Текст книги "101 разговор с Игорем Паниным"

Обыкновенный русский Гулливер

Вадим Месяц считает, что поэт – это «лесной царь», а не «городской сумасшедший»

Вадим Месяц – поэт, прозаик, переводчик, издатель. Родился в 1964 году в Томске, окончил Томский государственный университет, кандидат физико-математических наук. Публикуется с 1986 года («Урал» Лукьянина, «Континет» Максимова), в 1992-м дебютировал в Москве в «Литературной газете» с восторженным предисловием Иосифа Бродского и книгой стихов «Календарь вспоминальщика». Отбыв за океан, Месяц напоминал о себе составлением антологий американской и русской поэзии и проведением поэтических фестивалей в Нью-Йорке. Выпустил несколько сборников стихов, но известность ему принесли романы «Лечение электричеством» (2002) и «Правила Марко Поло» (2006). Творчество Месяца отмечено рядом международных литературных премий: New voices in poetry and prose (1991), Демидовская премия (1997), финалист Букера (2002), лауреат Премии им. Ивана Бунина (2005) и т. д. Последние годы пишет грандж-эпос «Норумбега», считая его отражением индоевропейского протогимна. В 2005-м основал издательский проект «Русский Гулливер», в 2006-м вернулся в Россию из США, живет в Москве.

Месяц стоит в современной русской литературе особняком. Успешно дебютировав, а затем на какое-то время уйдя в тень, он не прекращал литературной и общественной деятельности, беря все новые высоты, разрабатывая оригинальные концепции, воплощая в жизнь интересные проекты, много сочиняя. Это, наверное, один из самых загадочных русский поэтов современности: теоретик, фантазер, мистик и практик в одном лице. Ему мало просто писать стихи и прозу, что-то издавать, ему, как говорил классик, хочется во всем дойти до самой сути. Побывать не только великаном, но и лилипутом, обойти все концы света, найти то, чего никто и никогда не находил…

– Что такое поэт в твоем понимании?

– Медиум. В идеале – медиум, ретранслятор. Может, я плохо знаю психологию или не могу это четко сформулировать, но главное все-таки откуда-то оттуда. Фрейд в моем случае не поможет. Маркс тоже. Не буду пучить глаза, вспоминая о шаманизме и жречестве, но поэт для меня скорее «лесной царь», чем «городской сумасшедший». Выразитель невыразимого, переводчик с небесного на человеческий.

– Но к «городскому сумасшедшему» люди хоть изредка прислушиваются, а «лесной царь» для современного читателя – литературный персонаж, непонятная легенда, лубок. За колдунами прочно укрепился ореол шарлатанства…

– Жуликов везде хватает. Если попытаться выразиться по-детски, то раньше поэты владели волшебным языком, могли вызывать дождь, предсказывать будущее, превращать деревья в воинов и т. д. Они были полезны людям и поэтому уважаемы. После утраты связи с природными силами превратились в пустозвонов (я про себя в первую очередь). Зачастую их слова звучат красиво, но по сути дела – бессмысленны. Остается опираться на страсть, подлинность, мастерство, надеясь попасть в поле забытых интонаций и формул, –  они где-то в тайниках ноосферы еще есть. Смысл уходит – музыка остается. Рильке сравнивал поэтов с пчелами, которые переносят сокровенную реальность в человеческий мир, осуществляют контакт с непроявленным. Поэт вынужден пользоваться теперь языком культуры и даже его создавать. Образовательный и ремесленный уровень поэзии нашего времени довольно высок: он предполагает умение сочинителя владеть различными творческими канонами, работать со стилями прошлых эпох, создавая традицию, соответствующую духу времени и состоянию языка. Появление поэтов с концепцией неизбежно – важно понимать, что инструментарий ограничен, а основой поэзии все равно остается то, что предшествовало культуре. Для меня этим местом стала неопознанная земля, откуда пришли к младенцу Каспар, Мельхиор и Валтасар или таинственный Мельхиседек, которому и Авраам должен был платить десятину.

– Иными словами, высокий уровень мастерства современных поэтов зачастую обусловлен лишь тем, что им нечего сказать, и блестящие рифмы служат костылями хромым мыслям, как заметил когда-то Гейне?

– Уровень высок по причине невероятного широкого доступа к информации.

