Текст книги "Мавры при Филиппе III"

Глава IV. Приговор инквизиции. – Отчаяние короля

На другой день столица Наварры была в отчаянии от постигшего ее бедствия. Всем было жаль сгоревшего монастыря.

Разнесся слух, что графиня д’Альтамира погибла в пожаре. Она через Латора узнала, что Бальсейро взят под стражу по приказанию Аллиаги и, опасаясь признания бандита и мщения королевского духовника, решилась скрыться до времени, пока минует опасность.

Аиха была заключена в темницу инквизиции. Король, так же как и Аллиага, надеялся, что этот арест определен только для формы и не продолжится более одного дня, но оба очень удивились, когда узнали, что Великий инквизитор не побоялся предать Иесида и Аиху суду. Одного за возмущение в Альбарасине, другую – за поджог Благовещенского монастыря.

В тот же день Иесид и Аиха были приведены к допросу.

Аллиага понял, что имеет дело уже не с герцогом Лермой и не с Уседой, а с врагом, который не боится даже королевской власти. Напасть на Рибейру и инквизицию и победить их следовало так, чтобы король, по-видимому, вовсе не вмешивался в дело, – была трудная задача. Но Аллиага взялся за нее. Бывший министр оставил много недостачи в королевской казне. Общины по примеру предков собрались на сейме и отправили королевскому правительству грозное представление, в котором обещали взяться за оружие, если их будут обременять произвольными налогами, несообразными с их фуэросами, их вековыми правами и привилегиями.

Это требование было так справедливо и законно, что надо было отменить повеление о новом налоге; это и присоветовал королю сделать Аллиага.

На другой день депутация от сословия города просила у короля аудиенции, потому что Педральви подговорил чернь вступиться за фуэросы и объявить, что ни Рибейре, ни инквизиции не следует судить герцогини Сантарем и разбирать дело о поджоге Благовещенского монастыря. Пожар случился в черте города, и дело следует судить городскому суду. Король принял депутацию и благосклонно выслушал объяснение граждан о своих законных требованиях. Он отвечал, что заботится о сохранении их привилегий, и согласился с ними во всем. Депутаты провозгласили: «Да здравствует король!», и отправились с представлением к Великому инквизитору.

Рибейра был на молитве и заставил депутатов прождать более часа; наконец он принял их с гордостью, и они ушли от него, очень недовольные. Этот прием подействовал так сильно, что в тот же день собор был пуст; никто не пошел слушать проповеди Великого инквизитора. Аллиага был в восхищении; Рибейра смело продолжал процесс и спешил с его окончанием. Это удвоило неудовольствие граждан Пампелуны, и ропот сделался всеобщим. Дело шло о фуэросах Наварры. Перед палатами инквизиции собралась толпа народа и раздался крик: «Да здравствуют фуэросы! Долой того, кто их оспаривает!»

Король, весь двор и город с изумлением и негодованием узнали, что инквизиция, несмотря ни на что, определила Иесида д’Алберика и Аиху Сантарем всенародно к сожжению через три дня.

Негодование сделалось общим, а король, испуганный и взбешенный за Аиху, хотел было тотчас прибегнуть к крайности, призвать в Пампелуну полки, поручить начальство Фернандо, чтобы осадить и сжечь палаты инквизиции, как сожгли Благовещенский монастырь. Аллиага насилу уговорил его оставить это намерение; к тому же он хорошо понимал, что испанского солдата можно послать против всех на свете кроме инквизиции. Это подтвердил и Фернандо. Надо было предоставить самому народу победить инквизицию, а во время всеобщей тревоги Аллиага надеялся без труда освободить Иесида и Аиху и отвезти их в безопасное место. Поэтому цирюльник Гонгарельо под покровительством Аллиаги и с особенного дозволения короля воротился в Пампелуну. Ему поручено было повидаться со всеми прежними знакомцами. Гонгарельо знал, что делать, это был очень полезный союзник.

Педральви ходил по всем гостиницам и не забыл даже «Золотого Солнца». Он нашел бывшего своего хозяина Хинеса Переса де Илу за тем же прилавком и почти в том же самом бумажном колпаке, как в первый год царствования Филиппа Третьего. Он старался его уговорить защитить свои фуэросы, но Хинес оставался упорным и не хотел принимать никакого участия.

Рибейра выпускал каждый день строгие повеления, принуждая держать пост, за нарушения которого платились большие пени в пользу монастырей.

