Текст книги "Человек в витрине"

– Но если Экхольт постучал в витрину, Фольке-Есперсен вполне мог его впустить, – возразил Фристад. – Таксист в форме не вызывает подозрения… Может быть, он притворился, будто хочет спросить дорогу…

– Тебе лучше знать, какой линии придерживаться в суде, – ответил Гунарстранна, поднимая руки вверх. – А ведь мы еще не говорили о возможных мотивах его сына. Меня очень заботит надпись на груди покойника…

Их прервали; дверь распахнулась, и в кабинет вошел Франк Фрёлик.

По пути к Фристаду Фрёлику пришлось несладко: у здания столпились представители таблоидов. Ворвавшись в кабинет прокурора, Фрёлик испытал такое же облегчение, как в сильный ливень, когда укрываешься под старой елью.

Фристад и Гунарстранна сидели в синих крутящихся креслах; оба молчали и предавались собственным мыслям.

– Воняет табаком, – заметил Фрёлик, принюхавшись.

– Вот видишь. – Фристад досадливо мотнул головой в сторону Гунарстранны. – Вот видишь, что ты натворил!

– Черт побери, – тяжело дыша, продолжал Фрёлик. – Журналисты просто с цепи сорвались после убийства таксиста!

Гунарстранна повернулся к Фрёлику.

– По радио говорили, что все таксисты в городе словно с ума посходили, – буркнул он. – Обычное дело. Вопят, что мы живем в безумное время, что работать таксистом небезопасно. С утра сотня таксистов окружила парламент и не переставая жала на клаксоны. Сегодня все служащие как один опоздали на работу – даже сотрудники прокуратуры и министерства юстиции. На выезде из аэропорта Гардермуэн образовалась огромная пробка… – Помолчав, он добавил: – Возможно, убийство таксиста связано с нашим делом, но такой вывод не обязателен.

– А как же мобильник под педалями? – напомнил Фристад. – И звонок Фрёлику, и пароль «сто девяносто пять»…

Гунарстранна развел руками:

– Ты уж сам решай, что означают цифры: номерной знак или строки из Библии…

Фристад перестал крутиться в кресле и в досаде топнул обеими ногами по полу:

– Но ведь он позвонил и назвал номер! Номер своего такси…

– Да-да, хорошо, – раздраженно перебил его Гунарстранна. – Но не забывай, что Фрёлик несколько дней разыскивал водителя такси номер сто девяносто пять! Экхольт мог назвать номер просто для того, чтобы представиться… – Инспектор повернулся к Фрёлику: – Он что-нибудь говорил о надписи на теле мертвеца?

– Нет, – сказал Фрёлик. – Только назвал номер. Сто девяносто пять.

– И больше ничего?

– Нет, кроме…

– Кроме чего?

– Да ведь я уже говорил. Он намекал на то, что ему кое-что известно. Мне показалось, что, когда он мне звонил, он был не один.

Фристад и Гунарстранна в упор посмотрели на Фрёлика; тот виновато развел руками:

– Возможно, Экхольт сидел в пивной или в кафе. Во всяком случае, там было довольно шумно. А время от времени он как будто прикрывал трубку рукой.

– Может быть, Экхольт с кем-то разговаривал, когда звонил, – объяснил Гунарстранна прокурору. Тот выразительно нахмурился.

Фрёлик пожал плечами:

– Точно я не знаю. Просто мне так показалось.

– С кем он мог быть? – задумчиво спросил Фристад. – С Гро Хеге Вюллер?

Фрёлик покачал головой:

– Если с ним кто-то и был, то мужчина.

– Это имеет какое-то значение? – спросил Фристад.

– Да, имеет, поскольку через час его нашли мертвым, – ответил Гунарстранна.

– Но как тогда объяснить, что Экхольта убили именно после разговора с Фрёликом? – рявкнул Фристад.

– Понятия не имею, – раздраженно ответил Гунарстранна.

– Но его убийство наверняка связано с убийством антиквара!

– Наверняка?

– Он ведь сам сказал, что ему кое-что известно!

– Всем кое-что известно. И тебе, и мне!

– Неужели он хотел поговорить не об убийстве, а о чем-то другом? Вряд ли!

– Допустим… – сказал Гунарстранна.

– Экхольт наверняка что-то видел, – чуть смягчившись, продолжал Фристад.

– Не обязательно.

