Текст книги "Мавры при Филиппе III"

Глава XIV. Родительский кров

Как только Пикильо опустил руку, к калитке подошел статный, ловкий молодой человек с загорелым, но приятным лицом и спросил:

– Кто там?

– Путешественник, просит пристанища.

– Милости просим! Деласкар д’Альберик в этом никому не отказывает.

И калитка отворилась.

– Можно видеть хозяина? – спросил Пикильо, робея.

– Теперь он на молитве, когда кончится, можно будет. Впрочем, если вы ищете только ночлега, так этого не нужно. Ужин и постель всегда и для всех готова.

– Как!.. И вы не спрашиваете, кому даете!

– Об этом вы скажете завтра, если хотите, а теперь… вы гость д’Альберика.

Говоря это, молодой мавр ввел Пикильо в небольшую, роскошно убранную комнату и указал на диван, который мог доставить отдых усталому. На столе, сделанном из мрамора, стояла хрустальная посуда с освежающим питьем. Мавр налил кубок и, поднося гостю, сказал:

– Эта чаша гостеприимства: когда прикоснешься к ней губами, ты сделаешься для нас священным.

Пикильо взял кубок, всмотрелся в мавра, и рука его затряслась.

– Что с тобой? – вскричал мавр. – Разве ты недобрый человек?.. Разве ты неверный? Так пей скорее, пей! Тогда тебе нечего будет бояться. Мы первые твои заступники.

Но Пикильо поставил кубок на стол и, опершись на него одной рукой, протянул другую мавру и в волнении, со слезами вскричал:

– Брат! Брат! Неужели я ошибся? – И схватив мавра за руку и еще пристальнее посмотрев ему в глаза, он вскрикнул: – Педральви!

– Да, но кто тебе сказал мое имя?

– Само сердце сказало! Оно не изменилось так, как наружность. Педральви! Неужели ты забыл друга, для которого перелез через забор гостиницы «Золотое Солнце»?

– Пикильо! – вскричал молодой мавр и бросился в объятия друга.

Они уселись на диване и жарко расспрашивали друг друга. Наконец Пикильо рассказал всю свою историю, не забыл и Хуаниту, но Педральви первым вспомнил о ней. Собственно, его история была большая: после выхода товарища из гостиницы «Золотое Солнце», он поступил на службу к Хинес-Пересу, чтобы не разлучаться с Хуаниотой. По отъезде ее с Гонгарельо он хотел определиться в полк или матросы, но мавров не принимали. Педральви поступил юнгой на один купеческий корабль, принадлежащий Деласкару д’Альберику. Иесид скоро заметил бойкого и расторопного мальчика и взял на свое попечение, воспитал, любил и даже почтил доверенностью. Педральви так привык к д’Альберикам, что бросился бы за них в огонь и в воду.

После молитвы Деласкар сел ужинать с сыном, мастерами и управляющими своих фабрик, как отец с членами своего семейства. Сидеть за этим столом во всем Вальпараисо считалось большой честью, как быть исключенным после приема равнялось самому строгому наказанию. В доме его сохранились все старинные обычаи и поддерживались с особенным уважением, которое испытывали к Деласкару все его окружающие. Он был истинным отцом всех домашних и подчиненных, и единственным покровителем своих соплеменников.

– Хозяин, – произнес Педральви, подводя к нему Пикильо, – вот путешественник, просит у тебя ночлега и, кроме того, имеет к тебе дело.

– Прошу покорно! – ласково отвечал Деласкар. – Милости просим прежде всего хлеба откушать.

– Ах да это не чужой! – вскричал Иесид. – Этот самый молодой человек, что третьего дня в гостинице у Мануэле вступился за бедного Сиди-Сагала. Я говорил тебе батюшка.

– А! Он вступился за наших братьев!

– За своих! Да, я вступился за своего брата! – вскричал Пикильо с гордостью. – Я сам мавр!