Волнение и ропот в народе мало-помалу усиливались. Скопища сделались многочисленнее и грознее. На другой день буря еще более усилилась.

Педральви и его товарищи пришли на площадь в то самое время, когда по повелению Рибейры складывался костер для назначенной церемонии. Они разнесли его по щепкам, и Педральви первый закричал: «Долой инквизицию! Смерть инквизиторам!» Чернь ободрилась и подхватила. Рибейра несколько испугался; он поспешно собрал главных членов инквизиции, в том числе и Аллиагу, и объяснил, что мещане и купцы города Пампелуны, в том числе Хинес Перес де Ила и портной Трухильо, утверждают, что их фуэросы дают им право судить преступников, которых осудила инквизиция.

– Отвергаем, отвергаем! – вскричали многие из членов.

– Мы осудили преступников, – продолжал Рибейро, – а они желают казнить их! Мы определили им смерть на костре, а они – смерть на виселице. Потому мы не можем им отказать, этого требует общественное спокойствие!

Собрание отвечало одобрительным говором. У Аллиаги холодный пот выступил на лбу, он видел, что все погибло. Народ и инквизиция примирились. Но этого примирения нельзя было допустить. Аллиага встал и с жаром вскричал, что никогда не согласится на подобную уступку, что это показывает робость. И все снова взволновались.

Рибейра с гневом смотрел на Аллиагу, но после его убеждения должен был согласиться.

Разнеслась весть, что инквизиция решительно не намерена уступить своих прав. Раздражение народа достигло крайней степени; это успокоило Аллиагу.

Всю свою надежду он возложил на бешенство черни, на беспорядок, с помощью которого надеялся освободить Аиху и Иесида.

Он заперся в своей келье и раздумывал о предстоящих событиях. Наконец он увидал в аллее сада рослого монаха, который как будто поджидал кого-то. Аллиага вгляделся пристальнее, и ему показалось, что он узнал своего старинного знакомца.

Глава V. Народное восстание

Аллиага скоро вспомнил, что это тот самый Акальпухо, который в Айгадорском монастыре по воле архиепископа Рибейры увещевал плетью несговорчивых еретиков. Потом он заметил, что какой-то человек, закутанный в плащ, подошел к нему, шепнул что-то, вручил записку и исчез.

Он узнал в этом подателе камердинера Латора. Это заинтересовало Аллиагу; он вышел и встретился с Акальпухо на крыльце Великого инквизитора, разговорился с ним, подкупил его, взял у него письмо, заплатив двадцать пять червонцев, и спросил, в котором часу Латор придет за ответом. Тот ему отвечал, что в девять часов вечера. Аллиага велел ему прийти за его ответом в половине девятого.

Акальпухо ушел, а Аллиага, воротившись в свою келью, поспешил распечатать таинственное послание, в котором графиня д’Альтамира извещала инквизитора, что Педральви и аббат Аллиага намерены произвести мятеж и во время смятения хотят похитить преступников, которые осуждены на сожжение. Чтобы расстроить их планы, она предлагает ему указать одного отважного человека, на которого можно положиться, а именно капитана вольного судна Сен-Лукара. Он может в тот же вечер ввести в город человек двести матросов для помощи.

Прочитав письмо, Аллиага сказал:

– Враги сами присылают мне союзников! – И он приказал отворить темницу, в которую несколько дней тому назад заключили Бальсейро.

При виде Аллиаги бандит затрепетал.

Аллиага заставил его написать письмо своим друзьям, матросам, чтобы они на другой день, переодевшись, ворвались в город и помешали процессии, когда его поведут на костер. Потом он велел написать адрес, и Бальсейро благодарил его за спасение. Письмо было адресовано на имя штурмана Барбостро в ущельях Саворры, в окрестностях Пампелуны. Через несколько минут, в восемь часов вечера, Педральви с письмом Бальсейро и двумястами пиастров отправился в ущелье.

В половине девятого Акальпухо явился в келью к Аллиаге, к которому он перешел в услужение. Тот дал ему не письменное, а изустное поручение и пошел с ним вместе в сад. Акальпухо занял свой пост на холме, где дожидался в полдень. Аллиага спрятался за кусты, чтобы наблюдать за ним.

Ровно в девять часов явился Латор; Акальпухо объявил ему, что Великий инквизитор прочитал письмо графини и приказал сказать, что воспользуется ее советом, и на другой день вечером он ожидает графиню к себе, чтобы она пришла на это самое место и что ему поручено проводить ее к Рибейро. Камердинер ушел; Аллиага остался доволен Акальпухо и велел ему ждать новых приказаний. Через час потом все свечи потухли, а в палатах инквизиции воцарилась совершенная тишина.

