Текст книги "Прощай, Бобров"

Елену он увидел сразу. Она стояла на лестнице. Увидев его, ничуть не удивилась, искренне улыбнулась и спросила:

– Вы что, ещё не улетели, Саша?

– Нет, то есть, да. Я улетел тогда, в тот день. А теперь вот я прилетел обратно…

– А я чувствовала, что снова и очень скоро увижу вас.

– Да? Ну, вот…Лена, мне кажется, что я не смогу жить без вас. Я приехал за вами, решайте.

– Ты на машине, Сева? Отвезёшь меня?

– Конечно, Мария.

Мария простилась с сотрудниками мужа и вышла на больничный двор, вслед за Бобровым. Тяжёлый больничный запах на неё плохо подействовал, и она немного постояла у машины. Бобров стоял рядом, не задавая никаких вопросов. Странное дело, но хмель как рукой сняло после всех этих событий. Немного подышав свежим морозным воздухом, Мария, наконец, села на заднее сиденье и безразлично уставилась в боковое окно. Бобров захлопнул за ней дверь, сел за руль и медленно двинул машину прочь.

– Отвести тебя домой?

Она не ответила. И когда он уже решил, что она не расслышала, и собирался повторить свой вопрос, она сказала:

– Нет. Не сейчас. Покатай меня немного.

– Да, конечно…– он понятливо мотнул головой.

– Вы давно встретились с Сергеем? Где вы были? – неожиданно спросила она, но теперь молчал он. – Ты не слышишь, Бобров?

– Слышу. Но я не хотел бы обсуждать это, не обижайся.

– Хорошо. Прости. Как ты устроился? – как ни в чем, ни бывало, участливым голосом спросила она. – Где ты остановился?

– Нормально. В местной гостинице довольно-таки прилично.

– А как долго ты…прости, но когда ты собираешься обратно?

Он опять промолчал, ему не хотелось отвечать на её дурацкие вопросы, к тому же он вдруг почувствовал неожиданное действие выпитого спиртного.

– Ты устала, Мария. Давай, всё же, я отвезу тебя домой, а завтра утром поговорим. Хорошо? Сергей в больнице и я как-то неловко себя чувствую.

– Хорошо, – сразу согласилась она и снова прильнула к окну. Повалил снег. Она дышала на стекло и несколько раз прошлась по нему ладонью. – Снег пошёл, – сказала она ему, не поворачиваясь.

– Да, пошёл снег,…ты помнишь, как я приехал к тебе на день рождения. Шёл точь в точь такой же снег. Ты помнишь, Мария?

– Я всё помню, Боб. Хотя всё это надо было уже давно забыть…

В ту зиму снег шёл, не переставая, уже третьи сутки. Крупные белые хлопья медленно, без устали ложились на остывшую землю, укрывая её толстым и тёплым одеялом. Казалось, что в этом безмолвном белом пространстве просто вымерла жизнь. Вокруг всё было тихо, снег и мороз загнали горожан по тёплым квартирам. Уборочная техника на улицах столицы не выдерживала, но коммунальщики ещё пытались что-то сделать при помощи фанерных и жестяных лопат. Но всё было тщетно. Немногим удавалось надолго увидеть серую краску асфальта, не проходило и минуты, как снег снова заставлял дворников возвращаться обратно. То был настоящий транспортный коллапс, аэропорты были закрыты почти двое суток, с перебоями работали даже вездесущие железнодорожный и автомобильный транспорт.

Это было пятого декабря – в день празднования советской конституции, в этот день Мария отмечала день своего рождения. Тогда ей исполнилось двадцать лет. Два праздничных дня и удачно следовавшие по календарю выходные давали четыре дня, свободные от занятий и работы. Они оба решили отметить день её рождения дома, в Покровке. Мария уехала ещё второго декабря, погода была обычной для зимы и для столицы. Мокрый неприятный снег, иногда резкие порывы ветра, но ничего не предвещало наступление самого настоящего снежного бурана. Боб был ещё в Москве, он был занят в институте и его ждали пятого вечером, прямо на торжество.