– Не обязательно? Он водит такси с номером сто девяносто пять. Те же цифры написаны на трупе. Через несколько дней Экхольт звонит сотруднику полиции и со смехом называет пароль!

– Тогда объясни, что там, по-твоему, произошло, – невозмутимо предложил Гунарстранна.

– Что там могло произойти? Экхольт ворвался в магазин, схватил штык и заколол Есперсена, потому что считал, что старый козел трахается с его подружкой!

Гунарстранна и Фрёлик с любопытством наблюдали за Фристадом. Прокурор вскочил из-за стола, подбежал к окну, отвернулся и принялся быстро-быстро сжимать и разжимать кулаки.

– Ну а дальше? – досадливо спросил Гунарстранна.

– А дальше он раздел старика, нарисовал у него на груди номер и посадил убитого в кресло на витрине!

– Зачем?

– Зачем?! Откуда же я знаю?

– Ну а потом?

– А что – потом?

– Ключи.

– Ах да! – Фристад начал успокаиваться. – Забрал ключи, поднялся на второй этаж и…

Фрёлик ухмыльнулся. Приунывший Фристад вернулся на место.

– Никуда не годится, – объявил Фрёлик. – По-моему, логичнее предположить, что убийца нарочно выставил труп на всеобщее обозрение. И если так и есть, ребус наверняка означает Библию.

– Но почему убили Экхольта? – задумчиво спросил Фристад.

– А может, его убил и ограбил пассажир, – тихо предположил Гунарстранна.

– Ты хоть сам-то себе веришь?

– Я – может, и нет, зато все таксисты в городе верят.

– Но ведь мы считаем, что два убийства связаны между собой?

– Если и есть связь между убийствами Фольке-Есперсена и Экхольта, – сказал инспектор Гунарстранна, вставая и убирая бумаги, – то, скорее всего, потому, что Экхольту было что-то известно о первом убийстве. Пока у нас нет никаких доказательств. Кроме того, мы с Фрёликом не сможем заниматься еще и убийством Экхольта.

Фрёлик кашлянул и сказал:

– Ставлю на то, что Ришара Экхольта прикончили, потому что он видел первое убийство!

– Если твою ставку и примут, то шансы очень невысоки, – улыбнулся Гунарстранна.

Фристад вскинул голову:

– Значит, ты все-таки считаешь, что связь между двумя убийствами есть!

– Совсем не обязательно. Но второе убийство следует расследовать отдельно. Этого требуют все таксисты города.

Подавленный Фристад следил за Гунарстранной, который складывал документы в папку.

– Что будешь делать дальше?

– Я как раз собирался сказать об этом, – жизнерадостно ответил Гунарстранна. – Сейчас я занимаюсь историческими изысканиями. Меня интересует прошлое Фольке-Есперсена.

– И глубоко ты закопался?

– Дошел до сорок четвертого года, – ответил Гунарстранна, убирая очки во внутренний карман.

Глава 40
ОТ МЫСЛЕЙ К ДЕЛУ

Франк Фрёлик посмотрел на часы. Четверть четвертого. Он покосился на парадную дверь склада Рейдара Фольке-Есперсена на улице Бертрана Нарвесена. Заглушил мотор, поставил машину на ручник и вышел. Дверь была не заперта; в нижнем этаже горел свет.

– Эй! – крикнул Фрёлик, когда за ним захлопнулась дверь. – Эй, есть кто живой?

Он зашагал по узкому проходу.

– Я, – ответил ему знакомый голос. За штабелем стульев стояла Анна с большим блокнотом в руках.

– Значит, справилась? – спросил он.

– С чем? – удивилась Анна.

– С визитом. В больницу Акер.

– А, вот ты о чем. – Она кивнула. – Да. А ты?

– Я… да, я тоже сделал то, что должен был.

Они молча смотрели друг на друга. Черная прядь упала ей на лоб. Она двумя пальцами заправила ее за ухо.

– Вот и хорошо, – сказал он, чувствуя себя идиотом, напрочь лишенным воображения.

– А ты? – спросила Анна. – Я имею в виду – что ты здесь делаешь?

– Надо кое-что поискать в документах, если они, конечно, здесь есть.

– Есть, целых два шкафа.

– Где?

Анна показала на лестницу:

– Вон там – в конторе на втором этаже. – Она сочувственно улыбнулась. – Бумаг целое море… Хватит на докторскую диссертацию.