День настал пасмурный и мрачный, в десять часов утра раздался колокольный звон. Народ, несмотря на ненастную погоду, начал высыпать на улицы.

Аллиага утешал короля и говорил, что спасти еще можно. Наконец пробило двенадцать. Народ, собравшись перед палатами инквизиции и перед костром, начал громко рассуждать, что они не позволят сжечь преступников, но их фуэросам следует их повесить. Вскоре ворота палат инквизиции отворились, явился сам Великий инквизитор, окруженный членами, между которыми был и Аллиага. Впереди шли монахи с зажженными свечами в руках, они несли распятие, хоругвь Святого Доминика и другую церковную утварь. Народ пал ниц; шествие продолжалось. Позади инквизитора, посреди кающихся, шли осужденные. Лица их нельзя было разглядеть, они были в особого рода одежде; шествие заключилось отрядом вооруженной инквизиционной стражи. Повсюду господствовало спокойствие, и молчание нарушалось только пением хора монахов. Неподалеку от костра какой-то крестьянин с повозкой заслонил дорогу процессии; инквизиционные служители приударили его древками алебард, он одним ударом кулака сшиб первого, кто его ударил, потом другого, который хотел его ранить алебардой, вывернул руку и из пистолета убил третьего.

– К оружию! Защищайте, ребята! – закричал он. – Инквизиционные стреляют по гражданам Пампелуны!

Многие не слыхали, с которой стороны раздался выстрел; на этот крик отозвался крик целой толпы, в том числе слышен был голос Педральви.

– Да здравствуют фуэросы! – подхватила толпа.

Рибейра сам схватил хоругвь Святого Доминика и вскричал:

– Вперед! Святой угодник сам проложит нам дорогу!

Но вдруг толпа чернорабочих решительно бросилась в середину процессии и закричала:

– Долой инквизицию! Смерть инквизиторам! Выдавай осужденных!

И чернь, бросившись на процессию, в один миг расстроила ряды и разогнала монахов. Тогда Рибейра в гневе закричал:

– Бей их! Смерть еретикам, кто бы они ни были!

И в этой суматохе поранили множество женщин и детей, а святой муж повторял:

– Бей их, бей!

В это время Педральви, продравшись сквозь толпу и подойдя к Великому инквизитору, сказал:

– От имени моих ограбленных и изгнанных братьев – я мщу!

И он кинжалом поразил Великого инквизитора.

– Второго инквизитора дарю вам! – вскричал он.

Рибейра упал; поражение инквизиции было совершенное.

Аллиага между тем, пользуясь беспорядком, освободил Аиху и Иесида с помощью Фернандо и Педральви.

А процессия с раненым инквизитором воротилась домой. С обеих сторон торжествовали победу и провозглашали: «Тебе Бога хвалим».

Глава VI. Судья и преступники

Народ, однако, не думал ограничиться этим; ему не выдали осужденных. Права его остались непризнанными.

Рана Рибейры была неопасна; опасно было только его раздражение, от которого он получил горячку. Надо было назначить исправляющего должность, и собрание единодушно выбрало Аллиагу.

Аллиага согласился. Он созвал депутатов городских сословий в залу совета. Они пришли, и новый Великий инквизитор принял их очень ласково и объявил, что инквизиция признает права народа и на другой день утром позволяется им поставить на большой площади две виселицы, а под ними разложить костры.

Аллиага поместил Аиху с Иесидом в удобной келье; они вспоминали об отце. Аиха рассказывала о преступлении, которое совершил Бальсейро.

– Отец мой, ты будешь отмщен! – прошептал Аллиага, обратив глаза к небу. Он уверил их, что они будут свободны; Аиха очень изменилась от страданий.

Аллиага после свидания с Педральви и Фернандо воротился в палаты инквизиции.

Акальпухо стоял в саду и дожидался прихода графини д’Альтамиры. Ровно в девять часов она явилась.

Акальпухо проводил ее в кабинет Рибейры, где сидел Аллиага.

Графиня вскрикнула от ужаса и остолбенела. Она узнала аббата Аллиагу.

– Извините, аббат, – сказала она с замешательством, – я пришла переговорить с Великим инквизитором.