Третьего декабря утром как-то непривычно долго не рассветало, словно наступила полярная ночь. Установилась необыкновенная тишина, чувствовалось ожидание чего-то неприятного. Тяжёлые темно-фиолетовые тучи с белыми перьями по краям собирались на краю небес, необычно раздуваясь с каждым часом до неимоверности. С утра лёгкий ветерок успел даже немного подсушить землю, потом вдруг тучи словно разродились и на землю повалил настоящий снег. Огромные, необычные, кристально белые хлопья мгновенно укрыли землю. Сначала люди обрадовались, уже несколько лет подряд снега до нового года выпадало мало, но потом лёгкий ветерок постепенно превратился в настоящий ураган. Снег валил без остановок уже двое суток, вместе с порывами ветра наделал много бед и не думал останавливаться.

Пятого декабря, ближе к вечеру большой дом Боголюбовых стали заполнять гости. Очень долго и очень тщательно отряхивались от снега, и все разговоры были только о погоде. Собирались гости медленно, впрочем, как и всегда в провинции Большей части приходили пешком и почти никто в эти дни не рисковал пользоваться автомобилем. Непогоду воспринимали весело, с юмором и часам к восьми все приглашённые собрались. Не было только Севы Боброва, хотя он и должен был быть уже два часа тому назад.

– Маша,– Александра Николаевна вошла в комнату дочери, – ты почему в темноте? Ты спишь?

Она щёлкнула выключателем и подсела с краю на кровать.

– Мама…– Мария повернулась к матери и уткнулась головой в её колени.

– Ну вот, нам ещё этого не хватало, ты что, плачешь? Прекрати сейчас же, немедленно. Полный дом гостей, все ждут тебя. Давай спускаться, пора садиться за стол. И Алина Михайловна уже пришла.

– Может быть, мы ещё немного подождём? – Мария безнадёжно посмотрела на мать. – Сева…

– Какой – такой Сева, ты посмотри в окно! Трактора еле ходят, а ты заладила – Сева, да Сева! Ты смотрела телевизор? Аэропорты московские закрыты, поезда еле тащатся, трасса вся в снегу. На чём приедет твой Бобров? На метле? Оставь это и давай собирайся, неудобно перед гостями. Сама всех пригласила, а развлекать их предоставила мне. Спускайся, милочка, ты уже не маленькая, давай. Утром уже обещали хорошую погоду, тогда и твой Сева приедет.

– Да, мама. Сева приедет, – как заклинание повторила вслед за ней Мария.

– Конечно, приедет. Он, вероятно, сейчас сам расстроился из-за этой непогоды, – как могла, успокаивала дочь Александра Николаевна.

– А позвонить? – вдруг спросила Мария.– Он же мог позвонить.

– Вы же разговаривали вчера, вечером,…а сейчас, откуда? Нельзя же быть такой эгоистичной, в конце – концов. Мы тут соседям не можем дозвониться. А твой Бобров сейчас, наверное, в общежитии. Подождём до утра, а потом позвонишь ему сама, вернее, попробуешь дозвониться.

– Он приедет, мама, вот увидишь,– перебила её Мария. – Он сейчас в дороге, я это чувствую, он просто никак не может добраться, но уже скоро. Он скоро приедет.

– Хорошо, хорошо, – снисходительно, не желая спорить с дочерью, согласилась Александра Николаевна, – пусть будет по-твоему. Пошли?

– Может быть, подождём ещё немного? – осторожно спросила Мария.

– Маша, дорогая моя, я тебя прекрасно понимаю,– очень тактично и терпеливо продолжила Александра Николаевна, – и все твои друзья, и родственники, которые собрались там, внизу у камина. Мы все тебя прекрасно понимаем. Мы все очень любим Севу, но все уже собрались, а его нет! Но все понимают, что он в Москве и не смог приехать из-за этой чёртовой погоды. Просто вам надо было приехать вместе. Гости уже все собрались, они ждут и это становится просто неудобным, прости меня, Машенька.

– Да, мама, конечно, – рассеянно ответила Мария.

– Ты меня не слушаешь? – недовольно спросила Александра Николаевна.

– Да, мама, – всё также рассеянно, глядя куда-то в чёрное окно, повторила Мария, – то есть, нет, мама. Я тебя слушаю и думаю, что ты абсолютно права.

Тряхнув плечами, словно скинув с себя оцепенение и оторвав, наконец, взгляд от окна, она глубоко вздохнула и сказала обрадованной матери:

– Конечно, идём к гостям, в конце – концов, действительно это становится неудобным.

Снег шёл, не переставая, уже третьи сутки.

