Текст книги "Мавры при Филиппе III"

Глава IV. Страшная пещера. – Торжество Аллиаги

Первый день был очень утомителен, второй еще больше, но все-таки они подвигались и даже слышали шум бурливого потока, который низвергался в долины. Вскоре они заметили дым, выходивший из расселины. Не оставалось никакого сомнения, что под ногами у них была пещера, в которой скрылись мавры. Капитан Фохардо, внимательно осмотрев местность, нашел, что стоит только пробить небольшой край водоема, и образуется другой поток, от которого первый совершенно уничтожится в несколько часов. Солдаты принялись за ломы и заступы, и работа закипела. Капитан приказал сделать солдатам новое глубокое русло по направлению к расселине над пещерой. Это нетрудно было исполнить, потому что расселина приходилась прямо под озером, на сто футов ниже, и представляла вид уступа. Вскоре они воротились к озеру, пробили оставленную преграду, и вода, как водопад, с громом ударив на уступ, стремительно понеслась в расселину и ревом своим заглушила вопли мщения испанцев. Диего поспешил донести об этом генералу.

Поток между тем, врываясь в расселину, заливал подземное убежище, где мавры сидели, как в тюрьме. Никто не может выразить их изумления и ужаса, когда эта огромная страшная масса воды начала проникать в отверстие. Первой мыслью Педральви было приказать открыть заваленный вход, но все усилия остались бесполезны, потому что он был очень плотно и незаметно завален.

– Нет надежды! – кричали мавры.

Но Педральви еще надеялся и продолжал работать. С каждой минутой положение становилось опаснее, и все от ужаса, видя смерть под ногами и над головой, подняли крик. Этот крик смешивался с шумом падения воды; к нему присоединилось еще мычание и рев скотины, которая в стороне металась из угла в угол и давила все, что встречала на пути. Таков был страшный хаос и смятение в пещере Альбарасина.

Пользуясь этим беспорядком, Сандоваль удалился от стражи. Целые семейства разом исчезали в темных волнах; несчастные взбирались на утесы, хватаясь за всякой край, выдававшийся из стен.

Педральви стоял на скале, которую уже со всех сторон окружила вода. Вдруг подле него послышалась чья-то молитва.

– Господи, Господи, спаси меня!

Педральви оглянулся – то был Сандоваль.

– Тебя спасти? – вскричал Педральви. – Тебя, виновника всех наших страданий. Ты умрешь, – отвечал Педральви, – но по крайней мере не от моей руки. Я сдержал слово, данное Иесиду.

В эту минуту какой-то утопающий, борясь со смертью подле этого самого камня, ухватился за Сандоваля, и оба исчезли в глубине.

Педральви переплыл на другую сторону и взобрался на один из высоких утесов подле расселины, у которой образовался водопад.

Вопли утопающих мало-помалу стихли и наконец совсем смолкли. Вода беспрестанно подымалась. Уже только футов на двенадцать не хватало до расселины. Педральви взбирался туда же; отверстие уже было над его головой и спасение еще возможно. Педральви собрал все свои силы и хотя измученный, задыхавшийся и ободранный до крови острыми краями утесов, но все-таки достиг края расселины и, выбравшись, вступил на землю, но вдруг изнемог и упал без чувств. Придя в себя, он подошел к краю горы и увидел под ногами испанский лагерь. Подойдя снова к расселине, он взглянул туда и содрогнулся; вода поднялась почти до самого края и вынесла несколько утопленников; из первых ему попалось на глаза тело инквизитора.

Педральви вышел из себя и с яростью схватил труп, дотащил до края утесов и бросил в середину испанского лагеря.

– Вот вам мой первый подарок! – вскричал он. – Надеюсь скоро прислать и еще.

И он побежал на другой склон горы и вскоре исчез.

Все это произошло во время возвращения Аллиаги в Мадрид. Мы оставили королевского духовника в доме герцогини Сантарем в ту минуту, когда чиновник инквизиции, Спинельо, пришел арестовать его.

– Я готов, – холодно отвечал Аллиага и вышел с ним в переднюю.

Там стояли еще два чиновника инквизиции и, для большей верности, человек двадцать стражи. Спинельо сделал повелительный знак, и стража выступила вперед, чтобы окружить арестанта.