– Вы перед ним! Я в эту минуту занимаю его место, вы можете сказать мне все, что необходимо знать Великому инквизитору.

– Мне нечего объяснять Пикильо Аллиаге! – отвечала она с презрением.

– Ну, так он имеет кое-что сказать вам, – сказал он с важностью и указал повелительно на скамью.

Тут графиня только заметила, что это была скамья, на которую обыкновенно садились подсудимые.

Графиня затрепетала и села в изнеможении. Аллиага, не обращая внимания, продолжал говорить:

– Я, Великий инквизитор, аббат Луи Аллиага, обвиняю вас, графиня Элеонора д’Альтамира, в покушении отравить герцогиню Аиху Сантарем, в чем вы сознались мне. И, покушаясь на жизнь этой девушки, вы предали смерти вашу королеву Маргариту Австрийскую, как доказывает письмо, подписанное Жеромом и Эскобаром. Также я обвиняю вас в том, что вы подкупили бандита Бальсейро и товарища его Барбастро поджечь Благовещенский монастырь.

Графиня молчала, она была бледна.

– Защищайтесь, графиня! – продолжал он.

– Пощадите меня! – вскричала она, упав на колени.

– Я не имею права щадить, я могу только судить. Именем инквизиции, я осуждаю вас на смертную казнь как отравительницу, поджигательницу и цареубийцу!

Графиня вскрикнула и лишилась чувств. Аллиага отвернулся. В душе его пробудилась жалость, но он собрался с силами, положил руку на грудь и сказал:

– Я судил по совести, да судит меня Бог!

И он позвонил и приказал Акальпухо стеречь графиню, сам же отправился в темницу к Бальсейро.

Бальсейро, услыхав стук запоров, закричал:

– А! Товарищи, верно, идут выручать меня!

– Нет! – отвечал Аллиага. – Это твой судья, который не пощадит тебя. В довершение всех твоих преступлений ты убил беззащитного, невинного старика; этот старик был мой отец! Не жди от меня ничего, кроме смерти. Проведи эту ночь в молитве и проси у Бога прощения, потому что завтра ты умрешь!

И он вышел.

– Ну, делать нечего, сражение проиграно! Жаль! – сказал со вздохом Бальсейро. – А, впрочем, кто знает? Авось меня и еще выручат! Уж я несколько раз спасался от виселицы. Эй! Отец Похомий, – прибавил он, обращаясь к тюремному сторожу сквозь маленькое решетчатое окно, – сделай милость на эту ночь…

– Позвать духовника?

– Нет, принеси-ка, брат, трубку да фляжку вина!

Глава VII. Виселица и костер. – Возвращение на родину. – Смерть Аихи

На другой день в Пампелуне раздался колокольный звон; снова толпы народа высыпали на улицы и на площади, и из палат инквизиции потянулась процессия для казни двух преступников.

– Да здравствует Великий инквизитор! Да здравствует Аллиага! – кричала толпа.

Осужденных сперва вздернули на виселицу, а потом сожгли.

В это самое время Иесид и Аиха в карете выехали через Саррагосские ворота.

Казненные были: капитан Хуан Батиста Бальсейро и графиня д’Альтамира.

За Саррагосскими воротами Аиху и Иесида встретил Фернандо, и они поехали в Вальпараисо, в Валенсию.

Король был очень доволен Аллиагой, который ему сообщил, что возвратить Аиху нельзя, пока не уничтожится варварский закон об изгнании мавров.

Король согласился отменить его, чтобы только возвратить Аиху.

По выздоровлении Рибейра послал за графиней д’Альтамирой, но, к нечастью, она пропала без вести.

Аллиага в тот же день отправился вслед за Аихой, взяв с собой Педральви и бывших слуг Деласкара.

Они прибыли в Вальпараисо ночью. Постучав в ворота дома Деласкара, они услышали за дверьми слабый голос:

– Кто там?

Педральви узнал Хуаниту и отвечал:

– Дети Измаила.

Хуанита радостно вскрикнула, и все были счастливы, что находились под кровлей Деласкара.

Фернандо не было в Вальпараисо, он поселился поблизости, в своем замке.

Иесид указал Аллиаге все тайные ходы, все сокровища; потом они пришли в подземную, богато убранную комнату, где отдыхала Аиха.

За первым движением радости при свидании пробудилось чувство страха и беспокойства. Перемена ее в лице была еще заметнее, чем за несколько дней.

