Текст книги "Вариации на тему любви и смерти (сборник)"

– А мы тут ничего живем, да, ничего, – проговорил отец и, что делать, опрокинул вторую стопку в гордом одиночестве, раз уж сын с невесткой отказались. – Сынишку вот твоего второго на ноги подымаем, да…

Михаил кивнул в согласии головой: понял, мол, батя, спасибо.

– Знаешь хоть, как назвали его?

– Мишанькой, – проговорил Михаил. И, чуть помолчав, добавил в некоторой задумчивой растерянности: – Может, зря так? Степкой вроде собирались…

– Э нет, не скажи! – озорно погрозил заскорузлым пальцем отец: хмель наконец стал брать его, и ему сделалось легче, проще за застольем. – Степку мы еще успеем, правда, Галка?

Галка не ответила, покрылась только легким румянцем и в смущении опустила голову.

– Степку мы еще успеем, – повторил отец. – А вот Мишутка нам нужен был. Нужен. Что думаешь, парень, легко нам тут было без тебя? Столько-то времени?

Михаил опять кивнул в согласии головой: понимаю, мол, батя, нелегко, спасибо на добром слове.

– Так что вот так… – Роман Степанович налил себе третью стограммовую стопку. – Пью, значит, за вас, молодых. И – смотрите чтоб у меня! – Выпив, он опять дурашливо-озорно погрозил пальцем.

Где-нибудь в полчаса Роман Степанович охмелел окончательно – видать, тоже внутри намучился, натерпелся душой, и теперь, расслабившись, с трудом справлялся с собой. Главное-то, что он хотел спросить, он так и не мог выговорить. Боялся, что может испортить что-нибудь, не так сказать, не так сделать… А спросить-то ему хотелось вот что:

«Как дальше думаешь жить, сын? Что завтра делать надумал?»

Хмельного, бессвязно бормочущего, Михаил с Галчонком отвели отца на кровать. Он не сопротивлялся, лег покорно и вскоре зашелся богатырским сытинским храпом.

Утром, на рассвете, Галчонок толкнула Романа Степановича легонько в плечо:

– Отец…

– А? Что? – встрепенулся тот испуганно.

– Вставай, отец, – прошептала Галчонок.

– Что, что такое? – не понимал тот спросонья.

– Вставай, дело есть…

Через полчаса ехали на мотоцикле по лесной дороге из Красной Горки в поселок Северный. За рулем – Роман Степанович, впереди него, на бензобаке, трехлетний Гришанька; Михаил – на заднем сиденье, а Галчонок с малышом на руках – в коляске.

Подъехали не к милиции, а к дому участкового – старшине Павлу Вострикову. Роман Степанович остался в мотоцикле, а Михаил с Галчонком и детьми вошли в сени, постучали в дверь. Павел Востриков давно был на ногах, завтракал. Крикнул:

– Да, да, входите!

Первым вошел Михаил.

– Мишка? Сытин? Ты?! – пораженно воскликнул старшина Востриков и приподнялся из-за стола; чашка с чаем неожиданно опрокинулась, и чай медленно, тонкой струйкой потек со скатерти на пол…

Михаил кивнул: да, я.

Сзади Михаила стояла Галчонок, держа на руках запеленутого в одеяльце, сладко спящего младенца; а старший сын, Гришанька, крепко ухватился за материн подол и цепко, настороженно смотрел на старшину милиции.

Главное – полюбить других людей
Интервью с писателем Георгием Баженовым

– Георгий Викторович, вы – воспитанник Свердловского суворовского военного училища, окончили Институт иностранных языков и Литературный институт имени Горького, работали переводчиком английского языка, педагогом, журналистом, побывали во многих странах мира и исколесили в качестве разъездного корреспондента Советский Союз и Россию... А как формировался писатель Георгий Баженов, с чего началась Ваша писательская судьба?