– Позвольте! – сказал Аллиага. – Я желаю знать, в силу какого приказания меня арестуют?

– В силу приказания самого Великого инквизитора, – отвечал с важностью Спинельо, вынимая бумагу.

– Приказы инквизиции должны исполняться в двадцать четыре часа на месте, где даны! – возразил Аллиага.

– Это приказание дано вчера, – отвечал Спинельо с торжествующим видом.

Сандоваль отдал приказание без означения числа и поручил это выставить своему агенту.

Аллиага взял бумагу, просмотрел и медленно сказал:

– Это приказание вчера не могло быть подписано Великим инквизитором.

– Почему?

– Потому что он уже неделю как находится в плену у мавров, в Альбарасине, об этом я послал доложить королю – оно подложное! Но со мной есть другое повеление, подписанное самим королем. Не угодно ли посмотреть, господа, и в силу этого повеления я именем Его Величества приказываю вам тотчас же арестовать сеньора Спинельо по подозрению в подделке подписи Великого инквизитора.

Спинельо не мог возражать.

– Вы оправдаетесь перед самим королем, – сказал Аллиага, – я сейчас доложу Его Величеству.

Спинельо испугался такому обороту дела и начал извиняться, но Аллиага знаком приказал альгвазилам вывести его. Сам он тотчас отправился во дворец к королю. В этот день дежурным камергером был родственник герцога Лермы, граф д’Авило. Он, казалось, очень удивился, когда увидел Аллиагу у дверей комнаты короля. Д’Авило заступил ему дорогу и сказал, что ему запрещено его впускать к королю.

– Меня, духовника Его Величества?

– Именно вас.

– Кто же запретил?

– Герцог-кардинал.

– Я уважаю волю герцога, – возразил Аллиага, – но знаю другую, повыше его: волю короля. – И он показал ему королевское повеление.

– Я получил формальное приказание лично от самого герцога-кардинала и не могу не исполнить его.

– Берегитесь, граф, – заметил Аллиага, – вы нарушаете именное повеление вашего государя. Меня к Его Величеству призывает весьма важное дело, и если случится беда, вы будете отвечать.

Граф д’Авило смутился, но не отступил от своих слов.

Получив такой отказ в присутствии многих придворных, Аллиага медленно вышел. Чтоб не наделать шуму, он отправился на половину королевы, прошел через ее спальню в потаенный ход, к кабинету короля. Тут встретил его камердинер Латор и также объявил ему, что короля нельзя видеть.

Аллиага, уже видевший близкое исполнение своих надежд, смутился при этом новом неожиданном препятствии. Он быстро бросился к двери, Латор схватил его за руку, но Аллиага другой сильно загремел ручкой замка и кричал при этом:

– Ваше Величество! Меня, вашего духовника, не пускают к вам.

В кабинете послышались шаги и в ту минуту, когда Латор тащил Аллиага от замка, дверь отворилась, и явился король.

– Я спасен! – вскричал Аллиага.

– А я погиб! – прошептал Латор.

Аллиага бросился в кабинет к королю и дверь затворилась.

– Это ты, мой единственный друг! – воскликнул король с волнением. – Я ждал тебя.

– А между тем так долго не отворяли мне.

– Я… я… не смел.

Филипп как-то невольно прошептал это слово, опустил голову от стыда за свою слабость и несколько минут хранил молчание.

Аллиага изумился страшной перемене и бледному лицу Филиппа.

Король поднял на него глаза, в которых навертывались слезы; Аллиага упал на колени и воскликнул:

– Государь, говорите, что с вами, если я не могу помочь, так по крайней мере умру за вас. Доверьтесь и располагайте мной, Ваше Величество.

– Я очень несчастлив, Аллиага! – отвечал король. В самом деле, со времени отъезда духовника Филипп только и думал, что о герцогине Сантарем, предавался только своей любви и скорби. Лерма между тем управлял по своему желанию. Король объяснил Аллиаге, что к нему никто не входит, кроме Лермы и еще двух преданных друзей: герцога Уседы и графини д’Альтамиры. Аллиага при этих словах побледнел. – Они советовали, – продолжал король, – отказаться от этой любви к мавританке, но ты видишь, что я люблю ее, меня терзает моя страсть.