– Удивляюсь я тебе, Бобров и завидую! – Разумовский, развалившись на койке в общежитии, нравоучительным тоном читал нотации своему другу.– Ну, что тебе не хватает? Девчонки тебя обожают, преподаватели тебя уважают, хвостов у тебя нет. Слушай, ты, что серьёзно собрался в свою деревню? Посмотри в окно, Бобров, ничего не видно. И это в городе, представляю, что творится в твоём колхозе. Бобров, ты не доберёшься, а меня до конца моей жизни будут упрекать за то, что я тебя отпустил. Э, эй…да ты меня даже не слушаешь, Сева. Как ты собираешься ехать? На чём? Возьмёшь напрокат лыжи, но и на них ты не дойдёшь! А в снежной пустыне тебя могут сожрать волки, Джек Лондон отдыхает!

– Перестань верещать, Разумовский. У тебя деньги есть?

– Всё, что есть у меня, там в кармане пиджака, пошарь. Бери всё!!! – он широко развёл руками. – Только вряд ли они тебе помогут.

– Не каркай, Игорь! – Сева вытащил из кармана друга всю имеющуюся наличность и быстро пересчитал её. Это не заняло много времени.– Да, не густо. – Он тяжело вздохнул, но спохватившись, благодарно кивнул головой Разумовскому. – Спасибо.

– Подожди, дурак. Вот,– Игорь полез в задний карман брюк и захрустел солидной бумажкой, – чёрт с тобой, бери и НЗ.

– А ты как? Продержишься?

– Да брось ты, в самом деле, не в лесу живём. В общаге с голоду ещё никто не умирал. Но никак не могу понять, прости, конечно. Мы же совсем недавно заработали кучу денег, пахали почти месяц по ночам. Куда ты дел деньги, Бобров?! В картах ты не замечен, по кабакам не светишься, к девочкам равнодушен…а?

– Ну, Разумовский, всё тебе интересно, всё ты должен знать. Ладно, смотри.

Сева вытащил из-за пазухи небольшой свёрток и аккуратно положил на стол. Разумовский соскочил с постели и нетерпеливым движением взял свёрток в руки. Раскрыв его и увидев пузатый бархатный футляр, присвистнул

– Э-э-э,…Бобров, да никак бранзулетка! Открыть можно?

– Чего спрашиваешь, ты уже почти открыл, – довольно ответил Сева.

– И то, правда, – Разумовский открыл футляр и свистнул ещё раз, – да ты, Бобров, самый настоящий Монтекристо. Так ты жениться едешь, а друга не берёшь…

– Нет, это просто подарок на день рождения.

– Ага, знаем мы эти подарки, от них потом дети получаются.

– Заткнись,– дружелюбно отозвался Сева, – лучше помоги собраться.

– Слушай, Бобров, я тебя ещё сильнее зауважал. Ты подожди собираться. Одно в голове не укладывается, ты меня прости, конечно. Но кому ты голову морочишь? Марии или Наталье? Вот уж, воистину в тихом болоте черти водятся.

– Стой, стой, Игорь, – Сева остановил свои сборы и сел на стул прямо в самом центре комнаты, – я хочу, чтобы ты знал – с Натальей у меня ничего нет! Понял?

– Всё. Понял. Ты только не нервничай. Я просто спросил. Что я – дурак, что ли?! Понимаю, что ничего нет, и ничего и не было. Если, конечно, не считать, что она ночевала здесь, у нас, несколько раз, и ты несколько раз оставался у неё в их роскошном доме. Ах, да, вы, конечно, готовились к сессии, я понимаю. Очнись, дружок! Ничего не было! Это ты так считаешь. Конечно, я в твоих делах не советчик, но мы с тобой почти три года живём вместе, мы как братья, разве не так? Что ты нашёл в своей Маше? Ну, хорошо, ты её любишь, женишься, переедешь в свой городок, нарожает она тебе детей, станешь ты главным бухгалтером ОРСа, УПСа или ещё чего-нибудь в этом роде…лет через двадцать своей неутомимой деятельности выберут тебя председателем товарищеского суда, будешь приговаривать пьяных грузчиков к общественному порицанию. Потом тебя изберут депутатом сельсовета, это же мечта всей жизни – стать депутатом сельсовета! Ты идёшь на рассвете по пыльной дороге, в руках у тебя папка с результатами социалистического соревнования, навстречу пастух гонит коров и все с тобой здороваются, здравствуйте, Всеволод Константинович. Ты вежливо киваешь в ответ, а как же, ведь на тебе огромная ответственность – ты распределяешь муку и сахар, масло и мясо. Потом тебе дадут орден какой-нибудь степени, путёвку в санаторий – профилакторий. Одно не пойму, стоило из-за этого в Москву приезжать, мог бы там какой-нибудь техникум окончить. В деревне карьеру мог бы сделать, язык, зачем учил?! Помолчи,– он заметил движение Боброва и сделал ему знак рукой, – дай развить мысль, я ведь не враг тебе. Ты учишься лучше всех, шпаришь на французском, мне бы это…