Я на днях скачал из интернета молитву на абенакском языке (индейцы такие), чего прежде в моей жизни в принципе произойти не могло. Опыта «просветления» или «пути воина» так не достигнешь, но все-таки чего-то во мне прибавилось. Яищу то, что мне нужно для моей работы, вот и все. В этой ситуации лучше бы каждый нашел что-то свое и шел своей дорогой. Поэтов нельзя винить в хромоте и мелкоголосии – тут уж чем Господь наградил. Неприятно, когда чепуху выдают за нечто подлинное, –  это ведь не поможет даже так называемым востребованным авторам и знаменитостям. Впрочем, встречаются поэты, которых устраивает, что они нравятся лишь дуракам.

– Никто не спорит с тем, что в идеале поэт должен быть неуязвим, обладать высокой техникой, писать в присущей только ему манере, разрабатывать свои темы. Но разве массовая грамотность и открытый доступ к информации поэзию не убивают? Мы сегодня имеем несколько сотен авторов, пишущих на очень приличном уровне, но при этом настоящих поэтов – единицы…

– Ну их и должны быть единицы, закон природы. Информация поэзию не раздавит, поэт душой глубок, а головой, в общем-то, поверхностен. В России осталось предостаточно традиционных начал. Я недавно читал стихи в тюрьме, в колонии для несовершеннолетних, мне казалось, что меня понимают лучше, чем в литературном кабаке. А информацию нетрудно отсеивать. Я давно сформировался, а вот молодежи нужны наставники. У меня они были в Екатеринбурге, где я жил несколько лет. Это поэт Майя Никулина и философ Константин Мамаев. Хотя они и уверяют, что я приехал «готовый», я-то знаю, что они мне серьезно помогли.

– Чем ты руководствуешься в своей издательской деятельности? Для тебя важнее имя автора или его внутренний мир? Или же приходится искать тут некие компромиссы, учитывая реалии книжного рынка?

– Думаю, ты знаешь ответ. Конечно, у меня есть обязательства перед сложившимся литературным вкусом и друзьями, но главное – найти новые имена, помочь начинающим авторам показать свою работу людям. О «Русском Гулливере» скажу лишь то, что для меня это сообщество одиночек, писателей, которые отважились идти своим путем, не обращая внимания на запросы книжного рынка или литературную моду. «Гулливер», при всей многозначности образа, также герой детского пантеона, а общество, на мой взгляд, нуждается в «детских» героях, потому что только взгляд на ребенка еще может кого-то расшевелить. Недавно поймал себя на мысли, что в своей издательской деятельности повторяю опыт моего друга, Эдварда Фостера, с которым вдвоем мы держали русско-американский поэтический проект и десять лет эту лямку тянули. Эд любил повторять, что словами людям ничего не объяснишь и не докажешь, люди воспринимают только действие. Говоря проще, ежедневная полоска света под дверью в твоем рабочем кабинете воспитывает ребенка больше, чем прогулки в Луна-парк или нравоучения. Фостер – человек либерального западного сознания. По его мнению, гениальное стихотворение не имеет права на существование, поскольку это противоречит смыслу демократии. Он считает, что все языковые практики должны быть равны, повторяя великого Ралфа Валдо Эмерсона. Я долгое время придерживался такого же мнения, хотя оно и чуждо самосознанию нашей культуры. Бывали моменты, когда я был уверен, что в Россию больше не вернусь. Все сложилось иначе. Сколько волка ни корми…

– А где поэту легче дышится: здесь или в Америке? Зачем было вообще уезжать и что послужило причиной возвращения?

– Я уезжал к даме. Любовная авантюра. Но через семь лет женился на другой, а еще через семь лет у нас родились детки-двойняшки. Такая вот семеричность бытия. Мы с Ириной Владимировной вернулись, потому что здесь нам показалось интересней. Хотелось, чтобы наши американские дети Артемий и Варвара воспитывались здесь, говорили по-русски и жили, так сказать, «по нашим понятиям». С другой стороны, действие моей прозы происходит в основном в Штатах: в «Электричестве» – мегаполис Нью-Йорка и наша люмпен-иммиграция, в «Марко Поло» – Лонг-Айленд (это типа нашей Рублевки), история любви негритянской девочки-подростка и преуспевающего американского дизайнера, «Вок-вок» (лучшая моя проза) – это сибирско-американский сборник рассказов. Лавразия, одним словом. Я почти не написал ничего о Конфедерации (долго жил в Южной Каролине), о Юте, Калифорнии, Миссури, Новой Мексике. Материала выше крыши. Америка, как и Сибирь, была мне родной по причине отсутствия культурного слоя, –  я о культуре, завезенной в Россию Петром I. Меня, конечно, больше интересуют аборигенные дела, отношения с землей, анимическое мышление, археоастрономия, короче – «духи забытых предков». В американском лесу ощущаешь, что за сотни миль вокруг никто не думает и не пишет о том, о чем ты.

