Текст книги "Мавры при Филиппе III"

Часть восьмая

Глава I. Иезуиты

Вскоре после свидания с валенсийскими баронами в Валадолиде король вернулся со своим духовником в Мадрид. Он не мог пробыть дня без Пикильо, который никогда не говорил с ним о политике. Единственным предметом разговора короля была Аиха.

Аллиага очень переменился; теперь он стал честолюбив. У него была одна мысль, одна цель: возвратить своему королю спокойствие, Испании – благоденствие, а своим братьям маврам – отечество. Никогда еще у честолюбца не было более высокого, более благородного помысла.

Король между тем мечтал только об одной Аихе. Он был убежден, что она не покинет Испанию, но его тревожила мысль, как изыскать средство, чтобы воротить герцогиню Сантарем из Валенсии в Мадрид. Эта мысль занимала его всю дорогу. Долго между ними царствовало молчание, как вдруг король, как будто пробудившись, спросил:

– А что вы думаете, аббат, Аиха кого-нибудь любит?

Пикильо с изумлением встрепенулся и быстро отвечал:

– Нет, Ваше Величество.

– Однако же меня уверили в противном.

– Это неправда, Ваше Величество, она мне во всем признается, но я не слыхал ни одного слова о Фернандо и ее любви.

– Однако она сама мне почти призналась в тайной привязанности…

– В самом деле? – вскричал Пикильо, побледнев. – Это, вероятно, она придумала для того, чтобы уклониться от Вашего Величества, потому что для нее честь дороже всего на свете. Это первое ее сокровище, которое она считает даже выше любви короля.

– Да! да! – вскричал Филипп с радостью. – Мне этого и в голову не приходило.

И он опять погрузился в мечты, но на этот раз довольно приятные.

Вдруг король спросил Пикильо:

– Скажите, отец мой, можно ли христианину жениться на мавританке?

– Лучше жениться, чем опозорить ее! – отвечал отрывисто Аллиага.

– Я не об этом спрашиваю, но желаю знать, что такой брак не противен Богу?

– Люди, может быть, осудят, но Бог – едва ли.

– Так вы думаете, Бог простит это?

– Даже уверен в этом.

– А если желает жениться на ней король?

– Пред Богом все равны.

– Так вы дадите мне отпущение такого греха?

– Вперед, если угодно. Я беру на себя в этом ответственность пред Богом, но перед людьми я не отвечаю.

– А если она обратится, так это будет спасение души. Церковь благословит меня?

– Но согласится ли она на это?

– В таком случае вам следует убедить ее.

– Мне, Ваше Величество? Нет! Никогда! – вскричал Пикильо.

– Отчего же? – спросил король.

– Оттого, что меня обвинят за то, что я употреблю во зло положение, которое занимаю при особе Вашего Величества.

– О, какие пустяки! – вскричал король. – Но, однако, мы после поговорим… подумаем.

И король опять задумался. Пикильо также предался своим мечтам.

К вечеру они приехали в Мадрид, а наутро герцог Лерма, встревоженный скорым возвращением короля, поспешил явиться. Король сидел, запершись в кабинете, и писал. К кому?.. Вероятно, к своей любимой особе. Перед кабинетом в зале, у окна, сидел Пикильо, погруженный в раздумье.

Герцог-кардинал подошел к нему. Аллиага встал.

– Ну что, аббат? – спросил Лерма с насмешкой. – Поняли теперь, что вам лучше бы быть в мире с нами? Вы хотели остановить повеление, а оно уже подписано и приведено в исполнение без шума. Я сейчас получил донесение и спешу доложить королю подробности.

– Да, ваша светлость, – холодно отвечал Аллиага, – вы победили. Но я надеюсь на правосудие неба и жду его. Я буду очень счастлив, если послужу ему орудием.

– Вы! – вскричал герцог с презрением. – Но подумайте, что я своим падением раздавлю вас.

– Очень может быть.

В это время вышел король и с веселым лицом подошел к Пикильо, но, увидев Лерму, остановился. Лицо его сделалось мрачным и приняло строгое выражение, он сел.