– Так для чего ты еще просишь гостеприимства, когда ты у себя в доме!.. Садись сюда, брат мой!.. Вот сюда между нами.

Пикильо сел между стариком и Иесидом, и ужин начался. Вкусные блюда приправлялись дружеской беседой, и Пикильо выказал свои ум и познания, чем чрезвычайно занял старика Деласкара и его сына. Это очень удивило Педральви, который, гордясь своим другом и слушая его умные разговоры, часто забывал свою обязанность прислуживать ему.

После ужина Деласкар, Иесид и Пикильо пошли в другую комнату.

– Ну, друг мой, скажи теперь, какое у тебя ко мне дело?

Иесид, из скромности, хотел уйти, но Пикильо с жаром просил его остаться.

– Что мы можем сделать для тебя? – ласково произнес старик.

Пикильо хотел что-то сказать, но не мог от волнения.

– Как твое имя и кто ты? – продолжал также ласково Деласкар. – Теперь мы можем спросить это у нашего гостя.

– Аллиага, – тихо произнес Пикильо.

– Али-Ага! – вскричал старик. – Я знал одного храброго воина и честного человека, его звали также. Он убит в горах Альпухарраса.

– Да, я от его крови.

– Так ты его родственник? – сказал Деласкар и взял Пикильо за руку. – Стало быть, ты знал и дочь его?

– Да.

– Бедная девушка! – произнес старик печально. – Помнишь Иесид, я тебе говорил о ней… Да, я тогда был свободен, и она меня любила… Я думал… но безумное тщеславие остановило… ее сгубила мать. Она мне изменила и с тех пор я ничего не знаю… Так ты знаешь, где она? – спросил он, обращаясь к Пикильо.

– Знаю…

– Где же? Не имеет ли нужды в чем? Жива ли?

– Она ни в чем не нуждается: ее уже нет на свете!

– О!.. Бедная Гиральда!

И старик замолчал на несколько минут, как будто вспоминая что-то. Две крупные слезы скатились по его щекам, покрытым морщинами, и упали на седую бороду.

– Так ты не для нее пришел? – спросил он.

– Для нее, исполнить ее последнюю волю… мне ничего не надо… Я ничего не прошу, ничего не желаю. Она поручила мне отдать это письмо.

– Письмо! От Гиральды? Давай, давай скорее.

Старик поспешно распечатал и прочитал с волнением, которого не старался скрывать, потом передал письмо Иесиду и сказал:

– Прочитай, сын мой. У меня нет тайн от тебя.

Иесид начал читать, а Деласкар подошел к Пикильо, который стоял, опустив голову, и с трепетом ждал приговора.

– Будь ты не больше, чем сын Аллиаги, – сказал старик, положив руку на плечо молодого человека, – и тогда…

Но благородный Иесид не дал договорить, бросился к Пикильо на шею и вскричал:

– Брат мой! Брат! Я признаю тебя за брата!.. И вы, батюшка, верно, не запретите мне?

– Нет, конечно, нет. Я принял бы и усыновил сына Аллиаги: как же мне отвергнуть названного тобою брата!

Пикильо упал к ногам Деласкара и Иесида. целовал их руки и обливал слезами.

– Здравствуй, сын мой! – сказал старик. – Если случай и обманывает нас, то, верно, сердце твое не обманет. Люби Иесида, как своего брата, он благороднейший и добрейший из людей.

– Я это знаю! – вскричал Пикильо.

– Поклянись мне уважать его, как старшего, как главу семейства, защищать его и умереть за него, если нужно.

– Клянусь!

– Это твой долг, сын мой.

– Я исполню этот долг. Клянусь перед Богом и вами! Клянусь своей честью и тем священным словом, которым вы позволяете мне называть вас и которого я все еще не смею произнести…

– Я жду его, – с улыбкой произнес старик.

– Отец мой! – вскричал Пикильо и бросился в объятия Деласкара.

С этого времени Пикильо стал своим в доме д’Альбериков, не так как усыновленный пришелец, а как настоящий сын и брат, недавно возвратившийся с дороги.

