Текст книги "101 разговор с Игорем Паниным"

– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?

– В самом деле – ну почему вы меня не спросили о судьбе России?! А мне бы очень хотелось, чтобы она не распалась, чтобы мои дети, да и я сам, не оказались участниками гражданской войны. Хотя она в России, по-моему, так и не кончилась, только принимает разные формы (но пусть не кровавые!). И в этом даже есть свои плюсы. Какие, возмущённо спросите вы? Легче всего пояснить это строчками замечательного, несправедливо забытого поэта Александра Аронова: «Когда нас Сталин отвлекал / От ужаса существованья…» И всё равно – хотелось бы жить в «продвинутой», креативной (хоть и не люблю этого слова), самоироничной России. К этому есть предпосылки – стоит посмотреть на лозунги последних митингов, вспомнить поведение людей на них. Уже не власть у нас теперь главный европеец, а тот средний класс, который всё-таки возник. Именно он может и должен спасти страну от беды.

«Литературная газета», 21 марта 2012 г., № 11

Под маской

О Максиме Чертанове известно немногое: он автор нескольких книг, некоторые из которых можно назвать «нашумевшими». Да еще, пожалуй, то, что под этим псевдонимом скрывается очаровательная женщина по имени Мария. С ней мы сегодня и беседуем..

– Максим, Мария, простите, как вас все же называть?

– В повседневной жизни я мужчиной не прикидываюсь и мужскими именами не называюсь… Так что Мария.

– А почему вы взяли такой псевдоним – Максим Чертанов? И зачем вам вообще понадобился псевдоним?

– С Дмитрием Быковым мы придумали ответ на вопрос, почему женщина берет мужской псевдоним: слово «писатель» похоже на «спасатель», а «писательница» похоже на «плевательница». Если серьезно, то лет 9 тому назад я написала роман (довольно дрянной: придуман он был хорошо, но написан ужасно) от лица мужчины и решила, что правильней будет сделать мужчиной и автора. Я жила в московском районе «Чертаново» – отсюда Чертанов.

– Я понимаю, могут быть разные обстоятельства… Русская литература знала немало подобных мистификаций. Но одно дело, когда писатель надевает маску периодически, и совершенно другое, когда он выпускает книгу за книгой, так и не открывая лица. Вот Дмитрий Быков поведал какие-то фрагменты Вашей биографии – где Вы родились, учились, в каком издании дебютировали. Так, может, пора уже окончательно раскрыться?

– То, что рассказал Быков – тоже часть мистификации. Не вижу ни одной причины, по которой надо было бы ее прекратить. Без мистификаций жить скучно.

– Тот же Дмитрий Быков является вашим соавтором. А зачем вам вообще соавторы? Вы же фантом. Кстати, некоторые считают, что вас не существует на самом деле, что вы клон вездесущего Быкова…

– Если так считают, возможно, так и есть, быть фантомом хорошо… О соавторстве: это увлекательное дело и, если с соавтором есть резонанс, просто счастье. Но возможно, лучше с ним не перебарщивать (я не говорю о постоянных соавторствах, как у Стругацких или Гонкуров). Я сейчас начинаю писать биографию Дюма и прихожу к грустному выводу, что постоянное соавторство ему как самостоятельному автору повредило.

– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?

– Могу только отделаться банальностью: лет через 100 мы все про нынешнее время узнаем.

– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?

– Писатели никогда не были единственными «властителями дум» и теперь не единственные. Но все равно «властители». Сейчас, например, некоторые писатели стали для многих авторитетами и ориентирами в политике. Эта тенденция, думаю, в ближайший год усилится. В то, что читатели совсем переведутся и литература исчезнет, я не верю. Исчезнуть могут читатели бумажных книг, но это вопрос технический.

– Вы пишете биографии выдающихся писателей для серии ЖЗЛ. А себя писателем – в полном смысле этого слова – считаете?

– Наверное, любой, кто пишет и кого издают – профессиональный писатель.

Хороший или плохой, большой или маленький – это другой вопрос.

– Поклонники Хемингуэя не могут Вам простить книгу о нем. Говорят, что Вы все переврали, исказили образ великого прозаика…

– Когда мне предложили писать о нем, у меня была концепция, сильно (почти на 180 градусов) отличавшаяся от того, что получилось в конечном итоге. Так бывает, когда подходишь к объекту, вооружившись не фактами, а субъективными убеждениями. Для читателя это естественно, а вот биограф не только может в ходе работы изменить свои взгляды, но должен сделать это, если факты им противоречат. Горы фактов меня сперва раздавили, а потом заставили переменить концепцию. Подобное, чувствую, будет и с Дюма, я ведь сперва мечтала доказать, что роль соавторов в его работах ничтожна. Писать надо правду, даже если она не очень нравится.