Пикильо остался у окна, а министр без королевского приглашения взял кресло и тоже сел, не снимая шляпы: новый сан давал ему это право.

Король удивился и холодно произнес:

– А!.. Да, точно, кардинал, вы правы. – Потом, обратясь к Аллиаге, с любезностью прибавил: – Садитесь, почтеннейший аббат.

– Ваше Величество, – сказал министр с важностью, – я хочу доложить вам об исполнении вашего милостивого повеления. Все подданные благословляют своего короля и со всех сторон раздаются излияния любви и признательности.

Король побледнел.

– Знаю! знаю! – сказал он. – Я видел отчаяние разоренных баронов Валенсии.

– Эти жалобы нескольких непокорных не помешают спокойствию и миру государства.

– Однако, – заметил холодно аббат, – мне известно, что в Альбарасинских горах и окрестных долинах не совсем наслаждаются спокойствием и миром. Там тридцать тысяч мавров взялись уже за оружие.

– А вы и не знали, герцог-кардинал? – спросил король.

– Знал, но не говорил, чтобы вас не обеспокоить из-за безделицы. На Альбарасин послано все войско под начальством дона Августина Мехия. Ему назначены помощниками два храбрых генерала, дон Альвар Гусман и дон Фернандо д’Альбайда. Бунтовщиков скоро истребят, и в Испании не останется ни одного мавра. Повеление Вашего Величества совершенно исполнено, валенсийские мавры уже в дороге, и я с удовольствием имею честь донести Вашему Величеству, что все до одного отправлены.

– Исключая, разумеется, тех семейств, которым мы позволили остаться?

– Все решительно. Я, Ваше Величество, – сказал министр, взглянув на аббата, – не знаю, кто мог подать королю такой совет. Это должен быть враг его славы, потому что имя Вашего Величества подверглось пренебрежению неверных. Мавры отвергли вашу милость и никто из них не захотел быть в разлуке со своими братьями.

Пикильо вскрикнул от изумления и восхищения.

– Но д’Альберик остался? – спросил король.

– Нет, Ваше Величество.

– А дочь его, герцогиня Сантарем?

– Уехала с ним же.

Король оцепенел и, бросив на герцога взгляд, полный гнева и досады, вскричал:

– Сию минуту отправьте курьера в Валенсию, чтобы он немедленно отдал вицерою приказание сейчас же отправить вслед за ними самую лучшую яхту из нашего флота… чтобы догнать и сейчас же вернуть герцогиню Сантарем. Вы понимаете меня? Если в течение восьми дней она не будет здесь, в Мадриде, ваш племянник Касарена будет удален от должности вицероя.

– Но… Ваше Величество…

– Вы прикажете арестовать его и привести сюда.

– Однако ж, – вскричал министр с гневом, смотря на духовника, – нужно научить слуг Вашего Величества…

– Повиноваться королю, – почтительно заметил Пикильо, – и я это всегда делаю.

– Аббат прав, – сказал Филипп в восхищении, что озадачил министра. – Вы должны исполнять волю вашего короля.

И он вышел с аббатом, а Лерма остался в остолбенении от такой необыкновенной стойкости.

Приказание было так решительно, что не исполнить его значило бы сделать непростительную дерзость.

Лерма тотчас же отправил курьера в Валенсию и вечером пришел доложить об этом, но его не приняли.

Утром он опять явился. Король был занят со своим духовником и приказал не принимать никого. На третий день аббат уехал куда-то с поручением, а Лерма не знал этого. Целый день министр ждал приглашения, но наступил вечер, а Лерма не получал его.

Это обстоятельство его пугало. Были и другие случаи, которые не менее тревожили герцога-кардинала.

Со дня обнородования повеления об изгнании мавров тысячи подробностей, развитых и переполненных пересудами, подкрепляли молву, что герцог-кардинал и Великий инквизитор собственно для этой цели отравили королеву, чтобы она не мешала их планам. В народе везде указывали на них, как на убийц королевы.