Фрёлик вздохнул и посмотрел на часы.

– Неплохо начинается вечерок, – с вымученной улыбкой произнес он.

Анна улыбнулась в ответ:

– Вечер еще не начался!

На складе было холодно. Когда они говорили, изо рта у них вырывался пар. Фрёлик заметил, что ее пальцы, сжимавшие ручку, порозовели от холода.

– А ты как? – застенчиво спросил он.

Она показала ему блокнот:

– Вот, составляю опись.

– Я имел в виду твою спину. Как она?

– Получше, – ответила Анна. – Знаешь, что мне помогает? Рефлексотерапия. Вчера мне делали массаж стоп… Просто чудо! Я даже заснула в кресле.

– Здесь чертовски холодно, – заметил Фрёлик.

Анна кивнула и подышала на пальцы.

– Зато наверху тепло. Что ты ищешь?

Он пожал плечами:

– Понятия не имею!

Он направился к лестнице.

– Не знаешь, что ищешь?

Фрёлик попытался блеснуть остроумием:

– А я никогда не знаю, что ищу!

– Иногда знаешь, – возразила Анна, зажмуриваясь.

Они снова посмотрели друг другу в глаза. Фрёлик понял, что у него горит лицо.

– Да, – вздохнул он, пятясь к лестнице. – Пойду-ка я лучше осмотрюсь.

Поднявшись на верхнюю ступеньку, он обернулся. Анна закрыла дверцу шкафа и принялась писать в блокноте. Должно быть, она почувствовала на себе его взгляд, потому что вскинула голову. Они снова посмотрели друг на друга.

Фрёлик вошел в кабинет Есперсена. Внутри у него все бурлило. Он встал, привалившись спиной к двери, и выругал себя за тупоумие, неуклюжесть и неумение поддержать непринужденную беседу.

Он ведь собирался позвонить ей! И вот они случайно встретились, и он понятия не имеет, что ей сказать. Он нехотя подошел к шкафчику для документов и выдвинул верхний ящик. Ящик оказался битком набит папками, из которых торчали пожелтевшие документы. Он механически вытащил стопку папок, отнес их на письменный стол, сел и принялся листать. Сосредоточиться оказалось трудно. Он ни на миг не забывал об Анне. Анна совсем рядом, внизу, на складе… Фрёлик думал о том, что ему недостает навыков общения. Через полчаса он снял свитер и куртку. Груда бумаг на столе росла – он уже просмотрел половину одного ящика. Покосился на дверь и стал гадать: может быть, лучше спуститься и поговорить с ней? Нет, лучше не надо. Он только выставит себя полным идиотом.

Прошел час. Внизу хлопнула дверь. Фрёлик посмотрел на часы – половина пятого. Анна уехала домой. Подавив тяжелый вздох, он снова выругал себя за то, что не воспользовался удобным случаем.

Он встал и через кухоньку вышел на площадку. Просторный склад утопал в полумраке. Тусклый свет проникал только из окон, пробитых высоко под потолком… Сверху можно было различить лишь неясные очертания шкафов, стульев и непонятного хлама. Впервые за много лет Фрёлик пожалел о том, что не курит.

В десять минут девятого он изучил содержимое шести ящиков из восьми. Пока что поиски оказались тщетными. Фрёлик устал. Решив, что глоток свежего воздуха ему не повредит, он приоткрыл окно.

Внизу грохнула дверь. Он встал, спотыкаясь, вышел на площадку… и увидел Анну. Она поднималась по лестнице с упаковкой из шести банок пива под мышкой. Увидев его, она показала ему пиво:

– Надеюсь, сегодня вечером у тебя нет других срочных дел?

Оставшиеся папки они разделили пополам. Просматривая документы, они вспоминали музыку семидесятых. Даже затеяли игру: один называл группу, а другой должен был сказать, какие песни они исполняли и когда. Задавать наводящие вопросы не разрешалось. Анна, стоя на коленях на полу, листала папки и пила пиво.

– «Эдгар Броутон бэнд», – сказала она в тот миг, когда он нашел документ, который искал.

– Как ты их назвала? – рассеянно спросил Фрёлик, не веря своим глазам.

Анна торжествующе улыбнулась, уверенная, что он не знает:

– «Эдгар Броутон бэнд»!

