Текст книги "Мавры при Филиппе III"

Глава II. Яд

Фернандо отправился в Хенарес; он был восхищен, что освободит Пикильо, и также, что освобождался от объяснений с министром. Впрочем, он не сомневался, что происшествие в Сантаремском замке навлечет много неприятностей. Однако доверие короля служило ему наградою за выговор от министра.

В полдень он уже был в монастыре и потребовал свидания с настоятелем.

– Теперь нельзя видеть, – отвечал привратник.

– Скажи отцу Жерому или приору, что я прислан от короля.

Через пять минут привратник вернулся с запиской:

«Отец Жером поручает мне засвидетельствовать свое почтение сеньору дону Фернандо д’Альбайде и просит подождать его несколько минут, потому что занят важным церковным обрядом.

Приор Эскобар».

– Что такое у вас? – спросил Фернандо.

– Пострижение, – отвечал привратник. – Слышите колокольный звон?

Действительно, в монастыре звонили в колокола. Звуки органа и пение монахов долетали до слуха.

– Мне приказано, сеньор, проводить вас в приемную.

– Хорошо.

Фернандо вошел в приемную и стал дожидаться; глубокая тишина царствовала вокруг. Фернандо, оставшись один, предался размышлениям. Прекрасный образ Аихи не расставался с ним, тревожные мысли заставляли его скорей бежать из монастыря.

Он желал только освободить Пикильо из этих высоких и мрачных стен; возвратить его свету, удовольствиям и также Кармен и Аихе, которые его ждут.

Через несколько минут он увидел в коридоре иезуитов, возвращавшихся из церкви; они шли попарно, и потом расходились по своим кельям. Впереди их шел настоятель и приор, вместе с новопостриженным молодым монахом, который шел, задумчиво обратив взоры свои на землю.

– Отец настоятель, я здесь по поручению Его Величества короля, – сказал Фернандо, подойдя к Жерому.

При этом дружеском голосе, который Пикильо услышал в первый раз, когда был подле Аихи и Кармен, под гостеприимным кровом д’Агилара, молодой монах быстро поднял голову.

– Пикильо! – вскричал удивленный Фернандо.

Монах бросился в его объятия и зарыдал. Все слезы, долго таившиеся в сердце, разом вырвались на свободу.

– Вы!.. вы, Фернандо!.. о!.. скажите мне… о ней!.. о моих друзьях… об Иесиде!

– Полноте, успокойтесь! – говорил Фернандо с улыбкой сострадания. – Вы скоро увидите всех: я свезу вас к ним… Почтеннейший отец, – продолжал он, обратясь к настоятелю, – прочтите повеление короля и немедленно освободите задержанного вами Пикильо Аллиагу.

– Пикильо уже не существует, – холодно отвечал настоятель, – перед вами стоит брат Луи Аллиага.

– Что такое? – вскричал Фернандо, отступая.

– Сегодня, в День Святого Людовика, молодой брат наш Аллиага дал обет отречения от мира.

– Что это значит?.. Нет!.. Тут, верно, есть обман. Я протестую от имени короля.

– Подумайте, что вы говорите, сеньор, – спокойно произнес настоятель. – Эта заблудшая душа сама пришла к нам.

– Возможно ли! – вскричал Фернандо, обращаясь к Аллиаге.

– Да… это было необходимо!.. – отвечал молодой монах. – Это моя жертва… скажите, она не напрасна? Иесид свободен?

– Он и не был задержан! – произнес Фернандо с удивлением. – Я довез его до дому. Он был в безопасном месте и теперь совершенно прощен.

– Так Аиха одна была в опасности?.. Что же ее освободили из темницы инквизиции?

– Помилуйте!.. что вы? Герцогиня всегда была свободна. Теперь она статс-дама при королеве.

Молодой монах задрожал всем телом и начал поспешно искать чего-то в карманах.

– Однако… это письмо… вот! Прочтите!.. Это письмо от моего отца Деласкара… он, верно, не обманывает?..

Фернандо очень хорошо знал почерк д’Альберика, а потому, взглянув на письмо, отвечал:

– Это не он писал.

Пикильо побледнел.

– Постойте, я, кажется, сейчас видел такой почерк, – прибавил Фернандо.

И он вынул из кармана записку Эскобара и сравнил. Ошибки не было.

– Это рука приора Эскобара, – сказал он.

Пикильо страшно вскрикнул и упал без чувств. Фернандо бросился помогать ему, приор тоже.

– Оставьте! – вскричал Фернандо, отталкивая его. – Это вы убили несчастного! Вот видите, обман открыт! Вы за это ответите Богу и людям! Но Пикильо свободен. Я беру его по повелению короля.