– Ну, брат, расскажи, что с тобой было во время нашей разлуки? – сказал Иесид.

Пикильо понял нежное его сердце и с чувством благодарности, пожав его руку, рассказал свою историю со всеми подробностями, прибавив и то, почему он не мог воспользоваться помощью, которую ему оказал Иесид при встрече в Сиерро Монкайо.

– А, теперь я понял! – вскричал Иесид. – Вы помните, батюшка, как тот моряк принес мою записную книжку и рассказал сказку о мальчике, которого будто бы похитили наши американские братья?

– Да, и мы еще дали ему тысячу червонцев, чтоб он выкупил и воспитал того мальчика.

– Так вот как вас ограбили за меня! – вскричал Пикильо.

– Ничего, – возразил Иесид. – Ты теперь видишь, что это было к лучшему.

Потом Пикильо рассказал, как спас дона Хуана д’Агилара, как его приняли и воспитали две добрые девушки, как снискал покровительство дона Фернандо д’Альбайды и наконец каким образом нашел свою мать.

Иесид несколько раз хотел что-то сказать, но старик всегда останавливал его взглядом.

Рассказ кончился довольно поздно. Деласкар кликнул слуг, и Педральви, всегда первый, готовый к исполнению приказаний господ, явился в ту же минуту.

– Позаботься, чтобы сеньор Аллиага, нашел здесь в доме все удобства, – сказал Деласкар. – Это твой новый господин. Но пока ты один только можешь знать тайну: он мой сын!

Педральви остолбенел от изумления и как будто не расслышал.

– Да, это брат мой! – прибавил Иесид.

Педральви запрыгал от радости.

– Это счастье не заставляет меня забыть прошлое! – сказала Пикильо и подал руку бывшему товарищу.

Педральви проводил его в отведенную ему комнату. Иесид хотел тоже сделать, но Деласкар остановил его.

– Безрассудный! – сказал он с улыбкой.

– Что же я сделал, батюшка?

– Ты слушаешься только одного сердца. По всему видно, что Аллиага – человек благородный и честный, но мы не знаем ни его благоразумия, ни осторожности, а ты в порыве откровенности хотел…

– Все сказать ему! Да, я хотел ему доверить все как брату…

– Погоди, сын мой, не торопись. Дай нам узнать его получше. Я верю его честности, но молодой человек таких лет может ли хранить важную тайну? А она принадлежит не одним нам.

– Да правда, батюшка. Простите, я в самом деле поступил безрассудно.

Иесид пожелал отцу покойной ночи и ушел.

Пикильо, конечно, более королевы Испанской удивлялся роскоши убранства в доме Деласкара. Он едва мог ступить на шелковистый ковер, на котором искусно сотканные цветы, казалось, только что расцветали и распускались. Пикильо смотрел на них молча.

– О чем вы думаете, сеньор? – спросил Педральви, быстро переходя от свободного и дружеского к почтительному тону.

– Я думаю о прошлом. О том времени, когда мы оба сидели на мостовой в Пампелуне и глодали объеденные корки, – отвечал Пикильо и, взяв Педральви за руку, посадил подле себя на диване.

Долго еще друзья говорили, вспоминая прошедшее, рассуждая о будущем, которое раскрывало пред ними светлую и веселую картину. Наконец Пикильо заснул.

Сновидения его были гораздо очаровательнее, чем после первой встречи с Иесидом. Проснувшись поутру, взорам его представились почтенные черты Деласкара, который сказал ему:

– Здравствуй, сын мой!

От этого слова сердце Пикильо затрепетало радостью, и в глазах заблистал луч счастья и признательности, а Деласкар с умыслом повторял его часто, чтобы вознаградить сироту за прежнее время.

– Сын мой, – сказал старик, – я всю ночь думал о тебе. Ты пришел к нам во время тяжкого испытания. Нам угрожают гонения, и если сильная рука, которая еще поддерживает нас, уклонится, то я не знаю, что с нами будет.

