Текст книги "Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга третья"

– Ты, Гараев, киренаик. Сколько сегодня выпил? Твоё плавное движение к бутылке – это наслаждение, моё резкое движение к ней, дабы ограничить твоё пьянство, вызывает у тебя болевые конвульсии. Потому, разлюбезный, деньги для тебя не благо, а лишь средство насладиться… гм, – принюхалась она, – на сей раз коньяком. Снова Дрискин подбросил? Бойся данайца, дары приносящего!

– Это ты к чему?

– А к тому! Пореже бы ты прикладывался к бутылке, – принялась наставлять подруга с левым уклоном в морализм. – Столько незаконченных картин пылится за печью! А не то ли будет с твоей писаниной? Ты ведь не должен пропустить у столь любимого Саймака мудрую мысль о людях, возомнивших себя писателями, а он сказал, что «есть такие мнимые литераторы – либо он вечно что-то пишет и никак не допишет, либо вечно рассуждает о своей будущей книге и никак за неё не сядет». Уж ты постарайся, Гараев!

– Уж я постараюсь.

– Вот и постарайся! А сейчас поднимайся – ужинать пора.

Я поднялся с лодки и, задрав голову, потянулся до хруста в плечах. Осенние звёздочки тотчас просигналили с потемневшего неба: «Давай, Гараев, давай – шевели ластами!», а я пожаловался им: «Сорок лет живём вместе, пятый десяток распечатали, и все эти годы каждый – в своём амплуа!»

Она зашагала меж сосен, я – следом. Собаки плелись сзади.

– Только вдохновение не приходит само, – вещал я в спину подруги. – Его нужно опекать, подталкивать, удобрять и лелеять.

– Хо, удобрять! – ответила, не поворачивая головы. – Взгляд беспутного сапожника следит за штопором, а не за шилом, отчего и происходят мозоли. Зри в корень, Гараев!

 
Веселья час и час разлуки
Видать, делил с тобой не зря.
Бери ж меня в ежовы руки —
Веди почавкать старого хрыча…
 

Я пропел в её спину эту «частушку», а она простонала в ответ:

– Гара-ааа-аев, не кривляйся хотя бы сейчас!

– Потерпи ещё лет пяток – перестану, – и добавил: – Как младенец, сделавший последний шаг.

Порт КОНАКРИ (Conakry) сооружён у северо-западной части города Конакри, расположенного на острове Томбо. Естественный бассейн W, N и O ограничен обширной отмелью Прюдант и Северным волноломом. При подходе к порту Конакри ориентирами могут служить башня кафедрального собора высотой 52 м, находящаяся в 5,8 кбт к N от южной оконечности острова Томбо; здание правительственной резиденции и высотные здания, стоящие соответственно в 1,3 кб к W и в 1 кбт к N от башни собора, и четыре радиомачты, возвышающиеся в 1 миле к ONO от той же башни.

Лоция западного побережья Африки

У острова Каса нам предстояло провести двое суток. Причина? Лоцмана полагалось заказывать за двенадцать суток до прибытия в порт и подтверждать свои намерения с уменьшением этого срока. Наша «армада» явилась раньше и отдала якоря у названного острова, лежащего в полутора милях от Тамара, самого крупного острова архипелага.

Чудов решил времени зря не терять. Связался с властями, и шлюпки с «десантом» ринулись к пляжу, обрамлявшему восточный берег острова, густо поросший тропическим лесом, причём флаг-капитан попутно сделал попытку догнать черепаху. Увидев её, он не задумываясь бросился из шлюпки в воду, и хотя в его зубах по-пиратски был зажат нож, он означал лишь азарт: погоня имела чисто спортивный характер. Пловцы разошлись миром, но высадка «десанта» произошла южнее причала для погрузки бокситов, у деревушки Куроманджа. С вождём или старостой негртянского посёлка Чудов встретился, можно сказать, в костюме Адама, то бишь в плавках, в то время как вождь чернокожих встретил его в белом балахоне, что придало встрече двух рас слегка фривольный характер, но не помешало взаимопониманию.

