Текст книги "Мавры при Филиппе III"

Глава VI. Подложное письмо

Пикильо на другой день был уже в нескольких милях от Мадрида, где имел намерение тайно дождаться возвращения Фернандо, избавиться через него от преследований Рибейры и узнать, как и чем помочь Аихе. Чтобы попасть в Мадрид не раньше вечера, он остановился в Хенаресе и зашел в гостиницу, где всего менее мог ожидать опасности.

Он сидел и ожидал обеда. Вдруг слышит за перегородкой разговор.

– Ты уверен, что это он?

– Да.

– Но тот в платье пилигрима?

– Ну, переменил, наверно, а приметы те же.

– Правда. Схватим его.

– Схватим. Он теперь собирается обедать. Самое лучшее время.

Пикильо в щель перегородки увидел двух купцов, которые встретились ему уже на дороге и показались подозрительными, потому что некстати старались завести с ним разговор. Теперь он узнал, что под купеческими балахонами скрываются мундиры альгвазилов. Этого было довольно. Пикильо тихонько вышел за ворота и бросился бежать наугад. Но не успел отбежать ста шагов, как позади его раздался крик:

– Держи! Держи!

Пикильо свернул в сторону и думал, что спасся, как вдруг альгвазилы, лучше его знавшие расположение города, отрезали ему дорогу и показались впереди. Он оглядывался с отчаянием во все стороны и не видал спасения: не было ни одной улицы, ни одного переулка, только красовался большой двор с железной решеткой и затворенными воротами. В глубине этого двора было большое здание коллегии иезуитов.

Пикильо, не думая, что сам отдается в рука врагов, вбежал во двор и запер ворота. В это время проходили по двору несколько иезуитов.

– Спасите!.. Спасите меня! – закричал Пикильо.

Иезуиты остановились с удивлением и, видно, поняли причину. Один из них, с сладкой улыбой и хитрым взглядом, подошел к Пикильо и сказал:

– Не бойся, сын мой! Дом наш пользуется правом приюта, и аббат Эскобар не позволит нарушить привилегию своего ордена.

В эту минуту толпа народа и альгвазилы прибежали к решетке и закричали:

– Выдайте нам арестанта!

– Что он сделал, братья? – спросил Эскобар.

– Он еретик! Он некрещеный мавр! – закричал сержант альгвазилов. – Его требует архиепископ Рибейра и хочет окрестить. Он начал обращать его… но он бежал!

– Мы не выдадим его, – отвечал Эскобар, – потому что он пользуется правом приюта. А так как Рибейра не кончил начатого дела, то мы и сами обратим его к вере. Он пожелал у нас остаться.

– Ну так дайте расписку, что он будет у вас. Я должен дать ответ за него архиепископу.

Эскобар согласился и повел альгвазила в комнату. Любопытные разошлись, а монахи отвели Пикильо в опрятную и светлую келью.

Отпустив альгвазила, Эскобар обо всем донес настоятелю. Отец Жером очень обрадовался случаю подорвать славу Валенсийского архиепископа и восторжествовать там, где Рибейра испытал неудачу. Но для этого нужно было восторжествовать сперва над еретиком.

В первой беседе с мавром Эскобар удивился образованности и большим сведениям молодого человека. Это пугало его в деле обращения, но между тем и радовало, полагая, что труды его увенчаются полным успехом.

Чтобы иметь Пикильо постоянно при себе, Эскобар отвел ему келью подле своей и предложил надеть платье послушника и обрезать волосы, потому что в монастыре запрещено жить лицам, носящим светскую одежду. Пикильо на первое предложение согласился, но второе решительно отвергнул. Его не принуждали, а напротив, окружили всем возможным вниманием и услугами. Он имел полную свободу заниматься, чем хотел, и целые дни проводил в богатой монастырской библиотеке. Это была для Пикильо самая приятная темница, но все-таки темница. Одно это слово делало Аллиагу не чувствительным ко всем любезностям Эскобара и глухим к его убеждениям.