– Нельзя! – сказал Жером, встав между Фернандо и Пикильо. – Король не имеет никаких прав над монахами ордена иезуитов… Отнесите его в келью, – прибавил он, обращаясь к другим монахам, указывая на Пикильо.

– Я не позволю! – вскричал Фернандо.

– Насилие бесполезно, – спокойно сказал настоятель. – В таком случае вы только повредите себе.

Фернандо понимал справедливость слов монаха, но все-таки вскричал:

– Я протестую против лукавства и предательства, посредством которых этот несчастный сделался жертвой! Также против обета, не имеющего никакой силы! Вы нарушили все права и законы. Вы держали его не как послушника, а как преступника. Он даже не выждал и срока. Он у вас полтора месяца, а на это нужен целый год!

– В регламенте сказано: год или три месяца.

– Ну так что ж! – вскричал Фернандо в бешенстве. – Вы сами теперь сознаетесь, что надо по крайней мере три месяца!

– Так, но два месяца он был в Айгадорском монастыре, и потому даже прошло две недели больше назначенного срока.

Фернандо, вне себя от ярости, бросился на монаха, чтоб задушить его.

– Извольте! – сказал Эскобар со смирением. – Я вижу, вам легче задушить меня, чем отвечать.

Фернандо, задыхаясь от гнева, выбежал из монастыря, вскочил на лошадь и быстро поскакал в Мадрид.

Пикильо долго был в беспамятстве, когда же пришел в себя, то увидел пред собой отца Жерома.

Несчастный с ужасом вскрикнул:

– Фернандо!.. где вы? спасите меня…

– Его здесь нет, – отвечал иезуит.

– Нет!.. Неужели он оставил меня среди врагов!

– Не врагов, а братьев, – смиренно отвечал Жером.

– Братьев? вы… вы мои братья?.. Я вас ненавижу… презираю!.. вы еще хуже Рибейры. Вы употребили самое низкое предательство… обман…

– Сын мой, успокойся и выслушай…

– Не хочу! не буду слушать предателей, и никогда, никогда не буду вашим. Я не останусь здесь! Я хочу быть свободен!

– Сын мой, ты дал обет Богу…

– И вы смеете произносить эти слова вашим нечестивым языком?

– Сын мой! – спокойно продолжал Жером. – В монастыре есть законы, поэтому…

– Вы хотите удержать меня силой? Так и я тоже употреблю силу и вырвусь из ваших рук! – вскричал Пикильо. – Я повсюду разглашу, какими способами вы населяете свои монастыри… Я расскажу Рибейре, как вы склоняете и угнетаете неверующих.

– А я тебе скажу, – спокойно произнес иезуит, – что нам известны средства, какие употребляет архиепископ Рибейра для обращения закоренелых еретиков. Мы даже сами их употребляем, особенно с теми, которые по злобе и ненависти готовы очернить наш орден клеветой.

– Клеветой! – вскричал Пикильо. – Разве это возможно? Ваше коварство и низость превосходит все, что только можно изобрести. И вы думаете, что я буду вашим?.. Я не способен к обману. Торжественно клянусь, что к вам и ко всему вашему ордену буду питать вечную, непримиримую ненависть!.. Я клянусь собственно по своему убеждению и сдержу эту клятву. Теперь зовите ваших палачей и тюремную стражу. Я не боюсь ничего.

– Ты не совсем здоров, мой сын, – спокойно возразил Жером, – у тебя горячка. Мы подождем твоего выздоровления, и, чтобы не мешкать, я тотчас же пришлю к тебе врача.

Настоятель вышел и через несколько минут явился монах, исправлявший должность доктора и провизора.

Он действительно нашел Пикильо в сильной горячке, которая продолжалась несколько дней. Больного стерегли неотлучно, и когда опасность миновала, навещали его реже и наконец оставляли одного на целые дни.

В один вечер, думая о своем положении и вспоминая все хитрости, коварство, которых он стал жертвой, Пикильо от печали и негодования пришел в страшное отчаяние.

– Да! – повторял он. – Да!.. Я накажу злодеев!.. Я исполню свою клятву… Сперва задушу Эскобара, потом настоятеля…

И он встал, оделся и отправился в келью Эскобара.

Приора не было, к счастью для него. Пикильо в припадке ярости, задушил бы его непременно.

– А!.. ушел?.. – говорил Пикильо в бреду. – Но все равно! Я еще найду тебя… А теперь… пойду к другому… к Жерому!..

И он твердо сошел с лестницы на дворе. В это время звонили ко всенощной. Но вместо того, чтобы идти с монахами в церковь, Пикильо пошел прямо к келье настоятеля.

