.

Филиппа провели в дом смотрителя и едва ли не насильно заставили есть жареное мясо, при этом три нетерпеливые женщины засыпали его вопросами, как ему показалось, в один голос. Он старался давать обстоятельные ответы на все, что их интересовало, и уже начал подумывать о том, как бы поприличнее ретироваться, когда младшая мисс Пеннингтон подошла к отцу. Тот, в шляпе, стоял спиной к камину, руками придерживая полы плаща. Он чуть наклонился к дочери, та что-то ему шепнула, он кивнул и снова обратился к Филиппу несколько покровительственным тоном, как богатый обращается к бедняку:

– И куда вы держите путь?

Филипп ответил не сразу. А правда, куда он идет?

– На север, пожалуй, – наконец ответил он. – Но, возможно, я туда и не дойду.

– Разве у вас нет друзей? Разве вы не к ним идете?

Снова возникла пауза. На лицо Филиппа легла тень. Он промолвил:

– Нет! Не к друзьям. Не знаю, остались ли у меня еще друзья.

Его вид и слова были истолкованы в том смысле, что его друзья умерли или он оскорбил их, поступив на воинскую службу.

Смотритель продолжал:

– Я спрашиваю, потому что у меня освободился один домик. Две недели назад умер старик Добсон – тот, который под командованием генерала Вулфа участвовал в завоевании Квебека. С такими увечьями, боюсь, вы не сможете больше работать. Но у нас строгие правила в отношении рекомендаций и характеристик на наших подопечных, – добавил он, взглянув на Филиппа серьезным, проницательным взглядом.

Филипп внешне никак не отреагировал на предложение жить в отдельном домике и на намек, что его поведение, возможно, не будет соответствовать предъявляемым требованиям. Вообще-то он испытывал благодарность за такое предложение, но в нынешнем угнетенном настроении его собственная судьба была ему безразлична.

Смотритель и его семья, привыкшие считать, что возможность жить в приюте Гроба Господня – высшее благо для утомленного воина, даже немного обиделись, видя равнодушное отношение Филиппа к этому предложению.

Смотритель стал перечислять связанные с этим преимущества:

– У вас будет свое жилье, а также вы будете получать воз дров для печи на День Всех Святых, на Рождество и на Сретенье, синий халат и костюм соответствующего цвета в каждый День святого Михаила, а также шиллинг в день на прочие расходы. Вы будете обедать в трапезной вместе со всеми.

– Смотритель сам ежедневно приходит в трапезную, проверяет, все ли в порядке, произносит молитву, – добавила супруга смотрителя.

– Я знаю, что кажусь вам глупцом, – произнес Филипп, едва ли не смиренно, – мне следует быть более благодарным, ведь ваше предложение превосходит все мои ожидания, я о таком ни думать, ни мечтать не смел. И это огромное искушение, ведь я изнемогаю от усталости. Несколько раз я даже подумывал о том, чтобы лечь под кустом и помереть, так я устал. Но там, на севере, когда-то у меня были жена и дочка. – Он умолк.

– И что же, они умерли? – тихо, с сочувствием спросила одна из юных леди.

Она смотрела на Филиппа с безмолвным состраданием во взгляде. Он попытался что-то сказать, дать более подробное объяснение, не раскрывая всей правды до конца.

– Ну ладно! – сказал смотритель, думая, что понял реальное состояние дел. – Предлагаю следующее. Вы прямо сейчас отправитесь в дом старика Добсона, в качестве подопечного с испытательным сроком. Я напишу Гарри, попрошу его дать вам рекомендацию. Вас зовут Стивен Фримэн, верно? Пока придет ответ, вы сможете определиться, нравится ли вам такая жизнь, и в любом случае здесь вы отдохнете, наберетесь сил, вы в этом нуждаетесь. Я, конечно, понимаю: то, что Гарри подарил вам свой плащ, это уже своего рода рекомендация, – добавил он с любезной улыбкой. – Разумеется, вам придется соблюдать определенные правила, как и всем: в восемь – служба в часовне, в двенадцать – обед, в девять гасим свет, ну, а об остальных правилах я расскажу по дороге в ваш новый дом.

Так Филипп, едва ли не против своей воли, поселился в приюте Святого Гроба Господня.