– Значит, я вовремя пришел! – вскричал Пикильо. – Ваша участь будет моей.

– Хорошо. Может быть, настанет время, когда и ты будешь в состоянии помочь нам.

– Ты будешь защищать нас, – прибавил Иесид.

– Я по крайней мере умру с вами, – отвечал Пикильо.

– Так, сын мой! Но пока, для твоей же пользы, сохраним тайну твоего рождения от всех, кроме верного слуги Педральви и надежного друга, Фернандо. Какой бы ни был путь, на который призывают твои дарования, твое происхождение постоянно будет приносить тебе больше вреда, нежели пользы при управлении Лермы.

– Это не беда! Пускай!

– Нет, сын мой! – возразил старик с важностью. – Не беда, что не надо кидаться в бесполезную опасность. Может случиться много таких, которых трудно будет избежать… Если с помощью Фернандо достигнешь какого-нибудь влияния, тогда ты можешь употребить его в пользу наших братьев. У нас мало людей, способных защищать, поезжай, сын мой. Будь честолюбив, если не для себя, так хоть для нас. Думай только о возвышении, а о состоянии не беспокойся. Мы каждый год…

– Нет, нет! – перебил Иесид. – Он мой брат. Пусть берет, сколько ему нужно.

– Да. Бери у меня или у Иесида столько денег, сколько будет нужно не только на потребности, но и на прихоти, без них молодому человеку жить нельзя.

– Нет! Это очень много! – вскричал Пикильо, не находя, слов выразить свою признательность.

Решили, что через три или четыре дня Пикильо возвратится в Мадрид, куда и Фернандо скоро должен был прибыть. Счастливый Аллиага согласился потому, что желал с нетерпением видеть Аиху. В этом он никому не сознавался, даже отцу и брату не доверил своей мечты о любви.

Деласкар не мог пустить сына одного, и Педральви вызвался быть его слугой, не без умысла; ему тоже хотелось поскорее видеть Хуаниту.

Итак, Пикильо, напутствуемый благословениями отца и брата, с карманами, полными золота, и со слезами на глазах, сел на коня, Педральви на другого, и они отправились в путь.

Можно ли соскучиться дорогой слуге и господину, только по названию, а по сердцу – преданным друзьям?

Глава XV. Альгвазилы

Время было под вечер, когда они проезжали небольшой городок Мадрилехос и рассуждали, остаться ли тут на ночлег или ехать до Толедо. Решились сделать последнее и выехали за город, потихоньку, не спеша, потому что надеялись, в случае необходимости, остановиться в сельском трактире.

Неподалеку от города друзья увидели толпу альгвазилов, шедших по одному с ними направлению. Педральви был в веселом духе и пустился с ними в разговоры. Альгвазилы не прочь побеседовать, окружили молодых людей и вдруг схватили лошадей под уздцы, стащили седоков на землю и связали, несмотря на их отчаянное сопротивление.

Услыхав крик несчастных, работавшие в поле поселяне хотели было поспешить на помощь, но один альгвазил произнес:

– Именем короля!

И все отступили.

На все вопросы и требования объяснений, друзья получали один ответ:

– После узнаете!

– Это, верно, недоразумение! – говорил себе и в утешение другу Педральви. – У первого же коррехидора дело объяснится, и глупым альгвазилам достанется за то, что они не знают своего дела.

Но альгвазилы шли не в город, а повернули к толедским горам. Это встревожило молодых людей. Между тем становилось темно.

Педральви наклонился к Пикильо и шепнул:

– Что ты думаешь об этих людях?

– Я боюсь, что это не настоящие альгвазилы.

– Почему?

– Они обобрали меня.

– И меня тоже; но ведь это не причина…

– Как можно!

В это время один альгвазил вмешался между молодыми людьми и прервал разговор. Он весь был закутан в плащ, лицо скрыто под шляпой и до того времени не говорил ни слова, но не спускал глаз с арестантов. Пикильо взглянул на него и вздрогнул, когда вспомнил встречу в «Золотом фазане» и в «Цветочной корзинке».