В это время оттуда выходил монах Паоло, с корзиною и запирал дверь, но, увидав его, с удивлением остановился перед таинственным посетителем. Он хотел спросить, но Пикильо схватил его за руку и глухим голосом произнес:

– Молчи!

– А! вы один из тех, кого ожидает отец настоятель?

– Да!.. Отвори!

Прислужник отпер. Пикильо вошел в келью и очутился один в темноте.

– И его нет!.. – сказал он. – Звонят ко всенощной… Верно, он там… Придет… Я подожду… Он не уйдет от меня!..

И он сел на первое попавшееся кресло. Осматривая келью, он приметил на полу слабую полосу света, выходившую через щель.

– А! – вскричал молодой монах. – У них свет снизу, а не сверху!

И он подошел к тому месту, предполагая найти дверь. Эта была большая картина, которая скрывала вход в другой покой. Картина эта обыкновенно придвигалась плотно так, что никто не мог подозревать за ней ничего, кроме стены, но на этот раз Паоло, вероятно, не счел нужным быть предосторожным. Пикильо едва дотронулся до края картины, таинственная дверь сама собой отворилась, и его внезапно поразил яркий свет.

Это была небольшая, но довольно роскошно убранная комната, вовсе не похожая на келью монаха. Стол с четырьмя приборами был уставлен самыми лучшими отборными яствами и дорогими винами. По сторонам дивана было два узких прохода, завешенные драпировкой.

Пикильо смотрел на все окружающее с изумлением: внезапный переход от мрака к яркому свету произвел в нем потрясение. Он мало-помалу пришел в себя и старался припомнить, зачем он тут. Наконец вспомнил, что пришел мстить за предательство; но благодаря Богу горячка его миновала. Пикильо почувствовал сильную слабость и хотел скорее уйти, но вдруг послышались шаги, и он не рассуждая, что делает, бросился за одну из драпировок, где была гардеробная комната отца Жерома, наткнулся на кресла и сел.

Через минуту в освещенную комнату вошли двое, и Пикильо узнал голоса Эскобара и графини д’Альтамиры. Немного погодя вошел и настоятель.

– А что же герцог Уседа? – спросил он, озираясь.

– Ему нельзя, – отвечала графиня, – по некоторым обстоятельствам, которые я вам объясню.

– А Паоло сказал мне, что один уже пришел?

– Это я пришел первый, – отвечал Эскобар.

– Ну, так прошу садиться… Мы теперь в совершенной безопасности.

Пикильо стал со вниманием слушать разговоры их о низвержении Лермы, и из слов отца Жерома понял, что Испании грозит опасность от нападения французского короля Генриха Четвертого, который вооружает всех протестантов. Но когда разговор коснулся любви короля к Аихе, Пикильо затрепетал.

Графиня утверждала, что если Лерма будет свергнут, то доверенными и сильными будут только те, на которых Аиха обратит свой милостивый взгляд. Отец Жером предложил графине одно средство погубить ее, и графиня согласилась принять из рук настоятеля флакон с розовой жидкостью. Жидкость эта была не что иное, как медленный яд.

На монастырской башне пробило двенадцать. Иезуиты вздрогнули. Графиня, спрятала флакон в карман и ушла в сопровождении Эскобара, а Жером, потушив все свечи, ушел в свою келью.

Через несколько минут Пикильо вышел из засады, ощупью пробрался между стульями и приложил ухо к потаенной двери.

Настоятель уже спал. Он мог спать, устроивши такое дело!..

И Пикильо затрепетал от ужаса. Аиха в опасности! Жизни ее грозят его же враги, и он не имеет средств выйти оттуда!

– Нет! – подумал он. – Во что бы то ни стало я буду свободен, я не останусь здесь. Скоро заблаговестят к заутрене, и тогда я выйду отсюда, а теперь надо подождать.

Вдруг в келье настоятеля послышался шум. Кто-то поспешно отворил дверь.

– Кто там? – громко спросил Жером.

– Это я, отец настоятель!

– Вы Эскобар? что такое?

– Странное происшествие, – сказал приор. – Я, проводив графиню, пошел взглянуть на нашего больного, и представьте себе: его нет! он ушел! убежал!

– Не может быть! – вскричал Жером.

– И для меня удивительно, – произнес Эскобар. – Все было в порядке. Неужели в это время, когда я провожал графиню…

– Вот прекрасно!.. Если он видел и знает, что в монастыре у нас была женщина…

– Он это скажет любимице короля…

– Его нужно поймать, поймать во что бы ни стало, спрятать в подземелье, и тогда сказать, что он ушел. Пусть ищут. Я сейчас сделаю распоряжение.