Завзятые фотографы, тропиканский подшкипер Зайцев и наш механик Саня Ушаков, мелькали там и тут, успевая запечатлеть для истории самые выдающиеся моменты общения двух цивилизаций. К примеру, наш кептен Букин, обычно чопорный и застёгнутый на все пуговицы, на сей раз расстался с тужуркой и, в одной сорочке, улыбчиво позировал в окружении полуобнажённых фемин, что жеманились и, сверкая антрацитовыми сиськами, делали глазки курсантам. Те тоже, быстро освоившись, что-то лопотали хозяевам, которые угощали гостей бананами и кокосами.

Но всё имеет свой черёд. Белые люди снова взялись за вёсла, чёрные собратья остались при своих интересах, равных, видимо, клочку суши, именуемой островом Каса. Шлюпки отвалили, а мы лишний раз убедились, что капитан Чудов – человек особого склада, последний из тех могикан флота, что исчезают, уступая место, возможно, хорошим морякам, но уже проникнутым духом «машинной цивилизации» и субординации, лишённой каких-либо романтических поползновений.

Как только шлюпки отвалили от пляжа, Чудов покинул свою и пошёл отмахивать кролем и брассом, держа курс на «Тропик». Противное течение и две мили дистанции не смутили его. Шлюпка, конечно, сопровождала капитана, но помощь не понадобилась, и Вадим Владимирович благополучно взошёл на борт, лишний раз доказав неординарность своей личности и [продемонстрировав] естественность поведения. [Он был известен] простотой в общении и отсутствием мелочной опеки при строгом спросе с каждого по службе.

Служба и заняла оставшиеся дни. На баркентинах, не успевших потерять лоск после Дакара, занимались поверхностным «макияжем», а там и лоцману вверились.

Если курсантам всё было внове, то штатные мариманы были уже знакомы с городом. Я тоже набродился в своё время по его улицам, но ритуал увольнения освящён традицией, да и кто откажется лишний раз ступить на сушу? Главное, рядом снова выгружал какие-то железки одесский «Фролово». Порой мне казалось, что где-то рядышком приткнулся и «Грибоедов», а где он – там Сэр Тоби, Ефим-с-Наумом и милейший доктор Маракел Ермолаевич. Но нет, здешнее солнышко светило только мне, и только из меня оно выпаривало воду, а о призраках прошлого напомнил реальный «Ибадан Палм».

…К нам снова пожаловали дипломаты. В меньшем количестве, чем это было на «Грибе» и, в основном, почему-то представительницы прекрасного пола. Среди них – та женщина, Нина Петровна, у которой мы некогда чаёвничали и грызли фрукты. Она узнала меня! А потом, когда по просьбе зрителей был сыгран парусный аврал, чуть не грохнулась в обморок. Оказывается, сын впечатлительной дамы поступил в мореходку и мама, придя в себя, с ужасом простонала, неужели и её чаду придётся карабкаться «на эти брёвна и палки»?! Её успокоили свежеиспечённым кирпичом черняшки и окончательно привели в чувство, когда выяснили, что сын учится на радиооператора и на парусник не попадёт.

На правах, что ли, старого знакомого Нина Петровна попросила меня проводить её и соседку. Час был поздний. Пришлось идти к капитану. Букин улыбнулся даме, с подозрением оглядел меня, но, предложив взять Москаля или Фокича в качестве оруженосцев, разрешил отсутствовать не более часа. Я взял «ростовскую шпану», и мы отправились, болтая о всякой всячине. В основном трепался Москаль. Я помалкивал, а Нина Петровна лишь однажды кивнула на внушительное здание и сказала, что это радиоцентр и что он сооружён по проекту советских архитекторов. Сотрудничество развивается, добавила она, впереди – куча совместных строек: уже начато строительство стадиона, корпусов политеха, фасад которого будет украшен мозаикой, гостиницы, идут переговоры о научном центре.

– Наши… в каждую дырку затычка!.. – проворчал чем-то недовольный Москаль, когда мы возвращались в порт, и предрёк: – А после – по шапке.

Я не слушал брюзжания. До того ли! К седьмому причалу, миновав наш четвёртый, швартовался… «Ибадан Палм»!

Спутнику было невдомёк, отчего мои ноги присохли к бетону. Он продолжал что-то гундеть о цесарках, что свободно разгуливают по улицам, вспоминал здешних «летучих собак» и удивлялся: «И это, туды-т твою мать, летучие мыши?!». В общем, ему пришлось тащить меня за руку и снова удивляться: «Пароходов, что ли, не видел?»