Это был не кто иной, как капитан Хуан Батиста Бальсейро.

– Пикильо! – сказал он голосом, которого нельзя было не узнать, и глядя на пленника с насмешливой, ядовитой улыбкой. – Пикильо теперь богаче, чем был в то время, когда мы вместе работали. Путешествуете нынче барином на арабских конях и с полными кошельками! – прибавил он, ударяя по своим карманам, куда переложил золото Деласкара.

– Разбойник! Чего тебе надо? – вскричал Аллиага с негодованием.

– Чего? Я хочу побеседовать со старым товарищем, для услаждения скучной ночи в дороге; хочу узнать от тебя тайну, как нажить состояние. Ты не можешь не открыть мне этого, ты мой воспитанник! Видишь, ты теперь богатый барин, а бывший твой благодетель и наставник до того обеднел, что принужден идти в альгвазилы.

– Какая низость!

– Именно. Это преподлое ремесло. Наше прежнее было гораздо лучше. Но что ж делать, если честному человеку нет других средств? Впрочем, будь спокоен, сердце и правила у меня остались те же.

Пикильо не отвечал.

– А помнишь ли, Пикильо, – продолжал Бальсейро, – это давно было, но я не забыл! Помнишь ли ты Сиерра-Монкайо и тот дуб, на котором я тебя оставил? Я думаю, жарко было?

Пикильо молчал.

– Помнишь, как ты тогда объявил мне войну? На смерть? Я принял вызов и долго думал о выигрыше.

– Бог мне тогда помог, Бог поможет и теперь! – сказал Пикильо.

– Не думаю! – заметил с насмешкой Бальсейро. – Бог не станет вмешиваться в наше дело, и, я думаю, ты теперь проиграешь. Видишь ущелье, в которое мы идем? Там я избавлюсь от бывшего моего воспитанника, который может некстати проговориться и похвастать вещами, которые могут повредить мне в моем новом звании, а в это звание нужно вступить с честью.

Пикильо посмотрел на него с презрением.

На этот раз Бальсейро имел решительное намерение убить своего бывшего воспитанника, но еще хотел заставить его говорить.

– Но, – продолжал он, – если Пикильо захочет, то еще может спасти свою жизнь и своего товарища.

– Демон! – сказал Пикильо.

У него замерло сердце; он вспомнил об Аихе, и ему захотелось жить.

– Хочешь? – продолжал Бальсейро. – Только стоит объяснить, в каких Пикильо отношениях находится с Деласкаром д’Альбериком, и дать мне средство попасть в дом этого мавра, где, говорят, лежат горы золота.

– Если не имеешь другого, так ты можешь убить меня хоть сейчас, мне все равно.

– Почему?

– Потому что я не скажу ни слова.

– Ну, воля твоя. Если уж нельзя поживиться арабским золотом, так я хоть отмщу смертельному врагу. И это утешение.

B эту минуту из-за поворота дороги вдруг показался красноватый свет нескольких факелов и послышался людской говор, топот лошадей и звук оружия.

– Помогите, помогите! – закричал Педральви во все горло.

– Спасите, спасите! – закричал Пикильо.

– Проклятые! – воскликнул яростно Бальсейро. – Нужно заткнуть им глотки… Вот этого нельзя было предвидеть…

– Да задушить их! – сказал другой альгвазил.

Но прежде, нежели они могли это исполнить, из-за угла выехали две кареты, окруженные стражей с факелами. Фальшивым альгвазилам не было никакой возможности убежать или миновать эту встречу. Между тем Педральви продолжал кричать:

– Кто бы вы ни были, господа, избавьте нас от разбойников! Они зовут себя альгвазилами. Схватили нас ни за что и ограбили!

– Что такое? – сердито спросил черный господин, который сидел в карете и дремал. – Посмотрите, викарий, что это значит?