Пикильо скучал. Однажды он взял для развлечения первую попавшуюся книгу. Это было Евангелие. Аллиага раскрыл и увидел бумажку, на которой неровным почерком было написано: «Берегись почтенных отцов и особенно Эскобара».

«Кто подает мне этот совет?» – подумал Пикильо. Но эта была тайна. Полагая, однако, что добрый советник придет справиться об успехе почты, он на то же место положил другую бумажку, на которой написал: «Кто бы ты ни был, уведомь меня об Иесиде и Аихе».

И пошел прогуливаться в монастырский сад. Через некоторое время он возвратился, схватил Евангелие и с радостью увидел новую записку, но она была ужасна: «Иесид схвачен и под судом. Аиха в темнице инквизиции. Берегись, молчи и ожидай».

– Ждать! Когда все в опасности! – вскричал Пикильо с отчаянием. – Нет! Я убегу!

И с этим намерением он пошел осмотреть стены монастыря.

Прогуливаясь по двору, где было несколько иезуитов, Пикильо увидел человека, одетого в зеленый бархатный кафтан с серебряными пуговицами. Этот господин нес в руках бритвенный прибор, мыльницу и сложенное полотенце.

– Гонгарельо! – вскричал Пикильо и побежал к нему, но тот не слыхал или не хотел слышать и поспешно ушел в келью привратника, а оттуда на улицу.

Тут Пикильо догадался, что сделал глупость. Чтобы не подать виду к подозрению, он стал расспрашивать одного иезуита о цирюльнике и узнал, что Гонгарельо давно уже имеет честь брить почтенных отцов.

Он узнал своего благодетеля и решился во что бы то ни стало поговорить с ним. Прождав два дня понапрасну, Пикильо решился на последнее средство.

– Почтеннейший отец, – сказал он Эскобару, – вы мне предлагали обстричь волосы, я не соглашался, но теперь передумал…

– Неужели? – вскричал приор с радостью. – Стало быть, ты наш?

– Не заключайте так скоро. Можно ошибиться.

– А, хорошо! Я вижу, что это значит.

– У меня волосы длинны. Мне жарко.

– Хорошо, сын мой. Желание твое будет исполнено.

Эскобар пошел отдать приказание позвать цирюльника, и Пикильо думал, что Эскобару теперь время идти к настоятелю, следовательно, он не будет присутствовать при стрижке.

Через полчаса явился Гонгарельо, и Пикильо с радостью бросился ему навстречу, но вдруг остановился. За цирюльником вошел Эскобар.

– Поскорее, любезный, – сказал он цирюльнику, а потом обратился к Пикильо и прибавил: – Через полчаса нам нужно быть у отца настоятеля.

– Это зачем? – спросил Пикильо с удивлением.

– Не знаю, он хочет поговорить с тобою…

И Эскобар, взяв шляпу, спокойно уселся в кресло.

Пикильо затрепетал от гнева и отчаяния. Гонгарельо тоже смотрел уныло и медленно принимался за работу. Облекая Пикильо в широкий белый пеньюар, он загородил его от Эскобара, и молодой человек с отчаянием показал глазами: «Какое несчастие, что он тут сидит!»

Гонгарельо показал ему уголок записки, которую держал в рукаве. Отдать было нельзя, потому что руки его были опутаны белым балахоном, а Эскобар, читая, беспрестанно посматривал на обоих и торопил цирюльника.

Наконец красивые кудри мавра стали одна за другой падать под ножницами, но записка все еще оставалась в рукаве. Гонгарельо был большой трус, но тут у него родилась прекрасная мысль. Он бросил гребенку на стол и через минуту опять потянулся за ней, притворясь, что потерял. Начал рыться в бумагах и в это время под песочные часы сунул записку. Пикильо это заметил. Эскобар продолжал читать. Гонгарельо нашел гребенку и в минуту кончил стрижку.

– Готово, – сказал он.

– Пора, пора! – заметил Эскобар, протягивая руку к песочным часам. – Более получаса прошло.