Глава 42. Сказка – ложь

Филипп занял две комнаты, принадлежавшие недавно скончавшемуся сержанту Добсону. Попечители приюта обставили их основательно, здесь было все необходимое для удобства постояльцев. Кое-что из декоративных украшений, сувенирчики из дальних стран, несколько потрепанных книжек, оставшихся от бывшего жильца.

Поначалу Филипп с невыразимой благодарностью воспринимал свое покойное житье в покойном месте. Он всегда чурался незнакомых людей, стесняясь выставлять напоказ свое почерневшее, изрубцованное шрамами лицо, даже там, где обезображенность почиталась как символ доблести и чести. В госпитале Гроба Господня чужих не было, изо дня в день он встречал одних и тех же людей. Он рассказал, что с ним случилось, дал посмотреть на себя, и больше расспросами его никто не донимал, если только он сам того не желал. Обязанности у него были необременительные – уход за огородом, расположенным за домом, уход за цветником в палисаднике, ежедневная уборка гостиной и спальни. На первых порах более тяжелый физический труд был ему просто не по силам. Ритуал обеденной трапезы, в котором чувствовалась некая торжественность, для Филиппа был внове: двенадцать обитателей приюта собирались в большой затейливой зале, приходил смотритель в квадратной шапочке и мантии, читал на латыни длинную молитву, завершая ее словами за упокой души сэра Саймона Брэя. В то время ответы на письма, отправляемые на военные корабли, шли долго, поскольку никто не мог точно знать местонахождение королевского флота.

И еще до того, как доктор Пеннингтон получил отличный отзыв о Стивене Фримэне, который его сын с радостью написал в ответ на запрос отца, Филиппом, несмотря на окружавшую его атмосферу покоя и комфорта, овладело неуемное беспокойство.

Долгими зимними вечерами он сидел перед камином, и в воображении его мелькали картины прошлой жизни: детство; забота тети Робсон; его первый приход в лавку Фостеров в Монксхейвене; ферма Хейтерсбэнк и уроки грамоты, что он давал там в теплой, приветливой кухне; появление Кинрэйда; праздничная вечеринка в доме Корни, на которой он чувствовал себя несчастным; прощание на берегу близ Монксхейвена, свидетелем которого он стал; суд над несчастным Дэниэлом Робсоном и затем казнь; его собственная женитьба; рождение дочери и, наконец, тот последний день в Монксхейвене. Филипп снова и снова вспоминал мучительные подробности, сердитые, презрительные взгляды, полные негодования и ненависти речи, пока, из чрезмерного сострадания к Сильвии, не внушал себе, что он и впрямь негодяй, каким она его считала.

Он забыл про обстоятельства, оправдывавшие его поступок, – те самые причины, которые одно время казались ему вполне вескими. Долгие размышления и горестные воспоминания сменяло любопытство. Что теперь делает Сильвия? Где она? Какая она, его дочка, ведь она его дочь, а не только ее? А потом ему вспоминались бедная женщина со стертыми ногами и маленькая девочка у нее на руках. Малышка была примерно того же возраста, что и Белла, и он жалел, что получше не рассмотрел девочку, ведь тогда бы он мог яснее представлять свою дочь.

Однажды вечером он, как обычно, изнурял себя этой круговертью мыслей, пока даже думать не осталось сил. Чтобы встряхнуться, он встал и принялся просматривать старые, истрепанные книги, надеясь найти среди них такую, которая отвлечет его от мучительных дум. Он увидел томик «Приключений Перегрина Пикля»[134]134
  «Приключения Перегрина Пикля» (The Adventures of Peregrine Pickle) – второй роман английского писателя Тобайаса Смоллета (1721–1771), изданный в Лондоне в 1751 г. Относится к жанру романа воспитания.


[Закрыть], сборник проповедей, половину списка офицерского состава английской армии 1774 года и «Семь защитников христианского мира». Филипп взял последнюю книгу, которую он прежде в руках не держал. В ней он прочитал про то, как сэр Гай, граф Уорик, отправился воевать с язычниками в своей собственной стране и отсутствовал семь лет; когда он вернулся, его супруга, графиня Филлис, не узнала в измотанном дорогой бедном отшельнике своего мужа, который вместе с множеством попрошаек и нищих ежедневно приходил к воротам замка, где она жила, чтобы получить из ее рук кусок хлеба. Но вот настал его смертный час, и он, умирая в своей горной пещере, послал за женой. Ей передали от него тайный знак, который был известен только им двоим, и она примчалась, так как поняла, что ее призвал супруг. И они успели сказать друг другу много добрых, светлых слов, прежде чем он, лежа головой у нее на груди, отдал Богу душу.