В эту минуту заблаговестили к заутрене.

Аллиага слышал все это, и ему стало еще страшнее. Как теперь выйти? Ему грозит темница, а может быть и смерть. К тому же потаенная дверь была заперта с другой стороны на задвижку. Надо было ждать, что будет. Он много передумал планов к своему освобождению, наконец пошел в кабинет настоятеля, в котором сидел во время ужина, надел на себя его платье, голубую ленту с крестом из кедрового дерева, знак хенаресских аббатов, и взял в руки молитвенник. В этом наряде, опустив капюшон на лицо, он встал подле самого входа.

Через полчаса вошел в комнату Паоло с фонарем, свет которого падал прямо вперед, и едва сделал два шага, как Пикильо тихонько ступил за дверь и вышел из кельи.

Счастье сопутствовало ему. Он никого не встретил и прошел через двор до самой кельи привратника, который дремал, но, увидав настоятеля, вскочил и почтительно поклонился.

У Пикильо так затрепетало сердце, что он не мог подделаться под голос Жерома, а только повелительным жестом приказал привратнику отворить калитку. Последний повиновался с поспешностью.

На Пикильо дохнул отрадный воздух свободы, и он чуть не вскрикнул. Дрожащей ногой переступил он роковой порог и с минуту шел медленно, предполагая, что привратник смотрит, потом оглянулся и бросился бежать что есть силы.

Пробежав две, три улицы, он остановился отдохнуть. Город ему был мало знаком. Пикильо хотел отыскать цирюльника Гонгарельо. Но как отыскать в такой темноте, когда нет ни одного человека на улице? Наконец на одном перекрестке он встретил незнакомца, одетого в черный плащ.

– Сеньор кавалер, – сказал он, – не можете ли вы указать мне лавку цирюльника Гонгарельо?

– С удовольствием, почтеннейший отец. Во второй улице, налево, последняя лавка по правой стороне.

Аллиага поблагодарил и пошел далее. На повороте во вторую улицу ему послышались чьи-то шаги, он оглянулся, но, не видя никого, продолжал путь. Силы его ослабевали.

У показанного места, Пикильо увидал лавку цирюльника, но она была, разумеется, заперта. Пикильо долго стучался, но наконец окно отворилось.

– Кто там? – спросил сонный Гонгарельо.

– Друг!

– Много у меня друзей, но я не брею в такую пору, боюсь другу обрезать ухо или нос.

И он хотел затворить окно.

– Гонгарельо! – закричал Пикильо почти с отчаянием. – Вы меня не узнаете? Я Пикильо!

– Пикильо Аллиага! – вскричал цирюльник и запер окно, но только за тем, чтобы отворить дверь.

Цирюльник был в восхищении и извинялся, что не мог сразу узнать своего благодетеля, потом проклял свою неловкость, когда узнал о подмене письма, которое не умел искуснее передать.

– Вы монах! – вскричал он в отчаянии. – Вы добрый прекрасный человек… вы, иезуит! Это ужасно!.. И я… я один в этом виноват!.. Бог не простит меня…

Пикильо насилу успокоил доброго Гонгарельо. Уже на рассвете болтливый хозяин дал уснуть своему дорогому гостю. Но зато Пикильо проспал целый день. Вечером он решился ехать в Мадрид. Цирюльник переодел его в светское платье и вызвался сам довести гостя до места.

Но едва они отъехали три шага от дому, как их окружили альгвазилы. Оторопевшего Гонгарельо стащили с тележки, двое полицейских сели на его место и помчались быстрее, чем предполагал ехать цирюльник.

– Я погиб… по своей глупости! – говорил себе Пикильо. – Не здесь бы мне искать приюта. Это, верно, происки Жерома и Эскобара. – Но он скоро заметил, что его везут не в монастырь, а в Мадрид.

Тут он вспомнил, что его, верно, провожал кто-нибудь в черном плаще и подслушал его имя. Через несколько часов догадка его оправдалась, когда тележка остановилась у ворот палат инквизиции.

Поутру Пикильо представили полицмейстеру инквизиции.

Полицмейстер объявил ему, что по приказанию архиепископа Валенсийского Пикильо должен быть под стражей за отказ от крещения.

– Я окрещен, – сказал Пикильо.

– Окрещены? Странно! Ну так вы, верно, из монастыря иезуитов? – произнес полицмейстер.

– Я не иезуит, и не хочу им быть.

– Странно! Но я должен же задержать вас за что-нибудь.