– А в Москве?

– В Москве сплошные наводки, брожение умов, перехлесты Востока и Запада, эволюции и традиции, не говоря уже об обыкновенных понтах. В принципе мою деятельность можно отнести к «неоязычеству», а вот от демократии и мнимого равенства культурных практик у меня странное ощущение: дали детям поиграться, но потом все равно накажут. Так что власть нефтяных магнатов, телеведущих или заговорщиков Бильдербергского клуба я принимаю с юмором. «Все говорят о правах человека, но забывают о правах Бога на человека» (Экзюпери).

– Я правильно понимаю, что проект «Русский Гулливер» появился в результате твоих странствий ипереосмысления каких-то жизненных постулатов?

– Правильно. Только если бы я до конца использовал свой опыт, то организовал бы в «Гулливере» дисциплину по примеру Роберта Фриппа, когда он вернулся в свой King Crimson из монастыря. Он подсел на Гурджиева и Джона Беннета – меня Господь миловал. У нас пока все по-дружески происходит, почти по-советски. Музыка King Crimson вообще серьезно повлияла на мою «Норумбегу», как и книжки Роберта Грейвса и сэра Джеймса Джорджа Фрэзера. А «Гулливера» придумал, когда с отвращением вечером косил траву на лужайке у дома на Лонг-Айленде, тогда еще не понимал всего заряда, таящегося в этом названии, думал о путешественниках и детском простодушии. А получилось: и игра масштабов, и фантастика, и сатира, и авантюризм, и расчет, и атлантизм, и евразийство, и индивидуализм, и патриотизм, все вместе. Издательство мы основали с Сашей Давыдовым. Это замечательный писатель, переводчик с французского и издатель умного журнала «Комментарии». Поначалу работали совместно с «Наукой», сейчас проект расширили и стали с Андреем Тавровым издавать поэтическую серию «Гулливера», рассчитанную на мобильное реагирование в поиске новых имен. О названии, кстати, были жаркие споры. Помню у себя дома в Москве Алексея Парщикова, Михаила Эпштейна, Сашу Иличевского, Сашу Чернова, дискуссия за бутылкой коньяка продолжалась до тех пор, пока Иличевский не сказал, что «Русский Гулливер» все-таки звучит лучше, чем «Еврейский Лилипут». Посмеялись, но название я сохранил.

– Бродский в одном из писем говорит о тебе: «Советовать ему мне нечего, он сам со всем на свете прекрасно разберется». Разобрался?

– Не мне судить. Мне нынешняя эпоха кажется как минимум содержательней предыдущей. Тогда можно было с легкостью считать местоположение истины и свободы – на Западе, это было удобнее, но сейчас смотрится совсем уж инфантильно. Какой-то баланс между глобальным почвенничеством и литературным релятивизмом я сейчас обрел, и с самим собой на определенном этапе вроде бы разобрался. Дай Бог сделать это и остальным.

«Независимая газета», 15 января 2009 г.

«Что мы оставим после себя?»

Наталья Моловцева не ощущает себя писателем, но и не может не писать

Моловцева Наталья Николаевна – прозаик, журналист. Родилась вc. Константиновка Ромодановского района Мордовской АССР. Окончила факультет журналистики МГУ. Работала в районных газетах Магаданской области и Якутской АССР, областной газете на Сахалине. Как прозаик публиковалась в «Литературной России», журналах «Молодая гвардия», «Подъём», «Кольцовский сквер», «Странник», «Ковчег», «Север», «Молоко», сборниках прозы «Женская логика» и «Чистенькая жизнь». Автор книг «Меня окликни» и «Тонкий серпик Луны». Живёт в г. Новохопёрске Воронежской области.

– Вы практически всю жизнь живёте в провинции. Ощущаете ли себя провинциальным писателем?

– Вы знаете, я и писателем-то себя в полной мере ещё не ощущаю. Надо, наверное, ещё почувствовать внутреннее соответствие этому высокому, как я считаю, званию. Мы здесь, в провинции, очень скромны – говорю это без тени кокетства или самоуничижения. То есть искренне.