– Ты ничего не понимаешь, Игорь, – Бобров всё-таки перебил его,– Мария для меня это как жизнь, как совесть.

– Знаем, слышали и читали про это…на каждом заборе про ум, честь и совесть эпохи. Ты выслушай меня до конца, дурак. Потом ведь никто тебе таких умных слов не скажет. Про свою Марию ты всё знаешь, а теперь послушай про Наталью. Год или два после учёбы и она в министерстве, а потом заграница. И не какая-нибудь Болгария или Польша, а настоящая заграница! Капиталистическая! Франция, Бельгия, Германия! А может быть, даже Америка! И ещё года два и ты – секретарь торгпредства! Ты это чувствуешь? Ты это понимаешь? Прокофьева делает на тебя ставку, может быть даже она тебя, дурака, любит. Почему? Ты – чист, у тебя идеальная биография, у тебя внешность и главное – её всесильный папаша будет рад такому зятю. Она ведь тоже карьеристка, но сделать карьеру холостякам за границей невозможно. Понятно? А ты подходишь этой семейке по всем статьям. Пользуйся! Мне её подруга рассказывала, что её папаша терпеть не может всю эту богему, всех этих стиляг, хиппи, джазменов, которые её постоянно окружают. Она ведь лакомый кусочек! А ты, Бобров, именно тот человек, кто ему придётся по душе. И она это знает, поэтому и держит тебя на коротком поводке, на всякий случай. Она ведь тщеславная, карьерой больна, ей хочется славы и признания! Деньги у них есть, а теперь ей нужна слава, а потом власть, как следствие этой славы. Она и без тебя этого добьётся, но с тобой этого можно добиться быстрее и легче. Понял?

– Ты словно закладываешь программу.

– Очнись, Бобров. Жизнь она и есть программа. Ты, конечно, поступай как знаешь, но я уверен, что Прокофьева не оставит тебя в покое. Она ведь цепкая баба и жадная. А, вообще-то я тебе, Бобров, завидую. Красивый ты, бабы любят таких. Добренький, положительный. Впереди у тебя счастья – вагон и маленькая тележка. Смотри, дружков не забывай, с Натальей как – никак я тебя познакомил. Так что, за тобой должок.

Сева выслушал Игоря терпеливо, молча и внимательно. Он перестал собирать свою спортивную сумку, забрал со стола бархатный футляр и засунул его на место.

– Самое интересное в твоей трескотне, это то, что ты во всём абсолютно прав. А насчёт должка, смотри, как бы ни пришлось тебе морду набить за тяжёлые последствия. Мария, к твоему сведению, это – моя невеста. Чтобы у меня не было с Прокофьевой – это совсем не то и ты со своими циничными рассуждениями всего-навсего пошляк. В твоих рассуждениях нет места дружбе, любви, порядочности. У тебя всё просчитано, берём полкило Боброва, умножаем на килограмм Прокофьевой и получаем секретаря торгпредства в капиталистической стране. Жлоб ты, Разумовский! А ещё друг! И в провинции люди живут. Россия – она почти вся провинция! Ну и что? Я вырос в провинции, и Маша…и если хочешь знать, я многое отдал бы за то, чтобы вернуться туда. И не в смысле прокатиться, это без проблем, а в смысле жить. Но я не могу этого сделать, потому что вот такие, как ты – циники и руководят страной. Страной, где сильные и неглупые молодые люди, чтобы заработать на нормальную жизнь вынуждены покидать родину. Это я так, в общих чертах. А теперь – личное. Я виноват перед Марией, но я не знаю, как так получилось, что у меня закрутилось с Натальей. Это было как омут. Что бы то ни было, я никогда не думал о ней, как о своей будущей жене. Да и глупости всё это, она никогда не выйдет за меня, мы – разные. Социальный статус всё ещё продолжает существовать, хотя, и провозглашено всеобщее равенство лет двести тому назад. Поигрались и хватит, я думаю, что она достаточно утешила своё самолюбие. Ладно, Разумовский, на этом я свою речь закончу, а то наговорим друг другу комплиментов. У меня сейчас нет ни времени, ни желания спорить с тобой.