Пикильо вздрогнул.

– Да! Да, я готов, – произнес он поспешно.

Все трое вышли.

По возвращении после увещеваний в келью Пикильо заперся и поспешно выхватил из-под часов записку. Она начиналась так: «Сын мой!»

У Пикильо задрожали руки и на глазах навернулись слезы. Он поспешно взглянул на подпись. Там было имя Деласкара д’Альберика.

«Сын мой! Я в первый раз пишу к тебе, чтобы разделить горе. Нас постигло большое несчастие. Через Гонгарельо, который передаст тебе это письмо, я узнал о твоем пребывании у иезуитов в Хенаресе. Иесид за дуэль осужден на смерть. Аиха в темнице как участница в смерти герцога Сантарема и, верно, подвергнется участи брата. Не говорю о себе, потому что смерть детей моих – моя смерть! Ко мне приезжал архиепископ Валенсии Рибейра, которого ты рассердил побегом, и сказал: “Я спасу твоих детей, если ты выдашь мне Пикильо. Ему не будет вреда. Я требую, я хочу, чтобы он принял веру Христову и постригся, отказался от веры своих отцов”. Тебя хотят сделать клятвопреступником. Отец твой только плачет и ждет! Но часто в отчаянии сердца спрашивает своего Бога и Бога христиан, да будет ли благословение на земле и прощение на небе преступлению, которое состоит в спасении жизни своих кровных братьев?

Деласкар д’Альберик».

Нельзя вообразить, что делалось с Пикильо, когда он прочел письмо. Бледный и без чувств он упал на стул и долго не мог прийти в себя. Наконец чувства воротились, но с ними вместе наступило страдание. Он перечитал письмо в начал понимать весь ужас своего положения.

От него зависело спасти Аиху и Иесида! Одно слово его может спасти их… но это слово навсегда погубит его самого. Он охотно бы отдал жизнь свою за спасение несчастных, но отдать душу и совесть казалось страшным.

В отчаянии Пикильо схватил себя за голову и зарыдал. Потом, перебрав в памяти все свои несчастия, все бедствия и эту роковую долю, которая, казалось, везде его преследовала, он вскричал:

– Да, на мне тяготеет проклятие! Я отвергнут небом!

Едва он успел произнести это, ему послышалось, что кто-то близко сказал:

– Неблагодарный!

Пикильо затрепетал и, вследствие ли возбужденного сомнения или в бреду, но ему показалось, что келья его озарилась ярким светом. Вдруг он видит, как огонь обвивает огромный дуб; слышит треск дерева, и на этом дереве, в этом пылающем костре замечает сидящего мальчика, который со слезами простирает руки к небу в говорит: «Боже!.. Если Ты меня избавишь от этой ужасной смерти, клянусь Тебе, что я буду добрым и честным навсегда! Я посвящу всю жизнь Тебе, буду защищать моих братьев по вере и подавать им помощь, клянусь Тебе, Великий Боже!»

– Да, да! – вскричал Пикильо. – Это мои слова!.. Это я клялся! Бог тогда услышал меня и теперь указывает мой долг. Иесид, Аиха, вы будите жить! Я вас спасу!

Поддерживаемый мыслью, что исполняет свой долг, Пикильо уснул спокойно. Он видел во сне Деласкара, который говорил ему: «Ты спас Аиху и Иесида».

По утру Пикильо, бледный и слабый, но с сердцем, полным твердости и надежды, пошел к настоятелю, где был и Эскобар.

– Я хочу быть христианином, – сказал он. Иезуиты затрепетали от радости. – Я желаю постричься. Я хочу произнести обет, но только с условием: чтобы вы сегодня же, сейчас, дали знать валенсийскому архиепископу.

– Рибейре? Хорошо, мы сейчас же уведомим его, – сказал восхищенный отец Жером.

В эту минуту вошел герцог Уседа и бросил на молодого послушника взгляд злобы и презрения. На это новое оскорбление Пикильо ответил холодностью и, возвратившись в келью, провел несколько дней в совершенном уединении.