– А так называемый плутовской роман чем Вас привлекает? Почему бы не написать серьезную биографию Ленина? Думаю, к ней интереса было бы не меньше, чем к вашему роману «Правда» об Ильиче.

– Сочинять плутовской роман – самое увлекательное и веселое дело, какое только можно вообразить, хотя для псевдоисторического романа, как и для исторического, нужно «перелопатить» горы документов. Что касается серьезной биографии Ленина, я бы, может, и хотела, но она уже написана другим автором.

– Работа в разных жанрах вообще штука сложная. Еще сложнее это «переварить» читателю. Вот я смотрю на Ваши книги и не могу понять сверхзадачу, которую Вы перед собой ставите. Да и есть ли она? Мне понятно, какие задачи стоят, предположим, перед Прилепиным. А с Вами не получается…

– Пока я писала беллетристику, никаких «задач» у меня не было. Как сказал Уайльд, «всякое искусство совершенно бесполезно». Не путать «полезно» и «необходимо». «Анна Каренина» многим людям, в том числе мне, необходима. Насчет «полезности» – не знаю, литература не витамин. А вот биографии однозначно полезны. Это звучит скучно, тупо, но это так. Они полезны узко практически – для студентов, школьников. И широко – чтобы люди лучше знали историю и историю культуры в особенности. Это, наверное, и есть сверхзадача издательства «Молодая гвардия», а я сейчас – маленький винтик этого благородного механизма. Беллетристику писать хочется, но времени на это нет…

– Литература для вас – это что? Способ развеять скуку (наполнить жизнь смыслом), зарабатывать на жизнь или попросту хобби?

– Работа, которая приносит удовлетворение, без нее жить невозможно.

– Вы вроде бы начинали с поэзии. Может быть, еще и сборник стихов издадите?

– Это какая-то очередная путаница. За всю жизнь я сочинила одно стихотворение – в 12 лет, когда играла в буриме. Даже помню одну из рифм: «дуры-культуры».

– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?

– К вопросу о пользе: какая моя работа мне кажется самой полезной. Это биография Дарвина, которая выйдет осенью. Когда мне поручили ее писать, я подумала, что после этого и умереть не жалко.

Журнал «Перемены. ру», 14 сентября 2012 г.

Сергей Шаргунов: «Я плевал на злые языки»

Сергей Александрович Шаргунов родился 12 мая 1980 года в Москве в семье священника. Прозаик, критик, журналист, в прошлом – политический деятель. Выпускник МГУ по специальности журналист-международник. C19 лет – автор журнала «Новый мир». Лауреат независимой премии «Дебют» в номинации «Крупная проза», лауреат государственной премии Москвы в области литературы и искусства. Автор книг «Малыш наказан» (2001), «Ура!» (2001), «Как меня зовут?» (2005), «Птичий грипп» (2008), «Книга без фотографий» (2011). Возглавлял общественно-политическое движение «Ура!», баллотировался в Госдуму на выборах 2007-го года от партии «Справедливая Россия», но был снят с выборной дистанции под давлением Кремля. Воспитывает сына Ивана.

– В «Книге без фотографий», вышедшей этой весной, ты рассказываешь о себе, начиная с самого раннего детства и заканчивая последним временем. Это что, своего рода подведение итогов, осмысление прожитого, или просто мода на нон-фикшн определяет сюжет?

– Это подведение итогов. Хотя несколько странно итожить то, что прожил, в тридцать лет. Но ведь о себе и об увиденном можно писать когда угодно! Один день, пережитый, допустим, восемнадцатилетним солдатом, может стать романом. А вообще, получилось, что много всего было в жизни, и захотелось подвести некоторую черту под юностью и вдобавок объясниться с самим собой и, наверное, кем-то, кому интересно: а что происходило? «Книга без фотографий» – роман воспитания. Но и роман возрождения тоже. В этой книге – детство на фоне поздне-советского заката, взросление, опыты, встречи, поиски, юношеский бунт, уличная политика, прорыв на выборы, разгром, собирание себя вновь, поездки в Чечню, на войну в Осетию, какое-то обретение новых сил.