– Да, Бобров, оратор ты похлеще Цицерона. Насчёт страны ты загнул, конечно. Меня почему-то в руководство пихнул, – обиженно протянул Разумовский, – ну ты даёшь, дружище! Я и циник, я и жлоб, обложил ты меня со всех сторон. Несправедливо!

– Не обижайся, старина,– Сева понял, что перегнул палку, – прости, наговорил чёрт знает что. Это я так, для красного словца. Но, честно говоря, я рад что тебя это задело.

– Что-то оно у тебя, это словцо – не слишком красное, скорее чёрное. Чёрт с тобой, жених,– Разумовский махнул рукой, – ты лучше расскажи мне, как ты собираешься добираться до своего отчего дома или лучше сказать до Маши? На поезде?

– Нет. С вокзала в Ярославле потом добираться будет трудно, там, наверное, вообще не проехать. Что там торчать в зале ожидания, так лучше здесь. Дачных поездов нет, да и не успеваю я. Мне уже сегодня вечером кровь из носу надо быть там, понимаешь. Вся надежда на попутки, доберусь как-нибудь. Мы с ней договорились, что я часам к четырём подъеду.

– Понимаю, понимаю, всё понимаю! Только, когда ты с ней договаривался, по улицам ещё ходили машины. А сейчас, посмотри в окно. На улицах пусто, а то, что передвигается, спорит с улитками. Не рискуй, Сева, ты бы остался. Она поймёт, отметят без тебя, больше выпивки останется. Через день-два всё утихомирится, и ты спокойно доберёшься до своей, как ты её назвал…совести? Не глупи, не ровен час, останешься на улице, а на венок денег уже нет. Да и завещание ты пока не написал.

– Типун тебе на язык, дурак. Да я и сам бы сейчас не поехал бы, но день рождения сегодня, а не через день-два. Через день-два уже возвращаться придётся, к сессии готовится. А там сегодня все соберутся, моя мама тоже там будет…вообщем, мы с Машей решили, мы подумали, что это может пройти как день нашей помолвки, понимаешь? Конечно, нам надо было ехать вместе. Она как чувствовала, что обязательно должно что-то случится. Но кто мог предположить, что так изменится погода. Ты посмотри, что творится, словно мы живём на каком-то затерянном острове, а не в столице крупнейшего государства мира.

– Зима она и есть зима, дружок. Природа – мать непредсказуемая. Ей всё равно какое государство – крупнейшее или не очень. Ой, Бобров, ни черта ты не успеешь. Попутки! Какие сейчас попутки? Опять поедешь на вокзал, ну и каким-то чудом доберёшься до Ярославля. Так оттуда всё равно ещё добираться надо, вот и придётся тебе там, на вокзале ночевать. Прислушайся к совету верного друга, Бобров, оставайся, а мы сейчас что-нибудь сообразим. А? Как-никак тройной праздник, и день конституции, и день рождения Маши, и твоё обручение. Накупим вина, пожрать что-нибудь…а? Утром позвоним, скажешь, что попал в пургу…

Бобров решительно встал. Натянул через голову чёрный вязаный свитер, надел толстую замшевую куртку, поднял воротник и резко дёрнул до конца вверх замок. Взял с кровати свою спортивную куртку и подошёл к другу.

– Не искушай, чёрт. Придётся тебе отмечать одному, Разумовский. Впрочем, может и не придётся. Денег-то у тебя совсем не осталось, – Бобров засмеялся и хлопнул его по плечу, – но ты не горюй. Я тебе из деревни гостинцев привезу. И пожрать что-нибудь и выпить. Ты продержись. А на вокзал я не поеду, если не найду попутку – вернусь. Я сейчас на метро и в Медведково. Я там кафешку одну знаю, где водилы собираются. Фуры гоняют, мы же там с тобой подрабатывали на разгрузках, забыл, что ли? Тогда мне и сказали, если что, то только сюда. Несколько часов и я в Покровке. Будь здоров, Игорёк и не скучай. Дня через два буду обратно.