Эти обвинения и наветы достигли наконец Рима. Папа почти раскаивался, что произвел такого человека в кардиналы, а старые кардиналы обижались, что приобрели себе такого товарища. Невозможно было, чтобы эти слухи не дошли и до короля. Герцог понял это. Только этим он и мог объяснить себе непостижимую холодность Филиппа. Но как начать объяснение, которого король очевидно избегал? Для Лермы стало очевидно, что вся клевета распущена иезуитами, а потому он рассудил, что нужно поспешить истребить своих врагов по одиночке, пока они не успели еще соединиться.

Сандоваля не было в Мадриде, и Лерма уведомил его письменно о своем положении и просил скорее возвратиться. Изгнание мавров расположило министра на государственные подвиги. Ему захотелось поспешить совершить изгнание иезуитов. Но прямо предложить это королю неловко, а потому герцог-кардинал решился идти другой дорогой.

Он был занят этими мыслями, когда в кабинет к нему вошел сын его, герцог Уседа.

Министр взглянул на него с самым ласковым выражением.

– Сын мой! – сказал он. – У меня большое горе. Мне нужен совет друга… друга твердого и умного. Бог послал тебя…

– Что с вами, батюшка? Скажите.

– Ты часто бываешь у короля?

– Каждый вечер.

– Он по-прежнему милостив к тебе?

– Даже очень.

– Прекрасно. Оно и мне кстати, потому что ты поможешь мне уничтожить некоторые интриги. У меня хотят отнять не только власть, но и дружбу моего короля.

– Как! – вскричал Уседа. – Этого вы не заслужили.

– Да, ты прав, – мрачно произнес Лерма. – Те, которые стараются свергнуть меня, мне же обязаны всем.

– Это низко! – вскричал Уседа. – Даже… подло!..

– Еще хуже! Они осыпаны моими благодеяниями, пользуются моей доверенностью, – продолжал министр, взяв дрожащую руку сына, – одним словом, они принадлежат к моему семейству.

Уседа побледнел и напрасно старался скрыть свое замешательство; Лерма заметил его.

– Против меня составлен заговор и им управляет маркиз Касарена, мой племянник.

«И он тоже!» – подумал Уседа, увидев, что отец нисколько не подозревает его самого.

– Да. Мой родной племянник, которого я осыпал благодеяниями. Я хотел простить, но польза государства и моя личная безопасность принуждают меня действовать иначе. Что ты мне скажешь на это, сын мой?

Уседа искренно ненавидел своего двоюродного брата и отвечал с живостью:

– Я думаю, что заговор против министра есть государственное преступление.

– Но такое преступление будет стоить его головы.

– Так и следует! – вскричал Уседа, желая строгостью суждения отклонить от себя подозрение отца.

– Благодарю вас, герцог, – вдруг холодно сказал министр, – я подпишу приговор, который вы сами произнесли себе.

– Себе! – вскричал пораженный Уседа.

– Да, себе, потому что подлый предатель и заговорщик – вы! – вскричал кардинал. – Если, по вашему мнению, измена племянника заслуживает смертной казни, то что же заслуживает измена сына?

И он объяснил ему все подробности его интриг с Эскобаром, Жеромом и графиней д’Альтамирой и злостно распущенную ими клевету.

– Хорошо ли я знаю все козни? – спросил он.

Уседа не мог отвечать. Он упал в ноги отцу и вскричал:

– Пощадите, пощадите, батюшка!

– Вы уже не имеете права называть меня этим именем, – возразил кардинал. – Перед вами теперь только министр, который или казнит, или милует, смотря по заслугам, какие вы ему окажете.

– Приказывайте… ба… ваша светлость. Я готов на все…

– Это мы увидим. Сегодня совет, и вы должны присутствовать в нем и согласно вашим проступкам вы получите достойное наказание.

И они пошли в заседание тайного совета, в котором на этот раз рассматривалось одно очень важное дело и приняты меры, какие все советники должны были хранить в тайне.