Фрёлик дочитал найденный документ и быстро ответил:

– Я наткнулся на них в «Шато-Неф»[15]15
  «Шато-Неф» – здание в Осло, в котором находится Норвежское студенческое общество. В нем есть кафе, бары, выставочные залы и прочие места для студенческих собраний. Название в переводе с французского означает «Новый замок», в норвежском «неф» примерно соответствует русскому «хрю». Поэтому символом студенческого общества является свинья.


[Закрыть] году в семьдесят втором или семьдесят третьем. Тогда я учился в восьмом классе.

– Докажи! – потребовала она.

– «Инсайд аут», – сказал он. – Пластинка семьдесят второго года. – Он помахал листком бумаги: – Все!

Анна стояла к нему спиной и смотрела в окно на луну. И тогда он предложил ей поехать к нему и послушать пластинки. Она ничего не ответила, но вышли они вместе и, пройдя мимо стоянки, отправились к станции метро. По пути говорили обо всем подряд. Иногда о чем-то серьезном. Анна первая заметила, что они идут не на ту платформу.

– Не на ту? – удивился Фрёлик.

– Если ехать в центр, нам нужно на другую сторону.

– А если ко мне, то вон наш поезд, – возразил он, показывая на поезд линии Ламбертсетер, выползающий из туннеля.

Выйдя, оба почему-то посерьезнели. Они шли, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. И только когда оказались в лифте одни, он прикоснулся к ее губам. Она обеими руками обхватила его шею. Они стояли, забыв обо всем, и опомнились, только когда лифт начал спускаться.

Они занимались любовью под Heartattack and Vine Тома Уэйтса. Потом он заснул, но проснулся, когда она укрыла их одеялом. Они лежали голые и смотрели на небо в большое окно спальни. Видимость была прекрасная. Фрёлик заметил, что поверхность луны как будто закрыта красной промокашкой.

– Кажется, я сошел с ума, – сказал он.

– Лунное затмение, – еле слышно ответила она.

– Да? – Он притянул ее к себе и уткнулся подбородком в ее круглое плечо.

– У тебя мягкая борода, – сказала она. – Никогда бы не поверила, что борода может быть такой мягкой.

Он прошептал:

– А я еще никогда не видел лунного затмения.

– Может быть, такого четкого больше никогда и не увидишь, – ответила Анна. – Сегодня очень необычная ночь… Полное лунное затмение!

Он сжал ее руку.

– На самом деле сегодня я должна была поехать на озеро Трюванн, чтобы наблюдать затмение в телескоп, – призналась Анна. – Мы договорились встретиться там с университетскими друзьями.

– На встречах с университетскими друзьями ты наблюдаешь затмения?

– В числе прочего я изучала и астрономию.

– Если хочешь, поедем туда на такси.

– Мне отлично все видно и отсюда.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу в позе ложки. Анна поджала ноги и вздохнула – совсем как довольная кошка, подумал Фрёлик, вдыхая аромат ее волос и глядя на небо. За светло-розовой промокашкой по-прежнему виднелся крошечный полумесяц. Ему показалось, что он, как и она, должен говорить шепотом. Он спросил:

– На Луну падает тень Земли, да? Почему она красная, а не черная?

– Солнечный свет проходит через земную атмосферу, которая отфильтровывает почти всю синюю часть спектра. Остается красный.

– Как интересно!

– Сейчас на озере Трюванн собралось несколько тысяч человек. О затмении наверняка рассказывают по телевизору. Люди по всей Норвегии тепло одеваются, выходят на улицу и смотрят в небо. Когда происходят такие события, чувствуешь себя совсем маленькой…

– Ничего удивительного, – ответил он. – Тень Земли, надо же! Солнце светит на Землю, а тень закрывает Луну. Такое не каждый день увидишь.

– Рука Божья, – прошептала она, прижимаясь щекой к его руке.

Глава 41
ДАМЫ РАЗГОВАРИВАЮТ

Инспектор Гунарстранна снова поехал в Хаслум, в район ухоженных домиков, в одном из которых жил Эммануэль Фольке-Есперсен. На сей раз он не предупредил заранее о своем приезде. Поэтому, когда он позвонил в дверь, ему открыли не сразу. В ожидании инспектор смотрел в сизовато-синее небо, предвещавшее еще один морозный день. Он глубоко вздохнул. Наконец в прихожей послышались тяжелые шаги пожилого человека.