Аллиага рассказал свои предположения касательно уничтожения повеления об изгнании мавров и условия, какие король предлагает ей. Аиха выслушала до конца спокойно и приняла это предложение, но сказала, что надо просить на это согласие не у нее, а у того, кому она отдала свою руку и сердце.

У Аллиага потемнело в глазах; ему казалось, что он умрет, и эта мысль была для него счастьем! На его лице промелькнула улыбка.

Аиха объяснила, что Фернандо предложил ей свою руку, когда она была несчастна и в изгнании, и сказала, что если не Фернандо, то не будет принадлежать никому.

Она просила ехать в Гранаду, чтобы повидаться с королем.

Аллиаги принял необходимые предосторожности, чтобы на пути никто не узнал Иесида и Аиху, и они отправились. К ним присоединился и Фернандо, и они были спокойны, только Аллиага не мог найти покоя. Он не сводил глаз со своей сестры и находил в ее чертах следы страшной болезни, которая погубила королеву. Они благополучно прибыли в Гранаду.

Альгамбра тогда еще не представляла такого зрелища развалин, в ней было триста шестьдесят пять покоев. Наши путешественники избрали одну только башню Номерес, в которой все и поместились. Аиха, когда увидела Кармен, упала в обморок, так она была слаба в то время.

Кармен тоже заметила в ней признаки опасной болезни. Оправившись, она в продолжение часа беседовала с ней и была, по-видимому, счастлива. По уходе Кармен на увещание Пикильо Аиха призналась, что у нее находится хрустальной флакон графини д’Альтамиры, который она у него выпросила.

Аллиага затрепетал от ужаса; Аиха рассказала, что на корабле она имела выбор между смертью и унижением и решилась выпить всю склянку разом, чтоб лишить себя жизни, но она ошиблась. Эту тайну просила она не открывать даже Фернандо.

На другой день в продолжение нескольких минут Фернандо оставался наедине с Аихой. Она рассказала ему все подробности пожара и после многих признаний и, предчувствуя скорую смерть, она взяла с него клятву, чтобы он в случае ее смерти женился на Кармен.

Фернандо, рыдая, упал на колени и сказал:

– Клянусь!

С этой минуты силы Аихи мало-помалу ослабевали.

Через три дня Кармен назначено было постричься и вступить в звание настоятельницы нового Благовещенского монастыря.

– Ты еще до сих пор не обязана постоянно носить монашескую одежду? – спросила Аиха.

– Нет, но зачем этот вопрос?

– Послушай, Кармен, умирающим, кажется, прощают все желания. Прошу тебя одеться в свое прежнее платье, помнишь, как мы обе одевались в доме отца! И дай мне только одну минуту полюбоваться на мою сестру Кармен.

– Изволь, милая сестрица, – отвечала Кармен со смущением.

И Аиха приказала Хуаните принести свое белое нарядное платье с кружевами и жемчугом, распорядилась сама всем туалетом, убрала сестру свою как невесту, потом велела позвать Аллиагу, Иесида и Фернандо.

Когда приказание было отдано, она сказала прерывающимся голосом:

– Я чувствую, что силы меня оставляют… Исполни мое последнее желание, мы с Фернандо были достойны сожаления. Он хотел на мне жениться, когда постоянно думал о тебе и любил тебя только одну на свете…

– В самом деле! – вскричала Кармен с радостью.

– Он сам мне в этом признался. Воля умирающих священна, а мое последнее желание – сделать вас счастливыми…

В эту минуту двери отворились; первый вошел Фернандо, за ним Иесид и Аллиага, вслед за ними Педральви, Хуанита и все слуги.

Аиха встрепенулась.

– Пикильо, брат мой! – сказала она, указывая на Фернандо и Кармен. – Прошу тебя соединить их, чтобы я могла быть еще свидетельницей их счастья.

Пикильо уже не мог говорить; он упал на колени перед диваном, где лежала Аиха, и зарыдал. В эту минуту исчезла его твердая воля.

Аиха угадала, какое надо было дать ему утешение, и, наклонившись к нему, прошептала:

– Мы все будем там, не отчаивайся! – Потом она сказала громко: – Я слышу, отец меня призывает!

К Аллиаге снова возвратились силы и мужество. Он встал, простер руки над Кармен и Фернандо и благословил их.

Слабый голос умирающей едва слышно прошептал:

– Дон Хуан д’Агилар, благослови своих детей, а ты, отец мой… прими свою дочь… Я иду к тебе… иду… ид…

И Аихи не стало.