– А в Новохопёрске проходят какие-то поэтические вечера, чтения? И, кстати, сколько у вас настоящих писателей, не тех, кто рифмует на досуге, а вот тех, кого смело можно было бы рекомендовать всерьёзные литературные издания?

– Ну, до литературных чтений мы ещё не доросли, а поэтические вечера довольно часто проводят работники районной библиотеки. Что же касается «настоящих писателей»… Я без напряга отнесла бы к ним Светлану Руденченко – её стихи в районе любят, читают, заучивают наизусть. Публиковалась она и в областной прессе, в воронежском журнале «Подъём». Не сомневаюсь, что её стихи украсили бы и страницы столичных изданий. А ещё в местной районной газете работают две молодые журналистки – Светлана Еремеева и Ольга Померанская. Светлана пишет прозрачную и одновременно очень плотную по содержанию прозу, а Ольга завораживает читателя поэтическими строками.

– Выходит ли в городке какое-нибудь литприложение к местной газете, журнал, альманах?

– Увы, чего нет – того нет…

– А ваши книги можно купить в местных магазинах? И кто они, ваши читатели из местных?

– Несколько экземпляров первой книги я отдавала в наш книжный магазин, они были проданы. Ещё больше книг я просто раздала. А вот второй моей книги работники магазина почему-то не заметили. Сколько могла – подарила. Также даю почитать – книги ходят по рукам, потому что люди постоянно о них спрашивают и… ждут своей очереди. Кто эти люди? Учителя, врачи, жители города и близлежащих сёл. Иногда слышу от кого-нибудь из них: «Читала и плакала…» Вот оно – самое дорогое…

– Долго вы пробивались? И как это происходило?

– Было так: окончив факультет журналистики МГУ, работала в районной и областной прессе (судьба заносила на Колыму, в Якутию, на остров Сахалин). И попутно писала… неизвестно что. Что-то такое, что вызревало где-то глубоко внутри и просилось наружу. А раз просится – надо выплеснуть. Иначе – задушит… Первые публикации этого «неизвестно чего» состоялись как раз в газетах – в тех, где работала. Моя «история» не совсем типичная, столица меня приветила гораздо раньше главного областного журнала «Подъём», куда я безуспешно пыталась пробиться несколько лет. Но однажды «Подъём» сам разыскал меня и голосом критика Вячеслава Лютого (он был тогда ответсекретарём) предложил мне прислать свои рассказы. Радости было! 2007 год и вовсе осчастливил: он был объявлен в области Годом книги, и тут я получила предложение от главы Новохопёрского района Виктора Тихоновича Петрова издать книгу. Вышла она тоже в столице – выпустить её взялся издательский дом «Звонница-МГ». «Кого вы хотели бы видеть автором предисловия?» –  спросили меня. Я вспомнила давнишний липецкий семинар молодых литераторов, участницей которого являлась и одним из руководителей которого был автор нашумевшей повести «ЧП районного масштаба» Юрий Поляков. Не очень-то надеясь на положительный ответ, всё же спросила: «А может, попросить Юрия Михайловича?» Получилось! Он написал очень благожелательный текст. А вскоре решился вопрос и с моим вступлением в СП. Вторая моя книга вышла уже при финансовой поддержке Управления по делам печати и средств массовых коммуникаций Воронежской области. Участие в этом опять приняла администрация нашего района.

– Мне кажется, что многие авторы с периферии завидуют вам белой завистью. Публикации в центральных журналах, газетах, книги, выпущенные в Москве и Воронеже, да не за свои деньги…

– Ой, не знаю… Я стараюсь об этом не думать. Да и чему тут завидовать?! Конечно, каждая публикация, тем более издание книги – радость. Но ведь прежде чем они выйдут… Не мне вам говорить, что литература – каторжный труд! Это, конечно, сладостная каторга, и тем не менее… Сколько раз я пыталась «завязать» с этим делом. Не получилось. Поэтому, когда говорят о писательском призвании, сама про себя я употребляю другое слово: обречённость. Это, мне кажется, точнее.

– Как журналист – о чём писали и пишете?