– Ну что, отцы мои, – сказал Уседа, когда Пикильо вышел от настоятеля, – скоро ли будет конец?

– Все кончено, ваша светлость! – отвечал настоятель, с самодовольствием потирая руки.

– Вы шутите! Возможно ли?

– Нисколько не шутим. Вы теперь избавлены от мнимого сына. Он уже не может опозорить вас, как вы опасаетесь. Он теперь не выйдет отсюда. Он постригается.

– Полноте! – произнес герцог с сомнением. – Он, который устоял против всех мер архиепископа? Кто же совершил такое чудо?

Настоятель указал на приора.

– Вы, Эскобар! – вскричал герцог с удивлением и почтением.

Эскобар скрытно поклонился и рассказал, как совершилось такое удивительное обращение. Было время, что он не надеялся достигнуть своей цели, потому что к мавру не было подступа, но случай всегда помогает.

Когда цирюльник стриг Пикильо, Эскобар занимался чтением только для виду, а в сущности он следил за каждым движением того и другого и очень хорошо заметил, как записка попала под песочные часы.

Проводив Пикильо к настоятелю, он поспешно вернулся в келью и нашел письмо следующего содержания:

«Сын мой! Я в первый раз пишу к тебе и слава Богу, могу сообщить хорошие вести и подать надежду и утешение. Через Гонгарельо, который передаст тебе это письмо, мы узнали, что ты у иезуитов в Хенаресе. Мы знаем козни, тебя окружающие. Не бойся ничего и стой твердо. Брата твоего Иесида ищут, но он скрыт в безопасном месте, где никто не найдет его. Я надеюсь, что он скоро избавится от преследования. Аиха в Мадриде и теперь не дочь мавра, не приемыш дона Хуана д’Агилара, а герцогиня Сантарем. Она пишет мне, что Рибейра, твой страшный враг, но надеется на успех в пользу братьев. Будь спокоен, мы тебя не оставим. Остерегайся сетей, которые тебе расставляют. Будь непоколебим и помни отца и друга, который тебя благословляет.

Деласкар д’Альберик».

Это письмо, по-видимому, доказывающее бесполезность всех усилий к овладению молодым мавром, напротив доставило новое совершенно неожиданное средство к успеху. Эскобар увидел, что опасения герцога Уседы напрасны, но главное было то, что Пикильо не получал от Деласкара писем и, следовательно, не мог знать его почерка. Иезуит воспользовался этим обстоятельством и переписал письмо, а подлинное спрятал. Эта гнусная, бесчеловечная проделка имела полный успех. Пикильо должен был поверить.

Последствия, какие произвело это письмо, известны читателям.

Чрез неделю, в день Святого Людовика, назначено было пострижение. Предположили совершить это празднество по известным причинам тайно. Пикильо и сам не желал шуму и стечения свидетелей. Он только плакал и молился.

Часть шестая

Глава I. Воля короля

Когда герцог Лерма узнал о смерти Сантарема, то пришел в страшное бешенство и отчаяние. Он потерял человека, совершенно ему преданного и готового на все.

Аиха стала еще свободнее. Когда она была девицей, то еще несколько зависела от графини д’Альтамиры, но теперь, сделавшись вдовой, она никому не принуждена была давать отчета в своих действиях.

Лерма сдержал свое слово и в день свадьбы возвратил ей перехваченное письмо, которым мог угрожать; а потому и не смел теперь принудить ее явиться ко двору, как обещал королю, который беспрестанно спрашивал о ней.

Нечего было делать. Лерма решился сказать королю, что Аиха не может быть представлена ко двору, потому что есть маленькое препятствие – смерть мужа.

При этом известии король так рассердился на своего министра, что Лерма видел неминуемую свою погибель, если не исполнит обещания. Он снова поклялся представить Аиху под каким бы то ни было предлогом, и король опять надеялся.