– Смешно и странно звучит сегодня – с кроссвордов. В суворовском училище я очень увлекался составлением кроссвордов (в 60-е годы это была редкость, тем более для мальчика 14–15 лет), печатал их в газете Уральского военного округа «Красный боец», в редакции обратили на меня внимание и предложили писать заметки, репортажи, статьи… Так я стал юным журналистом. О писательстве в то время я не помышлял. Писатель – это человек, душа которого открыта для чужой боли. Для этого нужно было созреть. В молодости человек эгоистичен, думает больше о себе, чем о других. Только тогда, когда я стал относиться к чужой боли, к чужим страданиям как к своим, только тогда я по-настоящему почувствовал, что такое муки и радости творчества. После окончания 3-го курса Горьковского института иностранных языков меня, с группой лучших студентов, направили работать в Индию переводчиком (в то время мне было чуть более 20 лет), я жил и работал в Индии, а душой, сердцем был дома с молодой женой и маленькой дочкой, мучился, страдал, но больше всего я страдал страданиями близких людей, затем это перешло в какое-то иное качество – я полюбил чувствовать себя на месте других людей, не только близких, но – людей вообще, других, чужих… Именно в Индии я написал первые свои рассказы (не об Индии, а о России), отправил их в Москву, прошёл конкурс в Литературном институте, попал в семинар Сергея Залыгина. После этого и началось, наверное, мое постепенное формирование как писателя. Главное – созреть, полюбить других людей, научиться сострадать, сопереживать; причем любовь и сострадание к другому человеку доставляют писателю большую радость, чем лелеяние собственных бед и страданий.

– Где и когда были Ваши первые публикации?

– Первый рассказ «Добрая душа» (написанный, кстати, в Индии) был напечатан в журнале «Смена» в 1971 году. Но точкой отсчета своей истинной профессиональной карьеры я считаю публикацию повести «Братья» в журнале «Наш современник» в 1973 г. Затем появились рассказы и повести в «Неделе», в «Литературной России», в журнале «Молодая гвардия» и другой периодике. В 1975 году в серии «Молодая проза Сибири» (отцом-вдохновителем этой серии долгие годы был писатель Альберт Лиханов, спасибо ему за поддержку) вышла моя первая книга «Время твоей жизни» с предисловием Сергея Залыгина. Затем в 1976 г. меня приняли в Союз писателей, и началась профессиональная творческая жизнь…

– Вашему творческому пути более 35 лет. Всегда ли этот путь был ровен и стабилен или случались взлеты и падения? Были ли периоды активной деятельности и годы молчаливого затворничества?

– Сейчас сам удивляюсь, что так быстро пролетели эти 35 лет… Конечно, самыми плодотворными были годы вплоть до развала Советского Союза. Я жил и горел литературой, много писал, много печатался и издавался. Рассказы, повести, романы появлялись на страницах журналов «Новый мир», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Север», «Дон», «Урал», «Сельская молодежь», «Смена», «Даугава», «Подъем», «Советская литература на иностранных языках», «Роман-газета» и др. Издавался в «Советском писателе», «Современнике», «Молодой гвардии», «Московском рабочем», «Советской России». Затем, когда рухнул Советский Союз, со мной, к сожалению, как и с очень многими другими писателями, произошел затяжной духовный кризис. Дело не в том, что я не мог писать, дело в другом: я потерял ощущение необходимости творчества. Народ, его идеалы, его жизнь, казалось мне, были раздавлены: кому в такое время нужны наши произведения? Я очень болезненно пережил эти годы. Более того: принял решение – больше писать не могу, не хочу и не буду. Рухнуло все, ради чего я жил и зачем жил, – к чему насиловать себя, доказывать себе и другим, что ты писатель, когда вокруг – бездна? В 1997 году издательство «Вече» выпустило 4 тома моих сочинений – романы, повести, новеллы, хроники. К своему 50-летию я как бы подвел черту, решив для себя – писать больше не буду (по принципу Толстого: если можешь не писать – не пиши). Это и было, можно сказать, началом молчаливого затворничества. Страшный период, тяжелые годы внутреннего и духовного одиночества, «уход в себя»…

– Могут ли быть продуктивны и конструктивны такие «уходы в себя»? Как Вы сами преодолели период молчания?