– Писали, что в романе «Птичий грипп» ты «отомстил» своим политическим противникам. Я какой-то ярко выраженной «мести» там не обнаружил, зато в последней книге ты достаточно подробно описываешь скандал с исключением тебя из первой тройки «Справедливой России». До сих пор обида не прошла?

– Я никому не мстил никогда. В «Книге без фотографий» даны разные истории жизни. Одна из таких историй – участие в выборах. Но и эта история, по-моему, прежде всего художественный текст, я же в этой главе никого не разоблачаю. Для меня главное – передать эмоции, краски, осенний воздух, пропитанный солнцем, остроту момента.

– Когда все это случилось, ты написал спикеру Совета Федерации и лидеру партии «Справедливая Россия» Сергею Миронову, что, мол, сейчас вы со мной так, а завтра вас самого «сольют». Если не ошибаюсь, эта запись была в твоем «Живом журнале». Ну, вот теперь у Миронова дела не очень хорошо идут, фактически твое пророчество сбылось. Что ты испытываешь: злорадство, удовлетворение, жалость?

– Скорее – соболезную ему. Злорадствовать было бы мелко. Тем более, он же меня устранял из списков не по своей воле. Другое дело, что устранял все-таки –  так же, как и Женю Ройзмана, основателя екатеринбургского фонда «Город без наркотиков», известного политика, писателя и вообще хорошого человека. Как ни странно, я даже в той ситуации – политического подавления, вытеснения из общественной реальности, последовавшего запрета на появление в СМИ – все равно выиграл, так как стал больше писать. И сейчас моя главная задача – писать. А поскольку политики нет, значит, и меня в ней нет.

– А зачем тебе вообще была нужна политика? Конечно, писатель может сочувствовать той или иной партии, движению, сочинять воззвания, манифесты – это понятно. Но зачем создавать свою политическую структуру, идти во власть? Это же совершенно противопоказано творческому человеку…

– Во власть я не ходил. Я шел сопротивляться, продолжать свою линию как независимый человек, чтобы голос был слышнее, весомее. А так я бы просто поддерживал тех, кого давят и прессуют по всей стране. Сегодняшние политики – расчетливые бизнесмены и трусы. Поэтому обслуживать кого-то из них – писать манифесты, служит спичрайтером – было бы пошло и глупо. Я создал свое движение «Ура!», чтобы потеснить наглых «хозяев жизни». В движении в основном были литераторы, музыканты, журналисты, художники. С писателем Прилепиным придумывали название. Писатель Сенчин был одним из основателей. «Ура!» устраивало творческие вечера – с поэтами Емелиным, Родионовым, Лесиным. На улицах «Ура!» билось против политического монополизма. Меня задерживали, похищали с улиц, бросали в КПЗ. Дома устроили обыск.

– Ну, вот смотри, что получается. Ты пошел в политику, потому что не мог мириться с несправедливостью. Тебя оттуда – скажем так – «попросили»… Скандал, шумиха. Отличное начало карьеры; у нас любят обиженных властью. Тут бы бороться и бороться, но ты вдруг заявил, что политика тебя больше не интересует. Многие восприняли это следующим образом: писатель Шаргунов просто пиарился и вешал всем лапшу на уши…

– Ты рассуждаешь, как свалившийся с Луны. Какое начало карьеры? Как бороться? Как будто тебе не известно, что политическое пространство выжжено дотла. Я ничего не боюсь. Езжу по стране, встречаюсь с людьми, говорю, что думаю, постоянно пишу статьи и выступаю со своим свободным мнением. Но я начинал тогда, когда еще был какой-то воздух свободы. А сейчас бессмысленны объединения, организации, их легко разгромить и разрушить, они ни на что не могут повлиять и не вызывают у людей доверия. Слово «политик» стало ругательным. Самое эффективное и наименее уязвимое сейчас – отдельная личность. Меня вообще тошнит от слова «карьера». Я смеюсь, наблюдая, как за политическими, так и за литературными карьеристами. Никому не угождал и впредь не собираюсь. Всегда поступал, как хотел, и очень часто назло застойному трусливому «общему мнению».