Министр начал выполнение своей клятвы с того, что уволил от службы Толедского коррехидора и приказал преследовать строжайшим образом убийцу герцога Сантарема.

В подобных случаях не должно ничем пренебрегать. Лерма вспомнил об участии, которое принимал в этом деле дон Фернандо д’Альбайда. Ему было известно, что Фернандо жених сеньоры Кармен д’Агилар. Надо было испугать девушку касательно ее жениха, который без спросу оставил свой пост и вмешался в темное дело, через что подвергся гневу короля, то есть министра. После этого можно было предложить сеньоре Кармен условие прощения и даже обещать новые милости, если только она уговорит свою сестру явиться ко двору. Это можно было испытать, и Лерма принялся.

Между тем сестры поспешили в Мадрид. О Фернандо они не беспокоились, но тревожились за Пикильо и раненого Иесида. Аиха рассказала все королеве и просила ее покровительства. Хуанита в должности каммериеры была часто одна при королеве.

Рассказ об Аихе Маргарита слушала с таким участием, что Хуанита не заметила ее смущения при имени Иесида. Просить за него министра королева не согласилась.

– Не могу! – говорила она.

– Так он должен умереть, – сказала Хуанита.

– Умереть! – вскричала королева с ужасом. – Нет! Он скрыт в безопасном месте.

– Что за жизнь, когда не видишь солнца, когда живешь в темнице! О! Я знаю, каково это перенести!.. но если он не выдержит, захочет посмотреть на свет… на тех, кого любит…

Королева вздрогнула.

– Если он выйдет, его схватят, и он должен будет умереть. Я скажу тогда его сестре: королева отказалась спасти его.

– Нет! Нет! – возразила королева, стараясь скрыть свое смущение. – Но как помочь, я и сама не знаю.

В это время доложили о герцоге Лерме.

– Ах! – вскричала живо Хуанита. – Само небо посылает Иесиду спасение. Одно ваше слово – и министр не смеет отказать.

Хуанита не понимала, как трудно было выговорить это слово.

Вошел министр. Он явился за приказаниями королевы касательно придворного спектакля.

Никогда королева не была так внимательна и ласкова к министру, как теперь.

– Я знаю, герцог, как вы поощряете литературу и искусства, – сказала она. – Мне приятно видеть, как много они обязаны вам…

– Много чести, Ваше Величество, – отвечал Лерма с поклоном.

– Я хотела спросить…

«Ну, славу богу, об Иесиде», – подумала Хуанита.

– Я хотела спросить вас, – продолжала королева с замешательством, – вам ли мы обязаны развитием таланта Кальдерона?

– Точно так, Ваше Величество, я смею похвалиться этим.

– Какую дают завтра из его пьес?

– «Огонь под золой, или Тайная любовь».

– Новая? – спросила королева, смутившись более прежнего.

– Совершенно новая, Ваше Величество.

– Благодарю вас, герцог. Но… еще… я хотела спросить…

Хуанита желала досказать за нее.

– Говорят, что и бедный Сервантес так же обязан вам многим в своей жизни?

– Да, Ваше Величество. Он и «Дон Кихота» посвятил моему зятю, графу де Лемосу.

– Прекрасно, герцог.

– Не имеете ли чего приказать, Ваше Величество?

– Я?.. нет, герцог, мне, кажется, не о чем просить вас…

«А Иесид?» – чуть не сказала Хуанита.

– Я хотел доложить Вашему Величеству, что ваша свита достойна всякого уважения: она составлена из прекрасных очаровательных женщин, и я, не думая о смертельных врагах, которых могу нажить, вздумал украсить этот вечно свежий венок, несколькими новыми свежими цветками…

Королева поняла его слова, она все знала через графиню д’Альтамиру.

– А! вы хотите обновить мой двор. Да, это недурно. А эти дамы, начиная с графини д’Альтамиры, обвиняют вас, что будто вы делаете для короля то, что делаете собственно для меня?

– Я надеюсь, Ваше Величество, что вы не поверите этой клевете.