Но иезуиты, вероятно, и там имели друзей, потому что Эскобар на другое же утро сообщил об опасностях своего ордена графине д’Альтамире, которая тут же отказалась помогать им. Эскобар отправился к Уседе, который сначала не хотел вдаваться в открытое нападение со своими союзниками, но наконец решился кончить дело предупредительно и ласково. Он очень удивился, что иезуиты все уже знают. Он предоставил им защищаться, как умеют, и выпутываться, как могут, и сказал, что не будет противиться ничему; напротив, уверил их, что если будет в силах помогать без какой-либо опасности для себя, то непременно поможет.

По уходе Эскобара он сел писать доклад, а иезуит между тем отправился к герцогу-кардиналу, но его не приняли.

Как Эскобар ни уверял, что пришел оказать министру величайшую услугу, дверь герцога Лермы не отворялась для иезуитов. Отвергнутые почтенные отцы не знали, к кому обратиться. До короля можно было дойти только через Уседу и графиню д’Альтамиру, но они отказались от союза. К прежнему своему питомцу Пикильо не смел обратиться. Иезуиты видели явную гибель, но у них был еще Эскобар, гений которого рос во время тревог и который дал клятву спасти свой орден, если ему дадут волю действовать.

Он получил от отца Жерома открытый лист и сверх того благословение и отправился.

Глава II. Эскобар и Аллиага

Король никому, кроме своего духовника, аббата Луи Аллиаги, не хотел поручить возвращение Аихи в Мадрид. Опасаясь фанатизма Рибейры и всех действовавших с ним заодно, Филипп дал аббату самые обширные полномочия, и Луи Аллиага умел ими воспользоваться.

Когда отправленная яхта воротит семейство Деласкара в Валенсию, Аллиага должен был принять его под исключительное свое покровительство и объявить сестре намерение короля, склонить на согласие и доказать ей, что это единственное средство возвратить со временем из изгнания всех мавров.

Аббат ехал в королевской карете с гербами, запряженной четверкой отличнейших мулов, на которых была одета богатая сбруя. Его провожал небольшой конвой почетной стражи.

«Я ли это, бедный Пикильо? – говорил он сам себе, глядя на окружающую его царскую пышность и на окрестности, по которым еще недавно ходил пешком как бродяга, одетый в рубище. – И как судьба скоро переменилась! Как возвысился против своей воли и через своих заклятых врагов!» Но был ли он счастлив в сердце? Нет, богатство и почести не заменили ему разрушенных надежд на счастье.

Экипаж быстро нес его по опустевшим долинам Валенсии. Здесь уже не видно было хлебопашца за работой, не слышно было звонкой песни ремесленника. Везде была пустота и безмолвие. Только кое-где на полях оставленный плуг на неоконченной борозде доказывал, что хозяина его неожиданно оторвали от труда и уничтожили надежды на хорошую жатву.

Около одного большого дерева подле дороги Аллиага увидал толпу альгвазилов и служителей инквизиции. Это были первые люди, которых встретил аббат, проехав довольно большое расстояние.

Альгвазилы и инквизиционные служители выстроились почтительно, когда увидали королевский экипаж. Тут аббат заметил позади них человек тридцать несчастных, бледных, полунагих людей обоего пола, которые были скованы по двое.

– Это что такое? – спросил аббат.

– Арагонские мавры, ваше преподобие, мы их везем в Валенсию, – отвечал почтительно сержант альгвазилов.

– Но в королевском повелении не сказано, чтобы их водили в цепях, как преступников.

– Да, ваше преподобие, но так удобнее. Легче усмотреть.

– А зачем вы их так оборвали?

– Мы осматривали, нет ли у них денег или золотых вещей. Но… стыдно сказать, ваше преподобие. У них нет ни маравидиса, тогда как мавры слыли все богатыми.

– Очень просто: им запрещено брать с собой имущество.

– Да, ваше преподобие, но они, еретики, так упрямы и злы, что все свои богатства зарыли в землю, и теперь ничего не найдешь. Никому оно не достанется.