– Но ты же ходишь на встречи с первыми лицами государства? С тем же Медведевым… То есть, нельзя же сказать, что ты игнорируешь власть. А по логике вещей, как человек, пострадавший от Кремля…

– Да, я встречался с Медведевым, но не для умильного славословия. Задал прямой вопрос: будет ли расследовано дело Олега Кашина? Это мой друг, журналист, которого жестоко избили осенью 2010-го года. Прозвучавший вопрос, знаю точно, заставил следователей шевелиться и нагнал страх на некоторых лиц, подозреваемых в этом преступлении. Естественно, нет уверенности, что расследование доведут до конца, но задавать острые вопросы власти нужно обязательно.

– Ты сын священника. Но, судя по твоим книгам, от религии далек. А нет желания написать что-то в стиле Ивана ШмелеваЮ что-то наподобие «Лета Господня»? До революции любой в России знал, что такое причастие, пост, исповедь. Сейчас – только в теории. А тебе все это было открыто с детства…

– Я хожу в церковь по главным праздникам, стараюсь бывать и на воскресной литургии, но не позирую перед иконами со свечкой. Вера – дело глубоко личное, а сейчас все сплошь и рядом лицемерят и строят из себя святош. В «Книге без фотографий» есть глава «Как я был алтарником». Многие даже сравнивают ее по эманации со Шмелевым. Может быть, напишу еще что-то в таком ключе. Но это должно быть искренне. Есть описание традиции, как у Шмелева, где акцент делается на смакование блюд – постных и праздничных, и дается детское, яркое, где-то языческое переживание жизни, и об этом я как раз пишу. Но есть и «духовная литература» о названных тобой таинствах, это требует особой ответственности за слово и серьезной веры.

– Злые языки говорят, что тебя с ранних лет готовили на роль великого русского писателя. Что, благодаря связям отца, тебе был обеспечен хороший дебют и дальнейшее продвижение…

– Отец мне никогда не помогал. Хотя и не мешал. Но не помогал уж точно. Ни в литературе, ни в политике. Да и какие у него связи? Если бы я пошел по его стопам – тогда да… Может быть, в кругах либеральных литераторов и журналистов, мне как раз и мешает образ «сына фанатика-фундаменталиста». Так что все сам. Все делал с нуля, плыл против течения. И продолжаю ежедневно доказывать себя, как в спорте – сам, только сам. А на злые языки я плевать хотел.

– Каждый состоявшийся писатель занимает свою конкретную нишу в литературе. Какова твоя ниша? Или ты еще не определился, не написал таких вещей, которые можно назвать знаковыми для тебя, важнейшими, определяющими?

– Мне неприятно слово «ниша». Да, я в поисках. И читатели пускай сами определяют меня в прокрустово ложе «формата». Хочу писать по-разному и про разное. Сейчас пишу семейный роман на фоне событий 1993-го года. Может быть, главные книги – впереди.

– Личная жизнь писателя всегда интересна. О твоих похождениях много судачат в кулуарах. Понятно, что это неизбежный атрибут известности, но все-таки, наверное, нет дыма без огня? Как тебе роль секс-символа нулевых в русской литературе?

– Спокойно. Ну, были увлечения, влюбленности, люблю красивых женщин.

Подумаешь…

– Ты пишешь не только прозу, но и стихи, которые, насколько я в курсе, не выходили отдельной книгой. Почему? Вроде бы вниманием со стороны издателей ты не обделен, а, учитывая твою известность, такой сборник вряд ли прошел бы незамеченным, раскупился бы на ура. Так почему его нет до сих пор?

– Чтобы собрать стихи – нужно время, они же раскиданы по рукописям, сайтам, социальным сетям. Очень много забот, возни с прозой, и второпях записанные стихи ускользают, теряются, а издательства не очень любят издавать поэзию, поэтому все предложения мне на этот счет – довольно невнятны. Нужна встречная воля – поэта и того, кто «рукопись продаст».

– Ты – медийная фигура. Как говорится, утюг включишь, а там – Шаргунов. Не устаешь от всех этих теле– и радиопередач, съемок, одних и тех же вопросов, звонков в студию, дебатов? Или это уже неотъемлемая часть твоей жизни?

– Одни и те же прекрасные и пустые вопросы – утомительны, да. И пошлость публичности – тошнотворна. Но я давно уже сократил свое появление в СМИ. Есть заработок и желание высказать мнение – колонки, статьи. Еще работаю книжным обозревателем на радио. Что касается телеящика, после того, как меня везде запретили, мне казалось важным эту информационную блокаду взломать. Вроде взломал. Теперь же я соглашаюсь участвовать в ТВ-передачах очень редко и только в существенных случаях.