– Снова вы! – удивился Эммануэль Фольке-Есперсен, распахнув дверь. – Неужели еще не надоело?

Он повернулся и с трудом зашагал назад. Тяжело дыша, остановился на пороге гостиной и стал ждать, пока незваный гость снимет калоши. Эммануэль с трудом опустился в мягкое кресло и огляделся.

– Кофе нет, – буркнул он. – И печенья нет… – Он взял с журнального стола пульт. – Придется ограничиться Шубертом.

– Как они познакомились? – спросил Гунарстранна, когда по комнате поплыли первые сладкие звуки скрипок. – Вы знаете?

– Кто? – спросил Эммануэль.

– Амалье и ее муж, Клаус Фромм.

Есперсен вскинул руки вверх:

– Боже мой, и как вам не надоест! – Он глубоко вздохнул. – Да, верно, его звали Клаус Фромм. А Амалье…

– Мне неприятно, что вы утаили такие важные сведения, – сурово перебил его Гунарстранна.

Эммануэль покачал головой:

– Утаил? Ну нет. О Фромме мне почти ничего не известно. И его имя совершенно выпало у меня из головы. Об Амалье я знаю немногим больше. Рейдар был влюблен в нее со школы… – Он взял пульт и убавил громкость. – Рейдар и Амалье были неразлучны с ранней юности. Они были ровесниками. И жили недалеко друг от друга – в районе Сент-Хансхёуген. Мы с Арвидом и Рейдаром жили на Гейтмюрсвейен, в доме над магазином, недалеко от больницы. Семья Амалье жила на квартал ближе к университетской клинике. И они стали любовниками. – Эммануэль всплеснул руками. – В наши дни такое тоже случалось. Только, по-моему, тогда слово «любовники» не употребляли. Да, времена меняются… Могу лишь сказать, что с Амалье Рейдар проводил гораздо больше времени, чем с друзьями. Амалье стала первой любовью Рейдара. Они были неразлучны. Их тянуло друг к другу как намагниченных, и они ничего не могли с собой поделать. – Эммануэль скрестил руки на животе, откинул голову на спинку кресла и продолжил: – Когда вы в прошлый раз уходили, я все гадал, стоит ли сказать вам то, что я говорю сейчас. Я решил подождать и посмотреть, на что вы способны. Мне было интересно, удастся ли вам выяснить, как звали ее мужа. Короче говоря, если то, что я собираюсь вам рассказать, важно для следствия, вначале докажите… Хотя, наверное, доказать что-то невозможно. Тем не менее я убедился, что вы не лишены способностей. Так вот, с историей замужества Амалье я вам почти ничем помочь не могу. Зато как она познакомилась с будущим мужем, я помню. У семьи Амалье были связи в Германии. Может быть, там учился ее отец, а может, там жили дальние родственники – понятия не имею. Наша семья всегда ездила летом в Хьёме. Амалье с родными ездила в Германию. Со своим будущим мужем она тоже познакомилась летом – либо в тридцать восьмом, либо в тридцать девятом. Он был гораздо старше, чем она. Наверное, Фромм мог предложить ей больше, чем Рейдар. В общем, после того лета у Амалье и Рейдара все разладилось. Она все ему рассказала. Вы только представьте себе: их по-прежнему влекло друг к другу, но она стала невестой иностранца.

– Клауса Фромма?

– Конечно. Любовь Амалье к Фромму здорово портила жизнь моему брату.

Гунарстранна поморщился от досады:

– И вы молчали?!

Эммануэль снисходительно усмехнулся и продолжал:

– Когда она вернулась после летних каникул… наверное, все-таки шел тридцать восьмой год… так вот, самое ужасное, что Амалье и Рейдар все равно продолжали встречаться. Она никак не могла освободиться, хотя и понимала, что прежнего уже не вернешь. Она ведь даже носила кольцо, подаренное женихом-немцем… Представляете? В общем, я даже не знаю, что сказать. Их тянуло друг к другу, но их влечение их погубило. Вместо двоих их теперь стало трое.

– Эта дамочка предала вашего брата и нашла себе в Германии другого жениха, за которого потом и вышла замуж. А ваш брат рисковал жизнью, сражаясь с немцами!

– В жизни еще и не такое бывает, – дипломатично ответил Эммануэль.

– Непостижимо!

– Моцарт умер нищим. Инспектор, в жизни много непостижимого.

– Тем не менее кое-что вполне поддается объяснению.