– Не бойтесь, не поверю! – с важностью отвечала королева. – Притом же вы, герцог, в таких летах… всегда так серьезны, постоянно заняты делами…

У министра было довольно смелости подумать, что королева начинает хитрить, но с каким намерением, он не мог себе объяснить, а потому продолжал с жаром:

– Для этого, Ваше Величество, я недавно настоял на том, чтобы представить ко двору дочь дона Хуана д’Агилара сеньору Кармен, а теперь упросил ее, чтобы она привезла с собой и герцогиню Сантарем.

– А что герцогиня, говорят, очень хороша собой? – спросила королева с коварной улыбкой.

– Да, Ваше Величество, – отвечал министр с смущением, – она не дурна.

– Этого мало, герцог, надо, чтобы она была прекрасна…

– Она очень мила, Ваше Величество.

– Я бы хотела гораздо больше. Чтобы она была очаровательна…

– Да… впрочем, – отвечал герцог, подозревая хитрость или западню, – многие находят, что она красавица… но я…

– Где же вам знать в этом толк! Я лучше понимаю, а потому хочу сама видеть и судить.

– Вы, Ваше Величество! – вскричал министр с испугом.

– Да. Говорят, она вдова? – спросила королева, не обращая внимания на беспокойство министра.

– Точно так, Ваше Величество.

– Так я не понимаю, отчего она давно не имеет место при дворе? Это даже неприлично. Скажите ей, герцог, что я принимаю ее в число моей свиты, если она желает.

В эту минуту все совершилось, что он обещал королю; на что мог надеяться, королева сама предложила ему. Но какая у нее была хитрость, он не угадал.

Потом, почтительно поклонившись, он сказал:

– Сегодня же уведомлю герцогиню Сантарем о чести, какую Вашему Величеству угодно ей оказать.

– Да, только в таком случае, если она согласится. Не забудьте, необходимо ее согласие!

Герцог вышел довольный собой.

Королева сейчас же послала Хуаниту к Аихе сказать, чтобы она отказалась.

– Как, Ваше Величество! – вскричала удивленная Хуанита. – Герцог предложил ей бывать здесь, подле вас… Ведь это счастье превзойдет все ее желания.

– И в особенности все желания министра. Надо непременно, чтоб она отказалась. Пусть согласится только тогда, когда министр простит Иесида.

– А! Теперь я понимаю!.. Но неужели министр согласится?

– Непременно!

– О, это превосходно! – И Хуанита побежала.

Королева, оставшись одна, оглянулась и вполголоса сказала:

– Он будет освобожден… спасен… и не я этого потребую!

Герцог между тем в восхищении побежал к королю с известием, что желание его исполнено. Аиха не только будет представлена ко двору, но и определена. Он рассказал, что герцогиня Сантарем сначала не решалась, а потом согласилась на условии, которое он исполнил от имени короля. Оно состояло в прощении мавра Иесида д’Альберика, имевшего дуэль с христианином. Приказал приготовить бумагу об этом, потому что Аиха желает иметь ее в руках прежде, нежели явится ко двору.

– Для чего же прежде? – спросил король.

– Чтобы поблагодарить Ваше Величество при первой встрече.

«Право, у меня великий министр», – думал король.

Через несколько минут по уходе министра королю доложили:

– Великий инквизитор Сандоваль и архиепископ Рибейра.

– Просить.

Духовные власти выбрали самую благоприятную минуту для своего прихода. Король был в милостивом расположении духа.

Великий инквизитор доложил Его Величеству, что права инквизиции нарушены самым непозволительным образом, и этим нанесено архиепископу Валенсийскому непростительное оскорбление. Это нарушение и оскорбление сделано братством иезуитов, которое по своей воле и беззаконно задержало и укрыло у себя неофита, дерзко и неблагодарно отвергнувшего отеческие попечения достопочтенного архиепископа. Неофит этот скрыт у иезуитов в Хенаресском монастыре под предлогом приюта. Так как святая инквизиция не может допустить неограниченность прав приюта и употребление его во зло, то советом определили: ограничить право приюта двумя неделями. А совет приказал Хенаресскому монастырю ордена иезуитов немедленно выдать чиновникам святой инквизиции укрытого неофита, который родом был мавр и пользуется приютом более четырех недель.