Эти слова относились к его спутнику, тоже в черной одежде.

– Опустите одно стекло… Ночь холодная, и я страдаю насморком, – продолжал первый.

Викарий высунул голову в отверстие.

– Его высокопреосвященство, дон Рибейра, желает знать, что вы за люди и зачем кричите?

Педральви кратко объяснил причину и просил только освободить их и отдать лошадей и деньги.

– А вы что скажете? – произнес викарий, обратясь к мнимым альгвазилам.

Бальсейро вспомнил о фанатизме Рибейры и о старании его к обращению мавров и вскричал:

– Ваше высокопреосвященство! Это некрещеные мавры!

При этих словах Рибейра вспрыгнул в карете.

– По приказу его высокопреосвященства дона Сандоваля и Ройаса, Великого инквизитора, я взял этих еретиков для представления куда следует.

– Прекрасно! – сказал Рибейра.

– Они не имеют нрава держать оружие и деньги. Я отобрал все…

– Хорошо! Похвально!

– И теперь веду в темницу святой инквизиции…

– Нет! – вскричал Рибейра. – Их надо сперва обратить, а потом наказать. Это я сделаю.

– Позвольте, ваше высокопреосвященство… – сказал Бальсейро.

Ему не понравилась это распоряжение.

– Молчать! Викарий, кончайте скорее допрос и поедем, теперь очень холодно. Я опять простужусь.

– Так ты мавр? – спросил викарий Педральви. – И не крещен?

– Да, я мавр. Но я крещен два раза. Имею свидетельство.

– Где оно?

– Прикажите развязать руки, я покажу.

Педральви освободили, и он показал бумагу, которая была постоянно при нем. Это было свидетельство в том, что он семь лет тому назад крещен в Валенсийском соборе самим архиепископом Рибейрой.

– Так отпустить его! – вскричал Рибейра с досадой от напрасного беспокойства. – Пошли прочь!

– Отпустите и товарища! – вскричал Педральви.

– А он тоже крещен? Имеет свидетельство?

Аллиага молчал, но Педральви отвечал за него:

– Есть… он дома его оставил. Клянусь в этом!

– А ты что же не клянешься? – спросил викарий у Аллиаги.

Пикильо не сказал ни слова.

– Так ты не христианин? Ты не крещен?

– Нет.

– Ну вот! – вскричал Бальсейро. – Ведь я говорил вам.

– Так взять его! – вскричал Рибейра. – Взять этого негодяя, зачем он лжет.

Альгвазил и стража архиепископа хотели схватить Педральви, но тот, увидев, что Пикильо не поддерживает его, считал себя погибшим. Он имел надежду быть полезнее для друга, если успеет сохранить свою свободу.

Пикильо связали и посадили в другую карету, где были два монаха из прислужников.

– Ну что, видишь, я не проиграл! – шепнул Аллиага капитану.

– Да и не выиграл! – отвечал Бальсейро с насмешкой. – Ты теперь в добрых руках. Будь здоров!

– Нет, я выиграл то, что изобличу тебя, разбойник, и приведу к виселице! – вскричал Пикильо.

– Этот еретик поносил христиан, – сказал Бальсейро, – и грозит клеветой.

– Не бойся, сын мой! – сказал Рибейра. – Иди за нами. Завтра в Толедо тебя наградят за это. И кроме этого я поговорю о тебе с толедским коррехидором… Заприте окно, викарий. Я теперь не боюсь простуды. Доволен тем, что Бог дал случай обратить неверного на путь истинный; а если не удастся, то хоть принести небу жертву искупления.

Кареты двинулись, и Бальсейро пошел сзади. Но скоро рассудил, что уже довольно награжден за поимку еретиков; а с Толедским коррехидором он не желал иметь знакомства. Он досадовал только на то, что не успел отомстить врагу смертью, но и в этом утешился тем, что Пикильо не сознался и за то идет в темницу инквизиции.

И он с товарищами свернул в сторону.