– Что, например?

– Вчера я попросил своего сотрудника посмотреть бумаги на улице Бертрана Нарвесена. Он нашел там странный документ. Это счет, выписанный в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Счет выписан одной газете в Буэнос-Айресе и адресован господину по имени Клаус Фромм.

Эммануэль нахмурился:

– Ну и что тут непонятного?

Инспектор глубоко вздохнул:

– У меня в голове не укладывается, как ваш брат мог после войны вести дела с мужем Амалье!

Эммануэль тяжело дышал.

– Повторяю, здесь нет ничего странного. Рейдар был во всех отношениях практичным человеком. Что называется, практичным до мозга костей. Он не был бескомпромиссным Гамлетом! Он был Рейдаром Фольке-Есперсеном. Война закончилась. Некого убивать, некого больше бояться. Какой смысл оставаться врагами, тем более с Клаусом Фроммом? Зачем враждовать, если война закончилась?

– Все равно не понимаю, – упрямо перебил его Гунарстранна.

Эммануэль неприязненно поджал губы:

– Что вы не понимаете?

– Клаус Фромм – не кто-нибудь. Он служил в немецких оккупационных войсках в Норвегии. Подписывал смертные приговоры невинным людям – в том числе в отместку за действия вашего брата. Фромм стал воплощением того, что норвежцы ненавидели в оккупантах. Амалье Брюн выбрала его в мужья. Неужели ее выбор не оскорбил чувств вашего брата?

– Почему ее выбор должен был оскорбить Рейдара?

– Как «почему»? Она бросила вашего брата, можно сказать, предала его, изменила ему с человеком, который олицетворял все, против чего он сражался, все, что он пытался уничтожить, рискуя жизнью. Она не могла поступить хуже по отношению к нему!

– Да как у вас только язык повернулся осуждать ее? – Глаза Эммануэля засверкали. – Какое вы имеете право судить людей, которых вы не знаете?

Гунарстранна закинул ногу на ногу и приказал себе успокоиться.

– Но разве я ошибаюсь? – чуть мягче спросил он. – Разве все было не так, как я сказал? Разве она не вышла замуж за Клауса Фромма? Разве он не был судьей в годы войны, разве не служил в самом ненавистном заведении, окруженном дурной славой? Нацистский суд уступал, пожалуй, только тюрьме на Мёллергата, девятнадцать!

– Да, – кивнул Эммануэль. – Все так и было. Но неужели ее поступки дают вам право судить ее?

– Мне – наверное, нет, но ваш брат, видимо, считал, что имеет такое право.

Эммануэль несколько секунд смотрел на инспектора без всякого выражения.

– Вы забываете, что Амалье и Клаус Фромм любили друг друга. Как они, по-вашему, должны были поступить?

Инспектор не ответил.

– Из патриотизма ей следовало выйти за моего брата, хотя она любила другого? Вы хоть понимаете, что вы сейчас говорите?! А может, вы считаете, что Амалье Брюн следовало жить одной? Или уйти в монастырь только потому, что она полюбила немца, человека, который родился не в том месте?

– Клаус Фромм был убийцей.

– Нет, убийцей он не был. – Эммануэль яростно покачал головой. – Убийцей был мой брат. Клаус Фромм был немецким солдатом, который занимался сидячей канцелярской работой.

– Он был судьей, а не простым клерком, и он мог бы выбрать другую работу!

– Мог? Его отправили служить в Норвегию. Он согласился, потому что хотел быть рядом с любимой, более того, с невестой! – Эммануэль наклонился вперед. – Понимаю ваше недоумение… Но в жизни не всегда все устроено просто. Иногда происходят самые странные вещи. Если бы не война, в замужестве Амалье никто не усмотрел бы ничего из ряда вон выходящего. Любовный треугольник, такой как у Амалье, Фромма и Рейдара, – тоже вполне обычное явление. Только для них все закончилось плохо. Амалье, Фромма и Рейдара погубила война. Никто из них не виноват. В любви нет бесчестья. Влюбленные невинны, кого бы и по какой причине они ни полюбили!

Гунарстранна стиснул челюсти от раздражения.