С этим старинным преданием, многим известным с детства, Филипп познакомился впервые. Он сомневался в его достоверности, потому что в сказаниях о других защитниках христианского мира был слишком очевиден вымысел. Но ему невольно думалось, что это, возможно, правда и что Гай и Филлис действительно когда-то, давным-давно, жили на белом свете, как он и Сильвия. Старая комната, тихий, залитый лунным светом четырехугольный дворик, в который выходило решетчатое окно, необычность всего, что ему пришлось повидать за последнее время, – все это располагало к восприятию прочитанной легенды как реальной истории о двух влюбленных, чьи кости давно уж обратились в прах. Филипп думал, что и он вот так же мог бы лицезреть Сильвию – неузнанный, жил бы незаметно у ее ворот, так сказать, наблюдая за ней и своей дочкой, – и однажды, когда он лежал бы при смерти, он послал бы за ней, и они, ласково перешептываясь, даровали бы друг другу прощение, и в ее объятиях он испустил бы последний вздох. Или, может быть… Филипп забылся – фантазируя, погрузился в сон. И всю ночь в его сновидениях мелькали образы Гая и Филлис, Сильвии и дочки. Эти незапоминающиеся бессвязные обрывки, которые невозможно было увязать в единую картину, тем не менее, произвели на него сильное впечатление. Он пребывал в стойком ощущении, что его зовут в Монксхейвен, что он нужен в Монксхейвене, и он решил направиться туда. Хотя, когда разум возобладал над чувствами, Филипп четко осознал, сколь немудро будет с его стороны покинуть обитель мира, покоя и дружелюбия и отправиться туда, где его ждут лишь нужда и безотрадность, если только он не обнаружит себя по возвращении; а если обнаружит, тогда, скорей всего, его участь будет еще печальнее.

В небольшом овальном зеркале, что висело на стене, Филипп поймал отражение своего лица и презрительно рассмеялся. Виски прикрывали клочья редких волос – признак долгой болезни; глаза, всегда считавшиеся украшением его лица, остались такими же, но теперь утопали в глазницах, казались запавшими и угрюмыми. Что до нижней части лица, она почернела, сморщилась, зубы были обнажены в вечном оскале, подбородок из-за сломанной челюсти перекошен. Видать, он и впрямь глупец, если надеялся с такой рожей вернуть любовь Сильвии, от которой та отреклась, подумал Филипп. В Монксхейвен он возвратится нищим странником и будет жить на том же положении, какое занимал Гай Уорик. И все же он должен видеть свою Филлис и хотя бы иногда ублажать свой печальный потухший взор, наблюдая за дочкой. Крохотной пенсии – шесть пенсов в сутки – ему должно хватить на самое необходимое.

В тот же день Филипп пришел к смотрителю и сообщил о своем намерении отказаться от благ, завещанных сэром Саймоном Брэем. Подобного в практике смотрителя еще не случалось, и он счел себя крайне оскорбленным.

– Должен сказать, что только человек не в своем уме и с очень неблагодарным сердцем может быть недоволен проживанием в госпитале Гроба Господня.

– Уверяю вас, сэр, мною движет не чувство неблагодарности. Я очень признателен вам, и сэру Саймону, и мадам, и юным леди, и своим товарищам, живущим здесь. Вряд ли мне когда-нибудь еще будет так комфортно и покойно, но…

– Но? Что ты имеешь против приюта? Здесь на каждое свободное место всегда полно претендентов. А я-то думал, что оказываю любезность человеку, который служил вместе с Гарри. Ты и Гарри не увидишь, он в марте приедет в отпуск!

– Мне очень жаль. Я бы очень хотел еще раз увидеть лейтенанта. Но я не могу больше наслаждаться покоем вдали от людей, которых я знал.