– Творчество для тебя – это что? Попытка изменить (спасти) мир, психотерапия, хобби, зарабатывание денег? Ты по-разному об этом говоришь в своих интервью, вот хотелось бы получить сейчас четкий ответ.

– Не знаю. Наверное, это желание выплеснуть какую-то искренность. Инстинкт. Когда пишу, представляю себя сидящим в осеннем кафе с приятелем. Мы выпиваем, я рассказываю ему историю, и иногда для убедительности трясу за плечо.

– Что для тебя важнее: будоражить умы современников и через полвека оказаться полузабытым автором, или же остаться недооцененным при жизни, но со временем превратиться в знакового писателя? Обе позиции, как ты понимаешь, имеют свои плюсы и минусы.

– Думаю, это глубоко ложная дихотомия. Вялые и слабые авторы убеждают себя, что те, кто заметен, –  фуфло, а вот они, пребывающие в тени, будут замечены, лишь оказавшись в стране теней. Есть история литературы и, как правило, писатель становится виден при его жизни. Тем более, сейчас, в век высокоскоростных потоков информации. Быть знаменитым, конечно же, некрасиво, а писать хорошо – красиво. При жизни уже видно все: и фальшь, и пустота, и потакание публике, и, наоборот, тонкость, глубина, талант. Люблю прозу Александра Терехова: он скромен, но кому надо – его знают. Не хочу быть свадебным персонажем, удобным всем, но и пребывать в безвестности – нелепо, если уж решил писать книжки.

– Возможно ли такое, что ты раз и навсегда завяжешь с литературой?

Завязал же ты с политикой, и вроде бы ничего, жив-здоров, особенно не горюешь по этому поводу. Вдруг на тебя посыплются приглашения из кино. Ты фотогеничен, артистичен, чем черт не шутит…

– Не горюю, потому что сумел вновь доказать себя в литературе. Но при этом с ней связь никогда не рвал. Невозможно, с ней расстаться. Я писать стал раньше, чем научился читать. Брал книги с полок и перерисовывал буквы. Так что, хорошо понимаю, а главное – абсолютно ощущаю, что страсть к письму не покинет до доски гробовой.

– Ты часто ездишь в республики бывшего СССР. Недавно вот в Киргизию, например. На Украине бываешь…

– На Украине и в Белоруссии, да. В Киргизии в первый раз оказался во время революции, которую хотел увидеть своими глазами. Ну, так же своими глазами желал увидеть происходившее на войне и пробрался в Цхинвали в августе 2008-го. Об увиденном – много страниц в «Книге без фотографий», с которой я вновь побывал в Бишкеке. Ну и проехался по всей Киргизии, гостил в бывшем Пржевальске, ныне Караколе, здесь по-прежнему еще много русских. Хотелось бы наведаться в другие среднеазиатские страны – Туркмению, Узбекистан, Таджикистан, узнать, что там. Они почти лишились русских и русского языка, а значит, и важнейших элементов цивилизации. В Бишкеке были закрыты и проданы все книжные магазины. Но нашлись супруги Виктор Кадыров и Светлана Полуэктова, самостоятельно навели мосты с Москвой, организовали свое издательство, заново открыли книжные магазины, по сути, спасают культуру в Киргизии.

– А с чем у тебя ассоциируется Украина? Каким видишь своего украинского читателя? И кого из украинских авторов знаешь?

– Украина ассоциируется с сиськами. Белыми, большими грудями молодки.

Почти, как у Свободы на баррикадах. Но эта ассоциация продиктована не бунтарскими событиями, а плодородностью, мягкостью и теплом, той женственностью, которые и есть для меня Украина. Мой читатель – брат, истосковавшийся по воздуху общей культуры. Ему потребен культурный масштаб вместо резервации. Я был и на Востоке, и на Западе Украины, много раз. И всегда рад приезжать на Украину, которую люблю страстно и трепетно. Современная украинская литература любопытна, ярка, энергична. Думаю, во многом ориентирована на Запад. Знаю поэзию Кабанова, например. Читал Оксану Забужко, Владимира Диброва, Юрий Андруховича, Сергея Жадана. Интересно, но хотелось бы просветиться поболее, чтобы выносить суждения. Украина – магическая земля, и достойна особой литературы, где быт и магия мешаются бесконечно.

– Твои книги выходят в переводах за границей. А есть обратная связь?

Ну, восторженные письма от юных француженок, например…

– И от итальянок тоже…

Киевский журнал «ШО», 2012 г., № 1–2.