Всё, однако, оказалось не таким уж и простым делом. Кафе при небольшом мотеле находилось на Ярославском шоссе, на самой окраине столицы. Стоянка перед кафе, да и вся видимая окрестность была заставлена огромными грузовиками – фурами. Само кафе было переполнено, там обычно коротали время водители-дальнобойщики, там оформляли документы, совершались устные сделки. Приторный запах алкоголя, плотная табачная дымка под низким потолком явно свидетельствовали, что отправляться в такую погоду по трассе дураков не было. Окинув зал взглядом, Бобров понял, что он может не уехать. Но шанс всё-таки оставался. Была надежда, что у кого-то срочный груз, можно было попробовать уговорить за хорошие деньги. В кармане у Боброва было почти 150 рублей – это была немалая сумма для того времени и для такого мероприятия.

Он подошёл к барной стойке. Толстая, внешне неуклюжая буфетчица протирала большие пивные кружки. Увидев его и, не бросая своего занятия, она спросила:

– Тебе чего, парень? Пива?

– Нет. Пива я не хочу. Спасибо. Вы не могли бы мне помочь? – осторожно спросил он.

– Помочь? – она сморщила лицо и внимательно посмотрела на него.– Ты здоров, парень?

– Да, конечно. Вы только ничего такого не подумайте. Понимаете, мне надо срочно добраться по трассе до Покровки. Это не доезжая до Ярославля. Может быть, вы знаете кого-нибудь, кто сейчас туда отправляется. Мне бы попутчиком пристроится. Я здесь никого не знаю. Помогите, пожалуйста.

– Да они все по трассе, только боюсь, парень, что срочно у тебя ничего не выйдет. Ты что, не видишь, что творится на улице? Студент?

– Да, – расстроено кивнул головой Сева.

– Заболел кто-нибудь, что случилось? – участливо спросила она.

– Нет,– не хотел сгущать краски Бобров, – просто мне очень надо. Понимаете, у моей невесты сегодня день рождения. Я заплачу, деньги у меня есть, – он засуетился и засунул руку в карман.

– Да подожди ты с деньгами. Причина, конечно, важная, но погода. Ребята почти все выпивают, радуются, черти, непогоде. А раз пьют – значит, не поедут. Утра все ждут, утром обещали хорошую погоду. Даже не знаю, чем тебе помочь. Подожди немного. Эй, Кузьмич, иди сюда,– крикнула она в глубину зала, и Бобров увидел медленно встающую из-за стола фигуру крупного мужчины. Он вразвалочку подошёл к стойке и вопросительно уставился на Боброва.

– Звала, Вера? – спросил он, не спуская глаз с Севы.

– Парня подбросить надо до Покровки. Не знаешь, никто не трогается?

– Сдурела, что ли. Какая Покровка?! Смотри, что творится на божьем свете. Смертников нет. А тебе зачем? – спросил он у буфетчицы.

– Да не мне, господи! Мне-то зачем!? Вот парню нужно, срочно. Срочно, Вера, на самолёте, – словно извиняясь, ответил он. – Ты бы до утра подождал, парень. Утром распогодится, кто-нибудь обязательно поедет. Да и выпили…

– Я не могу ждать до утра. Мне сейчас надо.

– А поездом не пробовал?

– Не успеваю. Мне вечером надо быть в Покровке.

– Знаю я твою Покровку. Ты что, оттуда? Студент?

Сева закивал головой.

– Нет, студент, ничего не выйдет сегодня. Специально туда никто не рискнёт, это я тебе точно говорю, даже за деньги. Ты бы в Щёлково, на автовокзал, там таксишники-бомбилы, не пробовал?

– Ну, ты даёшь, Кузьмич, ты знаешь, сколько они с него сдерут?– вмешалась буфетчица.– Разденут догола, ироды.

– Да-да…– вынужден был согласиться Кузьмич,– слушай, Вера, а вон те ребята, кавказцы. Они давно сидят?

– С утра, документы ждут или ещё что-то, не знаю.

– Выпивали? – спросил Кузьмич. – Ты их знаешь?

– Да знаю я их, трезвые ребята, хорошие. Они и пьют-то редко, ты думаешь…

– У них три фуры, гружённые под завязку, машины мощные, эти пройдут.