– Почти наверняка они уже умерли, или переехали в другой город, или еще что. И поделом тебе, если оно так и есть. Запомни! Никто не получает второго шанса стать обитателем приюта Гроба Господня.

Смотритель отвернулся, и Филипп, терзаемый беспокойством и унынием – он и остаться не мог, и покидать приют не хотел, – пошел делать кое-какие приготовления, чтобы снова держать путь на север. Нужно было сообщить в местный пенсионный приказ о том, что он меняет место жительства, а также попрощаться с товарищами, что он и сделал с более глубоким сожалением, чем обычно. Ибо Филипп под именем Стивена Фримэна завоевал привязанность пожилых ветеранов, ценивших его за бескорыстие, готовность почитать им и всегда прийти на помощь, но особенно, пожалуй, за его привычное молчание, потому как в его лице они находили удобного слушателя, бессловесно внимающего их болтовне. Перед уходом Филипп получил еще одну возможность побеседовать со смотрителем, и теперь их разговор носил более дружелюбный характер, нежели в прошлый раз, когда он ошеломил его известием о своем намерении покинуть приют. В общем, оставив о себе добрую память, Филипп вышел за ворота госпиталя Гроба Господня, где за те четыре месяца, что он там провел, частично исцелилось его израненное сердце.

Филипп и физически окреп, что было необходимо для ежедневных долгих пеших переходов, которые ему предстояло совершать. С жалованья, что платили ему за работу в приюте, и с пенсии он отложил немного денег и мог бы иногда себе позволить проехаться на крыше дилижанса, если б не шарахался от чужих взглядов, что притягивало его обезображенное лицо. Однако его добрые грустные глаза и белые безукоризненные зубы неизменно развенчивали первое впечатление, как только люди немного привыкали к его внешности.

Госпиталь Гроба Господня Филипп покинул в феврале, а в первых числах апреля он уже стал узнавать знакомые места между Йорком и Монксхейвеном. И теперь он оробел, усомнившись в разумности своего решения, как и предсказывал смотритель. Последнюю ночь своего двухсотмильного пешего пути Филипп провел в маленькой гостинице, где он был завербован на военную службу два года назад. Он неумышленно выбрал для ночлега этот постоялый двор. Надвигалась ночь, он хотел срезать путь и заблудился, и был вынужден искать крова там, где его удалось найти. И здесь он лицом к лицу столкнулся со своей жизнью – тогдашней и той, что он вел с тех пор. Его безумные неистовые надежды – отчасти результат опьянения, как он теперь понимал, – растаяли как дым; стезя преуспевающего торговца, на которую он тогда только-только ступил, оборвалась для него навсегда; сила и здоровье молодости обернулись преждевременной немощью; а дом и любовь, что должны бы перед ним широко распахнуть свои двери в награду за его страдания… не исключено, что прошедшие два года Смерть не дремала и отняла у него последнюю хилую надежду на хрупкое счастье увидеть любимую, не показываясь ей на глаза. Всю ту ночь и весь следующий день сердце его омрачал страх, что Сильвия умерла. Странно, что он никогда не задумывался об этом раньше. До того странно, что теперь, когда эта мысль возникла, его парализовал ужас: он почти готов был поклясться, что она наверняка покоится на монксхейвенском кладбище. Она или Белла, его цветущая прелестная дочка, которую ему не случится больше увидеть. Далекий похоронный звон колоколов лишь сильнее распалял его возбужденное воображение, а щебет счастливых птиц и жалобное блеяние новорожденных ягнят казались ему предвестниками беды.

Напрягая память, Филипп отыскивал дорогу в Монксхейвен, шагая по девственным возвышенностям и пустошам, по которым шел в тот роковой день. Он и сам не мог бы объяснить, почему выбрал именно этот путь, словно его вела некая неведомая сила, лишившая его собственной воли.

Вечерело, стояла мягкая, ясная погода. Сердце гулко стучало и вдруг замерло, но потом забилось еще сильнее. И вот он на вершине длинной крутой улочки, которая местами походила на лестницу, спускавшуюся по холму на Главную улицу, – по ней он некогда сбежал от своей прежней и тогдашней жизни. Филипп стоял и смотрел на стелившиеся внизу разнообразные крыши домов, на лес дымоходов, выискивая взглядом дом, который прежде был его жилищем. Кто теперь его занимает?