Верный себе, я не распространялся о прошлом, имевшем «скользкие» моменты, а тут появилась дилемма: как поступить? Хотелось повидаться с ибаданцами, но не могло быть и речи о посещении банановоза без официального разрешения, а оно, гм… Покровский сразу поднимет хай, начнутся расспросы, а там и до выводов подать рукой. Ещё и телегу накатает в первый отдел. К Чудову обратиться? Но с какой стати через голову своего капитана? Можно спросить совета у Стаса, однако и он, знавший о всех перипетиях моих злоключений, вряд ли подскажет приемлемое решение. Значит, советчик один – я сам.

Когда началось утреннее увольнение, я отпросился пошататься по гавани, и, если удастся, порисовать.

Улизнув с борта и заложив несколько гласов вокруг да около, я, всё ещё «противолодочным зигзагом», отправился на седьмой причал, не слишком, правда, уверенный, что застану кого-либо из прежних знакомцев: время на месте не стоит, и. мои бритты могли расстаться с «Ибаданом», чтобы…

«А ведь уже и забыл, кто из них, Тони или Роберт-работяга, собирались открыть на бережку собственное „дело“?» – подумал я, поднимаясь на борт.

Все оказались на месте. Но как описать их физиономии?! Меня встретили как выходца с того света. Рой Россел был… ну, не в шоке, конечно, но удивлён до глубины души. Тони, Роберт и Дуги тоже встретили с распростёртыми объятиями, а ведь, в сущности, не произошло ничего сверхъестественного, хотя мне и показалось на миг, что шар земной сжался до размеров арбуза, позволив разом объять необъятное и воплотить в жизнь призыв авторов знаменитого манифеста: «Пролетарии всех стран, пообнимайтесь!»

Как бы то ни было, но именно «арбуз намазанный маслом, на котором трудно стоять человеку», почувствовал я под ногами, когда камрады изъявили желание побывать на «Меридиане». А ведь мог бы предвидеть, что такое желание обязательно появится у представителей морской нации, встретивших кореша с посудины, мачты и реи которой виднелись из любой точки гавани.

Пиво, как прежде, лилось рекой. Я же только прихлёбывал из стакана, однако портовый линкос с каждым глотком становился всё понятнее, а после, снова прибегнув к карандашу и бумаге, я втолковал честной компании, что если их желание сбудется, о Такоради – молчок. Для убедительности изобразил напоследок Komissar’a с большим ухом и себя, летящего с судна от мощного пинка. Дошло! Они же помнили наши разговоры и откровения Сэра Тоби, потому и заверили, что Такоради – табу, что наше знакомство состоялось при спасении на водах и передаче спасённого на «Таврию».

Когда я покидал каюту боцмана, на душе было всё-таки неспокойно, но камень лёг на сердце, когда на трапе я столкнулся с их капитаном. Он тоже помнил меня! Пожал руку и спросил, удобно ли ему нанести визит моему мастеру? Я замялся, но всё ж таки с помощью Роя и других объяснил щекотливость своего положения, и попросив поэтому, если возникнет разговор, упомянуть лишь о том, как «ибаданцы» подобрали меня на доске, посоветовал побывать у флаг-капитана Чудова, тем более «Тропик» нынче стоял первым корпусом. Это, мол, будет выглядеть естественно и в духе традиций. Кажется, он понял меня правильно, так как улыбнулся и кивнул: «Йес, камрад!», а я помчался на баркентину, лихорадочно соображая, как и что скажу Букину и Покровскому.

Объяснение, в общем, прошло гладко, но пришлось объяснить, как появились мои «международные связи». Приняли с сочувствием, а когда я добавил, что капитан банановоза имеет желание тем же вечером посетить «Тропик» и, скорее всего, заглянет и к нам, отцы командиры озабоченно переглянулись, согласно кивнули, принимая «вызов», а меня отправили к флаг-капитану с «радостной» вестью. Кавычки поставил на всякий случай. Так спокойнее, но, думаю, для Чудова, не чуравшегося общения с забугорными коллегами, весть действительно оказалась… пусть не радостной, но приятной.