– Спросишь у них? Или я попрошу, больно парню помочь хочется.

– Ладно, я сейчас. Жди здесь, парень.

Кузьмич также, вразвалочку тронулся через весь зал. Сева следил за ним и с нетерпением ожидал результата. Кузьмич подсел к столику и уже через несколько минут повернулся и крикнул Севе:

– Эй, студент, иди сюда.

По уверенному взмаху руки Кузьмича и по особым интонациям в голосе, Сева понял, что шофёрское братство сработало, и почти подбежал к столу.

– Вот, студент, знакомься. Это Рустам. Они с юга овощи везут на Ярославль. Он и Покровку твою знает. Знаешь ведь, Рустам?

Рустам вежливо кивнул головой.

– Отвезёшь парня?

Тот опять молча кивнул головой. Остальные трое абсолютно не обращали на них внимания, словно были посторонними людьми. Кузьмич поднялся и довольно хлопнул Севу по плечу.

– Вот так, студент. Рустам тебя и отвезёт.

– Неразговорчивый он какой-то,– тихо прошептал на прощанье Кузьмичу Сева, – а может быть, он по-русски не знает?

– Не-а…знает, не хуже тебя говорит, парень надёжный, видно…

Ехали медленно. То тут, то там, натужно ревя, работала снегоуборочная техника, приходилось ждать. Видимость была очень слабой. Сева с опасением разглядывал из кабины машины окружающий пейзаж. Надежд на улучшение погоды, вопреки прогнозам синоптиков, явно не было. Когда проехали московскую область, стало совсем худо, почти исчезли снегоуборщики. От непрекращающегося порывистого ветра не было даже слышно звука мотора. Сева казалось, что они плывут по снегу. И только к вечеру они подъехали к области. Сквозь сплошную белую стену Сева стал узнавать родные места.

– Впереди развилка,– заговорил Рустам, – а направо твоя Покровка. Как ты понимаешь, парень, я только по трассе. Да и не проедет туда мой слон. Доберёшься?

– Да. Спасибо, Рустам. Здесь совсем недалеко, эти места я хорошо знаю. Километров пять. Я доберусь.

– В такую погоду твои пять километров превратятся в десять, осторожнее. Держись дороги. Подожди.

Рустам остановил машину на обочине, залез куда-то за сиденье и вытащил большой целофанновый пакет.

– На, одень.

– Что это, Рустам?

– Одевай, студент. Это ветровка, тёплая. Прямо сверху всего одевай. Ты в своей курточке не доберёшься. И вот это возьми,– он вытащил следом высокие чёрные валенки – надевай, это большой размер.

Сева растерянно смотрел на ветровку и на валенки.

– А ты? Вдруг что-нибудь?

– Я не один. Да и приехали почти. Вещи оставишь у Веры, в кафе, я их заберу на обратной дороге. Беги, а то скоро начнёт темнеть.

Невероятно усталый, обессиленный, Сева Бобров добрался до Покровки к десяти часам вечера. Святящиеся окна и доносившаяся музыка говорили о самом разгаре веселья.

Калитка была открыта. Сева пошёл по дорожке, которую знал наизусть и по которой мог пройти с закрытыми глазами. Звонить ему не пришлось, он ещё не подошёл к дому, как услышал звук распахнувшейся двери. Мария бросилась к нему в одном платье. Он еле устоял на ногах.

– Я знала, что ты приедешь, Боб…я знала, я так тебя люблю. Я бы, наверное, умерла, если бы ты сейчас не приехал…

– И я тебя люблю, Мария…я никогда не смогу жить без тебя.

Всем своим существом он чувствовал, что говорит правду.

– Бобров, хорошо, что я вас увидел. Зайдите ко мне, пожалуйста. Сейчас же.

Секретарь торгового представительства, не останавливаясь, на ходу бросил приглашение Севе. И того, естественно, не мог не насторожить тон, с которым это было сказано. Не теряя времени, он устремился за ним.

– Проходите, Всеволод Константинович. Садитесь.

В кабинете голос секретаря показался Боброву вежливее и Сева сел.

– Больше всего на свете я не люблю соваться в личные дела своих сотрудников. Но мы здесь, вдали от родины как одна семья и, естественно, что в этой семье ничего не остаётся незамеченным.