Эти две бумаги инквизитор принес королю для подписания и готовился вместе с архиепископом поддержать всеми доводами, но король не дал им долго убивать время на красноречие.

– Давайте, отцы мои, давайте. Если это справедливо, если так нужно, я согласен с вами. Я подпишу. Моя священная обязанность заботиться о церкви.

Король стал искать перо.

– Наш король все тот же Филипп Благочестивый – Католический! – сказал тихо Рибейра, но так что король мог слышать.

– И все тот же меч правды и щит веры, – прибавил инквизитор.

Благочестивый Филипп не имел привычки читать скучные бумаги. Но тут глаза его нечаянно упали на середину листа, который хотел подписать, и он увидел имя Пикильо Аллиаги.

– Пикильо Аллиага!.. – воскликнул король. – Имя что-то знакомое… Ах да! Это, верно, тот самый, которого хотел отыскать дон Августин.

– Тот самый, мы его отыскали и требуем!

– Зачем? – спросил король.

– Наказать, Ваше Величество, он…

– Наказать? Я этого не хочу… Я не хочу, чтобы он был в темнице инквизиции. Я обещал его освободить.

– Кому же, Ваше Величество, изволили обещать?

– Кому?.. Самому себе.

– Так вы его знали, Ваше Величество?

– Я? Нет. Я не знаю.

Эти слова были произнесены твердым, решительным голосом, какого Великий инквизитор и Рибейра еще не слыхивали. Они посмотрели друг на друга и как будто глазами говорили:

– Не понимаю решительно, что это значит?

– У него начинается проявляться твердость характера.

– Это неприятно.

– И даже очень странно.

Король в это время собственноручно написал повеление и позвонил. Вошел дежурный камер-лакей.

– Есть кто-нибудь из офицеров в приемной?

– Ваше Величество, там дон Фернандо д’Альбайда. Он пришел дать ответ за отлучку без позволения.

– Он ответит министру после, а теперь пусть повинуется мне, позови его!

Сандоваль и Рибейра переглянулись снова и посмотрели с изумлением на короля, думая: не помешался ли он.

Вошел Фернандо д’Альбайда.

– Отправляйся немедленно в Хенаресский монастырь, – сказал ему король, – покажи почтеннейшим отцам иезуитам это повеление и требуй, чтобы тотчас при тебе же освободили означенного здесь Пикильо Аллиагу.

– Пикильо Аллиагу! – повторил удивленный Фернандо.

– Да, ты его знаешь?

– Знаю, Ваше Величество. Это прекрасный и достойный молодой человек, с благородным сердцем и большими дарованиями.

– Слышите, отцы мои? – спросил король, обращаясь к Великому инквизитору и архиепископу.

– Он всем заслуживает покровительство Вашего Величества, – прибавил Фернандо.

– Слышите, отцы мои?.. Ступай же, д’Альбайда, поторопись… Ах!.. Нет, погоди, – продолжал король, принимаясь снова за письмо… – Или нет… нет, ступай, эту записку я с другим пошлю.

Фернандо почтительно поклонился и вышел.

Он написал следующее:

«Король спешит исполнить обещание, которое дал прекрасной сеньоре Аихе дон Августин. Сегодня вечером Пикильо Аллиага будет освобожден».

Потом, взглянув на Сандоваля и Рибейру, которые все время стояли безмолвно, сказал:

– Я вас не держу, отцы мои.

Представители духовной власти вышли со стыдом и досадой.

При выходе они встретились с Лермой, и все ему рассказали.

– Я решительно не понимаю, что сделалось с королем! – произнес Рибейра.

– А я не понимаю, что стало с королевой! – прибавил министр.