Когда я вернулся от соседей, капитан окончательно определился и с моими личными гостями. Я получил бутылку «Столичной», пузырь «Абрау-Дюрсо» и наказ не перебирать, буде в кубрике найдётся какой-то ДП. Встречу же, напутствовал меня Букин, нужно провести так, чтобы не было мучительно больно после всего смотреть в глаза ему и курсантам.

Гостей встретили сразу после ужина. Камбузник убрал в салоне посуду, смахнул крошки, – они и явились: ихний кеп – на «Тропик», боцман и трое матросов – к нам. Их ждали. Вахтенный отдал мастеру честь, а дежурный передал с рук на руки соседям. Оба сносно волокли по-английски, так что вышло со светским шармом и очень понравилось кептену. Я своего д’Артаньяна (Роя) и трёх мушкетёров (Дуги, Тони и Роберта) тут же, у трапа, познакомил с Майгоном, с марсофлотами и второкурсником Ковалёвым – лучшим толмачом из наших собственных «англичан».

Только чуток обнюхались – бац! И у нас, и на «Тропике» затрезвонили звонки: ти-таааа, ти-тааа, ти-таа-а – парусный аврал! И всё смешалось в доме Облонских! Топот ног, команды… Паруса поставили, паруса убрали. Что-то вроде соревнования получилось. Наши парни сработали, в общем, на равных, но всё же тропиканцы оказались чуть проворнее, что, впрочем, не испортило – мне, по крайней мере – настроения.

Пока курсанты койлали снасти под присмотром Метерса, я и Ковалёв водили гостей по судну, а когда они насытились зрелищем, началось повстречание с «фликом». Получилось очень даже в духе Германа Мелвилла. Главное, чуть ли не у берегов Патагонии, только с другой стороны другого океана. Надеюсь, жизнь гостей оттого не стала короче, а чуток веселей.

Нет, всё действительно было очень прилично. Москаль вёл себя должным образом, но его метафоры и эпитеты оказались не по зубам для перевода вспотевшему от усердия толмачу. Вахтин сидел напыжившись и оттопыривая губы. Медведь многозначительно улыбался и пытался на языке глухонемых поведать о своём прошлом в роли шкипера. Помалкивали только Фокич и боцман. Оба и покинули нас почти одновременно. Фокич не вернулся. Наверное, спать залёг. А Метерс принёс посудину с рижским бальзамом. Оно и понятно. Он расцвёл, когда Рой рассказал о посещении Риги, расхвалил Старый город и похвалил латышскую водку «Кристалл» и тот же бальзам, который он попробовал впервые. Я чуть было не проболтался о том, как Сэр Тоби угощал ибаданского плотника одеколоном «Дзинтарс» и что из этого вышло, но вовремя прикусил язык. Кто был невозмутим, так это Стас, который только пригубил и больше к спитному не прикасался.

Англичане малость набрались. У них другие запросы. Нам тоже хватило в самый раз, так как близ финиша появился доктор. Его на «Тропик» не пригласили, но он явился уже поддатым и быстро смёл со стола все «излишки» к негодованию Медведя, который, тем не менее, не посмел перечить эскулапу. Когда бутылки опустели, Москаль и Вахтин препроводили Егорцева в его апартамент, а мы, толпой, проводили бриттов до трапа, ибо за минуту до этого палубный доложил, что капитан банановоза покинул борт, спросив о «здоровье» своих мариманов.

На «Ибадан Палме» я побывал ещё раз, незадолго до нашего убытия из Конакри. Рою Росселу преподнёс рисунок «Меридиана» и акварельку с «Грибом» как память о грандиозной попойке в Такоради. Тони, Дуги и Роберта-работягу одарил изображением «Меридиана». Простились – и я вдруг понял, что подобных встреч больше не будет. Судьба и без того расщедрилась: «Чудесное у нас с ними вышло повстречанье, и все они оказались отличными собутыльниками, все до единого. Да будет жизнь у них короткая, а смерть весёлая». Если, конечно, решат утопнуть всерьёз. Но я бы поменял у Мелвилла местами слова «короткая» и «весёлая». Пусть жизнь будет весёлой, а смерть короткой.