Желтые отсветы лучей заходящего солнца сужались, вечерние тени ширились. Филипп – усталый жалкий путник – мелкими шажками сползал по крутой улочке. Из каждой бреши между тесно стоявшими домами неслись задорная музыка в исполнении оркестра и ликование взволнованных голосов. Но он продолжал медленно спускаться, не проявляя особого любопытства к происходящему неподалеку от него, поскольку этот шум в его восприятии не ассоциировался с той мыслью о Сильвии, что свербела в его мозгу.

Дойдя до того места, где узкая дорога, по которой он шел, соединялась с Главной улицей, Филипп вдруг сразу очутился в эпицентре веселья. Он поспешил отодвинуться в темный уголок, откуда он мог обозревать всю улицу.

В Монксхейвен торжественно входил цирк – в помпезном антураже ярких красок, извергаясь какофонией зычных шумов на все лады. Впереди, нестройно играя бравурную музыку, ехали трубачи в пестрых костюмах. Следом шестерка пегих лошадей везла золотисто-алую повозку, и эта упряжка, петлявшая по узкой извилистой улице, являла собой привлекательное зрелище. В повозке сидели короли и королевы, мифические герои и героини – вернее, изображавшие их актеры. Мальчишки и девчонки, бежавшие рядом с повозкой, с завистью таращились на них, но сами они выглядели очень усталыми и дрожали от холода в своих пышных античных нарядах. Все это Филипп мог бы видеть и, в общем-то, видел, но не замечал. Почти строго напротив него, на удалении не более десяти ярдов, стояла на ступеньке перед хорошо знакомой дверью магазина Сильвия с ребенком на руках, с веселой вертлявой девочкой. Она, Сильвия, тоже смеялась – от удовольствия, от того, что удовольствие получала ее дочь. Она повыше подняла Беллу на руках, чтобы малышка лучше видела и дольше могла наблюдать яркую процессию, на которую она сама смотрела, обнажив в улыбке белые зубы в обрамлении приоткрытых алых губ. Потом она обернулась и что-то сказала кому-то, кто находился у нее за спиной. Это был Кулсон, разглядел Филипп. Его ответ снова заставил ее рассмеяться. Филипп смотрел на жену, примечая каждую деталь в ее внешности: красивые черты, беспечный вид, степенность, подобающая замужней женщине, душевное спокойствие, присущее человеку, который не знает забот. Годы, что он провел в мрачной печали, в самой гуще варварства, на суше и на море, часто подвергаясь смертельной опасности, для нее прошли как солнечные дни – тем более солнечные, что его не было рядом. Так с горечью думал искалеченный морской пехотинец, обессиленный и отчаявшийся, пока стоял в холодной тени и смотрел на дом, который должен бы быть его родной гаванью, на жену, которая должна бы радушно приветить его, на дочку, которая должна бы стать ему утешением. Он отлучил себя от собственного дома, жена отреклась от него, его дитя растет и набирается ума-разума, не зная отца. Жена, ребенок, дом – все прекрасно благоденствуют без него. Что за безумие пригнало его сюда? Час назад, будто мечтательный идиот, он думал, что она умерла – умерла в неизбывном сожалении о жестоких словах, коими полнилось ее сердце, умерла в скорбном недоумении, вызванном необъяснимым исчезновением отца ее ребенка, которое терзало ее душу и в какой-то мере стало причиной ее смерти, чего он так страшился. Но теперь, наблюдая за Сильвией с того места, где он стоял, Филипп засомневался, что за свою радужную жизнь она хоть час предавалась мучительным мыслям.

Что ж! Идите к теплому очагу, мать и дитя, ведь феерическая процессия скрылась из виду, солнце закатилось, и город окутал вечерний холод. А муж и отец незаметно удалится в студеный сумрак улицы и пойдет искать захудалое дешевое жилье, где можно дать отдохновение усталым членам, обманом убаюкать еще более усталое сердце и забыться сном. Красивая история о графине Филлис, которая так долго скорбела по отсутствующему супругу, это всего лишь старинное предание, или точнее будет сказать, что граф Гай никогда не женился на своей супруге, зная, что тот, кого она любила сильнее, нежели его, пребывал в здравии все то время, что она считала его погибшим.