– О людях прежде всего. О тех, кого давно уж нет и кто жив поныне. В пятнадцати километрах от нашего города есть село Красное. Это бывшее имение фрейлины двора Его Императорского Величества Анны Михайловны Бороздиной. Его получил в приданое её супруг – Николай Николаевич Раевский-сын, гордость России, один из лучших её людей. Ну можно ли было остаться равнодушной к такой теме?! Беседовала со старожилами, с учителем-краеведом, большой умницей и просто неравнодушным человеком Надеждой Прокофьевной Чаплиевой (ныне, к сожалению, её уже нет в живых). Интересно было узнать, сохранились ли какие-то следы пребывания супругов Раевских на нашей земле? Оказалось, дом Чаплиевой стоит на том самом месте, где некогда находилось жилище господских приказчиков. А сами господа жили в Калиновой роще – это всего в нескольких километрах от села, Раевские преодолевали их на конном транспорте. А потому здесь и посейчас находятся довольно хорошо сохранившиеся здания конюшни, шорни; напоминает о жизни господ и вымощенная булыжником дорожка, по которой они ходили купаться к Шилову озеру; до сих пор работает сооружённая при господах водонапорная башня, из которой люди берут воду! Вот только самого барского дома уже нет – он был сожжён в 20-е годы прошлого века… Краснянская земля помнит пребывание на ней и другого не менее дорогого и значимого для России человека –  гениального русского композитора Сергея Васильевича Рахманинова. Он прожил в селе три лета – в 1899-м, 1900-м и 1901-м годах. Именно здесь он начал писать свой знаменитый Второй концерт для фортепиано с оркестром.

– В последнее время Прихопёрье достаточно часто упоминается в новостях в связи с протестами населения против добычи никеля. Вы эту тему обходите стороной как сотрудник государственного СМИ? Или тоже протестуете, ходите на митинги, пишете статьи для других изданий? А может, вы искренне верите, что добыча никеля не затронет экологию и решит все проблемы края?

– Сотрудником государственных СМИ я уже не являюсь – ушла, как говорится, на вольные хлеба. Но внимательным читателем региональной прессы, конечно, быть не перестаю. И нельзя не заметить, имея в виду никелевую тему, что материалы «за» идут здесь широким фронтом, материалы «против» едва просматриваются. Если всё это происходит – значит, это кому-то нужно? Значит, преследуется совершенно определённая цель? Как писатель (ладно уж, пусть буду писателем) я обязана всматриваться и вдумываться в проблему с обеих сторон «баррикад». И получается вот что: на одной стороне утверждают, что разработка никелевых месторождений привлечёт в Прихопёрье солидные инвестиции и, следовательно, даст серьёзный толчок развитию края. Другая же сторона считает, что ничего, кроме вреда, никель Прихопёрью не принесёт. И это позиция не только участников протестных митингов, но и серьёзных учёных, к мнению которых, похоже, «наверху» прислушаться не хотят. Воронежский край на протяжении столетий славился своими чернозёмами. «И вот эту бесценную чернозёмную почву, аналогов которой в мире практически нет, мы собираемся уничтожить…» – пишет в одной из своих статей член-корреспондент РАН, директор института водных проблем Виктор Иванович Данилов-Данильян. Он убеждён – заверения в том, что все работы будут выполняться на современном технологическом уровне, обеспечивая защиту водоёмов и почв, могут оказаться несостоятельными, и тогда экологические последствия реализации проекта окажутся самыми разрушительными, причём не только на тех территориях, где работы будут непосредственно осуществляться, но и на сотни километров вокруг.

– И что же делать?

– Спросите что-нибудь попроще… Знаете, сейчас многие любят порассуждать о том, что это, мол, мировая тенденция – вычерпывать из земли всё, что можно, не особо задумываясь о последствиях. А может быть, надо просто остановиться? И подумать не только о себе, но и своих потомках. Что мы оставим им после себя – выжженную пустыню или цветущий сад?

Три обязательных вопроса:

– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени? Почему писатели перестали быть «властителями дум»?

– Наверное, резкого перехода от одной темы к другой не получится. Знаете, почему? В прошлом году Государственную премию за выдающиеся гуманитарные достижения получил писатель Валентин Распутин. Если бы спросить его мнение о происходящем в нашем крае… Не сомневаюсь: никелевый проект он назвал бы гибельным для России. Вот почему я не буду утверждать, что писатели – «властители дум» – на Руси перевелись. Их стало меньше – да. И меньше потому, что слово для многих пишущих тоже стало товаром.

– Можете ли представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?

– Без творчества – разве это жизнь?..

– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?

– Спросите меня: что бы я пожелала всем русским женщинам, проживающим в далёких от Москвы городках, сёлах, посёлках? И я отвечу: терпения да любви – на них русская земля стоит, от них жизнь продолжается.

«Литературная газета», 19 марта 2014 г., № 11