И он написал: «Задержан за то, что не принадлежит к нашим».

– Напротив, – вскричал Пикильо, – я хочу быть вашим. Но мне нужна свобода.

– Потерпите, вас освободят не более как через месяц.

– Через месяц! Помилуйте, мне нельзя ждать. Мне нужна свобода, сейчас, сейчас, сию минуту: дело идет о жизни и смерти человека! Прошу вас сейчас же доложить Великому инквизитору, что мне необходимо лично говорить с герцогом Лермой. Я должен открыть ему тайну, только ему… тайну, от которой зависит спасение министра и государства. Отведите меня к нему, если не хотите за это отвечать!

– Неужели! Это удивительно!.. Но, однако, для вас я нарушу заведенный порядок и доложу, только смотрите, чтобы мне не попасть впросак.

– Не беспокойтесь, а лучше поспешите.

Пикильо отвели в темницу, полицмейстер доложил о нем скорее других. Прошла целая неделя, покуда доклад дошел до инквизитора, между тем Аллиага томился в темнице, и жизнь Аихи была в опасности.

Аиха по приезде из Толедо не хотела жить больше у графини д’Альтамиры. Сделавшись вдовой герцогиней Сантарем, полной над собой хозяйкой, она и Кармен предложила жить с ней. Графиня, разумеется, сопротивлялась этому, но ничего не могла сделать со статс-дамой и любимицей королевы.

Аиха почти каждый вечер была у королевы, и Маргарита никогда прежде не видала своего супруга у себя так часто. Король находил удовольствие в беседе с Аихой и уважал ее так истинно, что признавался в этом. Аиха не была честолюбива и вела себя очень честно и откровенно. Сделавшись любимицею королевы, она была довольна своей судьбой, особенно, когда увидала Иесида на свободе; но сердце ее еще страдало за Пикильо. Она знала, что нельзя ничем разрушить монашеского обета. Желала только освободить его от власти Жерома и Эскобара и знала: чтобы быть иезуитом нужен двухлетний срок.

Фернандо взбесился, узнав о Пикильо. Он вторично отправился в Хенаресский монастырь и строго и решительно требовал выдачи человека, которого уже там не было. Он не верил клятвам иезуитов, но наконец они его убедили.

Спровадив д’Альбайду, Жером и Эскобар догадались, что опасность становится ощутительна, и потому торопили графиню д’Альтамиру привести план свой в исполнение.

Встревоженная новым известием, Аиха провела всю ночь в беспокойстве. Не найдя никакого средства к освобождению несчастного, она решилась открыть все королеве, но Маргарита раньше полудня никого не принимала. Она с нетерпением дожидалась назначенного времени и пришла получасом раньше. Королева была в церкви. Это было в Буэн-Ретиро. Аиха дождалась возвращения королевы в приемной зале нижнего этажа, из которой были выходы в покои, в церковь и сад.

Встретив Хуаниту, Аиха узнала, что королева воротится из церкви по непредвиденному случаю еще позже обыкновенного. Утомленная и в изнеможении, Аиха села на диван.

– Какой ужасный жар! – сказала она.

– Не прикажите ли лимонаду, сеньора? Я вам принесу того, который приготовляю для королевы.

– Ах! Пожалуйста! Я очень рада выпить чего-нибудь.

Хуанита через несколько минут принесла стакан лимонаду; но Аиха, прислонясь в угол дивана, уснула.

– Бедная, как она утомилась! – подумала Хуанита и, поставив тихонько лимонад на стол, ушла.

Аиха крепко спала. Во сне она видела освобождение Пикильо.

В это время в дверях из сада появилась графиня д’Альтамира. Заметив Аиху, она остановилась, долго и пристально смотрела на спящую, и лицо ее то краснело, то бледнело, графиня трепетала.

– Воля Всевышнего… Он сам указывает случай! – подумала она, вспомнив слова иезуита.

Случай был самый удобный.

Графиня осмотрелась, – все тихо; прошла по зале мимо Аихи, та крепко спала. Графиня подошла к ней, еще раз пристально посмотрела на свою жертву, потом поспешно, вынув из кармана флакон, налила несколько капель в лимонад и вышла в сад.

Через несколько минут она заглянула в окно, но Аиха все спала, и полный стакан стоял на столе.

– Что же она, проснется или нет? – спрашивала себя графиня, и лицо ее пылало яростью и страхом.

Она хотела чем-нибудь разбудить Аиху, но, опасаясь быть замеченной, ушла в конец сада, где встретила несколько придворных дам, ожидавших возвращения королевы.

Через полчаса придворные дамы проходили через залу. Аихи уже не было, и стакан был пуст.