Есть особые ворота, и особые дома,

Есть особая примета, точно молодость сама.

Арсений Тарковский

Дом, в котором жил КДП Чудов, ныне заместитель начальника Главной государственной инспекции безопасности мореплавания и портового надзора флота рыбной промышленности СССР, я нашёл без труда. Вышел из метро на Рублёвское шоссе и – раз плюнуть: третий дом на правой стороне.

Куда труднее оказалось попасть в столицу. Если в кармане шевелились деньги – не было повода, появлялся повод – в кармане одни лишь крошки от табака. Наконец всё сошлось. Не было ни гроша, да вдруг алтын: и наряд за последний заказ мастер закрыла на сумму, превышающую все ожидания, и отпуск подоспел, а повод давно напрашивался. Некто (не буду тыкать пальцем, но «редиской» всё же назову) увёз в белокаменную кучу моих живописей, пообещав «запросто продать через свои каналы», но минул год, второй шёл на убыль, а благодетель сгинул в муравейнике мегаполиса и не слал весточки провинциальному лопуху с кисточкой.

Итак, повод ныне имелся, а наличие тугой мошны давало уверенность, что карательная экспедиция увенчается успехом. Правда, лишь в том случае, если сей фрукт ничего не продал, а если продал, то не профукал наличность. Я поднял чёрный пиратский флаг и отплыл в неизвестность, которая, став известностью, избавила меня от тумана, но не принесла дивидендов.

Этот хрен моржовый ничегошеньки не продал, но, развесив по стенам мои «видики», даже не помышлял, гад такой, известить о том, почему да как так получилось, что ничего не получилось и не вышло. Однако вздох облегчения с моей стороны имел место: всё оказалось цело! Вздох и бутылка водки, распитая после него, привели к примирению. Более того, увязав свою продукцию в единое целое, я проявил мягкотелость и оставил висеть над дверью «Город у моря». После сего акта мой контрагент засуетился, вызвал такси, самолично сунул тюк в багажник и даже оплатил доставку своего контрагента вместе с товаром на улицу Медведева, в объятия лепшего друга Жеки Лаврентьева.

Само собой разумеется, немедленно был воздвигнут «верстовой столб», подпёртый энным количеством пузырей. Распитие оных сопровождалось разглядыванием моих творений, и если «Город у моря» я оставил скрепя всё-таки сердце, то Жеке охотно уступил «Старую гавань в Марселе», довольный уже тем, что Жеке она, кажется, понравилась. А потом наступило утро, и я отправился к Чудову, прихватив «Остров Гран-Конглюз», радуясь, что явлюсь к Вадиму Владимычу не с пустыми руками.

Тогдашняя Рублёвка – это не нонешняя «Рублёвка-лайф». Чудов встретил меня в обычной квартире. Даже квартирке, отличной от прочих того же ранга тем лишь, что в ней было тесно от множества сувениров, вывезенных капитаном из морских странствий и вылазок за бугор уже в качестве инспектора министерства.

Он был рад моему визиту, подарок, который он тут же [и] повесил (и тоже над дверью!) пришёлся ему по душе. Он ему «многое напомнил». Что ж, молодость и ему дорогá. Когда Чудов командовал «Тропиком», было ему всего-то сорок с пупсиком. Самое то для КДП. Впрочем, мы не считали года. Мы радовались встрече, опорожняли напёрстки с чем-то заграничным и вспоминали, вспоминали. И посмеялись, припомнив студёную зимнюю пору, когда он вышел из каюты и, увидев меня, пилящего по приказу Букина деревянную фор-стеньгу, опущенную и посаженную салингом на топ мачты, бросил «крылатую» фразу: «Есть же ещё индейское племя мудахи…»

Я поднял стопку:

– Вадим Владимыч, выпьем за «индейское племя»!

– Можно и за него, – кивнул капитан. – Хотя в ту пору я бы с радостью поменял ваше дерево на своё железо. Финская сосна, клеёная стеньга… У меня бы она ещё бы столько лет простояла!

«И простояла бы», – подумал я, но, увидев на тумбочке фотоальбом, сработанный некогда мной, курсантами и рижским фотоателье, вдруг вспомнил наш давешний бросок из Дакара в Конакри.