– Я пришел прекратить эти терзания и возвратить вам рассудок, Ваше Величество, – сказал Аллиага. – Забудьте о герцогине Сантарем, видеть ее уже нет надежды!

И он рассказал королю все подробности поисков, которые остались бесполезными.

Бедный король зарыдал, но, увидав Аллиагу, стоявшего в отдалении и погруженного в глубокую думу, он подбежал и обнял его.

Аллиага плакал об Аихе; он один понимал любовь и скорбь короля, зато с этой минуты он сделался ему совершенно необходим. Король объяснил ему, что получил известие, что тело Великого инквизитора бросили в самый лагерь дона Августина, и это приводило его в большое беспокойство. Аллиага подумал, что Педральви не сдержал своего слова. Король также сказал, что вместо Сандоваля хотят назначить Рибейру Великим инквизитором.

– И вы подписали повеление? – спросил Аллиага.

– Он уже отправлен в Валенсию и не хочет давать еретикам никакой пощады.

– В таком случае он нам враг! – возразил Пикильо. – Он поклялся истребить всех, а если Аиха воротится…

– Правда, правда! – вскричал Филипп с ужасом. – Но тебя здесь не было, мне не с кем было посоветоваться. Лерму я ненавижу, я даже боюсь его, – прибавил он шепотом.

– Боитесь, Ваше Величество! – вскричал Аллиага. – Вы боитесь вашего министра?

– Да, да, – сказал Филипп шепотом, – я только тебе могу в этом признаться, он отравил королеву, отец Жером объявил мне это под клятвой.

– Жером! – повторил Аллиага, смяв под одеждой донос иезуитов.

– Мне также намекала об этом графиня д’Альтамира и герцог Уседа. Она также просила меня заменить герцога Лерму, отдав место сыну его, Уседе.

Пикильо вскрикнул от ужаса.

– Подай мне совет, – продолжал король, – выбери, реши, которого изгнать, которого оставить, как ты скажешь, так я и сделаю.

Никто еще не бывал в подобном положении, никогда человек из такого состояния не возвышался до такой степени! Он, Пикильо, мавр, нищий, теперь был призван решить судьбу целого государства. В его власти было утвердить или низложить первого министра, управлявшего шестнадцать лет государством.

По мнению Аллиаги, нельзя было избрать ни того ни другого. Надо было назначить нового, но так как он знал характер Филиппа, то и не решился сказать ему своего настоящего мнения. Надо было выбрать или Лерму, или Уседу. Выбор был скоро решен.

– Ваше Величество, – сказал он, – если вы одобрите мое предложение, я желаю для вашей пользы и безопасности… поэтому прошу вас решить не завтра, а сию минуту.

– Хорошо, – отвечал король, несколько смущенный тем, что должен действовать так быстро.

– Не угодно ли взять перо и подписать?

Король взял перо и слушал с любопытством. Аллиага диктовал: «Герцог-кардинал должен сегодня же удалиться из Мадрида».

– Только? – спросил король с изумлением.

– Это ясно, Ваше Величество, вам не надо даже и видеться с ним, он поймет.

– Я не думал, чтобы это было так легко.

И Филипп вздохнул с таким удовольствием, как заключенный, впервые вышедший на легкий воздух.

– Теперь потрудитесь написать герцогу Уседе.

И он диктовал: «Герцог Уседа должен сегодня вступить в исправление должности первого министра».

– Если теперь Вашему Величеству угодно поручить мне эти два повеления, я все исполню.

– Охотно! – вскричал король.

В эту минуту дежурный камергер, граф д’Авило, явился в дверях кабинета и остолбенел, увидав Аллиагу, но, опомнившись, он доложил, что герцог-кардинал просит позволения войти к Его Величеству. Король побледнел, и два повеления задрожали в его руке. Он объявил Аллиаге, что не желает видеть герцога. Аллиага выпросил позволения принять его, король согласился и по совету его пожелал ехать на охоту, чтобы рассеяться.

Он позвонил и приказал приготовить экипаж, потом ушел во внутренние покои в ту самую минуту, когда герцог Лерма вошел в кабинет.

Министр был горд и высоко держал голову, надеясь на свою неограниченную власть. Он очень изумился, увидав Аллиагу, но оправился и сделал д’Авиле знак, чтобы вышел.

– Вы здесь, сеньор Пикильо, – сказал он с пренебрежением.