– Каждый писатель преодолевает свой духовный кризис по-своему. Можно «уйти в себя» навсегда, можно попробовать выйти из молчания, да уже ничего не получится… Конечно, за годы молчания о многом передумалось, многое подверглось переоценке, но главное – это понять: никто, кроме тебя, не поможет тебе преодолеть самого себя, свое отчаяние, свое молчаливое лелеяние бед и незаживающих ран. «Уход в себя» конструктивен только в том случае, если он заканчивается тем, что твоя душа оживает и в тебе начинает рождаться замысел. Когда я остановил в себе самоистязание и самобичевание, то однажды вновь почувствовал неодолимое желание писать. И когда начал писать, сразу почувствовал не то что облегчение, а внутреннее просветление. Мне было самому весело, интересно и любопытно писать свой новый роман. Называется он «Бинго» и совсем недавно издан отдельной книгой. Спасибо судьбе.

– Георгий Викторович, Ваши произведения – современны, герои – обычные люди со своими, но близкими любому человеку судьбами, с обыденными, житейскими проблемами. Ваши сюжеты, можно сказать, музыкальны, созвучны действительной сути человека: они обнажают именно те стороны нашей жизни, о которых теперь, как правило, молчат, – наши чувства, переживания, терзания, метания, самоанализ. Вы не только показываете читателю все внешние, видимые обстоятельства жизни Ваших героев, но и мастерски передаете их сокровенные, не надуманные, а как бы услышанные и подслушанные мысли. Как Вам удается держаться в таком ключе, не «срываясь» на элементарное, теперь ширпотребное, «хлеба и зрелищ!»? Тяжело ли оставаться самим собой?

– Вопрос объемный, красивый и многогранный. А ответ короткий: нет, самим собой оставаться легко. Если, конечно, ты настоящий писатель, а не флюгер и не тряпка.

– Роман «Бинго» как бы выбивается из общего ряда Ваших работ. Что это: новый взгляд, переосмысление, игра, дань моде, другой стиль, другой Баженов?

– Да, роман «Бинго» – это что-то новое, другое в моей работе. Я не для того так долго молчал и мучился, чтобы, начав писать вновь, слепо повторять самого себя. Жизнь настолько изощрилась, ложь так многолика, общечеловеческие посулы столь обольстительны, что в какой-то момент я почувствовал: над ложью, которая так величественна и многообразна, так напыщенно-фальшиво «прекрасна» и заманчива, над этой ложью нужно смеяться. Нужно не только бороться с ней (это почти всегда малоэффективно), нужно высмеивать ее. Построить огромный карточный дом, где все так серьезно и якобы основательно, – а потом дунуть на него. И рассмеяться! Разве не было нам весело, когда мы детьми дули на карточный дом – и он рассыпался в прах?! Зла, фальши и лжи (от всеобщей якобы праведности до духовного фарисейства и лицемерия) так много, что мне наконец захотелось не заплакать, а рассмеяться. Что я и сделал. Сквозь слезы, конечно. Но все-таки – рассмеялся. Такого в моих работах еще не было. Значит, не зря я «уходил в себя». Книга пронизана улыбкой, иронией и самоиронией; есть в ней и сарказм; и насмешка над самим собой; и даже над серьезностью небытия я посмеиваюсь, потому что главное – сама жизнь. Вот ее-то и нужно любить.

– Георгий Викторович, Ваши пожелания нынешним молодым читателям?

– Мои пожелания нынешним молодым читателям – прочитать мой новый роман «Бинго». Конечно, говорю это с улыбкой: а вдруг и в самом деле прочитают? Но главное, молодые должны помнить: самые плодотворные годы – это как раз молодость. Что посеешь, то и пожнешь. Читайте только то, что истинно. А компас для этого – душа человека. Не мода, не реклама, не шумные и никчемные жизненные побрякушки. Читайте и наслаждайтесь подлинной литературой, дорогие друзья! Вот мое главное пожелание.

Беседу вела Анна ПОПОВА.