«А! – подумал Аллиага. – На это, верно, Сандоваль и Лерма не рассчитывали».

И он приказал отворить дверцы кареты и вышел. Первый попавшийся ему на глаза мавр был молодой красивый мужчина с благородным лицом. Аллиага, вглядевшись в него, вспомнил, что видел этого мавра у Деласкара в Вальпараисо.

– Тебя, кажется, зовут Альгамаром? – спросил он ласково. – Ты из слуг Иесида?

Мавр вздрогнул.

– Не бойся, брат, – прибавил аббат, положив руку на его плечо, и шепнул ему: – Положись на меня.

При слове «брат» мавр посмотрел на аббата с удивлением, которое еще более увеличилось, когда альгвазилы, по приказанию Пикильо, развязали руки несчастного.

Аллиага подошел к другим. Мавры сидели и лежали в тени дерев.

– Вы шли издалека… устали! – сказал он.

– Мы сделали привал здесь, – отвечал сержант. – Надо одного молодца повесить.

– Это за что? – вскричал Пикильо.

– У него в поясе было зашито около сорока червонцев.

– И за это повесить?

– Да. Мы уж не с одним это сделали.

Аллиага вскрикнул от негодования, быстро подошел к приговоренному, взглянул на него и затрепетал от изумления.

– Гонгарельо, это вы? – вскричал он.

И Пикильо приказал развязать несчастного.

– Но по закону, ваше преподобие… кто утаит деньги или ценную вещь, тому определяется смертная казнь…

– Возвратите ему его сорок червонцев, – перебил аббат. – Дополнительное повеление дозволяет этим беднякам брать с собой необходимое для дороги.

– Но мне дано приказание его светлости, герцога-кардинала и Великого инквизитора.

– А у меня повеление от самого короля, – возразил Аллиага и показал сержанту дополнение, писанное собственной рукой Филиппа Третьего и с королевской печатью. – Этим повелением аббату, Луи Аллиаге, предоставлялась полная власть и распоряжение, в случае необходимости, во всех городах и местах, где он будет проезжать.

– А! Это другое дело! – сказал сержант, почтительно кланяясь. – Что прикажете, ваше преподобие?

– Развязать всех несчастных и пусть они идут свободно.

Потом, вынув из кареты мешок с золотом, он начал раздавать его маврам. Альгамару дал двойную долю.

– Но, ваше преподобие! – вскричал сержант. – По закону маврам запрещено уносить золото!

– Свое, – возразил аббат, – а это королевское. Принужденный для пользы церкви подписать повеление об изгнании, король желает по крайней мере смягчить зло, а потому и посылает меня. Как ваше имя, сержант?

– Карденио де ла Тромба.

– Духовник Его Величества короля Испанского поручает сеньору Карденио де ла Тромба этих несчастных. Ведите их небольшими переходами и без всяких притеснений. Я прежде вас приеду в Валенсию и увижу ваш отряд. Если кто лишится своего добра или потерпит притеснение, я взыщу с вас.

Сержант почтительно поклонился. Освобожденные от цепей мавры простирали к Аллиаге руки с благодарностью и благословляли его. Один Гонгарельо оставался еще в изумлении. Услышав голос Пикильо, он подумал, что старинный его знакомец пришел разделить с ними изгнание, но когда молодой монах заговорил тоном начальника и повелевал именем короля, то он заключил, что это его ангел-хранитель, и упал в ноги.

– Встань и садись в карету, – сказал Пикильо. – Я беру тебя к себе цирюльником. Сержант, я его доставлю в Валенсию.

– Но, ваше преподобие…

– Повинуйтесь доверенному короля! – с важностью возразил Аллиага.

Сержант низко поклонился и замолчал.

Цирюльник сел в карету с аббатом, который приветливо кивнул головой маврам в знак прощания и поезд двинулся. Гонгарельо насилу пришел в себя от всего виденного и слышанного.

– Где я? – спросил он наконец.

– Подле друга.