– Здесь, светлейший герцог-кардинал.

Герцог-кардинал по рассеянности, а может быть, и с намерением развалился в королевских креслах, между тем как Аллиага скромно сидел на табурете.

– Я не ожидал встретить вас здесь, – сказал министр вежливо.

– Верю, ваша светлость; вы распорядились, чтоб я был в другом месте, запретили пускать меня во дворец, а ваш братец приказал заключить меня в темницу инквизиции.

– Что ж, эту мысль не трудно осуществить, – возразил насмешливо министр. – Где король?

– Он уехал на охоту, – сказал хладнокровно Аллиага, – и поручил мне принять вас.

– Что это значит? – вскричал министр с некоторым смущением.

– Сейчас объясню. Вы помните тот день, когда, несмотря на клятву, данную Деласкару д’Альберику, который приносил вам выкуп за своих братьев, тот день, когда вы заставили короля подписать повеление об изгнании двух миллионов его подданных с совершенным разорением несчастных, лишенных крова и отечества.

– Что же… что ж из этого?

– То, что в тот день я объявил вам, что я, ничтожный, мелкий монах, низложу вас, могущественного министра. Я поклялся и не так, как вы, исполняю свои клятвы.

– Что вы хотите сказать? – воскликнул министр, быстро вскочив.

– Вот повеление, которое король вручил мне передать вам, – отвечал Аллиага с важностью, не вставая со своего табурета.

Лерма дрожащими руками развернул роковую бумагу и с одного взгляда прочитал, но не поверил своим глазам. Прочитал еще несколько раз, ему казались невозможными эти строки, и громовые слова жгли ему и руки и глаза.

Лерма сначала побледнел, потом побагровел, кровь прилила сперва к сердцу, потом ударила в голову с такой быстротой, что он зашатался и упал назад в кресло.

Аллиага бросился к нему на помощь, но вдруг дверь отворилась, и королевский камердинер пришел доложить Аллиаге, что один придворный кавалер просит позволения представиться духовнику Его Величества.

– Кто это? – спросил он.

– Герцог Уседа!

При одном имени Лерма, совсем почти лишенный чувств, вдруг вскричал, как будто ужаленный скорпионом.

Аллиага спокойно отвечал камердинеру:

– Пусть подождет, мне некогда!

Эта обида и унижение сына подействовали на Лерму, он оправился и сказал довольно спокойно:

– Я понимаю, он заступает мое место.

Аллиага не отвечал.

– И вы, аббат, вы, такой честный человек, одобряете это поведение?

– Я нахожу его низким.

– Так я этого не заслужил! – вскричал Лерма с радостью. – Я не заслужил, чтобы меня таким образом лишили места.

– Заслужили, но только, конечно, не от сына.

Отставной министр с изумлением посмотрел в глаза Аллиаги и искал разгадки.

– Я хочу поговорить с королем, – вскричал он.

– Это невозможно!

– Мне необходимо поговорить с ним. Проводите меня к нему.

– Не могу и не хочу, я сам диктовал это повеление.

– Вы, Аллиага, который обязан всем своим состоянием мне?

– Вы забываете, ваша светлость, что мы поквитались, – отвечал Аллиага с гордостью. – Вы забываете, что я единственно с тем пришел сюда, чтобы предупредить вас об опасностях, угрожавших нашему отечеству, о заговорах, составленных против Испании, против всех. Потому я первый оказал вам услугу, я был вам верен до тех пор, пока вы были верны Испании; я покинул вас с того дня, когда вы изменили пользам самым драгоценным для отечества и теперь рассудите сами, на чьей стороне неблагодарность и измена?

– Точно, сознаюсь, вы предупредили меня, вы поступили честно. Но заклинаю вас именем дружбы, выслушайте меня.

Дверь снова отворилась, и камердинер повторил:

– Герцог Уседа снова просит позволения войти.

– Скажи ему, что мне нельзя принять его в эту минуту, – сказал Аллиага с презрением. – Я занят с человеком, которого он обязан уважать.

Дверь затворилась.

– Благодарю! Благодарю! – вскричал Лерма, протягивая к Аллиаге руки. – Теперь я уверен, что вы не откажите мне в последней милости: прошу вас, попросите за меня короля.

Аллиага отвернулся и отвечал:

– Не могу.