– Вадим Владимыч, альбом вижу, а в нём на карте и в графике выполнения рейсового задания Конакри не указан. Конечный пункт – Дакар. Значит, большое расхождение и в пройдённых милях. Как же так?

– Нелепость, конечно, – ответил он нехотя. – Понимаешь, Миша, в ту пору мне уже приходилось думать о рейсе следующего года, а я и с тем в столице столько крови попортил себе! То туда, то сюда, то нельзя, то можно… Наконец разрешили: можно до Конакри, но как-то невнятно. В море нас радиограмма настигла: дальше Дакара – ни-ни-ни! А мы уже возле островов Лос, вот-вот и лоцмана появятся. Что делать. Я и принял решение: войдём! Семь бед – один ответ. У чиновников ржавые шестерёнки, но память цепкая. Вспомни, где мы оказались следующим летом? В Норвежском море, у Фарер! Наказали за непослушание. Я всё это предвидел, и посоветовал Букину, коли затеял альбом, не дразнить собак и «закончить» рейс в Дакаре, согласно приказу. Знал, что он непременно отправит в министерство один экземпляр.

Откровенность за откровенность. Да и Стаса Варнело вспомнили, который совсем недавно, возвращаясь с ДВК после южного перегона, навестил своего экс-капитана. Словом, я рассказал Чудову доподлинную историю знакомства своего с ибаданцами, даже поведал о Липуне и «ламе», виновниках моего путешествия на доске. Закончил тем, как попросил капитана банановоза не упоминать Такоради и загул грибоедовцев на его борту.

– Кептен оказался настоящим джентльменом, – улыбнулся Чудов. – Ни словом не обмолвился о «криминале». Рассказал, как ты был выловлен, и этим ограничился. Что до Стаса… Ты ж его знаешь не хуже меня. Лишнего не скажет. В таких вещах он щепетилен.

– Да, Стас такой, – согласился я и предложил выпить за него.

Я засиделся, пора было прощаться. Я уезжал рано утром, а надо было ещё увязать разворошённый тюк и посидеть с другом у покосившегося «столба». Вадим Владимыч просил писать ему. Я обещал. Наша переписка продолжалась вплоть до его неожиданной смерти.

И волны лениво покачивали своими гребнями, и через сонную ширь океана Запад кивал Востоку, а сверху кивало солнце.

Герман Мелвилл

Главная морская книга подсказывала, что верными «признаками приближения урагана могут служить: 1. Появление зыби, идущей от того направления, от которого дует или раньше дул ветер. Зыбь распространяется по всем направлениям от центра урагана и в открытом океане может наблюдаться на расстоянии до 600 миль. У берегов признаком приближения урагана может служить повышение уровня воды. 2. Быстрое падение давления примерно за сутки до появления ураганного ветра. 3. Появление перистых облаков, надвигающихся с той стороны, откуда приближается ураган, а позднее появление на горизонте и в той же стороне нагромождения ливневых облаков. 4. Необычный цвет неба (блестящее красное небо) при закате или восходе солнца, удушливая погода, затишье. 5. Частые и сильные электрические разряды. Из этих признаков более надёжным является второй, остальные же могут наблюдаться или отсутствовать».

Лучше бы они отсутствовали. И особенно второй!

Из Конакри убрались при сносном ветре. Назову его «брамсельным», каким он и был на самом деле. Стояли все паруса, вплоть до бом-брамселя и обоих топселей. Давно скрылись острова Лоз, затем остались где-то справа острова Зелёного мыса. Баркентины держали курс на «азорскую кухню погоды» с её барическими заготовками. Танкер уже миновал параллель Азор и поджидал нас для последней заправки, ну а мы ожидали за островами попутных ветров, которые донесут нас до Ла-Манша.

Азоры миновали, проскочив проливчик между островами Сан-Мигел и Терсейра, встретивший баркентины шквалами. Их вскоре сменила зыбь «от того направления» и второй признак с его хмуростью и облаками, которые надвигались, как полчища Чингиз-хана. Метеосводка тоже подтверждала неприятности, а потому приходилось спешить. Хотя баркентины не могли похвастать качествами скороходов, паруса и слабосильный «болиндер» делали всё возможное, чтобы вовремя добежать под прикрытие берега, но как ни трудились они, обстоятельства всё время вставляли палки в колёса.