– Да, вы мой спаситель. Какой богатый экипаж!.. Неужели все это ваше?

– Нет, королевское.

Это слово еще более удивило бедного цирюльника.

В тот же день вечером они остановились в большой гостинице, где при одном имени аббата Луи Аллиаги, духовника короля, хозяин и все слуги засуетились с раболепием. Гонгарельо начинал также выказывать почтительность к такому важному лицу.

Когда пришло время садиться за стол, цирюльник едва осмелился присесть на кончике стула и боялся развернуть салфетку.

– Не церемонься, – сказал с улыбкой Пикильо, – я не хочу, чтобы мое могущество отнимало у тебя аппетит; ешь и пей, Гонгарельо.

– За ваше здоровье, сеньор.

И Гонгарельо храбро принялся за ужин.

В тот же вечер аббат написал королю обо всем случившемся в дороге и просил позволить оставить цирюльника Гонгарельо при себе в услужении. Между прочим, просил короля для пользы государства дозволить несчастным изгнанникам брать с собой свое имущество, из которого часть, какую определит, отдавать в казну. Письмо свое Пикильо заключил следующими словами:

«Через это дозволение, которое я осмеливаюсь предложить Вашему Величеству, огромные суммы приобретет казна. Мавры избавятся от нищеты, а король заслужит всеобщее благословение. Кроме этого, необходимо поспешить с приисканием средств для восстановления земледелия, без этого лучшие поля в королевстве будут бесплодны. Одни только мавры знали это дело. Нужно облагородить в глазах испанцев ремесло пахаря, которое они почти презирают, и для этого я предложил бы Вашему Величеству назначить пожалование дворянских грамот тем из испанцев, которые займутся сельским хозяйством и будут в нем показывать свою деятельность».

Через несколько дней явились два королевских повеления, которые Филипп издал, не спросясь своего министра.

Первым повелением дозволялось маврам брать с собой половину своего имущества, а другую половину отдавать в казну. Последним определялись дворянские грамоты всем испанцам, которые отличатся в земледелии.

Прочитав эти повеления, Лерма оторопел, тем более что они заслужили всеобщее одобрение. Все так и думали, что министр сам предложил королю эти меры, и все его благодарили и превозносили.

А главный виновник этого дела продолжал путешествовать, покровительствуя и утешая бедных изгнанников, которые попадались ему на пути.

О всякой несправедливости, о всяком злоупотреблении он немедленно доносил королю, и жалобы эти дошли до того, что Филипп часто не имел средств к отвращению и пособию. Король понял теперь свое положение, и все мужество его в эту минуту состояло в том, чтобы остановиться и не идти далее. Для принятия же положительных мер он стал дожидаться возвращения Пикильо.

Королевский духовник между тем прибыл в Карраскосу, к пределам Альбарасинских гор, которые хотел переехать, чтобы отправиться в Куэнсу, а оттуда в Валенсию.

Пикильо остановился в одной деревне, через которую накануне прошли войска и истребили всю провизию, так что хозяин трактира лишь кое-что мог собрать у всех своих соседей, чтобы накормить королевского духовника.

Пикильо послал куда-то Гонгарельо с поручением, а сам сел за стол. В это время в соседней комнате послышался шум.

– Что там такое? – спросил аббат.

Трактирщик почтительно просил его преподобие не беспокоиться. Какой-то усталый монах требовал обеда, а трактирщик не мог удовлетворить его за неимением средств.

– Так пусть он войдет сюда! – сказал Аллиага. – Пригласи его. Авось достанет моего обеда для двоих!

Трактирщик исполнил приказание, и монах не заставил долго ждать себя.

Войдя в комнату, он низко поклонился и, откинув капюшон, вскрикнул:

– Аллиага!

– Эскобар!

Это был он.

Аллиага встал и сказал:

– Может быть, приглашение, предложенное незнакомому путешественнику, не совсем приятно будет отцу Эскобару. Я прикажу отправить половину обеда в особую комнату.