Лерма, забыв о своем прежнем величии, о своих сединах, герцог Лерма, кардинал и министр, упал к ногам Аллиаги и умолял его покровительства.

Аллиага краснел за него, он поспешил поднял министра и шепнул:

– Я ничего не видал, герцог! Я буду молчать, об этом никто не узнает, клянусь вам!

Эти слова обезоружили Лерму, он покорился своей судьбе и вскричал:

– Я иду, я сумею перенести несчастье. Одна только мысль меня тревожит. Взведенные на меня клеветы, я думаю, дошли до короля, и он им поверил. Признайтесь, – воскликнул он с отчаянием, – Филипп меня обвиняет, считает преступником… он думает, что я отравил королеву?

Аллиага сделал утвердительный знак. Лерма от ужаса всплеснул руками и вскрикнул:

– Клянусь всем священным, я не виновен в этом!

– Знаю, – отвечал Аллиага.

– Объясните это королю, исполните мое последнее желание.

– Извольте, король узнает, я ему доложу.

– Хорошо, хорошо, за это я все забуду, я прощу вам… и даже сыну!

Он вышел через двери совета, и через минуту после него вошел Уседа.

Глава V. Новый министр

Вид Уседы был смиренный и несколько смущенный, он почтительно поклонился Аллиаге, который все еще сидел на табурете.

«Он еще ничего не знает!» – подумал Аллиага.

– Извините, герцог, что я заставил вас прождать более получаса, – сказал он, не трогаясь с места, тогда как знатный гранд все еще стоял перед ним.

– Я помню, – продолжал Аллиага, – что когда я в первый раз явился к вам в Вальядолид, вы заставили меня прождать более часа.

Герцог видимо смутился и напрасно старался улыбнуться.

– Да! Да! Я помню начало нашего свидания.

– А я так больше помню, – наконец возразил Аллиага с гордым взглядом, – но успокойтесь, герцог, я здесь не у себя.

И учтиво указав герцогу на кресло, он прибавил:

– Мы здесь у короля.

– И я тоже не забыл этого рокового свидания! – воскликнул Уседа с замешательством. – Воспоминание о нем меня постоянно преследовало, угрызения совести меня часто мучили, есть тайный голос, который шепчет сердцу и открывает ему истину. Я не мог его заглушить, и он привел меня к вам, он заставил меня раскаяться… он побуждает меня просить вашего прощения и сказать вам: «Сын мой, сын мой!»

Эти слова герцог произнес сколько возможно растроганным голосом и протянул руки к Аллиаге с какой-то особенной нежностью, но Аллиага быстро встал и, отступив несколько шагов, сказал:

– Надо слушаться всегда первого голоса природы, вы, верно, тогда так и поступили, и вы правы, герцог.

– Неужели вы не понимаете раскаяния!

– Как же! Я даже вполне постигаю ваше раскаяние. Вы не желали быть отцом бедного Пикильо, но желаете быть отцом аббата Луи Аллиаги? Клянусь вам, какова бы ни была кровь, текущая в моих жилах, мой настоящий отец тот, кто протянул руку моей нищете, а не богатству и могуществу. Мой отец тот, кто принял меня с отверстыми объятиями и назвал сыном тогда, когда я не имел приюта. Да! мой отец теперь сам в несчастье, он лишен отечества и нуждается в моей помощи. Знайте, герцог, что отец мой мавр, изгнанник, Деласкар Дальберик! – Потом он прибавил спокойно: – Вас, герцог, привела сюда другая причина; скажите откровенно, кто вас прислал?

– Король поехал на охоту, – отвечал нерешительно герцог, – и на дороге встретился с графиней д’Альтамирой. Он сказал ей, чтобы я повидался с вами, и потому я пришел.

– И он больше ничего не сказал? И вы ничего не знаете?

– Решительно ничего, но мне приятно было бы услышать добрые вести.

Аллиага с гордостью взглянул на Уседу и сказал:

– Я должен говорить с вами откровенно, хоть эта откровенность может показаться вам жестокой…

Он сделал ударение на этом слове.

– Вы одни в мире будете знать о том, что я вам скажу, сам король не знает этого и не будет знать. – И он вынул из кармана донос, подписанный отцом Жеромом и Эскобаром, и стал читать его очень тихо. Этому ясному обвинению Уседа не мог сделать ни малейшего возражения, он молчал, но зубы у него стучали, лицо помертвело, и холодный пот выступил на лбу.