Началось с того, что наш доктор Егорцев оказался на «Тропике». Отправили для оказания помощи заболевшему школяру, которому не мог помочь тамошний лекарь Шапиро. Пока эскулапы консультировались и лечили, у нас скис двигун. «Тропик», дабы не потерять темпа, подал «Меридиану» братскую руку помощи и потащил на верёвке в устье Ла-Манша, причём обе баркентины несли ещё и паруса. Всё шло как шло, но обстоятельства…

В этой обстановке тропиканцы решили вернуть нам доктора, для чего застопорили машину и втугую выбрали буксир. Сильное волнение вынудило Чудова отправить шлюпку вдоль пуповины, что связывала оба судна. На буксирный трос набросили «серьгу» из фалиня, гребцы взялись за вёсла и, в общем, благополучно добрались до нашего борта, где обстоятельства подтвердили своё коварство, подсунув планширь шлюпки под привальный брус «Меридиана» в тот момент, когда он повалился в крене и так нажал на хлипкое плавсредство, что оно, как пресловутый баркас с шахматистами из знаменитого романа, не стало колебаться и перевернулось в полном согласии с законами физики.

Доктор оказался самым прытким. Не выпуская чемоданчика, он успел чудом вскочить на привальный, где его подхватили добры молодцы и выдернули на палубу. Впрочем курсачи тоже оказались достаточно расторопны для мгновенного абордажного броска. В воде оказался один лишь Жора Вознесенский. Так как серьгу пришлось ослабить, а потом и отдать, чтобы встать у борта в районе бани, то после оверкиля шлюпку сразу отнесло от «Меридиана». Жору – тоже. Однако он сообразил догнать беглянку и взобраться на днище, держась за киль.

Пока мы хлопали ушами, на «Тропике» отдали буксир, сделали поворот фордевинд, а после второго, оверштага подошли к шлюпке. На всё про всё ушло минут сорок. Стас вылез на привальный брус, дождался момента и, ухватив Жору, как говорил Фокич, за шкирятник, перебросил, мокренького и стучавшего зубами, на палубу. Завершив спасение, занялись шлюпкой.

– Щас ему водочки поднесут, – позавидовал Медведь. – Меньше стакана Чудов не отоварит. Да я бы за стакашек, я бы…

– Заткнись! Ты бы… – осадил его Москаль. – Это тебе не в ванне пузыри пускать.

Препираясь подобным образом, мы выбрали буксирный трос и устремились за «Тропиком». Винцевич, Саня Ушаков и третий механик Женька Романовский сумели-таки наладить двигун. Хотя на ремонт пришлось потратить уйму времени, но оно было потрачено не зря: ветер усилился до восьми баллов. Пришлось убрать верхние паруса и завести штормовые леера от кормы до бака, а когда вода перестала сходить с палубы, когда волны, бурля и плюясь, начали хозяйничать между мачт, когда горизонт от норд-веста начал превращаться в задник некоего грозного спектакля, Британия заслонила нас полуостровом Корнуэлл от неприятностей уготованного нам финала. Баркентины без потерь сошли с большой сцены и, пользуясь всё ещё попутным ветром и прикрытием берега, устремились на малую, в Ла-Манш, рассвет встретили у меловых отвесов острова Уайт и повернули в пролив Тэ-Солент, чтобы привести себя в порядок за островом, а уж потом идти в Саутгемптон – последний промежуточный порт нашего вояжа.

На входе пришлось посторониться, чтобы пропустить «королеву»: гигантский трёхтрубный лайнер «Куин Мэри». Она легко скользнула мимо нас и громадных скал-клыков, торчавших у берега.

– Королевам всё нипочём, – пробормотал Москаль, провожая лайнер взглядом, – а нам, малышам с носовыми платками на мачтах, главное – вовремя смыться, по примеру воров и святых Йоргенов.

С ним никто не стал спорить. Величие «королевы» было слишком наглядно и неоспоримо: ей и океан по колено, ей и ураган – семечки. Так казалось нам после недавней свирепой болтанки. Мы действительно «вовремя смылись», да и «королева» сейчас направлялась не в океан, а, по словам Попова, во французский Шербур. Пока примет тамошних пассажиров, ураган скатится на юг.