– Вы говорите, что она познакомилась с Фроммом в тридцать восьмом. К тому времени Фромм уже четыре или пять лет был членом НСДАП! И я знаю, что он по крайней мере с тридцать четвертого года состоял в СС. Та розовая картинка, которую вы мне тут нарисовали, не выдерживает никакой критики. Да, верно, когда они познакомились, Амалье Брюн было лет семнадцать или восемнадцать, но она бросилась в объятия мужчины, который, по всей вероятности, уже был убийцей, убежденным нацистом!

– В чем вы обвиняете юную наивную девушку?! – Эммануэль в отчаянии вскинул руки вверх. – Даже Чемберлен в свое время питал симпатию к немецким фашистам. А ведь он был премьер-министром Англии! Как можно требовать политической сознательности от влюбленной девушки-подростка? У нас в Норвегии была свобода печати. Кроме того, в тридцатых годах общество еще не понимало подлинной сущности нацистов. Никто не догадывался об их агрессивности, экспансионизме, о требовании «жизненного пространства на Востоке»![16]16
  Термин национал-социалистической пропаганды, отражавший планы захвата и заселения территорий в Восточной Европе.


[Закрыть] Амалье была совсем девочкой, когда полюбила Фромма, взрослого мужчину. Что можно требовать от девочки? Кстати, вы ведь знаете, когда Рейдар стал участником Сопротивления, он начал издавать подпольную газету? И знаете, кто ему помогал? – Эммануэль помолчал, а потом торжествующе сказал: – Нет, не знаете! Вы не знаете, кто набирал на печатной машинке обращения короля, фронтовые сводки, которые передавались по радио из Лондона, кто тайком приходил к Рейдару по вечерам, рискуя жизнью и здоровьем… То-то и оно, что не знаете! Так вот, ему помогала Амалье Брюн. Она работала на немцев, но оставалась патриоткой, рисковала жизнью ради родины. И не ее вина, черт побери, что она разлюбила моего брата и полюбила другого!

Эммануэль стукнул кулаком по столу. Тирада лишила его последних сил – он сидел, задыхаясь и хватая ртом воздух. Инспектор Гунарстранна задумчиво смотрел на толстяка, который с трудом вытирал пот со лба.

– Ладно, поверю вам на слово, – сказал он. – Не сомневаюсь, вы правы: чувства, которые питали друг к другу Амалье Брюн и немец, – не мое дело, да и никто не вправе их судить. Но мне доподлинно известно, что ваш брат не забыл Амалье Брюн.

– Кто же мог забыть Амалье Брюн! Я тоже не забыл ее, хотя у меня никогда не было с ней романа. Понимаете, – торжественно продолжал Эммануэль, – Амалье была женщиной незаурядной; она была не только красивой, но и умной. Нет ничего удивительного в том, что он тосковал по ней… Кстати, а как же вы? Я слышал, что вы потеряли жену и вдовеете. Разве вы не тоскуете по ней?

– Обо мне не будем! – резко оборвал его Гунарстранна.

Эммануэль покачал головой и мрачно сказал:

– Что ж… Раз вы не готовы говорить о себе, позвольте поведать вам мою личную драму. Четвертого октября тысяча девятьсот пятьдесят первого года я увидел на платформе старого вокзала Эстбане красивую брюнетку… Мы с ней поравнялись и какое-то время смотрели друг на друга. С тех пор прошло полвека, но не было и недели, когда я бы не вспоминал красавицу с платформы… Больше мы с ней никогда не виделись. Думая о ней, я понимаю, что в тот день принял неверное решение и позволил судьбе сбить меня с пути. Извините, инспектор Гунарстранна. То, что мой брат по-прежнему тосковал по Амалье Брюн, не имеет никакого значения. Его тоска не имеет никакого отношения к делу.

– В прошлый раз вы упомянули о властности Рейдара…

– Он стремился владеть вещами, а не людьми.

– Думаете, он всегда способен был провести границу?

– Да.

– По-моему, вы что-то недоговариваете.

– Дорогой инспектор, вы когда-нибудь слыхали выражение: не будите спящую собаку?

– Я знаю, вы скрываете нечто жизненно важное!

Эммануэль снова вытер пот со лба.

– Я ничего не скрываю.