Аллиага объяснил, что он вручен был Сандовалю бывшими друзьями иезуитами, которые составили и подписали его, но просил успокоиться, что никто не видал этой бумаги и он прямо взял ее из рук инквизитора. Он также объяснил, что графиня одна была виновна, но так как и он был сообщником, то мог бы погибнуть.

– Я не хочу вашей погибели, герцог, – продолжал Аллиага, – но я хочу, чтобы вы содействовали великому делу искупления и будущему счастью Испании.

Герцог Уседа слушал с вниманием.

– Да, испанское правительство совершило великую несправедливость, большую, непростительную ошибку, изгнав мавров, которые унесли с собой большую часть благосостояния государства. Это позорное пятно на царствовании Филиппа Третьего, я хочу стереть его, и если вы согласитесь помогать мне и содействовать во всем, то я вручу вам верховную власть в государстве и сделаю первым министром.

Уседа затрепетал от изумления и радости.

– Если же вы не будете повиноваться, – продолжал Аллиага, – то я покажу королю этот донос, и мы тогда изберем другого министра, который будет трудиться для счастья и славы Испании.

– Клянусь вам, – вскричал Уседа, – что я буду исполнять все ваши требования!

– Хорошо, увидим, – хладнокровно отвечал Аллиага, – и с этой минуты вы – первый министр!

И он ему вручил королевское повеление.

Уседа не верил своим глазам, он получил то, чего добивался. Он вышел из дворца в восторге и торжестве.

Через несколько часов воротился король, он в этот день был в весьма приятном расположении духа, все ему удавалось, он даже своеручно убил оленя. Аллиага рассказал ему, что происходило во время его отсутствия, и объяснил, что герцог Лерма вовсе не был отравителем и что одна графиня д’Альтамира во всем виновна: она хотела погубить герцогиню Сантарем, но по ошибке отравила королеву. Филипп побледнел от ужаса и даже хотел в ту же минуту приказать арестовать ее, судить и казнить, но вскоре успокоился. Аллиага подал ему благоразумный совет; графине было послано королевское повеление, чтобы она немедленно выехала из Мадрида. Это повеление, за подписью короля и нового министра, было получено ею в ту минуту, когда она радовалась, что ее союзник Уседа сделался министром, между тем как это был первый правительственный акт министра Уседы.

Графиню это поразило; теперь она увидала на опыте, что не стоило низвергать Лермы, потому что Уседа поступает со своими друзьями по тем же правилам, как и отец. Она поехала к нему объясниться, но, к несчастью, он не мог ее принять. Тогда графиня написала Эскобару письмо и получила в ответ, что он не хочет ни во что вмешиваться. Это был такой же ответ, какой она месяц тому назад послала иезуитам, когда они просили у нее помощи. Эскобар, как видно, не забыл его и отплатил тем же: он был так совестлив!

Между тем испанский народ благодарил короля за избавление от такого министра и праздновал отъезд герцога-кардинала веселыми песнями и даже потешными огнями. Повсюду раздавались радостные крики: «Да здравствует король!»

Даже Филипп должен был явиться на своем балконе и с изумлением принимать изъявления народного восторга, к которому он вовсе не привык.

Лерма раскаивался. В тот же вечер он выехал из Мадрида и ночевал в Гуадарраме. Утром, собираясь продолжать путь, он получил от короля записку и подарок. Король прислал ему собственноручно накануне убитого оленя и писал, что, уверившись в его невинности, сохраняет к нему уважение и дружбу. Лерма со слезами прижал записку к губам и воскликнул:

– Благодарю тебя, Аллиага, ты сдержал свое слово!

В нескольких милях от Гуадаррамы он увидел карету, которая, как ему казалось, принадлежала графине д’Альтамире. В дверцах ее появилась женщина; бывший министр спросил: кто это? Ему отвечали:

– Это бывшая статс-дама, графиня д’Альтамира, которую король выслал за город.

«Я вижу, что Аллиага справедлив!» – подумал Лерма.

Обе кареты минуту ехали рядом; бывшие союзники и неприятели раскланялись друг с другом, и Лерма продолжал путь в свое поместье, а графиня в свое.