Оставив позади грозные клыки, стоящие стражей у самого острова, начали, следуя примеру «Тропика», убирать паруса и готовить якорь к отдаче в устье речки Медины, по обоим берегам которой расположился город Каус. Здесь нам предстояло навести макияж и, как в песне младых лет, «поправить такелаж».

До якорной стоянки шли в сопровождении чёрной пузатой шхуны с единственной мачтой и коротким бушпритом. Она несла, как мне показалось, просмолёный трисель и такой же стаксель. Рулевой ворочал тяжёлый румпель и с улыбкой поглядывал на нас. В том, что Англия – морская держава, убедила не только «Куин Мэри» и не эта чёрная каракатица, вскоре отвернувшая на север. У Кауса нас встретила армада яхт, ещё бóльшая – в устье Медины, выставив к небу частокол жёлтых мачт. И якорь мы отдали возле трёхмачтовой гафельной шхуны, вид которой говорил не о праздных прогулках, а о ежедневном труде.

Хотя островитяне были прирождёнными моряками, но появление баркентин вызвало среди яхтсменов «девичий переполох» и смятение, что, впрочем, уже никого не удивило. Разноцветные паруса окружили нас, а взмахи рук и приветственные выкрики некоторых поклонников были приятны после тридцати суток в океане. Однако, как сказал Минин, делу время, потехе час. Да, надо спешно прихорашиваться. Старпом и боцман обошли «Меридиан» на шлюпке, дабы определить фронт работ. Я тем временем приготовил краску и кисти. Едва курсанты, облепив корпус, принялись за покраску, с «Тропика» просемафорили: «Почему до сих пор не поднят британский флаг?»

Батюшки, запамятовали! Вахтин, зажав в зубах конец флаг-фала, полез на фок-мачту, чтобы продёрнуть его через блочок, заделанный в клотике. Он ещё не добрался до салинга, как нас атаковал катер киношников, что примчались из Саутгемптона. Их попытку взять «Меридиан» на абордаж пресекла морская полиция. Катер блюстителей закона и порядка болтался поблизости, прерывая всякие контакты «советов» с яхтсменами. Отфутболенные репортёры отступили на исходные позиции, наверное, желая в душе, чтобы у Тольки в зубах была не верёвка, а пиратский нож. Но и флаг «правь Британия морями», возникший на флагштоке мачты и расправленный ветром, тоже вызвал на катере заметный ажиотаж, поэтому кинокамеры трещали, как пулемёты, до самого момента, когда киношники умчались восвояси.

Если сорок пять крепких парней и парнишек берутся за кисти, зная что уже позади долгие вахты, авралы и прочие прелести курсантской жизни, а впереди их ждут новые впечатления от земли, которую они не топтали месяц, производственный КПД достигает ста процентов. К полудню баркентины сверкали девственной белизной, а после обеда, когда команда переоделась в чистое платье, бодрое настроение стало праздничным, так как из Кауса прибежал катер с приглашением тамошнего мэра посетить город и музей королевы Виктории, так называемый Осборн-Хаус.

Медина делит город на западную часть, Ист-Каус, и восточную – Уэст-Каус. «My house, my castle» находится в восточной. Там мы и высадились и, «вливаясь в улицы», двинулись («у них походочка, как в море лодочка») на встречу с давненько почившей в бозе королевой. Что до меня, то я чувствовал себя конкистадором, увидевшим… Нет, стоп! Не Тихий океан, не золото инков. Я чувствовал себя человеком, которого переполняла радость от того, что позади Атлантика с кознями последних дней, обошедшими нас стороной, что сейчас над нами не капает голубое (почти!) небо, в вокруг – бело-кремовые дома улицы, собранные в гармошку, а потом – чудесный парк и, наконец, то ли дворец, то ли замок королевы, давшей имя целой эпохе в жизни своей страны. Моё любопытство подогревалось «Сагой о Форсайтах». Хотя в романе слышались только отзвуки той эпохи, но их было достаточно, чтобы ощутить и сопоставить прочитанное и увиденное среди старых деревьев и в королевских покоях, встретивших музейной тишиной.