Секретарь встал и сделал Боброву знак оставаться на месте. Он словно собирался с мыслями после короткого вступления. Впрочем, Бобров уже знал, о чём или о ком пойдёт речь.

– Вы органично вписались в наш маленький и достаточно благополучный коллектив, несмотря на то, что вы работаете совсем недолго. Как говорится, акклиматизацию вы прошли успешно. И это, конечно, говорит о вашей коммуникабельности, открытости, несомненном трудолюбии и профессионализме. Вас уважают, Бобров, уважают заслуженно, но…как бы это вам правильно сказать…– секретарь глубоко вздохнул, делая вид, что теряется и был рад, что Бобров сам пришёл ему на помощь.

– А вы говорите как есть, Николай Анатольевич.

– Да, Всеволод Константинович, спасибо,– поблагодарил его секретарь и уселся в своё кресло, – в вашем вот таком статусе, в том, что я сейчас говорил про вас,…вы же понимаете о чём я, так вот, во всём этом есть и заслуга других людей, очень близких нам с вами и очень влиятельных.

– Других? Мне казалось, что только одного, – печально улыбнулся Бобров.

– Да…именно это я и имел в виду, Всеволод Константинович. Ведь мы не дети и мы видим, что и ваше прекрасное образование, и направление на работу к нам, сюда…и прекрасные рекомендации и вот, наконец, результаты аттестационной комиссии. Вас, Бобров, уже сейчас можно назначать министром внешней торговли.

Он улыбнулся, но реакции Боброва не последовало. Секретарь несколько раз осторожно закашлял в кулак.

– Так вы понимаете, о чём я хочу поговорить с вами?

– Вернее, о ком? – осторожно поправил его Бобров.

– Как вам будет угодно. Поймите, скажу вам честно и откровенно, что меня никто ни о чём не просил и тем более не давил. Да здесь и давить не надо. Если хотите, можете считать это моей личной инициативой. Надо как-то определяться в некоторых вопросах, в некоторых личных вопросах,– поправился он и опять зашагал, – надо принимать решение, правильное решение. Другое, впрочем, было бы нежелательным и весьма вероятно, что неправильное решение может печально отразиться на вашей карьере, Бобров. Один раз вам уже предлагали поспешить, но вы непозволительно долго принимаете его. Чего вы ждёте, Бобров? Чтобы нас, руководство торгового представительства обвинили в попустительстве аморального, простите, поведения собственных сотрудников? Учтите, по головке нас за это не погладят. Сегодня или завтра об этом узнают все и какая-нибудь «добрая» душа, чёрт бы её побрал, накатает анонимку в Москву о том, что под крылышком торгового атташе расцветает разврат…да, да, Бобров, именно так и называются незарегистрированные связи между противоположными полами. Особый отдел, Бобров, ещё никто не отменял. Что будет со мной, вы понимаете? Вы понимаете?! Я с вами, Бобров?

– Да, – кратко отозвался Сева, – конечно, понимаю.

– Так что же вы тянете!? Принимайте решение, сегодня же! Мы поможем вам, организуем маленький междусобойчик, распишем вас в здешней мэрии и живите, как хотите, вернее, как муж и жена. Времена-то, Бобров, видите, как стремительно меняются.

Секретарь опять подошёл к окну и, тарабаня пальцами по подоконнику, стал едва заметно насвистывать какую-то мелодию.

– Что там творится, в нашей великой и могучей стороне, никто, Бобров, толком не знает. И чем всё это закончится, тоже никто не знает. Сидим и ждём у моря погоды.

Он вздохнул, довольный подошёл к Боброву и дружески положил ему руку на плечо.

– Ты не темни, Сева. Наталья – прекрасная девушка, из хорошей семьи, да и иметь такого тестя, как твой Прокофьев, – это же мечта любого начинающего дипломата. Ты только не обижайся, но ты молодчина, конечно. Хвалю! Так что, давай Бобров, действуй побыстрее. День, второй…препон не будет, в посольстве я проконсультировался. Получите десятидневный отпуск и если захотите, я могу вам помочь провести его на лазурном берегу. Если так пойдёт дальше,– он многозначительно кивнул в окно и снова просвистел, – вполне возможно, что ты скоро станешь зятем министра внешней торговли. Говорят, что Александр Иванович на короткой ноге с председателем правительства, ты не знаешь?