– Для чего же? – возразил иезуит, подходя. – Я буду в отчаяньи, если обеспокою ваше преподобие. – Потом прибавил шепотом: – Можно ненавидеть друг друга, а быть вместе.

– Я никого не ненавижу, – холодно произнес Аллиага. – Прибор отцу Эскобару!

Прибор подали, и два врага принялись вместе обедать молча. При последнем кушанье Эскобар начал:

– Ну что, почтеннейший брат мой, не предсказывал ли я вам, что в наше время монашеская ряса – есть единственное средство достигнуть знатности, богатства и могущества? Как вы возвысились в короткое время!.. А еще не хотели слушать меня, не хотели верить мне… Мало этого, вы оскорбили меня и возненавидели за первую причину вашего неслыханного счастья…

– Да! – вскричал молодой аббат. – Вам! Вам одним я обязан всеми моими несчастиями!.. Не поминайте мне о них… Будем говорить о другом. Вы из Мадрида?

– Да. Я отправился путешествовать с намерением, которое, признаться, немного изменилось, когда я встретил вас. Мне нужно было видеть Великого инквизитора, который так же, как и вы, путешествует по Андалузии. Я хотел оказать ему значительную услугу, но теперь думаю за лучшее оказать ее вам и найти в этом больше пользы.

– Что такое? Говорите. Я вас слушаю.

– Герцог-кардинал определил вас на место, и может вывести еще далее. Ваше счастье зависит от него.

Пикильо молчал.

– Пока он поднимается, и вы поднимаетесь. Если он упадет, и вы упадете. Поэтому вы должны быть совершенно ему преданы. Так?

Молчание.

– А я для его пользы, то есть для вашей, могу доставить вам превосходный случай уничтожить его врагов и навсегда укрепить его могущество. За эту услугу он рад будет заплатить всеми своими сокровищами, а я могу оказать ее одним словом.

– Вы? Но это, конечно, не из одного усердия к министру? Вы, вероятно, видите тут и для себя пользу?

– Я полагаю, что этот вопрос совершенно лишний между нами, а потому начну прямо. Герцог-кардинал, как вам может быть известно, имеет намерение изгнать иезуитов, подобно маврам.

– Неужели!

– Да, и эта вторая его ошибка…

– Или лучше сказать, искупление первой.

– Нет. Если министр согласится отказаться от этого намерения, я сообщу ему тайну, которая упрочит его власть. Что вы на это скажете?

– Если вы думаете обратиться с этим предложением, – отвечал Пикильо, – то я замечу вам, что тут будет затруднение.

– Какое?

– Я вовсе не хлопочу о поддержании власти Лермы, а напротив, желаю свергнуть его.

Эскобар изумился; Аллиага продолжал:

– Я сказал это ему самому в глаза. Это моя единственная цель… и я свергну его непременно! – прибавил он с силой.

– И это хорошо, – сказал Эскобар. – Если я могу помочь вам…

– Вы хотите помочь? – вскричал Пикильо с удивлением.

– Почему же нет? Я хотел спасти его, но могу и погубить. Последнее даже лучше. Итак, – прибавил он с улыбкой, – условимся.

– Это невозможно! – отвечал Аллиага.

– Что же мешает?

– Прошедшее.

– Помилуйте! Для рассудительного человека достаточно одного настоящего. Прошедшее и будущее ничтожно.

– Но между нами была и будет постоянная вражда!

– Да что до этого за надобность! Я вам говорю не о дружбе, а о действии. Дело идет о низвержении Лермы.

– А если я могу это сделать один?

– В самом деле?

– Да. Я клялся и исполню. Я один низвергну Лерму. Мне не нужно союзников, и поэтому я предоставляю вам погубить или спасти министра. Как вам угодно.

– Это последнее слово, аббат Аллиага?

– Последнее. Делайте что хотите, только бы мы не встречались.

Он холодно поклонился и ушел в свою комнату. Эскобар посмотрел ему вслед с каким-то недоумением.

– Проклятый человек! – сказал он. – С ним ничего не сделаешь! Нельзя ни понять, ни обмануть его.