– Нет, скрываете, – возразил инспектор. – Должно быть, их любовный треугольник был довольно необычным. Фромм приехал в Норвегию в сороковом году. Рейдара выдали в сорок третьем, и он вынужден был бежать. Амалье и Фромм поженились осенью сорок четвертого. Их любовный треугольник просуществовал целых три года – с сорокового по сорок третий, о чем вы с такой неохотой мне поведали! Но давайте разберемся, что там происходило на самом деле? Да, вы вскользь упомянули о ревности, лжи, гневе, зависти, о подпольной работе, о недомолвках, тайнах… Словом, в душе вашего брата кипел настоящий котел страстей. Если верить вам, выходит, что, едва закончилась война, котел мгновенно перестал кипеть и пузыриться… А ведь этого просто не может быть! И знаете, почему ваш рассказ кажется мне столь бессмысленным? – Инспектор постучал себя по виску и поспешил сам себе ответить: – Потому что мне кажется, что в вашем рассказе недостает чего-то очень важного. Возможно, недостающий фрагмент как раз и позволит понять, что же случилось на самом деле. Но ведь вы при всем присутствовали. Вы видели их. Вы говорили с ними. Вы явно что-то утаиваете. Вы знаете что-то, чего не знаю я.

– Черт побери, почему вы так уверены?

– Я просто чувствую.

– Ничего я не утаиваю.

– Нет, утаиваете. Другого объяснения не существует.

– Война всегда чудовищна и малопонятна… А уж тем, кто живет в мирное время, понять логику войны просто невозможно.

– Ну хорошо. – Инспектор подался вперед. – Я еще могу понять, почему Амалье в конце тридцатых полюбила Фромма. Все очевидно – она встретила мужчину старше себя, обаятельного, искушенного, умного, сильного. Могу понять, почему она влюбилась в него и отвергла своего сверстника Рейдара. Сверстник явно проигрывал немцу. Понимаю я и вашего брата и сочувствую его отвергнутой любви. Им выпало нести тяжелый крест. Амалье очутилась между двух огней. Такое случается очень часто: двое мужчин дерутся из-за женщины. Скорее всего, Амалье Брюн была несчастна. Она очутилась в центре неразрешимого противоречия, разрывалась между любовью к мужу и любовью к родине. Но возникает непреодолимая преграда, загадка. Почему ваш брат поддерживал отношения с Клаусом Фроммом после войны?

– Клаус Фромм был редактором и владельцем газеты. Он покупал остатки бумаги, которые отдавали Рейдару в типографиях…

– Эту историю я уже слышал, – сухо перебил его Гунарстранна.

Эммануэль ошеломленно посмотрел на него.

– Знаю я и о том, как он продавал ценности, которые тип по фамилии Стокмо выманивал у евреев в обмен на обещание переправить их в нейтральную Швецию. Поговаривают, что именно продажа тех ценностей помогла основать магазин, за счет которого вы с братьями очень неплохо жили… – Гунарстранна поднял руку, не давая своему собеседнику возразить, и ледяным тоном приказал: – Ничего не говорите! Так или иначе, то дело списано в архив. Понимаю, больная совесть призывает вас к осторожности. Вы, наверное, не ожидали, что дотошный сыщик вроде меня начнет копаться в вашем прошлом. Я все могу понять, но не принять. Сейчас я не взываю к вашей совести. Я требую отнестись ко мне с уважением. Видите ли, чутье подсказывает мне: то, что ваш брат тесно общался с Фроммом после войны, – не просто совпадение. Вы что-то от меня утаиваете.

Эммануэль поднял руку и положил ее на грудь:

– Клянусь, инспектор! Я рассказал вам все, что знал. Больше мне ничего не известно!

Инспектор внимательно посмотрел на своего собеседника; потеющий одышливый толстяк ответил ему страдальческим взглядом.

– Если… – тихо заговорил Гунарстранна, – повторяю, если вы рассказали мне все, что вам известно, значит, какая-то мелочь выпала из вашей памяти. Вы забыли о чем-то очень важном.

– Нет, я ничего не забыл… Ваш телефон звонит.

Гунарстранна вздрогнул и сунул руку в карман куртки, где лежал его мобильник.

– Я только что побеседовал с сожителем Эйольфа Стрёмстеда, Сьюром Флатебю, – сказал Фрёлик. – Кстати, знаешь, чем он зарабатывает себе на жизнь? Он ветеринар.

– Ну и что?

– Видел бы ты его пациентов. Пока я ждал в приемной, увидел двух длиннохвостых попугаев, морскую свинку и лесного кота с откушенным хвостом.

Гунарстранна встал и, жестом попросив у хозяина прощения, вышел в прихожую, чтобы поговорить без помех.